1 июля 2011 года вступает в силу Федеральный закон от 6 апреля 2011 года № 64-ФЗ «Об административном надзоре за лицами, освобожденными из мест лишения свободы».

Новым административный надзор назвать нельзя: это хорошо забытое старое. Поднадзорные были у нас и в царской России, и в советской. До 1 января 2010 года считался действующим указ о надзоре, принятый Президиумом Верховного Совета СССР в 1966 году. Но действовал он в четверть силы, так как устарел и не вписывался в конституционное поле.

Вернуть себе поднадзорных милиция очень хотела. Добивалось этого и тюремное ведомство. Закон шел тяжело, но в конце концов объединенные усилия двух мощных лоббистов – МВД и ФСИН - взяли верх. Через пару месяцев к задержанным, подозреваемым, обвиняемым, осужденным, каковых в РФ миллиона два, прибавятся многочисленные поднадзорные.

В конце 2008 года мы уже писали об этой инициативе, заново, после неудачной первой попытки, внесенной тогда в Государственную думу (в оценочной части наш комментарий к законопроекту применим и к принятому закону). Когда в 2010 году в УК появилось новое дополнительное наказание – ограничение свободы, по своему характеру идентичное надзору, - казалось, этого хватит. Но поскольку ограничение свободы применяется судом при вынесении приговора и может быть назначено не по всем тяжким и особо тяжким преступлениям, уголовно-исполнительная система и полиция не увидели в нем никакой для себя пользы.

По новому закону административный надзор – осуществляемое органами внутренних дел «наблюдение за соблюдением» лицом, освобожденным из мест лишения свободы, установленных судом временных ограничений его прав и свобод (свободы передвижения, выбора места жительства, неприкосновенности жилища и т.п.), а также за выполнением определенных обязанностей (регулярная, до четырех раз в месяц, явка в полицию).

Административный надзор налагается на следующие категории бывших заключенных с непогашенной или неснятой судимостью:

1) отрицательно характеризующихся (не желающих "встать на путь исправления") освобождаемых лиц из числа осужденных за тяжкие и особо тяжкие преступления и за преступления против несовершеннолетних (кроме сексуальных преступлений);

2) всех, независимо от характеристики, освобождаемых, если они осуждены при опасном или особо опасном рецидиве или за преступления за совершение преступления против половой неприкосновенности и половой свободы несовершеннолетнего.

Бывшие осужденные за преступления первой группы, если они не были признаны злостными нарушителями и не получили надзор при освобождении, могут получить его в случае совершения в течение одного года двух и более административных правонарушения против порядка управления (вроде неповиновения полиции), посягающих на общественный порядок и общественную безопасность (например, мелкое хулиганство) и на здоровье населения и общественную нравственность (употребление наркотиков и др.).

Таким образом, тюремщики и полиция получили мощный инструмент контроля поведения, управления и манипулирования.

Административный надзор есть не что иное, как повторное наказание, налагаемое на ранее его отбывших не за новое преступление или правонарушение, а за неправильное поведение. Для многих, получивших по приговору суда дополнительно к реальному сроку ограничение свободы, административный надзор становится по сути третьим наказанием. И длиться оно может до шести или восьми лет, то есть в течение всего срока судимости по тяжким и особо тяжким статьям.

(Читать целиком)

На судебные заседания по делу Таисии Осиповой 14 и 15 апреля вызовут повторно понятых, членов движений "Наши" и "МГЕР", а также оперативников ЦПЭ, производивших обыск в доме. Вызовут их в связи с тем, что в суде удалось доказать, что по крайней мере часть ранее ими данных показаний ложные. Этот повторный вызов - знаковый факт. Сдвигу в деле помогло, конечно, повышенное общественное внимание.

На заседании суда 25 марта присутствовал Леонид Николаев из арт-группы "Война" и журналистка Елена Шмараева из Газеты.Ру, которые лично убедились в том, что уголовное дело имеет все признаки фальсификации. 31 марта Таисию посетил в тюрьме Эрнест Мезак из правозащитной организации "Общественный вердикт". Спустя два дня он рассказал в эфире "Радио Свобода"о нарушениях ее прав.

Всё это, несомненно, дало положительный эффект. Пришедший на суд 28 марта оперативник ЦПЭ Савченков, выглядел очень бледным и подавленным и отказался от дачи показаний, сославшись на плохое самочувствие, а судья на удивление легко согласился вызвать повторно в суд завравшихся свидетелей обвинения. Бравый же начальник СИЗО Ермошкин, который ранее отказал Таисии в медицинском обследовании, сославшись на отсутствие у нее документов, подтверждающих диагноз, теперь уже говорит иное: мол, в Смоленской области еще не создана специализированная медицинская комиссия, которая должна проводить соответствующие обследования. Начальник тюрьмы явно чувствует себя неуютно от того, что дело получило такой резонанс.

Для развития и закрепления успеха надо продолжить привлекать внимание общества к этому делу. Активисты арт-группы "Война", активно помогающие политзаключенным, опубликовали призыв к журналистам присутствовать на процессе и освещать его. Полный текст здесь.

На наших глазах совершается беззаконная расправа с верными присяге и долгу сотрудниками правоохранительных органов Григорием Чекалиным и Михаилом Евсеевым.

В свое время по примеру майора Алексея Дымовского они записали видеообращения к президенту Медведеву по поводу фабрикации уголовного дела о поджоге торгового центра в Ухте. По этому делу два человека были осуждены к пожизненному заключению; Чекалин и Евсеев пытались доказать их невиновность, однако в результате сами оказались за решеткой.

Сейчас Григорию Чекалину и Михаилу Евсееву грозит смертельная опасность. Администрация колонии-поселения, где отбывает наказание Чекалин, по прямому указанию прокуратуры создает ему невыносимые условия содержания. Более того, Чекалину готовятся изменить режим отбывания наказания с колонии-поселения на общий режим.

Михаила Евсеева недавно этапировали в СИЗО г. Грозного – якобы для того, чтобы расследовать его деятельность в 2002-2005 годах, когда он проходил службу в Чечне. Однако незадолго до отправки Евсеева в Грозный сотрудники Следственного комитета ясно дали ему понять, что их истинной целью является расправа над ним. Более того, они открыто угрожали Евсееву пытками и убийством на территории Чечни. Заметим, что до последнего момента никаких претензий к Евсееву, связанных с Чечней, не возникало. Это означает, что реальных обвинений против него нет и его действительно отправили в Грозный только с целью расправы.

Мы призываем всех, кому небезразлична судьба этих бесстрашных российских граждан, Григория Чекалина и Михаила Евсеева, отправить запрос на имя директора ФСИН А.А. Реймера:

(Текст запроса)

Я был одним из организаторов самого большого митинга в Москве после кровопролития в Вильнюсе; возглавлял одну из колонн демонстрантов 1 мая 1991 года на Красной площади, которая скандировала «Свободу Литве!», и тогда Горбачев ушел с трибуны; я подписался за выдвижение Буковского в президенты; состою в движении "Солидарность" вместе с Каспаровым и Подрабинеком.

Я в основном согласен с обоснованиями их требования судить Горбачева. С моей точки зрения, в них много формально правильного. Хотя не скажу так про пассаж Каспарова, завершающийся плевком в сторону «гайдаро-чубайсовских реформ». Да, «большая часть населения России сегодня отторгает либеральные ценности». Но она отторгает и Г.К. Каспарова, благодаря монополии российской суверенной бюрократии на СМИ. И Вам ли, уважаемый Гарри Кимович, поддаваться этой монополии?! А корни и суверенной бюрократии, и ее монополии на СМИ – гораздо глубже, чем деяния Путина – Ельцина – Горбачева и т.д.; они в продолжающемся в России феодализме, в незавершенной из-за этого буржуазно-демократической революции, в трагической попытке перескочить этот необходимый этап развития массового сознания.

Но вернемся к теме дискуссии – к требованию судить. В практической политике от практических соображений никуда не денешься.

(Читать целиком)

(Подробности)

Я не хотел бы комментировать до окончания судебного следствия конкретно показания Ольги Мухачевой и Алексея Барановского. Свою оценку этим показаниям я дам в прениях. Но если абстрагироваться от этого дела и говорить вообще об уголовных делах, то, конечно, когда свидетели возникают спустя полтора года после задержания подозреваемых, когда дело уже находится в суде, и заявляют, что у подсудимого по делу есть алиби, я думаю, любому объективному наблюдателю понятно, что к таким показаниям надо относиться критически. И здесь, разумеется, первостепенное значение имеет то, по каким причинам свидетель или свидетели не сообщали об этом ранее, в каких отношениях они состоит с подсудимым, имеется ли у этих свидетелей личный интерес в исходе дела и так далее.

В уголовном процессе нет такого требования, что показания свидетеля должны обязательно подтверждаться показаниями иных лиц либо иными доказательствами, в том числе вещественными. Достоверность показаний свидетеля - предмет оценки по внутреннему убеждению. В данном случае это предмет оценки присяжных заседателей: насколько они доверяют показаниям того или иного лица. Но надо заметить, что присяжные обязаны принимать во внимание всю совокупность собранных по делу доказательств. В то же время обвинение может представить факты, ставящие под сомнение показания свидетелей защиты. В этом смысл состязательного процесса – стороны оспаривают позиции друг друга. Если имеются основания полагать, что свидетель дал заведомо ложные показания, то это повод для возбуждения уголовного дела в отношении такого свидетеля. Вопрос об этом может быть решен органом следствия на основании окончательного решения по уголовному делу, в котором свидетель дал показания.

Что же касается последних двух заседаний, то ограничусь лишь одним небольшим примером. Если свидетель Барановский на одном заседании говорит, что он вообще не знает кто такой «Собер», а на другом заседании выясняется из показаний свидетеля Мухачевой, что это самого Барановского так называли его близкие друзья, то, разумеется, любому наблюдателю видны очевидные противоречия в показаниях и здесь есть почва для того, чтобы вопрос достоверности показаний такого свидетеля был более пристально изучен соответствующими органами.

На процессе Тихонова-Хасис 5 апреля был допрошен старший брат Станислава Маркелова - Михаил. Ранее он не присутствовал на заседаниях суда.

Прокурор объяснил, что Михаил Маркелов занят на работе вне Москвы, и попросил изменить порядок представления доказательств стороной защиты. Адвокаты не возражали, однако высказали пожелание сначала допросить Михаила Юрьевича в отсутствии коллегии присяжных. Председательствующий ответил, что допрос потерпевшего без коллегии недопустим, и пригласил присяжных в зал.

На вопрос прокурора, что ему известно о гибели брата, Михаил Маркелов показал:

«В тот день, когда произошло преступление, я находился со своим старшим сыном в крематории, где мы забирали урну. Дело в том, что за 6 дней до гибели моего брата трагически умерла наша мама. Мы договорились со Стасом, что он подъедет в крематорий и мы вместе поедем встречать родственников, чтобы потом организовать поминки. Мы договорились на определенное время. До этого брат мне сказал, что он идет на пресс-конференцию по делу Буданова, которая продлится недолго. Он назвал место, где будет проходить пресс-конференция, точный адрес не назвал, сказал только, что это на Кропоткинской и он успеет доехать.

В момент, назначенный с ним по телефону, я ему звонил, сигнал проходил, но трубку он не брал. Так продолжалось в течение часа, потом двух. В результате мы с сыном договорились, что он поедет встречать родственников, а я поеду на Аргуновскую улицу. Когда я приехал на квартиру мамы, брата не было. Я продолжал звонить, телефон не отвечал, я думал, что пресс-конференция затянулась. Вдруг раздался звонок по телефону, как раз когда я собирался уходить. Я взял трубку. Звонивший представился сотрудником прокуратуры или следственных органов и спросил, знаю ли я о том, где мой брат. Я ответил, что он на пресс-конференции, поинтересовался, кто спрашивает, что передать... Он ответил, что мой брат был ранен и убит, находится на Кропоткинской улице, а мне скорее всего никуда ехать не надо, они сами приедут и все мне объяснят. Я включил телевизор и все узнал. Потом пошли звонки, и одновременно шла информация по телевизору...»

(Читать полностью)

В прошедшие выходные ездили с Веником в Киев навестить товарища Володарского в Коцюбинской колонии, что недалеко от города. Оказался он там, напомню, за проведение акции протеста у Верховной Рады. Саша и его партнерша имитировали половой акт в знак протеста против абсурдного закона о порнографии. Партнерше удалось избежать последствий, а Саше акция обошлась дорого – суд назначил наказание в виде ограничения свободы сроком на год.

Ограничение свободы – странное наказание, россиянину непривычное. Его можно отбывать дома как наше условное, а можно оказаться в колонии наподобие наших колоний-поселений, как Саша. И сидеть ему там до декабря, если в июне не выйдет по УДО.

На разбитом ПАЗике мы ехали минут 15 от конечной станции метро. В поселке нас встретили: яркое весеннее солнце, дорожная пыль, рельсы, ведущие неизвестно куда, и широкая дорога вдоль белого забора. Вот по ней-то мы и пошли. За белым забором находится колония. Рядом со стеной – трехметровая вспаханная граблями полоса, на которой будет виден след любого желающего подойти поближе, чтобы, например, что-то перебросить.

Дальше все было предсказуемо уныло – старое кирпичное здание, железные двери, решетки, окошко дежурного. Туда отдаем все наши вещи: сумки, мобильники, паспорта. Заполняем бумажки - спасибо Ане, которая нас сопровождала: без нее не разобрались бы в этой бюрократии с первого раза. Аня отдает за свидание 20 гривен, еще гривну – за бланки заявлений. Все двери открываются, как водится, по одной. Сначала перед нами, потом за нами. Затем следующая. Нас встречает один из осужденных, спрашивает фамилию, обещает позвать Сашу. Мы тем временем отдаем передачу и идем в комнату для свиданий.

Комната – смесь казенного дома и актового зала детского сада. Зеленая краска до середины стены и сказочный лес, нарисованный на одной из них. Вдоль стен стулья и небольшие столики. Суббота, здесь много людей, нам некуда сесть, поэтому стоим у стеночки, ждем.

Сквозь стекло видим приближающегося Сашу, он открывает дверь, заходит, оглядывает нас, жмет руки. Чисто выбрит, прическа – короткий ежик. Радует, что он не в робе, но, судя по зимнему пуховику, апрель в колонию еще не пришел.

Первым делом Саша рассказывает нам новости: несколько дней назад сняли начальника, поймали на взятке в 1100 гривен (около 4 тысяч рублей), теперь ему грозит до 15 лет лишения свободы. Воспринимать эту новость как хорошую здесь не спешат – неизвестно, каким будет новый начальник, а тут от него многое зависит. Кроме того, есть мнение, что пришлют какого-то бестолкового начальника, который все развалит. Тогда колонию «придется» расформировать, а земля (дорогущая, к слову) пойдет под коммерческую застройку. Ну, знакомые схемы, да.

Колония эта относительно спокойная: пытки и прочие нарушения прав человека последние год-два здесь не практикуются. Работы мало, та, которая есть, нудная и бесполезная: обтачивание пластмассовых деталей, уборка снега (пока не растаял) с места на место. Есть еще лесопилка (Саша пока там не был) и отдел сбыта.

Колония производит рубильники и выключатели, которые по идее должны продаваться. Но не продаются, потому что сайт, через который пытаются это делать, совершенно неконкурентоспособен. Вот здесь как раз Саша и предложил свои услуги – сделать нормальный сайт, организовать продажи, но старый начальник не успел решить вопрос, а и.о. всего боится – мало ли что будет делать заключенный за компьютером. Боится и.о. также и разрешить прогулку, хотя по закону заключенные могут выходить в поселок, не покидая его территории и возвращаясь к оговоренному времени.

С Сашей сидят разные люди. Много тех, кто сидит за наркотики, в этом Украина похожа на Россию. Только у нас наркотики подбрасывают по политическим мотивам (взять дело той же Таисии Осиповой), а у них из-за денег. Что, в общем, не сильно лучше. Кто-то досиживает здесь суровый срок, начавшийся еще на зоне, кто-то сидит небольшой срок здесь с самого начала. Хотя слово «небольшой» здесь, наверное, неуместно. Жутковатое впечатление даже от недолгого пребывания. Вот вроде Саша, мы с ним говорим, смеемся, делимся новостями. И границы свободы-несвободы не видно, а она есть.

Саша очень бодрый, пытается оптимизировать жизнь в колонии, сделать осмысленной работу, с пользой потратить время. Постоянно заказывает книги, планирует выучить иврит – встретил человека, который может его обучить. Интересуется нашими новостями – спрашивает о деле «химкинских заложников», о процессе по делу об убийстве Маркелова и Бабуровой.

Время вышло, нам пора уходить. Саша окликает нас уже на пороге – при выдаче передачи вернули макароны и рис. Их надо варить, а это запрещено, можно только заваривать кипятком. Хотя плитки вернули в камеры, пользоваться ими можно только для разогревания.

Забираем рис, макароны. Решетки открываются перед нами, за нами, подходим к дежурной, она выдает нам вещи, паспорта. Мы замерзли в колонии, ежимся. Проходящий мимо сотрудник говорит: «А вы что хотели! Тюрьма! Бетон!»

На улице тепло и солнечно, мы возвращаемся в мир. Идем к остановке автобуса и едем обратно в Киев. А Саша продолжает сидеть. И может просидеть до декабря, если мы не поможем ему нашими письмами поддержки (от людей и от организаций), направленными в Управление департамента исполнения наказаний (04071, м. Київ, вул. Воздвиженська, 2) и администрацию колонии (08298, смт. Коцюбинське Київської області, вул. Залізнична, 1, Ірпінський виправний центр (№132)).

Вся надежда на нас, в общем-то.

В 1986 году в большом программном интервью французской коммунистической газете «Юманите», отвечая на вопрос о советских политзаключенных, Михаил Горбачев заявил: во-первых, их нет вообще, во-вторых, их всего-то 200 человек. В том же интервью он утверждал, что, во-первых, никакого сталинизма никогда не было - это выдумка буржуазной пропаганды, а во-вторых, мы с ним давно покончили.

Много позже, когда стали доступны документы Политбюро, мы узнали, в какие формы облекала высшая номенклатура так тяжело пробивавшуюся в их сознании мысль о том, что политзеков вообще-то следует освободить. Чтобы выбить почву из-под ног империалистической пропаганды, клеветнически утверждающей, что у нас якобы есть политзаключенные. А потом в пермские лагеря устремились спецпосланцы Лубянки уговаривать политзеков написать прошение о помиловании. Ну напишите, что не будете больше нарушать советские законы. Напишите, что не будете их нарушать так же, как не нарушали раньше. В той мере, в какой они не противоречат международным пактам о правах человека. Напишите, что хотите домой к больной маме. Напишите хоть что-нибудь.

Гнусный, чисто советский фарс... И все же насколько ничтожное значение имеет это мелкое конъюнктурное лицедейство по сравнению с другим, вечным. Блаженны освободившие узников. И это искупает многое.

За время своего руководства Михаил Горбачев наверняка наделал немало политических гадостей. Но он их делал «до первой крови». Когда его действия (или подозрительное бездействие) вплотную подводили к черте, на которой кровь начинала литься, что-то заставляло его останавливаться, а не пытаться одержать решительную кровавую победу над своими противниками. И вряд ли это «что-то» — трусость. Те, кто пришел ему на смену, комплексовали гораздо меньше. А Михаил Сергеевич — слабый, нерешительный, непоследовательный, бестолковый, без четкой концепции и программы — войдет в историю прежде всего как «тот парень, который не стрелял».

Я тоже скандировал на площади «Горбачева под суд!» в январе 91-го. И, может быть, внес этим свои пять копеек в то, что он тогда тоже остановился. А сейчас я очень сожалею о поступке Владимира Буковского.

Напрасно госпожа Калужская беспокоится. Никакие комья грязи за подачу в суд на Горбачева во Владимира Буковского не полетят. К Горбачеву с благодарностью и уважением в России относятся немногие и, по преимуществу, не имеющие трибуны, даже интернетной.

Грязь могла бы лететь в Буковского скорей за поддержку блестящей идеи Лимонова: регулярно проводить практическое испытание Конституции. 31-я статья для этого удобнее всех: она говорит о праве на собрания, вот и собираемся публично семь раз в году. И все видят, что пользоваться правом на собрания не дают. Буковский, насколько известно, отнюдь не став национал-большевиком, поддержал этот конкретный шаг, вызвав недовольство не только власти, но и коллег-правозащитников. Но тут он прав кругом, и грязь не страшна.

Невозможно отрицать и правоту его конкретных обвинений Горбачева. Даже если тот не давал распоряжений бить саперными лопатками в Тбилиси или стрелять в Баку (где войска отвечали на силовые действия) и в Вильнюсе, даже если он узнал про такие распоряжения с опозданием, как президент, верховный главнокомандующий и генсек ЦК КПСС, он несет ответственность за них и за их последствия, за гибель десятков людей. Это неоспоримо, и, значит, можно обращаться в суд.

(Читать дальше)