Решение по делу Виталия Калоева не устроило никого. Адвокаты осужденного тверды в намерении оспорить вердикт – в силу его чрезмерной суровости. Швейцарская прокуратура считает приговор излишне мягким и размышляет о встречном иске. Меня тоже не устраивает приговор. Но, в отличие от прокуроров и защитников, я просто не знаю, как ко всему этому отнестись.

Декларируемая цель любого судебного решения – исправление преступника. Недекларируемая, но всем известная – возмездие за грех. Но в случае Калоева юриспруденция бьет мимо цели. Он наказан до преступления, а исправить в его жизни ничего нельзя. Человек, потерявший в одночасье жену и двух детей, пребывает в таком аду, рядом с которым швейцарская тюрьма покажется раем. Раем покажется даже российская тюрьма, куда наше милосердное начальство собирается экстрадировать арестанта.

Оттого приговор, вынесенный несчастному убийце, лишен смысла в принципе, и это не могли не понимать все участники процесса. Впрочем, у них имелось ясное оправдание, возникающее всякий раз, когда земной суд расследует дела, выходящие за границы его компетенции. Швейцарские судьи судили просто по закону. И так вышло, что срок, предложенный прокурором, показался им слишком жестоким. А речи защитников, убеждавших суд, что Калоев действовал в состоянии аффекта, не слишком убедительными. И судьи выбрали тюремную середину: 8 лет. Но дело было такого рода, что и середина никому не показалась золотой. Ни родным Калоева, ни осиротевшим детям и вдове его жертвы, ни российской общественности, ни землякам Нильсена.

Примирить их нельзя, как невозможно выдумать Виталию Калоеву такой приговор, который рифмовался бы со словами типа "справедливость", "исправление" или хоть "возмездие". Все размышления на сей счет вообще ведут в тупик. Смысл и урок данного процесса лежат в стороне от этих споров, хотя и впрямую связаны с преступлением Калоева.

Речь веду о природе террора.

Если мы хотим понять, что происходит с нами и с Кавказом, то дело осетинского мстителя – образец для постижения. Хотя картина и не вполне адекватна нашим убийственным реалиям. Ибо несчастный диспетчер Нильсен, в отличие от наших ульманов в Чечне, не хотел никого убивать. Он допустил ошибку или халатность, или растерялся, оставшись в одиночестве у пультов, – это до сих пор окончательно не установлено, да и не так уж важно. Потерявший всю семью в авиакатастрофе над Боденским озером Калоев искал выход своему невыносимому горю. Если верить его показаниям, он даже не собирался сперва убивать Нильсена, хотя нож с собой захватил вместе с фотографиями погибшей семьи. Но живший в своем аду швейцарец не пожелал разговаривать с гостем, якобы ударил того по руке, фотографии разлетелись, и Калоев достал нож...

Непереносимость горя – вот что толкает людей на войну, где подрыв колонны с омоновцами или убийство контрактника воспринимается как святая месть. Особенно на Кавказе, где ветхозаветные традиции куда сильней, чем в Иерусалиме. Острота боли и слепота этой ненависти таковы, что объектами мести порой представляются все, кто живет на "вражеской" территории – ходит в театры, тусуется на рок-фестивалях, летает самолетами, посещает кафе. Совершённое зло, порожденное злом, приносит мстителю облегчение. В последнюю секунду перед самоубийственным терактом или после хладнокровно совершенного злодеяния, в котором все равно куда больше аффекта, чем распознает врач. И тогда убийце становится легче. И он даже может попросить прощения у родственников убитого, как Калоев. Хотя едва ли от всего сердца.

Мудрая путинская национальная политика в Чечне ослепила ненавистью целый народ. Штурмовые технологии в Москве и в Беслане породили горе и незатихающую боль у родственников погибших заложников: сказала же одна из матерей после "блестящего штурма" на Дубровке, что теперь понимает шахидок... А рядом с ослепленными и обезумевшими ходят профессионалы террора, ослепшие уже давно и навсегда – со словами специфического утешения и орудиями убийства. Профессионалы контртеррора проигрывают им с первого хода. С той минуты, как своими действиями порождают горе, отчаяние, террор.

Председательствующий в Верховном суде кантона Цюрих Вернер Хотц не имел никакого отношения к трагедии над Боденским озером. Тем не менее Виталий Калоев отказался встать при зачтении приговора, выразив свое бесконечное презрение к суду. С высоты его безумия, из бездны его отчаяния судья тоже казался врагом, если не мог вернуть ему близких. С бедой он справился самостоятельно: нашел и убил диспетчера, переложив часть своей боли на плечи его семьи. Других способов он не знал, да их и не положено знать на Кавказе. В Москве тем более.