Икона ультраправых Евгения Хасис аккуратненько встала на сторону лагерной администрации в конфликте между Толоконниковой и ФСИН.

Очень показательное интервью взял у нее ее "правозащитник" (а для людей с хорошей памятью – защитник и друг убийц, с шампанским отмечавший убийство Маркелова) Алексей Барановский.

Логика "проблемы у нас есть, но давайте решать их аккуратно и по-тихому" свойственна двум категориям зеков: блатным на черных зонах (у них там есть преференции за которые есть смысл держаться) и козлам, сотрудничающим с администрацией, – на красных. Зона, в которой сидит Толоконникова, не просто красная (все женские зоны красные по определению), она на общем фоне отличается чудовищным режимом и беспределом администрации. Простые зечки лишены каких-либо благ, за которые им следовало бы цепляться. То есть расшатывание режима потенциально может навредить лишь тем, кто открыто или тайно работает на администрацию и получает от нее послабления.

Собственно говоря, позиция Хасис – это типичная попытка поиграть в Realpoltik, основанную на компромиссах и полумерах. Вспоминаю, как несколько месяцев назад ее конформистский текст с упоением репостили у себя как правые, так и некоторые не особо чистоплотные красные консерваторы. Тогда она призывала заниматься "реальными проблемами" и быть ближе к народу. Когда же Толоконникова занимается более чем реальной проблемой (что может быть реальнее чем пытки и унижения в тюрьмах?), ее призывают быть потише и поаккуратнее.

Вообще это типично для ультраправых, столкнувшихся с отпором системы. Они очень быстро подстраиваются под нее. Многие правые "узники совести" в России с подачи центра "Э" прямо из тюрьмы промышляют писанием доносов на антифашистов и правозащитников. Просто у нацистов очень развит культ силы, уважение с ней. Если сильного врага заведомо нельзя победить, то подчиниться ему для них правильно и естественно. Если "система" смогла победить патриота, то самым логичным решением для патриота будет попробовать слиться с этой системой, стать частью большей силы, потому что быть слабым стыдно.

Левый подход заведомо другой. "Коммунисты – мертвецы в отпуске", они привыкли бороться с превосходящим врагом, хорошо осознавая свою уязвимость и безнадежность собственного дела. Левому не стыдно "быть слабым", стыдно предать свои ценности и прекратить борьбу.

Надя с Машей (считают они себя левыми или нет - неважно) задают сейчас планку для всех нас.

Вот здесь можно подписать петицию в поддержку требований, которые Толоконникова выдвинула, уходя на голодовку.

Защита прав заключенных – занятие невеселое. Тут редкость даже нейтральная рутина, не то что радостные события. Избиения, пытки, попытки суицида, иногда массовые, - вот проблемы, с которыми постоянно сталкиваются те, кто пытается защищать находящихся в наших тюрьмах и лагерях .

Одну из самых тяжелых историй я описывала в блоге на «Гранях» около трех лет назад. Это была история Александра Семихвостова, который, находясь в колонии, неделю не ел, потому что не мог дойти до столовой.

Воспитанник специнтерната, он попал в колонию в 1999 году инвалидом по зрению, а в заключении в результате избиений стал лежачим инвалидом – в 2003 году получил травму позвоночника, после чего у него отказали ноги и нарушились функции тазовых органов (недержание). Еще через некоторое время Александр заболел туберкулезом, гепатитом С, у него появились сердечная аритмия, хронический гастрит, колит, эпилепсия с частыми припадками. Он полностью ослеп на левый глаз и приобрел астигматизм правого.

При всем этом наборе заболеваний медицинские работники сочли возможным снять с Семихвостова третью группу инвалидности и признали его полностью трудоспособным, хотя передвигаться Александр мог только на самодельной инвалидной коляске.

В 2010 году дошло до того, что лишенный инвалидности «здоровый» человек неделю голодал, потому что территория исправительной колонии не оборудована пандусами и инвалиды-колясочники не имеют возможности преодолевать пороги и посещать столовую. Какое-то время Александр решал проблему самостоятельно: еду ему приносили другие осужденные, с которыми он расплачивался сигаретами. Когда закончились сигареты – закончился для Семихвостова и доступ к еде. Администрация колонии помочь отказалась.

Тогда силами фонда «В защиту прав заключенных» удалось помочь Семихвостову – после экстренных обращений во ФСИН РФ начальник медицинского отдела УФСИН по Республике Мордовия Александр Парышев пообещал, что будет выделен отдельный сотрудник, обязанный доставлять пищу Семихвостову. После решения этой острой проблемы фонд занялся установлением инвалидности Александра, и в декабре 2011 года Александр получил первую группу.

В этом году Семихвостов освободился и позвонил мне. Рассказал, что в колонии познакомился с чеченцем по имени Муса, с которым очень подружился. Освобождаясь, Муса пообещал, что пришлет Александру из дома хорошую инвалидную коляску, а после освобождения будет рад принять его в своем доме. «Он говорил, что у него большая семья, которая примет меня как родного, да и подлечит, поставит на ноги», - рассказывал Семихвостов. Муса выполнил свое обещание и, как только добрался до дома, отправил Александру новую инвалидную коляску.

14 января 2013 года Александр освободился, в Чечню его отправлять отказались и конвоировали по месту последней регистрации – в Петербург. В холодный январский день поезд прибыл в город, где Александра никто не ждал, да и сами конвоиры не знали, куда дальше везти бывшего заключенного. Когда они вытаскивали его из вагона, то уронили вместе с инвалидной коляской, спровоцировав эпилептический приступ. Семихвостова госпитализировали, конвоиры уехали.

Придя в себя, Александр попытался связаться с Мусой и узнал, что тот попал в аварию и находится в коме. Через месяц Муса умер. Александр продолжал оставаться в больнице – идти ему было некуда, социального жилья в городе не предусмотрено даже для инвалидов первой группы. Со второго этажа больницы он спуститься не мог ни на прогулку, ни в магазин, поэтому просто лежал и мечтал, что будет делать после выписки: получит регистрацию, пройдет курсы обучения для инвалидов, устроится на работу, создаст семью.

Через полгода Александру, все еще находящемуся в больнице, позвонил человек, который представился Ибрагимом. Он рассказал, что был другом Мусы и что теперь, выполняя волю друга, он приедет за Александром и заберет его в Чечню.

Ибрагим приехал, но выполнить обещания не смог: власти категорически отказались выпускать Семихвостова из города. Согласно приговору суда ему назначено дополнительное наказание в виде запрета выезжать с места жительства без согласия специализированного государственного органа.

Ибрагим уехал в Чечню, а через некоторое время вернулся с 92-летним массажистом по имени Ака (в переводе с чеченского - уважаемый). Три недели массажа позвоночника – и Александр встал на ноги. Через 10 лет лежачего образа жизни Александр стал снова ходить. Пока он пользуется костылями, но есть надежда, что и от них со временем можно будет отказаться.

Находясь в больнице, Александр познакомился с женщиной, которая стала ухаживать за ним, помогать в нехитром больничном хозяйстве. После того как Александр начал ходить, он сделал ей предложение. И она согласилась!

Михаила Косенко суд отказался отпустить на похороны матери. В связи с этим масса «наблюдателей» задохнулась от возмущения. "Да как они смеют! Ничего святого! На похороны ведь. Гори в аду, кровавый режим!" - подобные возгласы наполнили Сеть.

Подобная эмоциональная реакция имеет причиной тотальное незнание российской правоприменительной практики. Подследственных, сидящих в СИЗО, не «отпускают» в подобных случаях НИКОГДА. Ни на похороны, ни на крестины, ни на именины.

И пусть Генри Резник и утверждает, что такие случаи якобы бывали, - ни я, ни полторы сотни нацболов, прошедших через тюрьмы, ни о чем подобном никогда не слышали. СИЗО не школа и не детский сад. Там все серьезно.

Серьезность эту российская пенитенциарная система унаследовала у советской. Когда-то, сидя на лефортовской шконке, из книги Натана Щаранского «Не убоюсь зла» я узнал, что, пока он отбывал срок, у него умер отец. Власти, конечно, и не подумали выпустить его похоронить. А ведь он был очень известный узник.

Уже в новейшее время, в середине 2000-х, в подобной ситуации оказался нацбол Владимир Линд. Его отец, голландский судья в отставке, так и не дождался сына. Сын остался сидеть на Бутырке, обвиняемый, кстати, по той же статье, что и Косенко, – массовые беспорядки.

Впоследствии Линд подал жалобу по этому факту в ЕСПЧ и выиграл дело. На это даже ссылался в суде адвокат Косенко Владимир Ржанов, но безрезультатно.

Чуть позже другой нацбол, сидевший на Бутырке по политическому делу, - Назир Магомедов - также не смог отправиться в Дагестан на похороны матери. Судья отказалась даже принять ходатайство об этом.

И эта практика касается ВСЕХ заключенных. Не только политических. Другие заключенные ведь тоже люди. У них тоже есть мама и папа. И они тоже, бывает, умирают, не попрощавшись с детьми. Не забывайте об этом.

То есть проблему эту надо решать и решать системно, так, чтобы изменения коснулись многих.

Чем бесплодно вздыхать о случае только Косенко, хорошо бы озаботиться изменением закона. Например, предусмотреть впредь возможность своеобразного «отпуска» подследственных или даже осужденных в таких случаях. Разработать и прописать правила конвоирования и т.п.

Пусть не для всех, а хотя бы для обвиняемых в преступлениях малой и средней тяжести. Для тех, кто содержится в СИЗО своего региона проживания. А таких на самом деле большинство.

Думаю, что сейчас власть пошла бы на такие послабления. Это было бы гуманно и безопасно для нее.

Займитесь кто умеет? Проявите инициативу. Люди спасибо скажут.

Получила ответ Ильи Фарбера на свое письмо, которое отправила ему недавно.

Здравствуйте, Елена!

Спасибо Вам за письмо, такое хорошее, за теплые слова о сыне и обо мне. В тюрьме хорошие слова – большой дефицит. Да, мне тоже видится мое дело образцово-показательным: оно показывает, насколько ошалела наша правоохранительная система, превратив суды в оскорбляющие всех до одного безобразные акты трагедии абсурда. Закон никакого значения не имеет, кроме как напоминание о давно потерянных ориентирах. Со стороны государства – одна лишь ложь, и та издевательская. Прямо яма. Пропасть...

А мое дело – далекое от борьбы за власть и от больших капиталов, притом обремененное необычным обвиняемым (навели бы хоть какие-то справки, прежде чем альтруиста во взятках обвинять!), словно срывает с ряженых маскировку, позволяя разглядеть злодейскую подноготную. Слишком велик контраст между обвиняемым и обвинением, слишком бросается в глаза. И нет ничего, что отвращало бы людей (кроме, может быть фамилии :) ), зато много есть того, что вызывает в душах горячий отклик. Например, то, как сын мой борется за меня. Волнуюсь на него очень, конечно. И, наверное, не только я за него волнуюсь.

Вы и такие, как Вы, отзываетесь, помогаете, поддерживаете. Огромная благодарность рождается в ответ, а с благодарностью в сердце жить легко, сил и терпения больше, надежда крепче. Спасибо Вам! Конечно же, я люблю все то, чем занимался, и чем сейчас занимаюсь. Угадали. Только все чуть-чуть по-другому. Не по дороге к чему-то важному и хорошему, а сама дорога – важная и хорошая. Замечательная, распрекрасная дорога! Поэтому-то у меня всегда и все получалось, потому что любой результат – ступенька. А куда ступенька – вверх или вниз – зависит от того, какие мы сами сделаем для себя выводы. Согласны? Рубашка – забота моих детей-учеников обо мне, я только воротник оторвал – чересчур пышным он мне показался. А вскоре прочитал в статье о терроре во время французской революции, что в последний момент, перед тем как положить голову приговоренного на гильотину, у его рубашки отрывали воротник, чтобы не мешал...

Я не то чтобы держусь, Елена, я живу, как жил, просто в новой обстановке и в новых обстоятельствах. Это как путешествие. Затяжная такая экспедиция, в которой по-прежнему дорог каждый день, каждый час и каждая минута. Набираюсь опыта, наблюдаю, совершаю открытия, тренируюсь. Когда я выйду, все небось, глядя на меня, тоже в тюрьму захотят… :) Расскажите о себе, если можете. Где живете, что любите, что умеете делать... Пишете Вы превосходно; может быть, Вы журналист? Преподаватель? Кем бы Вы ни были, берегите себя тоже. Нам, парням, легче справляться с трудностями, чем вам, девчонкам. Будем держаться вместе? Пора, да?

С уважением и благодарностью, Илья.

В этом месяце вновь были с дочерью на длительном свидании у Таисии. Подобное свидание предоставляется один раз в три месяца продолжительностью трое суток.

Меня постоянно спрашивают про мою жену Таисию Осипову. Как она? Какие новости? А что я скажу нового? Что со здоровьем у нее плохо и все хуже? Я об этом писал и говорил много раз. Эта стена непробиваема. Здоровье пациента в местах лишения свободы ему не принадлежит. Справку о том, что человек в состоянии работать, выписывают абсолютно всем. Если у заключенного есть документы, что он по состоянию здоровья нетрудоспособный инвалид и должен быть освобожден от работы, то медицинская часть колонии просто «теряет» его документы (реальный случай). Производство не должно простаивать. За отказ от работы полагается ШИЗО. Согласно правилам внутреннего распорядка (ПВР). При этом в ШИЗО тоже работают - ведь производство не должно простаивать. Это реальность. Как и «добровольный труд» по выходным, чтобы добиться стопроцентного выполнения «плана».

Из-за этого плана возникают и конфликты. Буквально перед нашим свиданием Таисии пришлось даже урезонивать бригадиршу, которая накричала на неё за то, что Таисия выполняет лишь 93% плана. В итоге бригадирша спаслась бегством, а Таисия получила взыскание – выговор в личное дело. Оказалось, что заниматься рукоприкладством в отношении зарвавшихся мелких начальников из числа заключенных запрещено ПВР. Хорошо хоть не отправили Таисию в ШИЗО. Кстати, та бригадирша имела зуб на Таисию ещё со смоленского СИЗО - там ее опера подсаживали в качестве «утки» в камеры к подследственным женщинам, а Таисия как-то за это ее выгнала («выломила», как говорят в местах заключения) из камеры.

Таисия не теряет надежды на отмену приговора. Посланную ею жалобу на приговор, Верховный суд развернул, потому что, как оказалось, надо было сначала обжаловать отказ в рассмотрении надзорной жалобы председателю Смоленского областного суда. Таисия не знала этого, потому что адвоката, который постоянно и полноценно занимался бы её делом, у нее сейчас нет. Как только закончился судебный процесс, ее дело перестало быть медийным, поэтому оно невыгодно для пиара и не представляет интереса для адвоката. А без этого крайне трудно переломить ситуацию.

Все возможные жалобы в Европейский суд по правам человека - на приговор и условия содержания - отправлены. Спасибо адвокатам Хруновой и Мезаку. По одной из жалоб уже даже есть положительное решение – ЕСПЧ признал, что условия содержания Таисии Осиповой в СИЗО Смоленска были пыточными. Но для Таисии пользы от этого мало. Про условия содержания в российских тюрьмах и так всем известно. На приговор по уголовному делу это никак не влияет.

Я не считаю правильным делить политзаключенных на своих и чужих. И раз мы в оппозиции авторитарному режиму, я считаю, что тот, кто борется против этого режима и попадает за свои убеждения в тюрьму, достоин поддержки и сочувствия. Независимо от политических взглядов. Борьба наша общая.

Я по возможности стараюсь отслеживать истории политически преследуемых. У меня мало возможностей как-то им помочь, но на своих страницах в социальных сетях я стараюсь давать ссылки на новости по политическим заключенным России. Не только о моей жене Таисии Осиповой и своих товарищах по партии. Но, наверное, я наивен и так думают далеко не все. А у кого-то просто короткая память. Сейчас я не наблюдаю никакого «один за всех и все за одного!». А Таисия даже шутит, что она «одна за всех».

В понедельник, 26 августа, у Таисии день рождения. Это ее третий день рождения в заключении. Наша дочь Катрина в сентябре пойдёт в первый класс. Мама не увидит, как это произойдет.

26 августа в 18.00 мы выйдем на митинг на Сретенском Бульваре в Москве, к памятнику Шухову. Чтобы напомнить о деле Таисии Осиповой и поздравить ее с днём рождения.

Архипелаг ГУЛАГ (Главное управление исправительно-трудовых лагерей) был создан, когда после Великого перелома 1929 года советская империя включила форсаж внеэкономического принуждения. Положение тогда было аховое, требовалась, как и сейчас, модернизация. Это был вопрос жизни и смерти, звучал он так: или провести модернизацию, или танки Запада сметут все.

А на что модернизировать отсталую аграрную страну? Запад устроил блокаду, реальную валюту можно получить только за зерно, добровольно крестьянин-единоличник зерно не отдаст, да и городской нэпман увертлив, золотые червонцы прячет. Вот и пришлось устроить коллективизацию, чтобы выгребать хлеб из деревни без помех и провести модернизацию за счет крестьянства. Заодно и НЭП придушили...

ГУЛАГ в таких условиях решал массу экономических и политических задач. Только сильное государство способно на внеэкономическое принуждение, вот ГУЛАГ и укреплял колючей проволокой мышцы советской империи. Он обеспечивал мобильность трудовых ресурсов - не нужно рублем заманивать на Урал и Колыму. Он самим своим существованием подстегивал экономическое действо... Поднялись заводы на Урале, они выделывали сталь, и когда танки Гудериана покатили к Москве, их было чем встретить. Цель - выживание и защита социализма - в тот исторический момент диктовала средства.

Ссылка

Неделю назад написала Мише письмо:

"Привет, Миш, только сегодня получила твое письмо. За тот месяц, в течение которого шел твой ответ, произошло много разных событий. И прежде всего хочу плохую новость сообщить. Короче: мама сейчас в Москве, лежит в седьмой больнице. Вчера беседовала с врачом, она сказала, что прогноз неблагоприятный. У нее отказали почки, ей каждый день делают диализ (прочищают кровь), клапан в сердце тоже уже не работает. Она сильно ослабла и даже повернуться на кровати без посторонней помощи она не может. Задыхается, и поэтому постоянно ей дают кислород. Легочные сосуды не справляются, дышать ей крайне тяжело... и вот уже пару дней у нее кашель с кровью.

Я хожу к ней каждый день, у меня даже постоянный пропуск в больницу есть. Поддерживаю ее как могу, подбадриваю, покупаю все, что нужно из ухаживающих средств. При мне ее осматривали врачи: и тот доктор, который ей делал последнюю операцию на сердце больше 15 лет назад, и реаниматолог, и другие. В больнице уход за ней хороший, я вижу, что врачи реально делают все, что только могут, но ничего ей не помогает. Вот такая вот фигня. Сколько ей осталось - я не знаю. Но, уж извини, сейчас внимания тебе буду уделять значительно меньше, у меня задача приоритетная сейчас другая, сам понимаешь.

Она иногда надеется, что встанет, а иногда впадает в уныние... А я ее подбадриваю, говорю, что мы с ней еще на выборы за Навального голосовать пойдем... Надо было ей хоть на наш домашний адрес тебе писать, а я бы ей пересылала письма в деревню. Она каждый раз спрашивает о тебе, а мне приходится говорить ей, что ты часто пишешь и у тебя все хорошо и ты приветы ей передаешь".

...А сегодня пришел ответ: "Администрация СИЗО-2 "Бутырка" извещает вас, что письмо 233897 не прошло цензуру".

Я вот не понимаю, ПОЧЕМУ мой брат не имеет права знать о состоянии здоровья его мамы?

Не могу не задать вопрос об участии в строительстве заключенных. Много ли их погибло от непосильного труда?

...Смерти, конечно, были. По естественным причинам. Тяжелый труд - да, не без того. Очень тяжелый. Но тех, кто ослаб, отправляли подлечиться в лагерные профилактории, были такие, не удивляйтесь. С усиленным питанием. Для зэков выращивали свежие овощи - чтобы люди получали витамины. В основном выращивали капусту, зеленый лук, салат, укроп, петрушку. Еще огурцы, но они редко урождались - тут у нас зона рискованного земледелия. Теплицы были, километровые - и для тех же огурцов, но в основном для капустной рассады. Работали больницы, лагерные клубы, библиотеки, про техникум уже говорили. К заключенным приезжали родные. Был стадион для "сидельцев". У них имелся свой театр с труппой - тоже из числа зэков, а особо отличившимся даже отпуска давали - домой съездить.

Это сильно расходится с картиной, которую нарисовали диссиденты...

За годы работы - а при мне реконструировали практически весь канал - мы нашли всего один скелет. Он точно относится к периоду строительства, лежал в теле плотины. Обнаружили и не очень удивились. Тут сидело много уголовников, видимо, кто-то кого-то убил. И все - десятков и сотен тысяч могил тут не было и нет. Это ложь.

Ссылка

Шестого июня, в пушкинский день рождения Маши Алехиной, в Сахаровском центре ей был посвящен семинар «Искусство о политике и политическое искусство» (из цикла «Концептосфера Pussy Riot»), на котором известный петербургский художник-акционист Петр Павленский продемонстрировал яркий контраст между «лоботомированным искусством» тоталитарной пропаганды и политическим искусством, свободным, как акции Pussy Riot, от власти и коммерции и направленным на разрушение механизмов властного идеологического контроля над общественным сознанием ( видео семинара здесь).

Седьмого июня я позвонила Маше в лагерь, чтобы поздравить ее с днем рождения и рассказать о семинаре. На вопрос о самочувствии она ответила звонким уверенным голосом: «Много ем и много читаю. Чувствую себя очень хорошо. На этот раз почему-то было гораздо легче держать голодовку, чем в СИЗО. Настроение у меня хорошее. Замки в лагере сняли, но меня держат в отдельной палате медсанчасти. Правда, скоро должны перевести в отряд. На прогулку выпускают на 5-10 мин. Относятся ко мне очень хорошо». Я стала сокрушаться, что все наши старания не могут пробить стену непонимания и жестокости, на что она возразила: «Мне кажется, мы ее уже пробили. Я не чувствую, что меня лишили свободы. Я здесь свободна. Конечно, кое-что вокруг огорчает меня, но это не нарушает моего внутреннего состояния. Передайте благодарность всем, кто меня поддерживает».

На восьмое июня я заказала «домашнее видеосвидание» с Машей и пригласила к экрану о. Вячеслава Винникова, который просил у нее прощения за церковь, за беззаконный суд, говорил, что Христос послал Pussy Riot в храм обличить церковь и власть, которые так низко пали, рассказывал о своих открытых письмах к архиереям и Всеволоду Чаплину с призывом покаяться перед девочками, о том, что он молится о Маше, Наде, Филе и Гере. Батюшке было трудно говорить, сжимало горло, он чуть ни плакал, глядя на исхудавшую бледную Машу с большой черной телефонной трубкой в руках на фоне казенной синей двери. Она потеряла шесть килограммов за время голодовки, набрала пока три. Мы сказали ей, что посадив их, церковь выгнала Христа из своих храмов и Он с ними в тюрьме, что после зачитанного 18 марта 2012 г. в московских храмах обращения к генеральному прокурору с требованием ужесточить им наказание многие люди перестали ходить в церковь, сажающую людей в тюрьму. О людях из церкви, оговоривших ее в суде, она мягко сказала: «Они хорошие. Их просто заставили так говорить. А в душе они сожалеют об этом".

Я вспомнила цитату из фильма «Ангелы вселенной» в ее живом журнале: «Я не человек. Я заплата на небе». Заплата всепрощения и любви к врагу, которая закрывает собой дыру церковного озлобления.

День Победы у нас становится год от году все более формальным, натужным каким-то праздником, состоящим в первую очередь из шумовых эффектов от проламывающих мостовую танков под аккомпанемент бравурных маршей, рвущихся отовсюду из динамиков.

Путин и путинские так перевозбудились за последнее время с празднованием 9 мая, что им уже самим кажется, что это была их личная победа в 1945 году. Между тем многие теперешние дети путают - так давно это было, - кто там с кем воевал в той войне. То ли Ленин с Гитлером, то ли русские с американцами, то ли вообще Грозный с половцами. Все вокруг добросовестно пришпиливают к груди полосатые ленточки, ибо успело сформироваться общее мнение: кто на праздник Победы без ленточки, тот, ясное дело, родину не любит.

Решили мы с друзьями это унылое, насквозь фальшивое мероприятие - с парадами и веселыми народными гуляниями в военно-полицейском оцеплении - пойти и по-своему реанимировать. В память о погибших в войне с захватчиками, а еще - в знак непримиримости нашей позиции по отношению к тем, кто засел в Кремле и не уходит. Нельзя не почувствовать себя завоеванным народом на оккупированной врагом территории, когда город наводнен военной техникой, солдатами, полицейскими патрулями, перегорожен железными рамками с металлоискателями. В день якобы победы над захватчиками с особой очевидностью ясно: захватчики никуда не делись из нашей жизни, они вокруг нас, только теперь они носят другую форму и говорят по-русски. Мы бесправны перед ними, а они всесильно над нами властвуют.

Для праздничного марш-броска по Тверской на Кремль мы подготовили большой черный баннер с белыми буквами, гласивший: "Смерть кремлевским оккупантам!"

В Кремле и во всех структурах, которым он благоволит, которые финансирует, на которые опирается и которым позволяет не соблюдать никакие нормы и правила, уверенно угнездились крайне недружественные российским гражданам господа, занимающиеся выкачиванием природных ресурсов из нашей земли и денежных - из бюджета и государственных банков, направляющие эти потоки за рубеж, где у них живут семьи, имеется недвижимость и защищенный законом бизнес.

Их не свергнешь "оккупай-абаями", где поют песенки по паркам и скандируют "Путин, уйди сам!". Сатрап сам не уйдет, мы обязаны ему помочь, заняв главные площади Москвы, на которые враги смеют нас не пускать, предлагая взамен охраняемое Болото и гайд-парки для сборищ городских сумасшедших. У нас в запасе целое лето, чтобы суметь собраться как можно большим числом граждан в центре Москвы, на Старой, Новой и Красной площадях. Путин и его приспешники должны быть арестованы и преданы суду революционного трибунала как захватчики, грабители и палачи своего народа.

За время нашего пребывания в исправительном заведении на Симферопольском бульваре мы успели устроить несколько успешных антиполицайских бунтов, связанных с плохими бытовыми условиями. В конце концов мы массово объявили голодовку в связи с идиотским высказыванием одного из местных начальников - С. Кутузова, угрожавшего испоганить испражнениями еду в столовой.

Возможно, это была всего лишь остроумная шутка в стиле спецухи, но в ответ почти все мы объявили голодовку. Причем Прудников, Винярский, Когтев, Никитин и Строганов - сухую голодовку, Терехин - "мокрую", то есть с водой, а еще пятеро отказались от приема казенной пищи. Настя и Аня тоже перешли на одну воду, а я отказалась от госпитализации на шестой день сухой голодовки, чтобы поддержать товарищей. Переполох вышел первостатейный, охранники метались между двумя камерами с голодающими, стучавшими в двери и кричавшими "Смерть полицаям!", в то время как с улицы в тот же самый момент доносилось раскатистое: "Смерть кремлевским оккупантам!" в знак поддержки от Олега Пыхтина, Кати Мальдон и многих других хороших людей. Днем позже я все же покинула спецприемник на "скорой", так как давление прыгало и началась сердечная аритмия. Что ж, пережить это все можно, отлежавшись с неделю в больнице. Силы восстанавливаются быстро, за неделю приблизительно.

В больнице №64 я оказалась в кардиологическом отделении, с общей интоксикацией и обезвоженностью. Никуда убежать в таком состоянии из-под капельницы я, конечно, не могла, но ко мне приставили неотступный конвой. Даже ночью меня аккуратно сопровождали в туалет, следя, чтобы я не вылезла на улицу через окошко на втором этаже.

Группа следователей в штатском явилась ко мне за день до выписки для "беседы" и вручения повестки о вызове на допрос к некому оперуполномоченному ГУ МВД России. Это в связи с нашим выходом 18 марта на Красную площадь против закона о прописке.

Я велела следователям убираться к чертям, бумажку скомкала и бросила им вдогонку. Они пригрозили в случае моей неявки доставить меня куда следует насильно. Пусть попробуют.

Отказ от сотрудничества и подписей дает возможность выиграть время: это месяцы, а то и годы на свободе, а не в СИЗО. В то самое время, пока они обрабатывают тех, кто дал слабину и явился по их вызову, то есть сам прыгнул в капкан. Только начни им что-нибудь подписывать - и уже не вырвешься, не отобьешься, ничего ровным счетом не докажешь. И никакие адвокаты не помогут.

Днем 24 мая я получила документы от врача о выписке из больницы и немедленно была отправлена на машине под конвоем досиживать оставшиеся восемь часов в спецприемник, в знакомую третью камеру, где меня с бурным весельем встретили Настя Зиновкина и Аня Абдулла, не ожидавшие, что я вернусь обратно.