Женщины и дети

Каждый раз, когда Марии и Надежде в последние дни задают вопрос, почему они не поехали сразу к своим детям, я вижу в их глазах удивление. Им кажется, что ответ настолько очевиден, что всякому человеку это должно быть ясно. А если не ясно, то и объяснить такому человеку трудно. И с трудом подбирают слова, размышляя по ходу речи, какие аргументы могут быть понятны спросившему такое.

Спрашивающие, видимо, не знают, с кем разговаривают, кто эти мамы и откуда они вышли, с чем столкнулись в лагерях и какой вызов бросили современной системе рабства, бесправия, избиения, пыток и убийств заключенных. Скольких людей увлекли за собой в борьбу с лагерной администрацией за свои права к тому моменту, когда вдруг покинули лагерь. Что будет с теми, кто поверил им и, преодолевая ужас перед расправой, свидетельствовал вслед за ними о непосильном труде, унижениях, пытках, самоубийствах и убийствах?

«Что говорят в лагере об амнистии?» - спросила я Машу по телефону за пару недель до освобождения. «С людьми невозможно ни о чем разговаривать. Все говорят только об амнистии. Смотрят телевизор и всему верят. Они как дети». Невежественные и испуганные дети, не знающие ни своих прав, ни законов, нарушаемых администрацией лагеря, наказанные за чтение этих законов с Надеждой или Марией, посаженные в ШИЗО, получившие отказ в УДО, замороженные в локалке, избитые и отчаявшиеся, они, наверное, кричали в сердцах вслед уходящим защитницам: «На кого вы нас оставили? Мы поверили вам, а вы сейчас окажетесь в теплом семейном гнездышке и забудете о нас? А мы не выдержим здесь, нас замучают или доведут до самоубийства, и своих детей мы не увидим никогда!»

В своих разоблачительных открытых письмах из лагерей Надежда и Мария много писали о тревоге за тех, кто отважился поднять свой голос за них. Я составила тогда список тех женщин и опубликовала на своей странице в фейсбуке. Люди публиковали список и спрашивали, как помочь этим женщинам, что мы можем сделать для них. Мы не знали что, а Мария и Надежда знают и чувствуют свою колоссальную ответственность перед теми, кто доверился им и пошел за ними. Поэтому «пятки горят», как сказала Надя, и нужно действовать: послать в лагеря адвокатов, объявить на весь мир, что они не оставят своей борьбы за лагерных пленниц, что они помнят о них и сделают все, что могут, для их спасения.

А церковным хулителям хорошо бы иногда заглядывать в Евангелие, а то и Христос покажется плохим сыном, и Богородица - плохой матерью. «Когда же Он еще говорил к народу, Матерь и братья Его стояли вне дома, желая говорить с Ним. И некто сказал Ему: вот Матерь Твоя и братья Твои стоят вне, желая говорить с Тобою. Он же сказал в ответ говорившему: кто Матерь Моя? и кто братья Мои? И, указав рукою Своею на учеников Своих, сказал: вот матерь Моя и братья Мои; ибо, кто будет исполнять волю Отца Моего Небесного, тот Мне брат, и сестра, и матерь» (Мф. 12:46-50).

Надежда и Мария эту волю Божью исполнили: повели себя в лагере как добрый самарянин - бросились на помощь замученным, униженным, избитым. Что сделала церковь? Поддержала добрых самарян? Воззвала лагерную администрацию к милосердию, к соблюдению закона? Церковь же теперь хорошо знает законы и любит обращаться в суд для защиты прав верующих. Нет, священник Александр Пелин, якобы духовно окормляющий мордовские лагеря, встал на сторону беззакония, отвернулся от несчастных женщин и обвинил Надежду Толоконникову в клевете. Не поменял своего мнения даже после того, как многие женщины, прошедшие через мордовские лагеря, подтвердили ее свидетельство. А должен был бы первым проявить отцовскую (или материнскую?) заботу о страдалицах, об отвергнутых и беззащитных «детях» Гулага.

Мария Алехина большую часть своего последнего слова на суде посвятила положению детей в детских домах и неврологических приютах, в которых она провела много времени. А затем из лагеря писала о невыносимых условиях, в которых этапируют женщин с грудными детьми. Мать Мария - всем детям мать.

«Современные институты образования учат людей с детства жить автоматически. Не ставить ключевых вопросов с учетом возраста. Прививают жестокость и неприятие инакомыслия. Уже с детства человек забывает свою свободу. 

У меня есть опыт посещения психиатрического стационара для несовершеннолетних. И я с уверенностью говорю, что в таком месте может оказаться любой подросток, более или менее активно проявляющий инакомыслие. Часть детей, находящихся там, из детских домов. 

У нас в стране считается нормой попытавшегося сбежать из детдома ребенка положить в психбольницу и осуществлять лечение сильнейшими успокоительными, такими, как, например, аминазин, который использовался еще для усмирения советских диссидентов в 70-е годы. 

Это особенно травматично при общем карательном уклоне и отсутствии психологической помощи как таковой. Все общение там построено на эксплуатации чувства страха и вынужденном подчинении этих детей. И как следствие, уровень их жестокости опять же вырастает в разы. Многие дети там безграмотные. Но никто не делает попыток бороться с этим. Напротив, отбивается последняя капля мотивации к развитию. Человек замыкается, перестает доверять миру». 

В заключенных женщинах она увидела тех же детей. Сомневаюсь, что кто-либо из обвиняющих сегодня Надежду и Марию в отсутствии материнских чувств переживал за Филиппа и Геру, когда их лишили матерей, поднимал свой голос за детей в детских домах и психлечебницах, за бесправных женщин в лагерях. Уверена, что им дела нет ни до кого из них. Просто история Pussy Riot пошла по второму кругу, и нерастраченная злоба нашла новый повод для самоутверждения. Главный урок пройденной всеми нами школы Pussy Riot заключается в том, что мы как общество ничему не научились.

А Филя и Гера - удивительно талантливые дети. Они, в отличие от задающих глупые вопросы, любят своих мам. И поймут. И будут гордиться ими.

Все остались при своем прежнем отношении к М.Б. Ходорковскому, сложившемуся за 10 лет его отсидки. Потому что перед публикой предстал... человек, отмотавший полновесный червонец, и это было определяющим в его появлении. Теоретически все понимали, что червонец - это серьезно, но не все понимали, до какой степени серьезно… мы видели того самого малоподвижного осмотрительного зэка... Какие тут освободительные речи и какие жгучие тайны, доверяемые публике, о чем вы?.. Демоническая гордыня... в конце концов довела ее носителя до Краснокаменска, и можно же представить себе, как это воспоминание жгло и ломало его по ночам на лагерной шконке. Ломало - и переломило.

Максим Соколов, публицист. "После червонца"

Раз в неделю старый генерал по долгу службы обходил все казематы и спрашивал заключенных, не имеют ли они каких-либо просьб... Он выслушивал их спокойно, непроницаемо молча и никогда ничего не исполнял, потому что все просьбы были не согласны с законоположениями...
- Книги им даются и духовного содержания, и журналы старые. У нас библиотека соответствующих книг. Только редко они читают... Тоже и писать им не возбраняется, - продолжал генерал. - Дается аспидная доска, и грифель дается, так что они могут писать для развлечения. Могут стирать и опять писать. И тоже не пишут. Нет, они очень скоро делаются совсем спокойны. Только сначала они тревожатся, а потом даже толстеют и очень тихи делаются, - говорил генерал, не подозревая того ужасного значения, которое имели его слова.
Нехлюдов слушал его хриплый старческий голос... и понимал, что возражать, объяснять ему значение его слов - бесполезно.

Лев Толстой. "Воскресение"

В последнее время в обществе и СМИ широко обсуждается предполагаемая амнистия к 20-летию Российской Конституции. Предлагаются самые разные варианты амнистии, звучат - по счастью, редко - и сомнения в ее целесообразности.

Многолетнее изучение истории политических репрессий в Советском Союзе, равно как и опыт защиты прав человека в странах, возникших на постсоветском пространстве, убеждают нас в необходимости этого шага.

Мы считаем, что полноценная амнистия - это не только акт милосердия и не только символический жест, декларирующий верность гуманистическим принципам, которые лежат в основе российской Конституции, но и важная акция, способствующая решению острых социально-политических задач.

Возражения против амнистии часто связаны с тем, что люди опасаются одновременного выхода на свободу большого числа лиц, совершивших тяжкие уголовные преступления. Люди опасаются за безопасность свою и своих близких.

При определении границ применимости амнистии следует, вероятно, учитывать и эти опасения. Конституция провозглашает человека, его права и свободы высшей ценностью - и амнистия не должна распространяться на тех, кто был осужден за тяжкие преступления, сопряженные с насилием над личностью, умышленным причинением тяжкого вреда жизни или здоровью граждан, грубым ущемлением их прав и свобод. В частности, не должны подлежать амнистии должностные лица, совершившие преступления против правосудия, - будь то сотрудники правоохранительных органов или работники судебной системы, фальсифицировавшие дела против невиновных или помогавшие преступникам уйти от ответственности.

Во всех же остальных случаях амнистия должна быть максимально широкой. Мы считаем, что лучше выпустить на свободу какое-то число людей, быть может, не заслуживших ее (но все же заслуживающих милосердия, ибо и они люди), чем оставить в заключении хоть одного человека, которого, по справедливости и по совести, следовало бы освободить.

Такая амнистия может дать целый ряд важных общественно значимых результатов. И дело не только в том, что амнистированные меньше склонны к рецидиву, чем те, кто отбыл наказание полностью.

На протяжении многих лет предпринимаются безуспешные попытки избавиться от наследия советской правовой системы - чрезмерной суровости и жестокости наказаний, зачастую не соответствующих тяжести и общественной опасности совершенных правонарушений, наказаний, которые способствуют не возвращению человека к нормальной жизни, а приобщению его к уголовному миру.

Широкая амнистия позволит хотя бы отчасти решить эту проблему. Широкая амнистия в состоянии смягчить последствия значительной части судебных ошибок и сознательно вынесенных неправосудных приговоров, связанных как со злоупотреблениями на стадии дознания и следствия, так и с несовершенством судопроизводства, коррумпированностью или ангажированностью судебных органов.

Широкая амнистия в состоянии избавить сотни тысяч людей от страданий, не предусмотренных в судебных приговорах, но неизбежных из-за не преодоленного и по сей день бедственного и архаического состояния российских мест заключения, все еще несущих на себе печать сталинского ГУЛАГа.

Широкая амнистия ослабила бы социальную и даже политическую напряженность в стране, раздираемой спорами и сомнениями по поводу качества нашего правосудия и его независимости.

И самое главное - такая амнистия заметно уменьшила бы сумму людских страданий в России.

Но для этого нормы закона об амнистии и механизмы его применения должны иметь строго правовые основания и быть свободны от влияния субъективных факторов.

В частности, вопрос о применении амнистии не может быть отдан на откуп администрации мест лишения свободы и поставлен в зависимость от оценки ею "поведения" заключенного, поскольку это открыло бы возможность для всякого рода несправедливостей и злоупотреблений.

Кроме того, опыт советской истории показывает: у власти, ставящей политику выше права, может возникнуть соблазн тем или иным способом исключить из амнистии лиц, участвовавших в оппозиционных политических выступлениях (например, тех, кто был арестован по "делу 6-го мая") или в действиях, хотя и не имеющих политической направленности, но воспринятых властью как брошенный государству вызов (например, дело "арктической тридцатки").

Подобные произвольные изъятия из амнистии отдельных лиц и деяний, подпадающих под общее ее направление, свели бы на нет гуманистическое содержание этого акта, подорвали бы уважение к праву, и так не слишком высокое в России, продемонстрировали бы российской и мировой общественности корыстную избирательность действий российской власти.

Характер амнистии, объявляемой в ознаменование двадцатилетия Конституции, покажет, в какой мере Россия сумела за эти двадцать лет реализовать принципы, заложенные в Конституции 1993 года, и в каком направлении она собирается двигаться дальше.

Правление Общества "Мемориал"

Пробежал я сейчас по жизни Федора Михайловича в Сибири. Он преступил закон и получил по праву. И мы получили человека, возросшего во много раз. Получили гения. Каторга - серьезное горнило. Если эти люди ("болотные узники". - Ред.) пройдут каторгу и тоже станут гениями, то будет хорошо.

Дмитрий Достоевский, правнук Ф.М. Достоевского

И только конец разговора (если это можно было назвать разговором) Черняков запомнил совершенно точно. Достоевский вдруг перед ним остановился - Михаил Яковлевич, давно замолчавший, только смотрел на него испуганно… Он тоже немного помолчал.
- На каторгу бы вас надо, - сказал он неожиданно совершенно иным голосом, уже без прежней ярости, а спокойно, ласково, почти задушевно.
- Как?
- Говорю, хорошо было бы вам пойти в каторжные работы… Я там Христа нашел, и за это одно вечно буду благодарен Николаю… Я на каторге понял жизнь. И вам от души желаю поскорее попасть в каторжные работы. Вы вернетесь и перерожденным, и счастливым, и многое понимающим человеком.
Но как ни был Черняков взволнован, озадачен и расстроен, он не хотел идти для счастья в каторжные работы и лишь молча смотрел на своего собеседника тем же, почти бессмысленным взглядом.

Марк Алданов. "Истоки"

День 7 ноября - это не только «красный день календаря», годовщина трагедии большевистского переворота. Это и день памяти Валентина Соколова (Зэка) - легендарного лагерного поэта, арестованного в 20 лет за стихи, да так и оставшегося вечным политзэком.

Особо трагичными были последние годы его жизни: за несколько дней до окончания своего третьего лагерного срока он написал заявление об отказе от советского гражданства, за что был признан невменяемым и отправлен в Черняховскую спецпсихбольницу - одну из самых страшных в Советском Союзе. Там он пробыл пять лет и умер через несколько месяцев после того, как был переведен в психбольницу обычного типа в свой Новошахтинск, - 7 ноября 1982 года, в возрасте 55 лет.

Когда-нибудь (я надеюсь) его стихи в день его памяти, совпавший с днем начала кровавой трагедии века, будут звучать в эфире радиостанций и с телеэкранов на центральных каналах.

А пока одно из его стихотворений, написанное еще в юности, в 1949 году, на втором году заключения, хочется вспомнить в связи с еще одной сегодняшней датой - днем рождения Надежды Толоконниковой, которая находится сейчас на этапе, в полной изоляции от внешнего мира.

В Евангелии сказано: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» (Ин.15:13). Именно этот подвиг и совершила Надя, обрекшая себя на страдания, муки, злобную месть бесчеловечной системы - ради того, чтобы облегчить участь других заключенных.

Надежду Толоконникову, осужденную за «оскорбление чувств верующих», можно с уверенностью назвать сегодня настоящей христианкой.

Где, в какой пересыльной тюрьме прячут ее сегодня тюремщики?

Мы не знаем этого.

И потому у нас нет возможности написать ей письмо.

Но если бы она была, я бы послала ей к сегодняшнему дню вот эти тюремные строки поэта Валентина Зэка:

Вы сойдите, Христос, с позолоченной рамы.
Вы побудьте со мной эту ночь до утра.
Будьте, милый Христос, вместо папы и мамы,
Вместо тех, кто остался в далеком вчера.

Наши головы никнут, как подсолнухи в поле...
И глаза голубые, большие глаза,
То горят, то померкнут от страха и боли
То хотят, но не могут о многом сказать.

Вы сойдите, Христос, с позолоченной рамы.
Мое сердце, как голубь, взмахнуло крылом.
Будьте, милый Христос, вместо папы и мамы,
Вместо тех, кто остались в далеком былом.

Начнем с хорошего. Гринписовцы в Мурманске организовали штаб, который осуществляет поддержку арестованных активистов, членов экипажа и журналистов. В рамках тех 30 кг, которые могут получать арестованные в СИЗО, их стараются обеспечить всем необходимым по личным запросам. Это, наверное, единственное светлое пятно в их сегодняшнем существовании.

Что касается условий содержания, то тут все типично для российских СИЗО, кроме, разве что, проблемы переполнения камер – в мурманских СИЗО переполнения нет. Девушек вообще всех в одиночках содержат, потому что СИЗО может себе это позволить. В остальном – все типично для России.

Прежде всего, как и во всех пенитенциарных учреждениях, в камерах, где содержатся заключенные, очень плохое освещение. Мурманская ОНК в лице председателя Ирины Пайкачевой и члена комиссии Вячеслава Пайкачева посещали арестованных с Arctic Sunrise с люксметром и увидели, что показатели на уровне пола – 15 люксов, на уровне камерного письменного стола – 20 люксов. По российским меркам должно быть 150 люксов на уровне пола, для стола, понятно, нужно чуть больше – где-то 200-300 люксов, учитывая, что на столе нужно читать и писать. Этого уровня и близко нет.

При этом нужно помнить, что проблема будет только усугубляться – долгота дня в Мурманске стремительно сокращается (примерно на 15 минут в день), и 4 декабря наступит полярная ночь. Сейчас, даже когда светло, очень сильная облачность – в это время года света не хватает всегда.

После 15 октября члены ОНК вообще не могут попасть в СИЗО с люксметром, их просто не пускают сотрудники. Более того, последние визиты Пайкачевой в СИЗО сопровождались досмотрами, чего многие годы не было в принципе. Ситуация настолько переменилась и в отношении членов ОНК было столько нарушений, что во вторник я подал две жалобы в качестве представителя Пайкачевой на препятствия, чинимые сотрудниками СИЗО членам ОНК.

Дальше – к проблемам мурманских СИЗО. Там совершенно уродские прогулочные дворики. Фактически это не дворики, а прогулочные камеры. Площадь – пять на пять метров, света естественного в них практически нет, потому что для борьбы с перебросами на двориках размещена совершенно нелепая конструкция. Первым слоем идет крупная решетка, потом мелкая сетка, а сверху набросаны шиферные листы. Между листами шифера есть какие-то просветы, но с освещением даже в двориках большая проблема.

Помимо этого, в СИЗО нет искусственной вентиляции. Некоторые из арестантов жалуются, что сидят с курящими, курить у нас в камерах СИЗО не запрещено. Поскольку во дворик выводят покамерно, то на прогулке находится все то же камерное население. И если кто-то курит в камере, он и на прогулке начинает курить.

Внутри камер к арестованным с Arctic Sunrise отношение не очень дружественное, что создает проблемы. До недавнего времени были также проблемы с кипяченой водой, но сейчас она вроде решилась – администрация разрешила не очень мощные кипятильники.

Ну и, конечно, совершенно мерзкие, но, к сожалению, типичные условия перевозки арестованных. Это либо одноместные боксы 0,4 квадратных метра, о которых в своих постановлениях уже писал Европейский суд (там говорилось, что перевозки заключенных в условиях, когда на них приходится меньше 0,5 квадратных метра, недопустимы независимо от продолжительности), либо переполненные многоместные. Правда, активисты отмечают, что у многоместных переполненных есть плюс: в них не так сильно болтает в дороге. Поскольку арестованных возят в наручниках, то в одноместном боксе можно сильно удариться обо что-то тупое или острое в автозаке, а в большой компании падать особо некуда.

Очевидно, что мурманская полиция наручниками злоупотребляет (арестованных перевозит именно она, а не фсиновский конвой). Налицо нарушение федерального закона «О полиции», в котором предусмотрено в применение спецсредств только при неподчинении.

Кроме того, в автозаках очень холодно - fucking cold, как сказала об условиях перевозки арестованная датчанка. К слову, в камерах пока тепло – с нынешними температурами система отопления справляется.

Теперь о позиции МИДа по делу Arctic Sunrise. Поскольку Россия не будет следовать решениям, принятым в рамках процедуры Международного трибунала по морскому праву, остается только один механизм, с помощью которого можно на государственном уровне разрешить это спор. Это Европейский суд по правам человека, решения которого Россия худо-бедно исполняет. Однако процедура в ЕСПЧ медленная. Ускорить ее можно, если будет подана межгосударственная жалоба на Россию странами Совета Европы, чьи граждане сидят в мурманских СИЗО. Думаю, Финляндия, вряд ли подаст такую жалобу, но, к примеру, Дания уже не раз прибегала к этой процедуре. В числе других потенциальных заявителей можно назвать Швецию, Нидерланды, Турцию.

Ну и под конец - про "хулиганство". Насколько я понимаю, обвинение переквалифицировали, чтобы вывести его из сферы разбирательства в Международном трибунале по морскому праву. Но час от часу не легче, так как теперь непонятно, как будет объясняться захват судна, если это не было пиратством. В общем, на один бред накладывается второй.

Для меня остается только одна карьера – карьера свободы, которая по-испански зовется libertad, а в ней не имеют смысла титулы, как бы громки они ни были.
Михаил Лунин

Тот грубый, зачастую граничащий с ханжеским метод, которым руководствуется власть колонийская, проводя так называемую воспитательную работу, является одним из проявлений общего вектора власти государственной.

Вектор путинской политики построен на страхе. Отсюда его показательное равнодушие, вытеснение социально-культурного слоя и милитаристская доминанта в публичном пространстве.

Вопрос в следующем: почему и как мы пришли к моменту, когда все самое замечательное и в тюрьме, и в стране существует вопреки? Вопреки привычному порядку вещей, вопреки опасности, вопреки власти? Я имею в виду честь и честность, смелость, страсть. Да и саму жизнь осмысляемую, которая загоняется современными институтами в самый дальний угол, существуя там, удивляясь самой себе?

Лев Рубинштейн назвал в числе ключевых понятий современной России – сопротивление. В моем понимании сопротивление Процессу, выведение мысли из области побочного, из периферии в центр, в суть, в сердце жизни человека – есть образ и способ современного действия.

Условия тюрьмы предполагают ускоренный курс осознания порядка вещей в России и собственного нравственного выбора.

Итак, в первую очередь важно изменить именно направление вектора. Притом что за последние 12 лет символический капитал власти пришел к состоянию отсутствия, а интеллектуальные потуги в обретении центральной идеи оказались тщетны.

Доверие к Путину потеряно, и потеряно давно, его власть держится на инертности и равнодушии населения. Можно тратить 30% бюджета на оборону, можно заплатить за написание новой истории – попроще, можно бесконечно черпать из котла пропаганды СССР темы вроде внешних врагов, но это не работает на массовом уровне, потому что населению неинтересно. Я подчеркиваю - населению, в которое превратила существующая власть граждан, неинтересно и смешно. Даже в тюрьме смеются над властью, и делают это в таких выражениях, которых Путину никогда не услышать ни на одном из протестных митингов.

Николай Заболоцкий в своих воспоминаниях приводит примеры, когда представители интеллигенции, будучи арестованными, ломались, сдавали всех, в том числе и тех, о ком знать не знали, и напротив, отдельные люди из криминальной среды демонстрировали удивительную последовательность и стойкость.

Глупо умножать количество политических заключенных, но это не первая и не последняя глупость, инициируемая властью.

На субъективном уровне – это испытание, а человеку мыслящему испытания необходимы. Я благодарна тем, с кем мне довелось прожить эти полтора года, и благодарна тем, кто этому способствовал.

Думаю, что те действия и усилия, которые регулярно предпринимались мной для обеспечения большей прозрачности, открытости исправительных учреждений, принесли пользу обществу, особенно той его части, что является чиновным аппаратом ФСИН.

На сегодняшний день моя подруга Надя Толоконникова дала обстоятельный и страшный портрет одного из самых диких мест России – мордовской колонии.
Возможно, кто-то подумает, что это точечный перегиб. В таком случае я хочу вас расстроить – это система. И на мой взгляд, попадание в нее исключительного элемента способно высветить и обличить изнутри тот ужас, с которым ежедневно на протяжении многих лет сталкиваются наши сограждане, от которых общество требует исправления.

Как можно побудить осужденного изменить отношение к закону, если в качестве наказания для него выбран массовый пошив полицейской формы. Дармовой пошив с пытками в качестве профилактики.

Давайте внимательнее посмотрим на тех, кого исполнители полагают достойными освободиться досрочно, – так называемый актив.

Люди, в которых последовательно развивается способность к беспрекословному подчинению, которых ежечасно растаптывают в ничто, заставляя лгать, предавать, завидовать, доносить и ненавидеть.

Не один человек (в данном случае должностное лицо) из недостойных побуждений демонстрирует этот цинизм, нет! – вся система цинична насквозь, она выдавливает из себя все чужеродное – сострадание, милосердие, индивидуальность, право выбора.

Здесь я замечала моменты, когда человек принимает для себя решение – перестать лгать самому себе про исправление и слушать байки про УДО - и, зная о том, что с ним поступили подло, начинает действовать. Именно такие люди в результате и приобретают уважение, потому что внутренняя свобода – самый яркий светильник.

Да, это не слишком популярно. На воле люди боятся тюрьмы, в тюрьме они боятся карцера или ШИЗО, люди боятся поставить свой статус и положение под угрозу. В 28-й колонии я просидела в БМ (безопасном месте, то есть камере ШИЗО. - Ред.) 5 месяцев, что есть не слишком здорово по тюремным традициям; так вот, уже на третий месяц моего там пребывания все осужденные, кого я встречала, хотели быть на этом месте, внезапно забыв про все статусы.

В колонийских правилах есть пункт, согласно которому осужденный обязан давать объяснения по любому пришедшему администрации в голову поводу. И у вас есть выбор: либо писать бумажки с заголовком «объяснительная» о том, почему вы не застегнули пуговицу, встали на 15 минут позже положенного, не надели платочек, или сказать "нет".

Сказать такое "нет" здесь – это выйти на площадь. Это посметь.

Обращаясь к узникам Болотной, я хочу сказать, что на суде у вас есть выбор: выбор ждать окончания процесса, опустив руки, или сказать этому "нет" и тем самым разрушить процесс.

Когда вы сидите дома на диване, у вас есть выбор, и спектр тех "нет", которые вы можете сказать, невероятно широк.

Труба, вышка, забор не существуют, если вы отказываете им в праве существовать.

Приговор, постановление, решение не существуют, если вы так для себя решили.

Поэтому, произнося слова о том, что стены рухнут, я знаю – это происходит сейчас.



Источник

Была сегодня утром у Миши в Бутырке. Хорошо сходила: посмотрела на Мишу, увидела, что держится он нормально и чувствует себя неплохо. Сказал, что лекарства дают. Произвел впечатление такого цельного человека - нет какого-то раздрая, депрессии. Молодец.

Там отдельные кабинки, в которых закрывают посетителей, и дальше через проход идут длинные кабинки для ребят, которых выводят на свидания. Миша удивился свиданию, его никто не предупредил, хотя обычно это делается накануне. Сказал: «Не ожидал, что ты придешь». Я говорю: «Ты что, я же обещала!»

Он, конечно, переживает очень за дальнейшее. Говорили про амнистию, Миша сказал, что сильно не надеется и, в общем-то, готов в больницу поехать. «Я готов, чтобы двенадцать ребят по амнистии освободили, а я отбуду свое в больнице», - говорит. У него так кристаллизуется личность, очень заметно становится.

Жалоб у него никаких нет, бытовых неудобств он не испытывает. Единственное - не дают пользоваться общей библиотекой, почему-то нет у них такого права. Книги можно брать только из какой-то небольшой библиотеки, которая есть на их этаже, остальные книги недоступны. Не знаю, можно ли пополнять эту библиотеку, поскольку только утром об этом узнала. Пресса Мише не приходит, никаких газет нет, только телевизор.

Зато доходят письма. Миша сказал, что очень много писем получил после смерти мамы, большое количество идет и сейчас, после приговора. Когда говорил об этом, расчувствовался очень, ему приятно, что люди пишут.

В целом у него таких проблем, как у двенадцати ребят, нет. До апелляции он будет в Бутырке. Я разговаривала с адвокатом Шухардиным, спрашивала, как все дальше будет по срокам. Он сказал, что месяца два до рассмотрения в Мосгорсуде и еще какое-то время пройдет после, если приговор останется в силе.

Апелляционную жалобу Миша хочет писать сам. Я ему говорю - пусть пишут адвокаты, а он может просто что-то добавить со своей стороны. Как минимум Шухардин и Ржанов остаются в деле, я с ними держу контакт и уже обсуждала апелляцию. С адвокатом Айвазяном я еще не успела пообщаться.

Я думаю, что если начали давать свидания (как и обещали – после приговора), то теперь будет проще их получать. Надеюсь, что как минимум два свидания в месяц я буду иметь.

В целом осталось у меня очень хорошее впечатление. Мы общались больше часа, разговаривали про маму. Миша спрашивал, как она себя чувствовала, что говорила. Немного говорили о будущем, я ему сказала: «Ты не бойся, я тебя не брошу, ничего даже и не думай по этому поводу. Буду к тебе ездить, куда бы тебя ни отправили. Даже если за уральские горы отправят, все равно буду тебя навещать, никуда не денешься». Ну чтобы, мало ли, мысли какие не закрались, депрессия не началась.

Миша сказал, что если амнистии не будет, или если он под нее не подпадет и если приговор оставят в силе, то скорее всего его как москвича отправят в больницу под Чеховым.

В какой-то момент я расплакалась. Миша так удивился, что я сижу рыдаю, начал меня успокаивать: «Да ты что? Все будет хорошо, все нормально, и я в порядке. Я для себя четко понял, что безвыходных ситуаций не бывает. Либо так, либо эдак, хуже, лучше, но ничего ужасного не будет». Так трогательно утешал меня, хотя ведь это я пришла его поддержать. Потом я видела, что не одна с красными глазами выхожу. Из десяти посетителей было семь женщин, и все хлюпали носами после свиданий.

А как не плакать? Я же живой человек, я эмоции испытываю, иногда совсем невероятные захлестывают. Я их, может, не всегда считаю нужным показывать. Но вот когда в суде во время приговора я увидела, как Людмила Алексеева присела к решетке с Мишей поговорить, услышала, с какой заботой она стала с ним разговаривать – как мама с сыном, – у меня слезы навернулись, невозможно было спокойно смотреть. Так что глаза, конечно, часто на мокром месте.

Миша просил передать огромную благодарность всем, кто пришел его поддержать на приговоре. «После суда, когда меня единственного из всех, кого судили в этот день, вывозили в автозаке, я видел и слышал, как меня провожали», - сказал он. Это, говорит, ему очень помогло.

Мне приходилось объяснять в прямом письме госпоже Толоконниковой, в чем она не права. Совершенный ею грех... наказывается Богом гораздо страшнее, чем наказание любого земного суда: наказывается вечными муками... Наказание, которое сейчас не без Божьей воли она несет, связано в том числе и с физическими трудностями, как любое наказание такого рода... труд и стесненные обстоятельства - это, конечно же, часть наказания, которую должен нести любой, кто в относительной мере преступил закон... Письмо госпожи Толоконниковой, конечно, нужно рассматривать в контексте той политтехнологической команды, которая с ней связана... Через жалость нас пытаются подвести к однозначным выводам... когда они вас к чему-то побуждают, сделайте ровно наоборот... и если в ответ поднимется страшный визг, значит, все хорошо, значит, вы правы.

Всеволод Чаплин, председатель отдела Московского патриархата по взаимоотношениям церкви и общества

Священник с спокойной совестью делал все то, что он делал, потому что с детства был воспитан на том, что это единственная истинная вера... Главное же, утверждало его в этой вере то, что за исполнение треб этой веры он восемнадцать лет уже получал доходы, на которые содержал свою семью... Начальник же тюрьмы и надзиратели, хотя никогда и не знали и не вникали в то, в чем состоят догматы этой веры и что означало все то, что совершалось в церкви, - верили, что непременно надо верить в эту веру, потому что высшее начальство и сам царь верят в нее. Кроме того, хотя и смутно (они никак не могли бы объяснить, как это делается), они чувствовали, что эта вера оправдывала их жестокую службу. Если бы не было этой веры, им не только труднее, но, пожалуй, и невозможно бы было все свои силы употреблять на то, чтобы мучать людей, как они это теперь делали с совершенно спокойной совестью.

Лев Толстой. "Воскресение"

В письме Надежды Толоконниковой для нас, правозащитников, не прозвучало ничего нового – мы все это давно знаем и из многочисленных писем заключенных, и от членов общественных наблюдательных комиссий. И мы годами говорим о том, что происходит – только нас не слышат. Поэтому значение письма Толоконниковой в том, что ее услышали. Личность она резонансная, и письмо получило резонанс. Хорошо, что ей хватило смелости все это прямо высказать, несмотря на угрозы, в реальности которых мы не сомневаемся – весь наш опыт говорит об этом.

В чем же причина того, что происходит? Причины две: это и традиции системы исполнения наказаний, и состояние общества. Жестокость тюремщиков традиционна, эта традиция сохраняется поколениями – в местах, где расположены колонии часто у сегодняшнего надзирателя надзирателями был и отец, и дед – и отношения к заключенным передается по наследству. При этом многие в руководстве исправительных учреждений искренне полагают, что жестокое обращение – это их вклад в «борьбу с криминалом», а мы своей критикой им только мешаем! Хотя их задача все же не борьба с криминалом, а перевоспитание заключенных, нацеленное на их возвращение в общество нормальными, не озлобленными людьми. Пытки, жестокое обращение этому никак не способствуют. К этому стоит добавить, что среди тех, кто работает в колониях, даже в руководстве, немало лиц с не вполне здоровой психикой.

С другой стороны, в обществе тоже нет понимания цели системы исполнения наказаний. Многие считают, что воры и бандиты и должны мучиться, раз ух они совершили преступления, и нечего им создавать «санаторные условия». Но дело в том, что среди заключенных те. Кто совершил тяжкие преступления против личности, и к кому такое отношение хотя бы можно понять, составляют меньшинство. Огромное же большинство населения российских тюрем – это осужденные за мелкие кражи, незначительные мошенничества и подобные нетяжкие преступления. При условии компенсации причиненного вреда для них вообще можно было бы применять формы наказания, не связанную с лишением свободы – но они находятся там же, в тех же условиях, что и люди, совершившие тяжкие преступления. Да еще надо учесть, что при нашей судебной системе в заключение попадает огромное количество невинно осужденных…

Конечно, не все наши колонии пыточные. Даже большинство из них не заслуживает такого определения. Но то, что такие колонии существуют, и в них мучаются десятки тысяч человек, пусть и заслуживших суровые условия лишения свободы, но никак не пытки, издевательства и унижения, говорит о необходимости коренной реформы системы.

Нельзя сказать, что ничего не делается. Начальники меняются, каждое новое руководство ФСИН выступает с какими-то предложениями, некоторые из которых вполне разумны, но в целом система остается прежней. Для ее настоящей реформы нужна политическая воля высшего руководства, а не красивые слова и косметические улучшения.

Прежде всего, необходима переаттестация всего персонала системы исполнения наказаний на всех уровнях – и не формальная (как последняя переаттестация в полиции, когда она зачастую осуществлялась за несколько минут, а то и чисто коррупционным образом за определенную мзду), а с участием профессиональных, обязательно гражданских, психологов и психиатров, широком привлечении общественности – правозащитников, членов ОНК, благотворителей, если надо – с применением полиграфов…

Второе – это срочно необходима самая широкая амнистия, которая коснулась бы всех, кроме тех, кто совершил преступления против личности. В результате амнистии или замене наказания на не связанное с лишением свободы всех, кто совершил незначительные и экономические преступления, не связанные с нанесением серьезного ущерба другим людям, население российских тюрем и колоний можно сразу уменьшить по крайней мере в два раза. А это уже само по себе создаст в них другие условия и расчистит путь для серьезной реформы всей нашей системы исполнения наказаний.

Слово за руководством страны.