Весть о том, что Бориса Стомахина второй раз за эту осень, с перерывом в неделю, заточили в ШИЗО (опять на 15 суток) в ИК-10, что в поселке Всесвятский Пермского края, куда он был этапирован из московского СИЗО "Медведь", не была неожиданной, конечно. Мы уже знали, что при первом "свидании" политзека с начальником колонии полковником Видади Гасановым состоялся разговор, во время которого Борис объяснил своему собеседнику, что он не признает ни порядков, ни законов, ни структур бандитского государства РФ и что для него этот самый начальник - пустое место. Конечно, все, кто сочувствует Борису в его противостоянии с постсоветским, по-новоросски окрепшим, обнаглевшим ГУЛАГом, с тревогой ждали последствий. И они не заставили себя ждать.

Тридцать суток по совокупности в карцере колонии строгого режима - это раз, постановка на "профучет" как склонного к побегу и суициду, с необходимостью каждые два часа отмечаться на вахте - это два, а теперь еще и принудительные "хозработы" по уборке территории (несмотря на диагностированные переломы позвоночника и ноги) - это три. Все эти требования Стомахин выполнять категорически отказался, и теперь уже, после третьего ожидаемого заточения в карцер, ему грозит СУС, то есть тюрьма в тюрьме, особый барак без прогулок по лагерю, со строгим надзором и единственным длительным свиданием в году. Передачка там тоже только раз в двенадцать месяцев полагается.

Мало что можно сделать для спасения политзека в этой патовой ситуации. Распространение информации при существующей цензуре в российской прессе, в интернете, а также в условиях пришибленности и беспомощности правозащитного движения, где все решает главный человек в ОНК - кагэбешник Антон Цветков (по прозвищу "подментованный у*бок"), всюду расставляющий своих особых, особистских "борцов" за права человека, - почти нулевое. В иностранной прессе внимание уделяется сейчас только двум раскрученным оппонентам Путина - Навальному и Ходорковскому. Но эти двое мало чем от Путина отличаются, судя по их последним высказываниям по поводу аннексии Крыма, которую они одобряют. И ни на какую поддержку политзаключенных от этих двоих популистов-имперцев рассчитывать не приходится...

Самого Бориса мы с Региной Леонидовной Стомахиной застали в приподнятом, как ни удивительно, состоянии духа. И это несмотря на то, что в администрации приняли у нас только лекарства, и то без особых гарантий, что ему их передадут. Завмедсанчастью Владимир Иванов сурово отчитал меня - мол, напрасно я лезу к нему с какими-то пилюлями для Стомахина, так как у них в колонии и оборудование необходимое есть, и все требуемые препараты, которые больному выпишут специалисты, если потребуется. И вообще медицина в ИК-10 на самом высоком уровне. Однако до сих пор, возразила я, никакого лечения Борис не получал, хотя еще во время этапирования из Москвы он сильно простудился, а у него хронический бронхит и тахикардия в придачу. И ни одной таблетки он не дождался.

Привезенные теплый свитер и спортивный костюм у нас не приняли. Хотя оставались за нами положенные по закону килограммы: в прошлый раз у нас не взяли чайник и множество других нужных вещей. Такое впечатление, что на "дачки" для Бориса наложено особое, непреодолимое вето. За непокорность.

Выдаваемая в колонии казенная одежда почти полностью синтетическая, а морозы здесь, говорят, бывают до 50 градусов. Шапку политзек тоже не носит: за ней ведь надо обращаться с просьбой к администрации.

Конечно, Регина Леонидовна умоляла сына быть посговорчивее: ведь загонят за Можай совсем. То есть посадят опять в ШИЗО (а они уже грозятся), затем переведут в СУС, и тогда свиданий, даже прогулок по лагерю не будет! В СУСе есть свои, дополнительные ужесточения, усиленный надзор, а главное - продление срока наказания.

Борис теперь ходит без бороды, только с усами, обрит наголо, черная телогрейка с номером отряда и каким-то личным шифром. Улыбается, расспрашивает нас по телефону - через двойное стекло - о жизни на воле, общих знакомых, войне с Украиной, текущих делах... Уверен, что ни шагу нельзя делать навстречу этой системе, ни на какие компромиссы и договоры с ней нельзя идти: все равно обманет, извратит факты, навяжет свою волю, припишет несодеянное, уничтожит и размажет в конце концов, если только почует твою слабину. Ничего у нее выгадать нельзя, ее можно и нужно только отрицать, презирать, игнорировать, не вести с ней никакого диалога. Только так, при полном бойкоте и неповиновении, считает Стомахин, можно ускорить кончину неототалитарного режима. Как можно большее количество людей должно начать не признавать все структуры путинского Мордора, и тогда он быстрее сгинет, развалится, подобно СССР.

- Ну как же, - говорю я, - ведь в результате такого вот игнора то и дело помещают в карцер?

- Конечно, - отвечает Борис, - за позицию приходится платить. Но уступать им нельзя. Я не намерен, во всяком случае.

Правозащитники, насколько я могла убедиться, не одобряют такого вот бойкота и неповиновения, уверяют, что чрезвычайно трудно упрямых и несговорчивых людей защищать. Негоже, считают они, открыто выказывать презрение лагерному руководству. Неправильно отказываться отмечаться, если высочайше велено ходить и расписываться в журнале. По закону выходит, что начальнички-то в своем праве что-то такое велеть. И зэк обязан это исполнять, иначе в лагере хаос начнется. Но зэк политический во всей этой пермской колонии строгого режима на две тысячи триста заключенных всего один - Борис Стомахин. И он собирается продолжать борьбу с гулаговской системой один на один. Вот эту мысль мы и пытаемся донести до всех (до правозащитников - в первую очередь), кто следит за судьбой радикального публициста, столь жестоко преследуемого за высказывание личного мнения в Живом Журнале. 6,5 лет строгого режима за записи в блоге - это все-таки, согласитесь, чересчур.

Полковник внутренней службы Видади Гасанов, начальник ИК-10, разговаривал с нами довольно вежливо, но, конечно, с превосходством, присущим всякому силовику. Словосочетание "преследование политзека" (с чего мы, собственно, и начали разговор) ему очень не понравилось. Естественно, он, подобно Путину, отрицает существование в стране политзаключенных. Мы объяснили ему, что уже обратились в прокуратуру Пермского края и в Комиссию по надзору за исправительными заведениями, потому что Бориса прессуют, в том числе и при помощи блатных, которые пытаются заставить его ходить и отмечаться каждые два часа, поскольку из-за его отказа слушаться у них теперь якобы участились шмоны. "Жалуйтесь куда хотите, публикуйте что хотите, с моей стороны нарушений нет, у нас здесь все строго по закону", - заявил Гасанов. При нас звонил, узнавал у подчиненных по поводу профучета, и сообщил нам, что в связи со "склонностью к побегу" у Стомахина постановки на учет нет, а только "по суициду", это им специалисты из московского СИЗО "Медведь" выдали такую рекомендацию, а уж там крупные знатоки-психологи трудятся, напрасно не порекомендуют. Мы обещали полковнику и дальше публиковать информацию о происходящем с Борисом Стомахиным в его "исправительном" заведении, гарантировали, что будем посылать запросы по поводу нарушений элементарных человеческих прав куда только возможно, что спокойно жить ему не дадим.

Прежде всего, конечно, постараемся достучаться до пермского омбудсмена и местной ОНК, все никак не удается на них выйти. И, возможно, нам удастся все-таки организовать независимую медэкспертизу, хотя очень трудно таковой добиться. Ведь прошлым сроком, в Буреполоме, у Бориса был облегченный режим именно по состоянию здоровья, в связи с его переломом позвоночника и ноги. И никому в голову не приходило человека с подобными травмами заставлять колоть лед. А здесь, в ИК-10, на физическое состояние людей не смотрят: бери кайло - и вперед, "труд освобождает"!

Смерть фашистской империи Путина.
Россия будет свободной.

Украинская летчица Надежда Савченко находится сейчас в московском СИЗО-6. Следственный комитет России считает, что у нее те же привычки, что у российских десантников, - случайно заходить на территорию другого государства. Гуляла, грибы собирала - и бац, российские менты задержали. Но почему-то сомнения вызывает вменяемость не Следственного комитета, а Савченко. В Москву военнопленную, лицемерно названную уголовницей, привезли на психиатрическую экспертизу.

Однако есть и плюсы. В СИЗО-6 проще писать письма, чем в воронежский изолятор. Недели две назад я так и сделала. И вот Надежда Савченко мне ответила. Предлагаю вам лично ознакомиться с радикальными националистическими идеями.

Задумалась, а сталкивались ли русские внутри своей империи с таким же уважением, которое проявляют киевские каратели...

"Здравствуйте, Дарья!

Большое Вам спасибо за Вашу осознанную человеческую и гражданскую позицию.

Мне очень приятно знать, что в России есть люди, которые понимают, "в чем дело"!

Я не считаю, что наши народы враги друг другу. Ведь нет плохого народа, есть плохие люди...

Украинцы сейчас проходят нелегкий путь. Но я верю в свой народ! И знаю - у нас всё получится! Украина Победит!

Ведь мы боремся не столько против кого-то, сколько за что: за то чтобы иметь право быть украинцами на украинской земле, чтобы жить достойно, правдиво и по совести и дышать свободой!

И я от всей души желаю братскому русскому народу иметь право на своей земле чувствовать себя свободным человеком, а не крепостным.

Ведь нельзя терпеть обман и тиранию вечно.

У нас на Украине говорят: рабов в Рай не пускают!

Желаю всем русским свободы и внутренней силы, чтобы об этом заявить.

И тогда нам вместе будет по дороге без войн и ссор.

Я верю, так и будет!

С благодарностью и уважением,
Надежда

08.10.2014 г.

P.S. Простите за мой несовершенный русский".

Город Стародуб Брянской области, где находится исправительная колония ИК-5, старше Москвы и впервые упоминается в летописях в связи с именем Владимира Мономаха. К автостанции - транспортному центру крохотного городка - примыкает белый бетонный забор с кольцами колючей проволоки наверху. Еще натянута сетка, чтобы ничего не перебрасывали. Зеленые караульные вышки, под одной из них будка со сторожевым огромным псом, на вид, впрочем, вполне добродушным. Надпись "Режимная зона". Зона расположена с двух сторон от дороги: одна - жилая и административная, другая - промышленная, "промка", где расположены производства.

Стародуб - маленький уютный городок, дома максимум два этажа, только в центре, где расположена горадминистрация, есть несколько зданий выше. Очень зелено и не по-московски тепло. Ясное яркое небо, солнце светит весь день и даже греет. 15 минут достаточно, чтобы обойти весь город. Промышленность - "сушзавод", где "сушат мясо и другие продукты для зоны", и маслозавод. Много людей в голубой пятнистой форме - камуфляж "Ночь 91" (как у ОМОН, только нашивки другие), а также таксистов и рыбаков.

Зона рассчитана на 1100 человек, сейчас там содержится около 700. Кривов в пятом - "нормальном рабочем" - отряде.

К 8 утра открывается "окно передач", кроме меня никого из желающих сделать передачу нет, но процесс "передачи" затягивается почти до часу дня. В окошке приятные и доброжелательные женщины в форме говорят, что, прежде чем заполнить бланк списка передаваемых предметов и заявление на краткосрочное свидание, надо "сбегать отксерить образец в магазин, там на площади, потому что нет денег у зоны всем бланки давать, но магазин откроется только в 9 часов".

- У меня сумка тяжелая, я не могу с ней сбегать!
- Да оставляйте, тут никто не возьмет.

Оставляю сумку прямо под объявлением "Оставлять вещи строго запрещается".

Краткосрочное свидание - это разговор по телефону через два стекла, разделенных метровым промежутком. Впрочем, все вполне слышно и без телефона. В комнате занимаются своими делами и одновременно "надзирают" за нами две сотрудницы. Разговариваем около двух часов, нам никто не мешает, время не ограничивает, но скоромных тем, понятно, не касаемся - говорим "как положено" - быт, природа-погода, семья-друзья, приветы... Знаю, что за малейшее нарушение - замечание в дело, что отрицательно скажется на УДО. Стараюсь соблюдать инструкцию, чтобы не навредить, об "оппозиционной жизни" говорю только вскользь и иносказательно, рассказываю об общих знакомых, Сергей обо всех расспрашивает с глубоким интересом. "А про Виталика ничего не сказали. Как он?". Взаимопонимание отличное, смеемся. Удивительно, но Сергей хорошо информирован, следит за новостями. Насчет УДО иллюзий не питает, в ИК-5 получить досрочное освобождение практически невозможно. Высчитал, что у Артема Савелова освобождение выпадает на новогодние праздники: "Это хорошо, потому что согласно УИК (Уголовно-исполнительный кодекс) его должны освободить до праздников, то есть в декабре! Имейте это в виду!". Законник Кривов верен себе.

Сергей в темно-синей форме заключенного с именной нагрудной карточкой. Обязательная кепка, без нее нельзя даже летом, нарушение формы - это сразу замечание в дело; какие-то светоотражающие погончики. Выглядит, с учетом обстоятельств, неплохо. Поплотнел, стал по комплекции почти таким же, как был до голодовок в СИЗО. Показывает, что тепло одет, под форменной курткой черные рубашка и белье, которое он, наконец-то получил бандеролью от жены. Говорит, одеваться надо тепло, вчера стояли на ветру на поверке больше полутора часов. На руке часы - большие механические. Иметь часы в колонии - это очень хорошо.

Жизнь зека строго регламентирована: получать можно только раз в два месяца - одну передачу, одну бандероль и одно свидание.

Сергей начал ходить в "промку" на работу, до этого было свободное время и много читал - Фолкнер, другая зарубежная классика ХХ века. "Хорошая библиотека, есть новые издания, я даже удивился, но теперь времени для чтения практически нет. Подъем, зарядка, завтрак, построение - посчитали нас, и выход в "промку". Построение - работа - обед - работа - построение - ужин - хозяйственные дела. Жизненный цикл тут так и задуман", - посмеиваясь, рассказывает Сергей. Вечером и в выходные можно посмотреть телевизор - НТВ и Первый канал. Программы выбирать нельзя, вся трансляция в колонии идет "с одного пульта". Прессы по подписке пока не получал.

Иду после свидания в администрацию колонии, показываю подписные бланки, в ответ сотрудницы смеются: "А мы-то думаем, что это нам приходят какие-то газеты-журналы? Ну теперь передадим. Будем знать, что это Кривову". Выписывать и получать прессу в колонии не принято. Кривов тут первопроходец.

- Сергей, может, вам еще газету "Ведомости" выписать или что-то еще?
- Нет, спасибо. Мне бы теперь уже выписанное прочитать успеть. Хватит.
(Смеется).
- Как к вам тут относятся, не обижают ли?
- Отношение нормальное. Меня тут почему-то считают старым (опять смеется), не гоняют и не заставляют делать ничего лишнего как 20-летних.
- А вода горячая в колонии есть?
- Нет, конечно. Только холодная, тоненькой струйкой, похоже, экономят воду, напор дают совсем слабый. Раз в неделю баня, но тоже с водой проблемы. А так у нас тут все чистоплотные, в отряде есть два тазика (в отряде 90 человек. - М.А.), можно стирать. Все нормально.
- А как с питанием?
- Картошка, каша. Голодными не ходим, но еда вся какая-то безрадостная.
- А чем вы занимаетесь в "промке" на работе?
- Я в цехе по изготовлению цветов для кладбищенских нужд. Можно было выбрать и швейный цех, но я из-за зрения выбрал цветы (смеется). Собираем изделие из пяти-семи деталей - китайский капрон, пластмасса. Грамотно задумана сборка, получается вполне красиво и прочно. Сначала говорили, что норма 1900 изделий в смену, потом 1000. Сейчас поняли, что реально 500 штук сделать в день, если нанизывать без перерыва.
- Какие цветы вы делаете?
- Розу.
- Какого цвета розу?
- Розовую (смеется).

Рассказываю Сергею, как выглядит город Стародуб, какая пронзительно красивая природа по дороге к нему - просторы, поля, осенне разноцветные перелески, речушки, озера. И все это под постоянно голубым небом и ярким солнцем. Не московская погода. Сергей радостно поддерживает тему: "Да-да, я заметил, что тут климат другой, за сентябрь был только один пасмурный день. Очень солнечно! Жаль только, что деревьев тут нет". На территории зоны из природы заключенным доступны небо, свежий воздух, солнце и немного травы.

Когда речь заходит о семье - жене и детях - лицо Сергея меняется, становится страдальчески-болезненным.

- Сергей, что передать от вас?

- Передавайте большое спасибо всем, приветы. У меня все хорошо. Спасибо.

У болотных узников вообще все хорошо - книги читают, работают, спортом занимаются, некоторые даже иностранные языки учат... Вот и у Кривова Сергея Владимировича все хорошо.

У нас, свободных, только почему-то плохо.

- Так что же сказать людям, Сергей?

- И здесь есть жизнь...

Зона строгого режима в Пермском крае Чусовского района, прилегающая к поселку Всесвятский, выглядит как область жуткого гуманитарного бедствия, случившегося то ли вследствие ядерного удара, то ли из-за падения метеорита, подобного Тунгусскому. Сразу видно: "здесь птицы не поют, деревья не растут". За толстым забором с колючей проволокой простирается словно выжженная территория: щебень да убитая почва. Пресловутая лагерная пыль так и клубится под колесами грузовиков, под ногами зэков в черных куртках и кепках и их конвоиров. Зелени совершенно не видно. Повсюду стоят грязно-белые и серые бараки, торчат по периметру лагеря вышки с вооруженными вертухаями, раздраженно брешут то и дело овчарки.

Поселок Всесвятский, расположенный впритык к этому неприятному месту, резко контрастирует с ним по виду и настроению. Непосредственно среди елок разбросаны уютные домики. Этот обитаемый лес простирается живописным массивом вдаль, до горизонта, а сбоку от него - пустынная дорога. Как мы узнали позже, ведет она в две две зоны - особого режима и общего. Пермский край вообще славится такими заведениями. В этих местах мотали срок Владимир Буковский и Сергей Ковалев. Теперь вот Борис Стомахин принял от них эту историческую эстафету, будучи этапированным из московского СИЗО "Медведь" сюда, в ИК-10, с месяц назад.

К нему-то на свидание мы и приехали из Москвы: Регина Леонидовна Стомахина, Максим Чеканов и я. На плечи Максима легла вся тяжесть транспортировки собранной для политзека "дачки".

Здесь же, подле зоны, расположена и спецгостиница ИК-10, в которой мы остановились. Родственников заключенных в эти выходные прибыло невероятно много. В комнате для ожидающих свидания народ довольно быстро перестал помещаться, большая толпа образовалась на холоде, на улице. Прошло полдня, а собранные заявки все еще не были подписаны начальством. Несколько раз я звонила в корпус для свиданий, поторапливала тянущих эту волокиту, за что была резко осуждена другими ожидающими. "Не надо злить администрацию, - сказали мне они, - все равно они сделают так, как хотят. А потом еще и отыграются на узниках".

Такая реакция людей не была для меня сюрпризом, конечно. Система берет у них близких в заложники, и они готовы терпеть любые унижения и издевательства - и никак не бороться, чтобы, не дай бог, "не сделать хуже". Мазохизма нашим несостоявшимся гражданам не занимать: им так комфортнее живется, увы.

Мне, кстати, моя активность нисколько не навредила. Довелось мне идти бумажку подписывать к местному замначальника колонии. Назвалась я сестрой Бориса. "Нам известно, - заявил мне этот замначальника, посверливая меня профессиональным взглядом, - что у Стомахина ни братьев, ни сестер нет". Я пояснила, что являюсь узнику двоюродной сестрой и сопровождаю его маму, у которой больное сердце. Не знаю уж, какой довод подействовал, но бумажка была подписана.

Борис глазам своим поверить не мог, когда увидел меня рядом с Региной Леонидовной в комнате для встреч, а не через стекло с общением по телефону: ведь допуск возможен только для самой близкой родни. К тому же радикальный публицист столкнулся с таким прессингом в лагере, что поблажек для себя не ждал. Он, правда, не учел, что иной раз родственники могут так "запрессовать" заключенного, уговаривая его слушаться начальство, чтобы "хуже не стало", как и у подосланных "ссученных блатных" не всегда получится...

За Стомахина в этом "исправительном" заведении взялись сразу, с настоящим большевистским задором. Поставили его на "профучет" как неблагонадежного и начали применять свою особую "профпрофилактику".

"Профилакторий" начался еще в пересыльной тюрьме, в Перми. Борис писал в письме, что к нему приходили оперативники, пытались "поговорить". Один молоденький опер все его фотографировал, а также запугивал - мол, сидеть он будет под особым, неусыпным приглядом. Обещал еще одно дело на него состряпать (это уже четвертое, видимо, по счету). Выспрашивал, собирается ли политзек соблюдать тюремный режим. Все эти разговоры были неспроста.

Едва Стомахин вышел из карантинного барака, как в него вцепились местные оперативники. Велели Борису ходить и отмечаться к дежурному на вахту каждые два часа. Всего восемь раз в день, поскольку у него, видите ли, выявлена склонность к побегу. Борис оторопел. Но вспомнил ничего не значащий, как ему тогда казалось, обмен репликами с каким-то из любителей "разговоров по душам" в погонах. Тот спросил его недавно, что он думает о побеге из этого заведения. Борис ответил, что порадуется за любого, кому это удастся. Только вот ему самому это не светит: перелом ноги и отростков позвонка не дают такой возможности. Добавим к сказанному, что Борис пользуется при ходьбе тростью.

Сотрудники пермского ГУЛАГа поставили Стомахина на "профучет" не только из-за "склонности к побегу". Но еще и выявили у него с каких-то пирогов склонность к суициду, а также к неповиновению, в связи с чем пометили его шконку красной полосой. А еще буквой "э" украсили, что означает "экстремист". Для "профилактики" теперь вертухаи являются к нему даже по ночам, чтобы проверить, достаточно ли благонамеренно он спит, не замышляет ли чего во сне.

В таких условиях терпение быстро лопнет у любого, даже самого закаленного зэка. Борис отказался наотрез ходить и расписываться в журнале каждые два часа. Тогда ему стали подсовывать журнал вечером, чтобы он за весь день "оптом" расписывался. Борис отклонил и это заманчивое предложение. Тогда его отправили на 15 суток в ШИЗО, где собачий холод, кормят одной сечкой да перловкой, а постель уносят в пять утра. Сидеть можно только на табуретке, а прилечь запрещается категорически.

Едва Борис отбыл это наказание и вернулся в отряд, как к нему опять с журналом: отмечайся, как положено! Он начал возражать, тогда ему пригрозили новым сроком в ШИЗО, а затем и в СУСе. СУС - это такие строгие условия содержания в отдельном бараке, где не разрешают свободное перемещение и прогулки по лагерю, где усиленный надзор, а свидание раз в году. "Дачка" - тоже.

В таком вот противостоянии один на один с этой гнилостной и фашистской системой мы и застали Бориса Стомахина. Естественно, он был расстроен, но совершенно непреклонен: "Ничего им подписывать не буду. Отмечаться ходить - тоже!" И уговоры Регины Леонидовны никакого действия тут не возымели...

В Перми есть свои правозащитники из ОНК. Мы им писали, предупреждали, что везут в их края политзаключенного из Москвы. Они посетили колонию не так давно, радикальный публицист даже стоял перед ними в общем строю тогда. Но слона-то они, как говорится, и не приметили. Развернулись и ушли, ничего не спросив. Печально.

Очень бы хотелось, чтобы и московская ОНК все-таки отреагировала на бурную деятельность склонных к "профпрофилактикам" полицаев с их журналами и спецусловиями для отдельно гнобимых политзэков. Зона-то здесь скорее "красная", "сучья", то есть стукаческая. Местные уголовнички, сотрудничающие с администрацией, уже начали наезжать на Бориса в связи с участившимися у них шмонами. "Это из-за тебя нас шерстят, - сказали уголовнички, - ходи и расписывайся, как велят, а не то мы с тобой разберемся".

На фоне непрекращающейся военной агрессии РФ против Украины и нарастающей угрозы для других бывших республик СССР (МИД РФ уже сделал впечатляющее заявление, что не мешало бы обратить внимание на преследование русскоязычного населения в странах Балтии), соседним с Россией странам следовало бы задуматься всерьез о своей безопасности сейчас, когда гулаговская система только начала напитываться кровью нового поколения политузников. Ржавый механизм вновь заработал, население аплодирует Жириновскому и Проханову, предлагающим двинуть танки на Киев, на Лубянке коммунисты уже устанавливают "пробник" статуи Дзержинского, и события будут развиваться по наихудшему сценарию, пока не арестован западными банками общак воинственной кремлевской своры, готовой нацелить свои "Грады" и "Буки" не только на украинские города. В Будапеште и Праге живы еще люди, помнящие советское вторжение, в их интересах и в их силах не дать трагедии повториться.

Военная агрессия РФ должна быть немедленно остановлена.

Смерть фашистской путинской империи!

Россия будет свободной.

История первой половины ХХ века очень трагична. Россия выкрутилась из Первой мировой, получила передышку, провела индустриализацию и снова начала воевать. Мы победили Гитлера ценой огромного самопожертвования. Отсюда и ГУЛАГ - государство боялось предательства. Как только победили в войне - и ГУЛАГ начал сходить на нет.

Ссылка

Политзаключенный Борис Стомахин, этапированный месяц назад из московского СИЗО, написал гражданской активистке Вере Лаврешиной из пермской колонии. По последним данным, сразу после карантина Стомахина поместили в ШИЗО. 12 сентября к его матери Регине Леонидовне приходил оперативник ФСБ и больше часа задавал вопросы о Борисе и его друзьях. За свои статьи публицист повторно осужден на 6,5 лет строгого режима.

Здравствуйте, дорогая Вера!

Наконец-то собрался написать Вам письмецо, причем очень надеюсь, что застанет оно Вас дома, а не на Симферопольском (в изоляторе для отбывающих административный арест. - Ред.). Прошу также прощения за то, что не смог ответить на последнее Ваше письмо, электронное, полученное еще в Москве 5 августа, за несколько буквально часов до того, как меня увезли... Надо было тогда срочно собираться, да и мысли разбегались в разные стороны, очень я нервничал в связи с предстоящим этапом. Так что тогда я ответил кратенько только Л. М., попросил ее извиниться перед всеми, кому ответить я уже не успеваю.

И вот, Вы уже знаете, привезли меня в Пермь. Этап описывать не буду, он был очень долгий и тяжелый, сперва три дня в Кирове, потом 9 - в Перми, в транзите на 29-й зоне, сейчас вот две недели карантина (из которых одна только прошла). Самая большая потеря - на 29-й забрали все мои лекарства, до последней таблеточки - мол, раз нет на них справки от врача, то не положено, а справки эти они, по идее, здесь же, на 29-й, сами и выписывают, но мне, тем не менее, выписать что-либо отказались наотрез. Так что валялся я там с температурой, бронхитом, тахикардией, головными болями сильнейшими - и уж с тем, что есть в местной санчасти. А нету там почти ничего. И здесь уже, на 10-й, та же история: башка болит каждый день, кашляю почти две недели - и ни одной таблетки. Не для для зэков существует эта санчасть, а для нужд администрации.

Sorry, что гружу Вас всеми этими неаппетитными подробностями, но - в прошлых письмах, если помните, говоря о гипотетическом конце срока и планах на будущее, всегда я добавлял:"если", в смысле "если до конца срока доживу". Вот и подтверждение тому, что эту оговорку делаю я не зря...

В Перми на пересылку эту приходили ко мне еще всякие опера' ФСИНовские, МВДшный один (все пермские), один молоденький ФСБшник. Этот все меня фотографировал, - мол, ему надо дело на меня завести. :) Пугали, что сидеть буду под контролем, под присмотром, не просто так; заодно пытались "познакомиться", влезть в душу, выведать, что я думаю об их государстве, об их политике вообще и т.д., очень интересовались, думаю ли я на зоне соблюдать режим. :)) В общем, пытались запугать, надавить психологически, но как-то это у них получалось мелко, скучно и неинтересно..:)

Вот, значит, такие дела. Сижу я сейчас в карантине на этой пермской 10-ке; она находится в непосредственной близости от старых советских политлагерей: 35-го (где сидел Буковский), 36-го (сейчас там музей, а в свое время там сидел Сергей Ковалев, именно там умер Стус и, по-моему, Галансков тоже) и 37-го. Так что традиции, как видим, продолжаются - загоняют ПЗК опять в ту же Пермь, даже в то же самое место... Особых поводов для радости это, конечно, не дает, но хоть не в Сибирь увезли, как я ждал; все же из Москвы эта станция Всесвятская относительно достижима.

Сижу я здесь совсем без информации, только на 29-й в Перми приезжий МВДшный опер сказал мне, что, мол, в последние дни (на тот момент) Лена Маглеванная какую-то особо громкую кампанию в поддержку меня развернула в сети. :) Получилось, как будто привет мне от нее передал, совершенно неожиданно, и очень это было приятно :)) Хотя подробностей, что же именно она там обо мне пишет, не привел. Что там получилось 24-го в Москве и других местах (в день рождения Бориса Стомахина на Лубянке прошла антиимперская акция. - Ред.), тоже я не знаю и очень хотел бы знать, напишите, пожалуйста, поподробнее или попросите, пусть Корб мне все напишет.

Не знаю, что будет дальше, не знаю, сколько пробуду здесь (обещали ведь для "экстремистов" и "террористов" сделать крытую тюрьму в г.Енисейск Красноярского края). Ситуация мрачная, конечно, - и в личном плане, и вообще. Спасибо за Ваши теплые слова о моем мужестве и стойкости в Вашем последнем письме, за пожелания держаться - вот, до зоны вроде доехал живой, еще есть какие-то перспективы на будущее (здешнее, лагерное).

А вот в более широком смысле - увы , перспектив нет никаких, и Вы целиком правы, что пяти человекам так уж прямо безвозвратно жертвовать собой нет смысла, это ничего не изменит. Вообще в принципе я всегда считал, что даже в самые темные и беспросветные времена надо стараться все же по возможности свечку держать повыше, не давать ее совсем погасить, чтобы в этом мраке был для немногих нормальных людей хоть какой-то ориентир, какая-то светлая точка, к которой можно стремиться. Это мое общее убеждение, но я не знаю точно, как это должно выглядеть сейчас, при нынешних законах.

Все равно круг тех, кому здесь это в принципе интересно, очень мал, а точнее говоря, ничтожен. Часть людей давно уже за границей, и не так уж мало, и надо, видимо, их тоже просить о помощи. Я отправлял из Москвы письмо Игорю Шесткову в Берлин, благодарил за полученную его книжку... Какая-либо стратегия, мне кажется, у нас может быть только в тесной связке с ними и вообще - на внешних направлениях , с задействованием всех доступных международных институтов, т.к. внутри страны любые стратегии и любые попытки что-то изменить уже доказали свою полную бессмысленность. Вы напишите мне в этой связи, нравится ли Вам в качестве лозунга известная фраза из анекдота: "Доктор сказал: "В морг!" - значит, в морг!" до такой степени, как она нравится мне :)) По-моему, это единственное, что сейчас годится, ибо грань, отделяющая добро от зла, тут перейдена уже очень давно...

Так или иначе, Ваше ответное письмо, когда я его дождусь, станет для меня настоящим праздником!! Так же, как от Л.М. или от Г., если они тоже захотят мне написать. Передайте им огромнейший горячий привет от меня, скажите, что я не сдался, держусь из последних сил и все время их вспоминаю! И вообще всем друзьям в рассылке, на "Гранях" и в других местах пламенный привет от меня! Дайте им адрес - и я жду от них писем!!!

Вот, наверное, и все на сегодня, дорогая Вера. Желаю Вам всего самого наилучшего! Жду письма с нетерпением!

ПБК!
Слава Украiнi!
Ваш Борис Стомахин, политзаключенный

28.08.2014 г. Пермский край, ИК-10

Привлекать осужденных к строительству Керченского моста - не ноу-хау. Заключенные и сейчас участвуют в строительстве инфраструктурных объектов (особенно на Урале и в Сибири), в прокладке ЛЭП и железных дорог. Разумеется, речь идет о самой тяжелой, неквалифицированной работе. Просто сооружение ЛЭП в Пермском крае остается за пределами общественного внимания.

По российским законам осужденные подпадают под действие Трудового кодекса. Оплата и условия труда в колониях должны строго соответствовать законодательству, но в 95% случаев этого не происходит. Ведомства, которые пользуются трудом зеков, платят колониям рыночную стоимость, а на руки работникам выдаются копейки.

Причин этому много - это и коррупция, и отсутствие заказов. ФСИН планирует создать свой "торговый дом", который должен сделать трудовые отношения с колониями прозрачными. В каком-то смысле это шаг вперед, поскольку одно учреждение контролировать легче, чем 600 колоний. Но речь идет о контроле только финансовых потоков, а не условий труда. Скажем, осужденные работают по 12 часов в день, не имеют выходных. За переработку полагается доплата, за выход в нерабочие дни двойная оплата, но им платят, будто они работали только в будни и только по 8 часов.

Даже если движение денег станет прозрачным, доступ к табелям рабочего времени по-прежнему будет закрытым. Я не думаю, что изменение вывески принесет качественные изменения.

Существует альтернативная концепция реформы ФСИН, которая разрабатывается по инициативе Валентина Гефтера при участии президентского Совета по правам человека. На среднем уровне концепция поддерживается и Минюстом. Она предполагает разделение ФСИН на два ведомства: гражданское и военное. В компетенции военного ведомства должна остаться охрана вышек, поддержание порядка, тогда как условия содержания и труда в колониях должны быть выведены в гражданскую сферу. Это действительно позволило бы сделать работу исправительных учреждений более прозрачной и подконтрольной.

Мосгорсуд перенес рассмотрение апелляции по делу Бориса Стомахина на 15 июля. Михаил Трепашкин, его адвокат, считает, что срок, назначенный публицисту решением Бутырского суда, Мосгорсуд, возможно, сократит, поскольку истек срок давности по нескольким публикациям, а также не учтено состояние здоровья матери Бориса. Однако на отмену приговора он не надеется.

Между тем неизвестно, отправят Бориса Стомахина после рассмотрения апелляции на этап или оставят в Москве под следствием. Три месяца назад было возбуждено очередное уголовное дело по факту появления новых публикаций Бориса Стомахина на малопосещаемых сайтах в интернете. 10 июня в квартире у Стомахина сотрудники ФСБ провели обыск, изъяв ноутбук и личные дневниковые записи. В тот же день обыск прошел у Бориса в камере. Сотрудник оперативного отдела следственного изолятора изъял три тетради со стихами и блокнот с записями, адресами и телефонами. После обыска Борис написал заявление начальнику тюрьмы с требованием вернуть тетради, обещая в противном случае объявить голодовку.

24 июня утром Бориса Стомахина вызывал на допрос следователь ФСБ Максим Векшин. Он сообщил, что дневник, блокнот с телефонами и одна тетрадь со стихами признаны доказательствами по делу. Остальные тетради пообещал вернуть. Векшин хотел допросить Стомахина в качестве свидетеля по делу, но тот отказался давать показания без адвоката. Следователь пригрозил применением ст.308 УК (отказ свидетеля от дачи показаний) и напомнил его собственное заявление с просьбой не отправлять на этап слишком далеко ввиду плохого здоровья матери. «Вы ведь просите о Московском регионе, я могу, если будете сотрудничать со следствием, устроить, чтобы вы сидели здесь», - сказал Векшин.

Стомахин, однако, не просил в заявлении о «Московском регионе». Он перечислил области, соседние с Московской, и попросил не отправлять его дальше этих областей. Векшин же предложил Стомахину, что его оставят в московской тюрьме в качестве «пряника» за сотрудничество со следствием, и это смотрится странно: либо следствие идет, и тогда сотруднику ФСБ самому невыгодно, чтобы подследственного отправляли в далекую колонию, либо оно разумно «замораживается», а тогда и говорить не о чем.

В ходе беседы следователь также предложил Стомахину дать образец почерка, отпечатки пальцев и фото. Однако последние два имеются в деле в СИЗО, а давать образец почерка добровольно Стомахин категорически отказался и даже ответил отказом на предложение немедленно получить изъятые тетради (те, что не признаны доказательством по делу) под расписку.

Регина Леонидовна, мать Стомахина, тоже подавала начальству СИЗО заявление с просьбой не отправлять сына слишком далеко от Москвы. Пришел письменный ответ: мол, «осужденные за преступление, предусмотренное ст.205 УК РФ, направляются для отбывания наказания в соответствующие исправительные учреждения, расположенные в местах, определяемых федеральным органом УИС».

Стомахин, надо сказать, осужден не по ст. 205 (терроризм), а по части 1 ст.205.2 (оправдание терроризма), которая даже не относится к категории тяжких преступлений. Однако интересно было бы узнать, что это за «соответствующие исправительные учреждения» в каких-то специальных местах. Уж не формируются ли, как в 1946 году, какие-то специальные «особлаги», в которых предполагается содержать «террористов» и тех, кто осмелился оправдывать таковых?

Похоже, что на Борисе Стомахине система опробует механизм жестких политических репрессий за инакомыслие. Субъект найден подходящий: пафос статей Бориса Стомахина близок скорее тоталитарной власти, чем гражданскому обществу. Точнее будет сказать, последнему он категорически не близок и даже глубоко отвратителен. Расчет, что за Стомахина никто не заступится, вполне срабатывает.

Между тем наше почтенное законодательное собрание, с позволения сказать, усердно трудится над юридическим обеспечением механизма политических репрессий, причем в каком-то уже авральном режиме. Конец июня «порадовал» нас подписанием закона о призывах к экстремизму в интернете (ранее ст.280 УК РФ предполагала уголовную ответственность только за призывы к экстремизму в СМИ),
а в начале июля Госдума приняла в первом чтении закон, предусматривающий ответственность за любые призывы к сепаратизму в интернете, будь то блог в соцсети или даже комментарий к чужому тексту. Между тем и экстремизм, и сепаратизм - понятия широкие и расплывчатые, четкого юридического определения они не имеют. Введение подобных терминов в уголовный кодекс недопустимо в принципе, однако у нас это делается, и под действие подобных законов можно при желании притянуть любое неугодное власти высказывание.

Обращает внимание и суровость наказаний, предусмотренных новоиспеченными законами: более трех лет лишения свободы, то есть в категорию нетяжких преступлений мнения, высказывания, слова уже не входят.

Что все это значит? Да то и значит: права и свободы граждан продолжают урезываться, свобода слова - попираться, политические репрессии - ужесточаться, число политзаключенных - увеличиваться. И превращение государства из авторитарного в тоталитарное постепенно продолжается.

Но удивляет непоследовательность законодателей и слишком уж откровенная практика двойных стандартов. За призыв к северокавказскому сепаратизму, надо полагать, власти хотят обеспечить инакомыслящим четыре года лишения свободы, а как же быть с призывами к сепаратизму донецко-луганскому?

Не отдает ли подобное законотворчество не только реставрацией советского тоталитаризма, но и клинической неадекватностью? И не опасаются ли те, кто за неспособностью к здравой дискуссии расставляет для идеологических оппонентов карательные силки, сами же в них однажды и угодить?

Оригинал на сайте Cherter97.org
Перевод Максима Винярского

Я знаю трусливую суть тюремщиков - преступников в погонах.

Мы познакомились с Евгением Васьковичем накануне кампании 2010 года, когда я приехал в его родной Бобруйск.

Гуляя по заснеженному городу, мы говорили о том, что нет сил больше терпеть, что мы слишком много позволили врагу. Евгений поразил меня своей убежденностью в победе, спокойствием и воодушевленной улыбкой. Не скажу, что мы стали такими уж друзьями, но кое-что сделать вместе успели.

О том, что Евгений осужден на 7 лет, я узнал в Жодинской тюрьме. И больше всего меня впечатлили последние его слова, которые встают передо мной всегда, когда думаю о Евгении. "Жизнь коротка, а родина - вечная!" - сказал он, получая тот ужасный приговор на 7 лет...

Что такое получить 7 лет, когда тебя взяли в 20? Что такое провести в зоне/тюрьме лучшие годы жизни, когда человек мог бы получить образование, создать семью, занять свое достойное место в государстве?.. В нормальном государстве. А в таком безумном, как белорусское, Евгений искать место под солнцем не хотел и не хочет. Поэтому раз за разом и отказывается что-то там подписывать. Хотя просят его уже все вместе: напиши что угодно, но вырвись из этого ада! Он же отвечает всем: жизнь - коротка, Родина - вечна!

И такая позиция не может не приводить в бешенство преступный белорусский режим и преступный режим тюремный. Поэтому руководство могилевской тюрьмы взялось за Евгения по полной. Может ли кто-то себе это представить: из 15 месяцев пребывания в "могилевской крытой" Евгений 8 месяцев провел в изоляторе!

Я объездил кучу тюрем и зон и никогда, никогда не встречался с таким беспрецедентным насилием! Понимает ли кто-нибудь, что такое 247 суток тюремного изолятора только за последние 15 месяцев? Понимает ли кто-нибудь, что такое тюремный изолятор? Тюремный изолятор белорусской тюрьмы - это узаконенный античеловеческий (слово "антигуманный" здесь звучит даже смешно!) механизм пыток.

Я, например, для того чтоб не сдохнуть в изоляторе от холода, был вынужден подниматься 5 раз за ночь на получасовую зарядку: приседал, отжимался, махал руками - делал что только можно, чтобы немного согреться и часок, пока не остынешь, успеть кемарнуть. Когда я поднимался 4 раза - это считалось очень удачной ночью. Когда в таком режиме я просидел один раз месяц, мне казалось: еще суток 10 - и можно выносить бойца. А ведь я отсидел где-то лишь полгода из первых двух лет мотаний по зонам. Евгений же сидит безвылазно - каждый месяц по 10-20 суток ШИЗО, и впереди у него еще 4 ужасных года!

На все просьбы озвучить информацию о пытках Евгений отвечает жесткими отказами. Он все время просит не говорить, что ему запрещают получать независимые газеты, что к нему не пропускают большинство писем, что он не вылезает из изоляторов. Евгений обосновывает это тем, что информация только навредит.

Мир тесноват, а Белоруссия и подавно. И вот на днях стало возможным узнать от людей, которые сидели вместе с Евгением, что руководство могилевской тюрьмы грозит Евгению Васьковичу довести его родных до инфаркта, а ему самому создать невыносимые условия отбывания наказания, если информация об издевательствах над ним попадет в независимые СМИ.

Я знаю трусливую суть тюремщиков - злодеев в погонах: они будут до тех пор издеваться над тобой и угрожать сделать что-то с родными, пока ты не озвучишь эту информацию гласно. Преступники боятся открытости, они не могут творить беззакония при свете.

Поэтому сегодня я кричу о том, что в могилевской тюрьме №4 пытают Евгения Васьковича! И если мы все вместе не поднимем свой голос, этого мужественного парня просто закатают в бетон. Начальник тюрьмы Димитров Александр должен знать, что его преступления не останутся безнаказанными. Могилевские тюремщики должны читать свои фамилии в независимых СМИ ежедневно, чтобы этим преступникам страшно было высунуть на улицу свои рыла.

Наше оружие - это правда и гласность. Вместе мы можем спасти Евгения - этого самоотверженного героя, для которого жизнь коротка, а родина вечна.

Перформанс Ильи Фарбера на выходе из СИЗО вызвал дружную реакцию у вроде бы разнополярных аудиторий. «Защитники Родины, честные полицейские, герои России - растоптаны сапогом бывшего зека. Растоптаны мои отец и дед. Мой отец - полковник», - сливает небезынтересные факты своей биографии небезызвестная Ульяна Скойбеда. «Дурной вкус, пошлость», - морщится блогосфера.

В блогосфере все давно смешалось хуже, чем в доме Облонских. Там параллельно живут Путин и политзеки, котики и инстраграммы-суши. Критерии путаются: котиков оценивают как еду, суши сравнивают с Врубелем, от заключенного требуют эстетики Питера Гринвэя. Прокуратура в этом смысле была на голову выше: по крайней мере, там претензии к Фарберу предъявлялись конкретно - в первую очередь фамилия неправильная.

Но сам Фарбер последние годы жил не в интернете, а в камере. Он отсидел свою «двушечку», а значит, уже стал зеком, пропитанным тюрьмой, как губка. Он знает, что тюрьма - это не замки и решетки, а постоянное 24/7 издевательство и унижение от тех самых, которые со звездочками.

Раздевание догола на шмонах - что на холоде, что при женщинах. Душегубки-воронки. Долгие часы ожидания в камерах, где сидеть можно только на грязном цементном полу. Развороченные, как Герника, камеры после шмонов. Вечные унизительные просьбы: «Начальник, воды!», «Начальник, в туалет!»… И на каждую просьбу первый ответ - «Не положено!». Не положено ничего. Лекарства - «не положено», только через санчасть. Медпомощь, если, не дай Бог, приступ - «не положено», пиши заявление завтра. Письмо на волю, свидание - «не положено», и уж тем более кто отпустит на похороны матери?

Те, которые со звездочками, запрещают не со зла. Они вполне нормальные люди, только работа у них плохая - как у Скойбеды или у ее папы. На этой работе смотреть на зека можно только как на представителя тюремной фауны, вроде таракана. А чувства и душевные состояния таракана никому не интересны.

И ужас от деградации до уровня таракана за стальной дверью тюрьмы накапливается ежечасно. Чуть позднее он переходит в злую ярость. «Выйду, сразу достану Калашникова и пойду мочить ментов», - угрожают (впустую) темные зеки. Интеллигентный москвич Борис Стомахин пишет: «Выродки, мрази! Я бы перестрелял своими руками, не задумываясь, весь личный состав администрации колонии. Выкосил бы одной пулеметной очередью. Их можно только убивать».

Фарбер не стал кричать на выходе из СИЗО «бей ментов!» - он только прошелся по звездочкам. У этого человека масса самообладания.

Не знаю, что привелось видеть Фарберу за время его заключения, но вот пара эпизодов, которые прошли передо мной. Летом 1980 года на шмоне в камере Сызранской тюрьмы надзиратели нашли пачку чая. Сейчас чай в тюрьме разрешен, но в советское время это был криминал наравне с наркотиками - и за него убивали. Буквально. Зек - хозяин чая попался строптивый, и когда его били, послал ментов пару раз подальше - в ответ те забили его до смерти. Деревянными киянками, которыми обычно простукивают решетки на предмет подпилов. Списали, как обычно, на «сердечный приступ».

В предбаннике Самарской тюрьмы в декабре 1979 года случайно столкнулся с тремя молодыми зеками. Судя по зековской униформе, те были уже с зоны. В ответ на обычные зековские вопросы - «Кто? Откуда? Статья?» - называю свою - 190-1 «Распространение клеветнических измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй». Уголовники этой статьи не знали, обычно сразу шли новые вопросы. Но это оказался не тот случай.

- А, знаем…

- Откуда?

- Да у нас самих такая.

- За что?

В ответ один из парней наклонился и в тусклом свете предбанника показал лоб. На нем алел ярко-розовый прямоугольник свежевырезанной кожи. Но даже на ней проступали остаточные буквы татуировки «Раб КПСС». Оказалось, что эти зеки, доведенные до безумия избиениями и издевательствами на одной из самарских зон, в знак протеста нанесли себе такие татуировки на лбу. Всем добавили по трешнику. А татуированную кожу вырезали - без наркоза. И делал «операцию» врач. Впрочем, не совсем врач - офицер медслужбы МВД. Человек со звездочками.

У Фарбера дурной вкус, говорите?