Дорогие друзья!

Я с огромной благодарностью вспоминаю и думаю о всех вас, подписавшихся за мое освобождение, здесь, в тюремной камере №525. Я ваш должник до конца дней...

Увы, добиться освобождения политзаключенного в этой стране, при этом режиме, в наше время - задача нечеловечески сложная, почти нереальная. Я хочу обратиться поэтому ко всем вам, особенно к тем, кто живет вне России. Хотя прогрессивному, цивилизованному человеку и в России интернет позволяет сейчас иметь широкие связи со свободным миром - и поэтому я обращаюсь ко всем с огромной просьбой.

Времени остается все меньше, и я прошу вас до начала "суда" и уже во время него делать все возможное, приложить максимум усилий, дабы предать огласке мое дело, прежде всего в Европе, Америке, всюду, где люди, имеющие совесть, еще составляют большинство и могут влиять на власть. Попытаться заинтересовать этим совершенно вопиющим, скандальным политическим делом - посадкой инвалида на 10 лет в тюрьму, причем уже во второй раз, исключительно за его мысли, слова и взгляды - западную прессу, обратиться к западным политикам, правозащитникам, к депутатам парламентов, ко всем публичным фигурам свободного мира с просьбой оказать давление на Москву, решительно потребовать моего освобождения. Придать самую максимальную медийность и публичность этому делу.

Их сила в умолчании. Наша - в гласности. Впрочем, эту старую истину вы все давно знаете, и не мне вас учить. Предстоящий "суд" надо мной сам по себе достаточный информационный повод, чтобы начать звонить во все колокола. Пробить эту стену молчания, воздвигнутую в России, - вот единственное, что могло бы помочь...

Освобождения добиться, конечно, не удастся. Но большая, мощная, громкая общественная кампания в защиту, если бы она вдруг возникла за оставшееся до "приговора" время, - могла бы помочь по крайней мере снизить срок. Может быть ОНИ, испугавшись неожиданной скандальной огласки и возникшего в мире шума, хотя бы дадут срок поменьше, как это случилось в прошлом году с "Pussy Riot". Хотя бы 7 лет, а не 10 - для сидящего в лагере человека, поверьте, это очень существенная разница...

Увы, сейчас по трём политическим статьям - 205.2, 280 и 282 - мне грозит даже "путем частичного сложения" до 10 с половиной лет. С моим "рецидивом" по 280-й статье, непогашенной первой судимостью, с моим полным непризнанием вины, категорическим отказом каяться и просить прощения, - мне столько и дадут, ни на какое снисхождение рассчитывать не приходится. Честно говоря, по причинам чисто физическим, медицинским, да и материальным - у меня нет надежды пережить 10 лет лагерей и выйти на путинскую "волю" живым.

Если, конечно, все промолчат...

Вы моя последняя надежда. Ваши усилия могут помочь не только сократить мой срок, но и спасти жизнь.

Спасибо вам всем, друзья, еще раз - за прошлое и за будущее...

Ваш Борис Стомахин, политзаключенный.

12.5.2013, СИЗО "Медведково", Москва

Ответ Александру Герцену, 8 мая

Александр, добрый день! Большое спасибо за поддержку. Это действительно сильно мотивирует. На самом деле я никакой не герой, а такой же, как все. Просто в нашей стране сложилась такая ситуация, что для того чтобы оказаться за решеткой, не так много надо сделать. Я, конечно, не думаю сдаваться, и чем бы ни закончилась эта история - она никак не повлияет на мои убеждения. Но важно не надеяться во всем на лидеров, а выстраивать сеть, стремиться к самоорганизации, чтобы, когда одного человека сажают, это никак не сказывалось на всем движении.

Оказавшись в СИЗО, я в очередной раз убеждаюсь, что одним из важнейших направлений нашей работы должно стать распространение информации о том, что происходит в стране. Несмотря на то что здесь специфическая аудитория, уровень проникновения какой-то альтернативной точки зрения минимален.

У людей в голове «Анатомия протеста» и «Госдеп». Это при том, что многие из этих людей сами являются жертвами произвола со стороны силовых структур.

Еще раз спасибо за поддержу. Завтра 9 мая, поэтому: ни шагу назад. Наше дело правое. Победа будет за нами! Всех благ!

Ответ Римме, 9 мая

Здравствуй, Римма!

Спасибо за поддержку. Я, конечно, поддерживаю идею с письмами. Это действительно очень важно. Сейчас в нашем СИЗО, где сидит еще 7 человек по Болотной, даже нельзя передавать книги, а интересом к библиотечным книгам Марининой и всяким прочим современным «шедеврам» отечественной литертуры как-то не могу проникнуться.))

У меня все нормально сейчас, если не считать самого факта, что я здесь)). Я надеюсь, что следствие не будет сильно затягиваться, а в суде, несмотря ни на что, я считаю, есть неплохие шансы.

В целом свою посадку я воспринимаю как некое признание со стороны режима каких-то минимальных результатов своей активистской деятельности. Хотя я на самом деле ничем не отличаюсь от большинства тех, кто выходит на акции оппозиции.

Я получил довольно много уже писем от людей из разных городов и даже стран. Это действительно сильно мотивирует. Но я еще раз хочу подчеркнуть, что сам по себе статус «политического» еще не означает в наше время каких-то особых заслуг. Сейчас даже все идет к тому, что, возможно, мое дело будет в отдельном производстве с той пожилой женщиной, которую привлекали после Марголина (Еленой Кохтаревой. - Ред.).

В плане поддержки есть все-таки важная тема с 212-й статьей ("массовые беспорядки". - Ред.) и ее применимостью. Здесь важна общая консолидированная позиция адвокатов и обвиняемых, поддержанная хоть какими-то экспертизами. То есть надо постараться всем очевидные вещи закрепить документально. Я так понимаю, что сейчас не очень много успехов в этом направлении.

Ну и, конечно, общественная поддержка и присутствие «на улице» также очень важны. К сожалению, сейчас я даже не знаю, как прошел митинг (в годовщину событий 6 мая. - Ред.). Надеюсь, что все хорошо. Вот как-то так. Еще раз спасибо!

На связи!

Все письма "болотных узников"

Сайт поддержки Алексея Гаскарова

В местном краеведческом музее вам расскажут, что крепость в Соль-Илецке появилась еще в XVIII веке, незадолго до восстания Емельяна Пугачева. Источники повествуют, что ее строительство начал сотник-казак, которому под охрану передали четырех каторжан. Они и начали возведение крепости, одновременно работая на соляных шахтах. Позже, во время пугачевского бунта, сподвижник Емельяна Пугачева Хлопуша освободил каторжан, а крепость сровнял с землей.

Но сама идея строительства узилища для преступников, осужденных за тяжкие грехи, осталась. После подавления пугачевского восстания в этих краях возникла потребность в остроге для ссыльных разбойников. Императрица Екатерина II ознакомилась с планом местности и подписала указ о возведении крепости.

Каторжане трудились на соляных копях. Соляные глыбы ломали кирками и "барсами" (бревнами с окованными концами). Перетаскивали соль кадками, носилками, перевозили в тачках.

Впоследствии были в Соль-Илецке и пересыльная тюрьма, и больница для заключенных-туберкулезников, и последнее пристанище осужденных-смертников.

Как сообщается в исторической справке на сайте УФСИН по Оренбургской области, в основном облик колонии сформировался к 1912 году, когда по указу императора Николая II были построены два трехэтажных тюремных строения.

Официальное наименование заведения в настоящее время – ФКУ ИК-6 УФСИН России по Оренбургской области. Сейчас в колонии содержится 708 осужденных к пожизненному лишению свободы.

Кроме того, на участке колонии-поселения находятся 60 осужденных, на условиях строгого режима – 108 осужденных.

Количество персонала – около 900 человек. В 2003 году было начато строительство режимного корпуса на 160 мест, который был принят в эксплуатацию в декабре 2006 года. Сейчас это одно из самых высоких зданий в Соль-Илецке, заметное отовсюду, в том числе с пляжа.

Свое неофициальное наименование, "Черный дельфин", учреждение получило из-за скульптур дельфинов черного цвета, установленных в фонтанах на территории колонии. Их придумал и изготовил один из заключенных. Название прижилось и вошло в историю.

Как утверждают в УФСИН по Оренбургу, условия содержания осужденных в колонии "соответствуют требованиям международных стандартов".

В коридорах на дверях каждой из камер указано, кто там сидит и в совершении каких преступлений признан виновным.

В камерах решетки, которые отделяют заключенных от входной двери и от окна. Зэки открывают окно сами специальной палкой. Металлические кровати, скамейки, на которых в течение дня сидят осужденные. Сидеть и тем более лежать на кровати днем запрещено. Есть раковина, унитаз.

Из мебели, кроме кроватей и скамеек, есть стол, полочки. На них пластмассовые кружки и деревянные ложки. Все металлические предметы в колонии запрещены по соображениям безопасности.

Заключенные могут пользоваться библиотекой, иметь при себе определенное количество книг и другую печатную продукцию.

В каждой камере есть радиоточка. Мне удалось побеседовать с бывшим осужденным Е., отбывавшим наказание на участке строгого режима и работавшим в то время в радиорубке, откуда ведется трансляция на всю колонию.

"Когда я там был, то кроме радио" Маяк", там ничего не было. Включал часовые новости, затем музыку, в основном из 80-х. Трансляции строго по времени. Кто работал, на них отдельная линия была и постоянно музыка. Кстати, шансон под строгим запретом. Также были аудиопрограммы радио "Радонеж". Много программ разных конфессий", – рассказал он.

Осужденные обязаны спать головой к двери, не накрывая лица и при довольно ярком освещении.

Перемещаются осужденные внутри здания колонии – например, на прогулку верх по лестнице – нагнувшись вперед, опустив лицо вниз, с застегнутыми наручниками на спине руками и с завязанными глазами.

Точно так же доставляют в "Черный дельфин" вновь прибывших арестантов. Считается, что благодаря этим мерам, заключенные не смогут сориентироваться на местности и совершить побег. Последний групповой побег из колонии случился почти полвека назад – летом 1967 года - через подкоп под стеной.

При выводе на прогулку одного осужденного сопровождают как минимум двое охранников. Прогулка – полтора часа в каменном дворике у крыши.

Свидания с родственниками – тоже через решетку и с руками в наручниках.

Уголовно-исполнительный кодекс предусматривает строгие, обычные и облегченные условия отбывания наказания.

Изначально пожизненник попадает в строгие условия. Это в год два четырехчасовых свидания, одна посылка или передача и одна бандероль.

Перевод в обычные условия возможен спустя десять лет и при отсутствии взысканий. Главное отличие обычных условий от строгих – разрешаются длительные свидания с родными продолжительностью до трех суток.

На облегченные условия осужденный может рассчитывать еще через десять лет. А еще через пять лет – ходатайствовать об условно-досрочном освобождении (УДО). Оно возможно только если за последние три года не было нарушений режима. В случае отказа следующее прошение разрешается подавать через три года. Пожизненники обязаны носить форменную одежду – темно-синюю или черную робу с тремя белыми полосками на рукаве и штанах. На спине у каждого написано "ПЛС" ( пожизненное лишение свободы).

Основное сейчас швейное производство было развернуто с 1965 года. Учреждение специализируется на выпуске обуви – форменной, рабочей и тапочек. Выпущенная колонией обувь распространяется под маркой "Оренбург", а на подошве изображен логотип в виде маленького дельфина. Кроме нее и сувенирных изделий, колония занимается изготовлением муки, хлебобулочных и макаронных изделий. Имеется сельскохозяйственный цех по разведению крупного рогатого скота, свиней, кроликов и кур.

Во дворе штаба колонии чистота, красота и порядок. Асфальтированные дорожки, все покрашено, побелено, разбиты клумбы, высажены деревца.

О внутренней же атмосфере можно судить, в частности, по исследованиям доктора психологических наук Валерии Сергеевны Мухиной.

"Принудительная жизнь в замкнутом пространстве, в состоянии постоянного наказания и бесперспективности – невыносимая для человека ситуация. Человек, лишенный будущего, теряет смысл своего существования", – пишет она в своей работе "Пожизненно заключенные: мотивация к жизни".

"Жизнь заключенных в камерах предопределена однообразием условий. Изо дня в день, многие годы они слышат одни и те же команды, видят одни и те же серые стены и один и тот же "пейзаж" за решеткой. Они могут обонять ограниченное число запахов, их вкусовая чувствительность притуплена арестантской пищей. На малых квадратных метрах, где существуют двое или трое осужденных, они постоянно ощущают одно и то же: стереотипное существование в жестко заданных условиях и друг друга... Но если произошло переселение заключенных – это обретает переживание катастрофы... Человек как индивидуальное существо никогда не может побыть один. Скученность и постоянное присутствие других порождает состояние тревоги, приводит к вспышкам крайней раздражительности, которую обязательно следует подавлять, совершая постоянные колоссальные усилия над собой".

На однообразие и предельную регламентированность как на тяжелейшее обстоятельство указал и Е.: "Можно сказать, что осужденный будет делать через 5–10 лет в этот день и час".

Валерия Мухина приводит мнение сотрудников колоний:

"Из общего числа пожизненно заключенных, лишь процентов пять-семь тех, которые стремятся удержать свое чувство личности. Способность здраво рассуждать и контролировать себя как социального человека сохраняют лишь немногие".

В действительности условия отбывания пожизненного заключения у нас, по меркам Европы, очень жесткие.

Как отмечает кандидат юридических наук, член Комитета против пыток Совета Европы Наталия Хуторская, там это понятие означает совсем не то, что человек непременно останется за решеткой до конца своей жизни. А то, что статус заключенного за ним сохраняется пожизненно.

В зависимости от особенностей личности, жизни до и после преступления и других факторов каждому индивидуально разрабатывается программа отбывания наказания. По прошествии определенного числа лет (например, в Германии "пожизненное" тюремное заключение – это 15 лет) заключенный получает (либо не получает) право покидать пенитенциарное учреждение на некоторое время или вовсе жить на воле.

При этом европейцы считают важным участие заключенного в жизни общества. Их уголовно-исполнительная система (УИС) строится на уважении к личности.

В России же в рамках концепции реформирования УИС рассматриваются вопросы о запрете для пожизненников на получение книг и прессы, пользование телевизором и тому подобное.

В отличие от Европы, у нас УИС, похоже, не учитывает, что однажды, пусть даже через 25 лет, заключенный может выйти на свободу и поселиться по соседству. А ведь в том, чтобы этот сосед был полноценным человеком, заинтересовано общество.

Полная версия материала на сайте HRO.org

24 марта 2013, Березники

Журналистка Анастасия Кириленко получила это письмо от Маши по почте в конце апреля, когда колония в Березниках еще не была подключена к системе «Родная связь» (электронные письма заключенным).

Конечно, дописать за тот вечер я не успела, а на неделе времени почти не остается, т.к. учеба моя закончилась, началась работа. Через две недели я буду швея с дипломом, по иронии мои однопусики в вузе тоже в этом году получают дипломы, так что, обмениваясь впечатлениями, мы шутим, что я теперь настоящий рабочий класс, а они - журналисты.

Также в скором времени мне предстоит комиссия по УДО, которая, конечно, решит, что выпускать такого опасного человека, как я, в общество нельзя. Все это скучно и предсказуемо - ладно я, которая пару лет проведет в этой «системе» (системы нет: напротив, это набор довольно произвольных (произвол!) действий), но работающие здесь так живут годами по собственному, так сказать, решению.

Пожалуй, перспектива работы в УИС может показаться неплохой (из-за льгот и, возможно, отсутствия рабочих мест в городе), но, уверена, довольно быстро они понимают, что отбывают службу не в меньшей степени, чем мы - зэки - отбываем наказание, но уйти уже некуда. Да и годы, потраченные на работу. И дети, и прочее, прочее... И к тому же признаться себе - это тоже надо уметь, а сделать выбор, а отвечать за него... Я всегда как-то знала, что у меня нет ни права судить их, ни права жалеть, почему-то взаимности в этом вопросе не наблюдается.

Есть хорошая новость - получила книгу Сутягина, спасибо! Постараюсь прочитать поскорее. Книгу политзаключенного Сутягина пропустили, а вот фильмы Феллини и Бергмана нет. Но это ничего, сейчас попробую получить их, а если нет - пусть пишут мне мотивированный отказ в просмотре классики мирового кинематографа. Такой вот почти правозащитный юмор.

Нателла Болтянская, рассуждая о юной условной Даше, рвущейся "на баррикады", приходит к выводу - эвакуировать. По-моему, надо, чтобы человек отчетливо представлял себе, что может ждать впереди, давал себе время подумать и делал осознанный выбор.

Бывают времена, когда стыдно оставаться на свободе: столько людей уже сидит, высказав то, о чем ты и сам думал. Становится несладким сахар и нехмельной водка. Молчать? Ехать? Ждать, когда повезут силком и в другую сторону? Ты перестаешь терзаться. Выбор сделан. И вот приходит твой черед. Позади азарт противостояния машине на следствии и суде, сказано последнее слово, начались будни "исполнения приговора". Вот про эти-то будни и стоит задуматься.

Ты считал, это там из тебя делают винтик, превращают из человека в статистическую единицу. Тебе это было нестерпимо настолько, что ты решил пожертвовать свободой (только ли ею?). Ну что же, там, в доарестной жизни, это были цветочки, отведай ягодок теперь.

Серый снег или унылый, бесконечно моросящий дождь, грязь, вонь, затоптанные или залитые мазутом жалкие клумбы, встать, снять не шапку, а "головной убор", отдать рапорт "гражданин начальник, в камере присутствуют...", пришить бирку на грудь - фамилия, отряд, постоянное подголадывание и стыд думать и тем более говорить о еде, холод, поверки, радость свидания и "раздвиньте ягодицы", письма - или "пропавшие" на почте, или наполовину вымаранные цензурой, "условности" в тексте, нет писем от друзей и от родных - только на Новый год и день рождения (у всех свои заботы, и ты там, на "воле", был таким же - не стыдно теперь?), и тоска, смертная тоска, и дни тянутся как годы (а как годы летели там, за забором), и ты один, совсем один, и не с кем поговорить о Монтене. А что из этого ты сочтешь нестерпимым и с чем согласишься (а каждое такое согласие унизительно и отбирает у тебя часть тебя)? И чего ты не станешь терпеть? Пропажи писем? Отвратительной и бессмысленной бирки? Нормы выработки, которую тебе не осилить? Запрета сходить в туалет на этапе? Запрета пользоваться мылом, когда нужно? Отнятой жалкой тряпицы, которой женщины обходятся вместо прокладок?. А когда ты принял решение не терпеть этого - тогда что? Голодать? Резать вены или живот? Мылить петлю? Бросаться на конвой или на проволоку на "запретке"? И ты в самом деле готов вот за это отдать жизнь (а это вовсе не "на миру" - когда еще, и как, и кто узнает, и узнает ли)? Это между тобой и "ими", теми, кто лучше бы закопал тебя живьем, только бы позволили (а ведь и это позволяли). Точнее даже, "этих" и считать нечего, так что все твое. И что из этого гордыня, а что последний предел, и где провести границу, и как знать, хватит ли сил. Тоска, смертная тоска, и ты один. Один на один с собой, нет страшнее. Ты думал, срок - это то, что скажет неправедный суд. А почему ты решил, что потом не будет другого, такого же неправедного? Срок - это то, что делит твою жизнь на "до" и "после". Спешить с этим не стоит.

Хорошо, если ты сможешь быть "камнем в Его праще". Не всем это удается. Терпения тебе.

Переезжаешь реку Рца - и скоро Парца. Примерно как от улицы Газголдерной и шоссе Фрезер до улицы Перерва расстояние. В Москве тоже есть полуматерные топонимы. Но они не столь жалящие и кислотные, как в Мордовии. Чего только нет в нашей стране.

Есть еще дети, жизнь которых (слава богу) неподвластна Павлу Астахову. Это моя внучка, дочка Петра и Нади Толоконниковой, Гера. Чудесный ребенок. Набираешь в поисковике Гугла, и в первую очередь идет Гера Верзилова, а потом древнегреческая богиня Гера, жена Зевса Громовержца.

Гера в Америке, Гера у Чулпан Хаматовой в гостях…

Я теперь говорю так: «Вы знаете, кто у Геры новая нянька?»

«Нет, - говорят, - не знаем».

«Чулпан Хаматова», - говорю я.

«О-о-о!»

«А знаете, кто у нас с Петром и Герой был водителем хонды, когда мы ездили 27-28 февраля 2013 на свидание с мамой Надей в мордовскую ИК-14 в Парцу?» «Нет, не знаем, скажи, скажи, не томи!». Я скажу: «Водителем была Маша Гессен».

«Вай-вай-вай».

«Хорошие у нас водители, Владимир Владимирович?» - спрашиваю я.

«Да, ничего», - говорит Владимир Владимирович.

Комната ожидания свиданий оборудована милой «детской комнатой». Где есть конструктор, человечки, сделанные так, будто одеты они в тюремные робы, большие кубики, большая пожарная машина с выдвижной лестницей и башенки, из которых мы с Герой делали две поделки. А, еще детская качалка - осел. И мы говорили, кто осел, как его звать. Версии были (у Геры) очень интересные. Не угадаете. Хотя с трех раз, может, угадаете. Начинается на... И заканчивается на...

ДВЕ ПОДЕЛКИ:

1. Колония ИК-14 с церковью, «стеной»... Гера играла в побег Нади с купола церкви (огромная пирамида из разноцветных колец) по лестнице. Вот человечки спускаются по лестнице в машину и… убегают.

2. Кремль. Та же пирамида играла роль колокольни Ивана Великого. Наверху колокольни был один человечек, внизу был другой человечек. Потом они менялись местами. У них тоже была первая буква и последняя буква. Были Царь-колокол и Царь-пушка. И даже подобие Никольской башни. И Кутафья.

Потом мы пошли кормить бездомных собак половиной курицы, которая «кисла» у меня в пакете. Не пропадать же. Петя и Маша кормили меня так в придорожных рязанских хостелях-мостелях, что и хипстер-випстер и шалтай-болтай превратились бы за день в Робина Бобина Барабека. В 20 метрах от «парадной» ИК-14 магазинчик со знаменитыми «мордовскими» пирогами, которые нам так и не удалось попробовать - их разобрали.

Пока мы были у Нади, нашего водителя Машу Гессен «арестовали» за съемку «режимных объектов». Хотя «режимным объектом», видимо, в данном случае должна являться наша страна Россия. Я вот пишу и думаю: а может, нельзя так писать, что побег из тюрьмы был с купола церкви!!!! Ужас! Может, это оскорбление чьих-то чувств. Во, блин, запугали-то. При совке жили ничего, а щаз как-то страшненько жить. А про человечков - «один внизу, другой вверху» - это не призыв в революции? Нет? А вдруг призыв? Страшно. Аж жуть. Ведь вот идешь так по улице, зевнешь, а это экстремизм. Идешь, запнешься, а это призыв к революции.

А то, чем мы занимались на свидании у Нади, это был даже не экстремизм, это была попытка государственного переворота. Какой там, с арбалетами на Кремль. Мы играли в настольную игру. Бросаешь кубик, фишки двигаются. Кто-то обгоняет, кто-то отстает. «А можно ли обгонять?» - наворачивается в горле вопрос. Страшно же. Обгонишь так - и вдруг кого оскорбишь, обидишь. Времена «темненькие». Как в песне Высоцкого про нечисть. И когда-то придется сказать «Лукоморья больше нет». Не «Луркмора», а Лукоморья. Видимо, не на нашем веку.

Гера всех победила. Она умеет в свои пять так заговоривать зубы, что Астахову с Жириком не снилось.

«Ты посиди, остынь» (мне).

«А ты вообще давно в игре, хватит» (Пете).

«А ты ход пропускаешь» (Наде).

«А я два раза хожу».

Женщина, которая сидит и наблюдает за свиданием (от колонии), думала: «Вот блин, понаехали, придурки, вместо того чтобы плакать и обниматься, да про головную боль Нади спрашивать, они в настольную игру два часа играли». Про головную спрашивали. Есть она.

Но игра была со значением. Столько закодированной информации сумела передать Гера маме Наде, что Юстасу с Алексом не снилось.

Надя: «Гера будет топ-манагером».

Я: «Типа Бахминой, что ли?»

Надя: «Нет, типа Бахминой не надо».

(Бахмина рожала в колонии неподалеку от ИК-14.)

А когда мы вышли, оказалось, что нашего водителя Маши Гессен нет. Она задержана до выяснения личности и препровождена на собственной хонде в ОВД Зубово-Полянского района самим начальником районного отделения милиции. В смысле полиции, но язык не поворачивается… Кем?! Шерифом округа!!! И нам придется идти 500 км до Москвы пешком. Или все же на поезде (если поезда еще есть, ходят, сохранились как «институт», надо уточнить)?

Вопрос. В смысле, только один вопрос. На все остальные вопросы ответы есть, а на этот нет. И вот какой вопрос: «Начальнику районной отделении полиции Зубовой Поляны что ли делать больше нечего? Да?».

Тоже продолжение «лукоморья»… Или уже претензии на ЛуркМоре? А то и в Википедию войти. «Величайший полицейский современности… был упомянут в летописи «Повесть временных лет, парт II» в связи с панк-группой Pussy Riot один раз… Или два…»

Потом Машу Гессен отпустили, и мы поехали обратно. И опять меня кормили, кормили, кормили, кормили. Маша отличный водитель. В правой руке у нее телефон, в левой стаканчик с капучино, в третей руке руль. А в четвертой Петр (апостол Петр), который рассказывал Маше про Pussy Riot. Потому что Маша Гессен пишет про Pussy Riot книгу. А у меня в одном хоботе ноутбук с японским мультом «Небесный город Лапута», а другом Гера, которая смотрит его и потом засыпает на заднем сиденье.

Да, еще нас снимал немецкий федеральный телеканал. И мы говорили, говорили, говорили… И думали, что если начальнику Зубово-Полянской полиции делать нечего и он гоняется за Машей Гессен. То мы все говорим… говорим… говорим…

Россия-с.

Надя немного поправилась, округлилась лицом. Надя получила набор диссидентской литературы, подобранный Петей Верзиловым. Марченко, книга Буковского с автографом и многое другое...

Письмо Нади

Дорогая, любимая моя Гера!
Сижу на сером стуле, пишу тебе письмо.
Из Мордовии, страны чудес и больших крепостей за высокими заборами.
Я сижу в большой комнате. В ней мы спим и пишем письма. В комнате стоят кровати, стулья и тумбочки. На полочках стоят цветы, комнатные растения. Стены окрашены в персиковый цвет. Нас тут живет 40 человек. Как две группы детского сада.
Каждое утро мы ходим на зарядку. Мы делаем ее на улице. Наклоны в стороны, вращение головой, махи ногами, повороты в стороны, приседания.
Ты делаешь зарядку? Видела твои фотографии с занятий танцами. Видела твою учительницу по танцам. Тебе нравится заниматься? Тебе очень идет черно-белая форма, в которой вы танцуете.
Скучаю по тебе. Хочу тебя увидеть.
Жду вашего с Петей и Андреем посещения меня в Мордовии.
Стихотворение про бульдога и песика я переписала себе в тетрадь и учу его наизусть.
Очень хорошее стихотворение. Обнимаю тебя.
Твоя мама Надя

Слова, вынесенные в заголовок статьи, - это начало фразы из лагерного юмора именно женской колонии в Вышнем Волочке, где сидит Таисия Осипова. Связан этот мрачный юмор с тамошней медчастью, а точнее, с ее начальником Москвиным Валерием Васильевичем. Фигурой колоритной и известной в городе далеко за пределами зоны. Полностью звучит так: «Ожог! Торжок! С нашей медициной Торжок не обещаю!» И произносится это каждой из женщин-заключенных, которая утром перед работой проносится по проходу между рядами коек с «литряком» (литровой кружкой) в руке, полным кипятка. Времени, чтоб собраться утром на работу, не так много, а надо успеть выпить чаю или кофе, поэтому все надо делать быстро. И торопящаяся по узкому коридору между рядами коек к своему отсеку зэчка рискует облить кипятком других, случайно выскочивших у нее на пути. А чтобы этого не произошло, той, что несет кипяток, приходится громко повторять: «Ожог, Торжок...»

Смысл же этих слов понятен только местным обитательницам, столкнувшимся со спецификой лагерной медицины в ИК-5. Дело в том, что в городе Торжке находится областная больница УФСИН по Тверской области. Так как возможности медчасти в колонии крайне ограничены: нет необходимого оборудования, специалистов и т.п., то полноценная медицинская помощь невозможна. Это общая проблема всех подобных медицинских учреждений. А в областной зэковской больнице в Торжке возможностей больше (хотя и там они не идеальны) в плане оборудования, специалистов, и говорят, что персонал там относится к своим обязанностям получше.

Но для того чтобы попасть на обследование, лечение или произведение операции во фсиновскую больницу в Торжке, нужно иметь направление от начальника медчасти Москвина. Это, кстати, тот самый, что в январе лишил Таисию всех лекарств, обидевшись за публикацию в интернете ее записки, где она рассказала про наплевательское отношение медперсонала зоны к людям.

«Мы все там будем. Кто-то раньше, а кто-то позже...»

Г-н Москвин очень не любит направлять больных заключенных из зоны в больницу. И дело, видимо, не только в распространенном убеждении людей подобной профессии, что заключенные всё симулируют, но и в личных качествах этого персонажа.

Вот одна из историй, характеризующая этого наследника Гиппократа.

Заключенная Елена при приезде в лагерь сообщила ему, что у нее проблемы с онкологией, уже была перенесена ни одна операция с вырезанием опухолей. На что получила ответ от Москвина: «С чего вы взяли? Придумываете себе, а потом верите в это...» Она не знала, что ему ответить. Спустя время у Елены появляется на спине образование, похожее на опухоль. Она записывается на прием к доктору Москвину с просьбой отправить ее на обследование в тюремную больницу в Торжок. Но светило медицины, не проводя никаких исследований, назначает ей «лечение». Оно было следующим. Месяц опухоль смазывали йодом. Но так как не помогало, еще месяц смазывали мазью «Левомеколь». Опухоль начала увеличиваться, и болезненные ощущения усилились. На третий месяц Елена снова обратилась к начмеду. Москвин предложил начать опять мазать йодом. Елена спросила его: «А поможет?» «Хуже не будет» - получила она в ответ. В конечном итоге Елену были вынуждены отправить в больницу в Торжок, где ей удалили эту опухоль.

Это лишь одна из историй. Цитаты из рассказа заключенной Елены я привожу дословно, так как общался с ней лично. Я не врач. Но услышанные за время длительного свидания с Таисией другие истории вполне подтверждают изложенное Еленой. Например, тот же Москвин на просьбу другой онкобольной заключенной отправить ее в Торжок на обследование сказал: «А зачем? Тебе уже ничего не поможет». А самая знаменитая его фраза, которую он любит говорить женщинам-заключенным: «Мы все ТАМ будем. Кто-то раньше, а кто-то позже...» То есть обследоваться и лечиться смысла нет.

Комиссия сверху

Спустя несколько дней после того, как Таисию в январе лишили необходимых ей таблеток и информация об этом попала в интернет, в колонию приехала высокопоставленная комиссия из системы ФСИН.

В день ее приезда, 29 января, Таисию отвезли из лагеря в обычную городскую поликлинику для осмотра эндокринологом. В медчасти колонии нет врача с подобной квалификацией, и даже специализированный анализ крови «сахарная кривая» перед выездом был сделан с нарушениями. Врач-эндокринолог подтвердила это Таисии. Она же пояснила, что необходимо полноценное обследование в нормальной больнице, в стационаре. По возвращении в колонию Таисия узнала, что здесь находятся высокие проверяющие чины, и стало понятно, почему вдруг ее вывезли к врачу-эндокринологу. Из представителей «комиссии» с ней встретился только один высокий чин, который, признав, что условий для проведения обследования в колонии нет, пообещал Таисии, что ее все-таки вывезут в середине февраля в больницу независимо от желания начальника медчасти Москвина. При этом чиновник сам же выразил сомнение в том, что это как-то поможет Таисии, сказав, что с такими болезнями «вполне можно жить и без лечения». К сожалению, Таисия не запомнила его фамилии.

Семья по режиму

Почти все, что я рассказал выше, я узнал, когда был вместе с дочерью Катриной на длительном свидании у Таисии с 4 по 7 февраля. Помещение для свиданий на территории колонии – 4 комнаты с общей кухней и санузлом. На свидание записываются заранее. Длительное свидание (совместное проживание трое суток) положено один раз в три месяца, короткое (четыре часа общения через стекло) – раз в два месяца.

При длительном свидании каждой заключенной с ее родственниками (к свиданию допускаются только близкие родственники) полагается для пребывания одна комната, в которой есть две кровати, холодильник, телевизор. Еда готовится в общей кухне. При попадании в помещение для свиданий производится полный личный досмотр и проверка продуктов, привезенных с собой. Такая же проверка проводится и по окончании свидания. Во время свидания два раза в сутки производятся сверка наличия заключенных в помещении. Само помещение для свиданий запирается снаружи на ключ.

Мы с Катриной приехали на свидание рано утром. Проводя нас в помещение для свиданий, сотрудники колонии выполнили свои обязанности, досмотрев нас (по-моему, это был первый «шмон» в жизни дочери, несмотря на пережитые ею ранее два обыска с маски-шоу) и проверив привезенные нами продукты. Все было сделано очень вежливо и аккуратно. После этого привели Таисию...

Катрина прилипает к маме на три дня. Ревнуя каждый раз, когда мы с Таисией общаемся. Катрина следует за мамой по пятам, даже на кухню и обратно. Таисия обещает дочери скоро выйти на свободу. Разговоры только про то, как мы будем жить после ее освобождения.

В моменты, когда Катринка отвлекается или когда она спит, нам удается нормально пообщаться. Таисия рассказывает подробно о своей жизни в лагере, об этапе и голодовке. Выяснилось, что при голодовке в карцере Тверского СИЗО невозможно было пить воду из-под крана (а другой воды там не было) из-за того, что она сильно хлорирована. И голодовка получилась фактически сухая. В результате у нее стали отказывать почки после выхода из карцера.

Таисия вспоминает, как ее арестовали и как оперативники ЦПЭ во главе Савченковым приходили в изолятор, требуя оговорить себя и меня, начать стучать - давать информацию про партию. Угрожали ей лишением родительских прав и помещением дочери Катрины в детский дом.

Успели мы обсудить перспективы дальнейшего обжалования приговора. Таисия очень надеется на надзорную жалобу и жалобу в ЕСПЧ.

Психологически тяжелее всего для Таисии было, когда прошли двое суток свидания и остались сутки до возвращения в зону. И тут уже Катрина совсем по-взрослому стала успокаивать Таисию, в свою очередь, объясняя ей, что она скоро освободится, и рассказывая, как все будет хорошо после. Сцена не для слабонервных...

Утром следующего дня конвой увел Таисию. Нас с дочерью снова досмотрели и проводили к выходу из колонии.

P.S. Таисию действительно отправили в ночь на 16 февраля в Торжок. До этого она успела написать письмо, в котором сообщила: «Как выяснилось, на Торжке нет эндокринолога... Да и не дадут мне подтверждения. Это всё ФСИН...»
А 26-го февраля журналисты дозвонились до адвокатов и сообщили им, что Смоленский суд отказался пересматривать приговор Таисии, при этом самих адвокатов суд даже не уведомил.

Помощь для Таисии Осиповой: Яндекс.Деньги: 41001975668819

Журналистка Анастасия Кириленко переписывается с Марией Алехиной по обычной почте. Маша согласилась публиковать отрывки из этих писем в блоге на "Гранях".

...К сожалению, к тому времени, как письмо дойдет, у меня уже будут совсем другие мысли и даже проблемы, возможно, изменятся радикальным образом. Речь прежде всего о том, что перед УДО меня могут отправить в другую колонию. Так что сейчас я буду говорить о настоящем, которого очень много, а там будь что будет.

Я по-прежнему сижу в одиночке, что отнюдь не мешает думать (тут нельзя не думать об этом), как изменить систему. Само слово "система" - клише, но и фраза "повысить КПД тюрем" неверная прежде всего потому, что КПД - результат. Результат достигается совокупностью методов (здесь метод есть законодательный акт), и это, конечно, невероятно много, изменить на законодательном уровне вещи (многие), но я все больше понимаю, что метод/результат - это вовсе не то, что травмирует.

Вот мы имеем некую объективную реальность в виде политики Путина, в которой возможно попасть в тюрьму ни за что. Далее мы имеем тюрьму, в которой ты также можешь быть наказан ни за что, и тюрьма, как любая институция, обычно транслирует будто бы общее положение вещей.

Когда мы пытаемся изменить положение вещей как на микро (тюрьма), так и на макро (политика) уровне, то попадаем в процесс. Вот здесь начинается то, что не дает мне покоя. Процесс творим живыми людьми. Они такие усердные и одновременно ненавидящие (неверное слово - скорее уставшие и не слишком любящие: будем тактичны - цензура!) свою работу, продолжают по крупице вкладываться в процесс. И не день, и не месяц - годы, жизнь кладется на это. А что в остатке? Ради чего? Верно, у всех семья, дети, а дети - продолжатели, наследники, автоматические впитыватели. Много ли времени прошло? А мы видим уже и их, строящих, усердных, иногда волевых, иногда дающих отмашку. Настоящее мерцает в отмашке, может, поэтому у нас так не любят работать?

Когда я приехала в колонию и начала писать правозащитникам, а позже жаловаться, то, конечно, не потому, что не понимала системы и надеялась на их честность, но потому, что просто не могу иначе. Поступить иначе означало бы внести свою лепту в то, чего на самом деле не любит никто. В такую вот жизнь - отбывание. Я считаю, что здесь, в области поступка (решения), воля человека - это ключевое. Поступок, совершаемый и тем самым обретающий, - это основа личности, даже не основа, а то, без чего будет не так, неправильно, совершенно интуитивная вещь.

Зэчки раздобудут шали, будут работать за 200 р. в месяц и молчать, мыться по 50 человек в грязном сарае, поливая себя из майонезного ведерка (очень нужная вещь!), юлить, доносить и лицемерить - так на воле то же самое, только названия другие, помните, как у Мандельштама: "были люди, а стали людьё". Я только сомневаюсь теперь - были ли люди когда-нибудь?

Александр Черкасов - председатель совета Правозащитного центра "Мемориал".

Александр Черкасов против гомофобии

Еще весной 2012 года в СИЗО Надежда неоднократно жаловалась на головные боли. В условиях колонии головные боли у нее усилились. В декабре по моему запросу было проведено судебно-медицинское исследование в Санкт-Петербурге. Судмедэксперт пришел к выводу, что причины головных болей могут быть разными, в том числе и крайне серьезными, и без надлежащей диагностики ни поставить диагноз, ни назначить лечение невозможно. Он указал, что в рамках диагностики необходимо в условиях исправительного учреждения провести ряд медицинских манипуляций: "осмотр врачами - неврологом, офтальмологом, кардиологом, клинические и биохимические лабораторные исследования, а также инструментальные исследования - рентгенография, компьютерная томография или магнитно-резонансная томография, доплерография, электроэнцефалография, при необходимости - ангиография сосудов головного мозга".

На основании этого заключения в конце декабря мною было подано заявление на имя начальника ИК-14 Мордовии Александра Кулагина с просьбой провести соответствующее медицинское обследование Надежды Толоконниковой. 24 января по результатам рассмотрения моего заявления руководство колонии №14 направило Надежду для проведения медосвидетельствования в тюремную больницу, где она в настоящее время и находится. Персонал тюремной больницы запросил дополнительные медицинские документы по месту жительства и учебы Надежды в Москве, которые им в ближайшее время будут предоставлены. Какие бы то ни было выводы о диагнозе и качестве обследования и лечения Надежды Толоконниковой можно будет делать лишь по возвращении ее в ИК-14.

Ситуация с состоянием здоровья Надежды находится у меня на контроле. Все необходимые действия для обеспечения ее качественной медицинской помощью предпринимаются. В случае нарушения ее прав со стороны уголовно-исполнительной системы будет соответствующая юридическая реакция, о которой обязательно сообщу. 29 декабря мы с Надеждой в колонии обсуждали ее состояние здоровья и согласовали все действия и шаги. Тогда же администрация учреждения была поставлена мной в известность о намерениях. На данный момент претензий к администрации учреждения в связи с оказанием медпомощи у нас нет.