Инициатива проекта «Последний адрес» исходила от Сергея Пархоменко. Он встретился с Никитой Соколовым и со мной и рассказал об этом проекте, показал фотографии. Разумеется, мы с Никитой как историки немедленно откликнулись, потому что для историка это святое дело. Ведь то, что произошло со всеми нами в XX веке, до сих пор не осмыслено и не служит основой для наших действий в XXI веке. Этот опыт нами не понят, не продуман, по поводу него в обществе нет никакого консенсуса кроме консенсуса умолчания, игнорирования. Те мемориальные акты и акты осмысления хотя бы в учебниках, которые есть, - это все-таки скорее симулякры. Они не для того, чтобы глубже это понять и осознать последствия, - они для того, чтобы забыть.

Помните эту знаменитую якобы сталинскую фразу "нет человека – нет проблемы"? А в этом проекте она выворачивается наизнанку: нет человека, и это как раз и есть проблема. Давайте еще раз посмотрим на тех, кого нет. И здесь нет, и там нет, и через каждые десять метров нет.

Поэтому мне кажется, что "Последний адрес" - очень важный проект. Я не знаю, как он будет дальше идти практически, потому что это же все надо будет согласовывать с властями, и здесь будет очень непросто. Но даже если это затянется, будет блокироваться – все равно опыт проработки такого рода проектов для нас будет лекарством. Наша нация сейчас сама себе очень много дает яду. Вот вчерашнее создание нового информационного агентства, которое Лев Рубинштейн назвал "Короче, пацаны", - как раз тот самый яд. Дмитрий Киселев и компания – это яд в чистом виде. Вот как у Герберта Уэллса было эссе, которое называлось "Яд, именуемый историей". В этом смысле "Последний адрес" - это лечение, антидот. Это зерно, из которого много важного и нужного должно вырасти. И вырастет, конечно.

8 декабря в 11 часов мы встречались по приглашению Сергея Пархоменко широким составом, чтобы обсудить проект. За три-четыре дня до встречи Пархоменко в Фейсбуке вывесил приглашение для всех, кто неравнодушен к этой проблеме. Когда мы начали работать, в зале был 31 человек. И Пархоменко сказал: "Вот все люди нашего города, которые небезразличны к тому, что происходит". Потом, правда, народ прибывал, но вряд ли было больше 50 человек.

После того как Пархоменко показал визуальные материалы и изложил историю проекта, а Наташа Самовер рассказала об опыте "Мемориала" и Сахаровского центра по увековечиванию памяти репрессированных, собрание разделилось на две части. Историки, журналисты и всякие общественные деятели остались в одной части, а художники и дизайнеры ушли в другую часть помещения. Люди слова здесь, а люди дела – там.

Пять или шесть часов мы работали отдельно. Там, где обсуждались вопросы, кому ставить табличку, какой должен быть текст, в каких местах, что именно указывать, споры были нешуточные. Много было спорных точек, по поводу которых мнения уважаемого собрания разошлись. Но через какое-то время мы пришли к общим контурам концепции.

Художникам тоже было непросто. Они выдвинули пять вариантов табличек памяти и сами же отказались от всех вариантов. Когда мы воссоединились с ними и стали работать вместе, мы им предложили проголосовать все же за какую-то из табличек, а на следующее собрание попросили их принести что-то вроде муляжей, чтобы можно было понять, как это будет выглядеть на стене в уличной панораме. Понятно, что создать художественный образ, адекватный идее, без аффектации и арт-жеста, и все тут же за пять-шесть часов утвердить - это нереально.

В нашей секции тоже остались нерешенные вопросы. Например, указывать профессию на табличке или нет. Кто-то был конюхом, механиком, а кто-то энкавэдэшником, кто-то рабочим или учителем. Но советская номенклатура выработала массу профессий, которые одним словом невозможно выразить, а полное название не влезает на маленькие таблички.

Я сидела там и вспоминала слова замечательного реформатора Николая Алексеевича Милютина, одного из тех, кто вытащил на своих плечах отмену крепостного права в России. Там тоже были жаркие споры, как, кому, сколько, на каких условиях, сколько земли крестьянам, что помещикам... И когда зашли в тупик, Милютин сказал: «Сейчас не время спорить, надо успеть бросить семя». Это хороший образ: бросить семя, поставить камень, кричащий о людях, память о которых вытравливается.

Эти две недели до новой встречи (которая будет 22 декабря в 12 часов) каждый из нас будет думать, что-то читать. Я вот, например, вчера посмотрела фильм "Ханна Арендт", который показывали на фестивале немецкого кино. Он на меня произвел сильное впечатление. Полночи потом я читала все, что могла найти, написанное ею и о ней. Там ведь та же проблема зла – как мы его должны помнить и как осмысливать. Этот процесс сейчас, я думаю, у всех идет, и через две недели будет много интересного на встрече.

Можно сказать, что "Последний адрес" - это развитие проекта немецкого художника Гюнтера Демнига "Камни преткновения". Но все равно у нас все немного иначе. В Германии это в некотором роде проще. Во-первых, все ясно со временными рамками – 1933-1945 годы. Во-вторых, все ясно с теми, кто подпадает под проект: жертвы Холокоста. У нас трудности начались уже с периода – ограничить ли это только 1937-1938 годами, или 1937-1953-м, или какими-то другими границами? В итоге решили, что это должен быть весь период советской власти - с 1917-го по 1991-й. Представляете, какой это объем? И это тоже хорошо. Осознание того, чем в этом плане мы отличаемся от Европы, показывает всю глубину того, что нам предстоит сделать и понять.

Один из проектов мемориальных табличек для "Последнего адреса". Фото Д.Зыкова/Грани.Ру

Более месяца назад мы договорились с РИА «Новости» о показе моего фильма «Блеф, или С Новым годом!», была назначена дата, которая несколько раз переносилась, начиная с 6 ноября. Решили показать фильм 18 декабря – поближе к годовщине принятия «закона Димы Яковлева». Потом я проявила инициативу и написала на сайте президента письмо, чтобы предать огласке все это дело.

Буквально через 5-6 дней пришел ответ. Я не успела даже РИА «Новости» предупредить, поскольку ожидала, что раз писала я, то и свяжутся сначала все-таки со мной, а не с ними. Но позвонили из администрации президента, запросили фильм. Результат такой: все, как оказалось, уехали на Олимпиаду и увезли кинооборудование. Показывать мой фильм не на чем. Под раздачу не только я попала, но еще и фильм про платформу «Приразломная» и еще один. А сегодня вообще РИА «Новости» закрыли.

До конца года мы фильм точно покажем. Сейчас ведем переговоры с кинотеатрами. Если не удастся попасть в кинотеатры, покажем на площадке «Новой газеты», есть договоренность о показе в Сахаровском центре. Это будет с 18 по 28 декабря. Мы пригласим на показ журналистов и всех желающих, кто не попал в РИА.

Вообще фильм для неготового зрителя может оказаться шокирующим. Мы все находимся под влиянием стереотипов и совершенно не представляем, что находится за забором детского дома, дома ребенка. Одной из моих целей было постараться показать, насколько это можно в полуторачасовом фильме, как это устроено. Многое осталось за бортом, все включить невозможно, но тем не менее понятно, что происходит.

Я взяла из дома ребенка нашего сына Игоря (ему тогда было три года), потому что мы с мужем хотели помочь кому-то, были силы и возможности. У меня было тогда две дочки, младшей было семь месяцев, я сидела с ней дома и могла бы еще кому-то помочь. Увидела сюжет, кажется, на НТВ, о том, что в Екатеринбурге в доме ребенка не успевают накормить отказников, потому что одна нянечка на 13 человек. И мне показалось, что я своего ребенка увидела в этих кадрах.

Я стала писать коллегам, что надо что-то делать. С "Радио России" мне прислали два фото – мое и мальчика. Мы оказались очень похожи, и сейчас из всех моих четверых детей Игорь похож на меня больше всех, так уж получилось. Я начала спрашивать о нем, выяснилось, что его должны уже переводить в детский дом, поэтому действовать надо было быстро. За две недели я собрала документы, и через месяц он был у нас дома. Игорь был первым ребенком, устроенным "Радио России" в семью через программу «Поезд надежды». Его устраивали полгода, «пиарили» через разные СМИ.

Пару лет я сама себя успокаивала, смотрела новости о том, что все налаживается, закрываются детские дома, число детей-сирот уменьшается. Потом увидела - все оказалось по-другому. Я поняла, что что-то надо делать. Меня эта мысль не отпускала, не давала покоя, и я поняла, что если не сделаю этот фильм, то никто об этом не узнает. Потому что люди, пока своими глазами не увидят, будут думать, что этого нет. Тогда я поставила себе целью все это снять и показать.

Снимать внутри было трудно. Но надо любить людей, сочувствовать им, и тогда они будут вам всю душу свою раскрывать. У них ведь тоже наболело, они не звери, не могут существовать в этом аду, они понимают, что это все неправильно. Поэтому съемки получились – все на человеческом контакте.

Огромный успех Евромайдана состоит в том, что в стране заработало общественное телевидение. Не только по самоназванию, но и по факту – общество смотрит и финансирует, пусть вещание и идет лишь через интернет. Маленькая студия с двумя ведущими и гостями в прямом эфире. И прямые включения, в том числе от лучших украинских журналистов Мустафы Найема и Наталки Гуменюк. Когда с побоища на Банковой. Когда с саммита ОБСЕ. Когда с Майдана ночью. А вот корреспондент с камерой пришел на самоорганизованную кухню, расположенную в здании захваченной горадминистрации. "И что сегодня на ужин?" - "Суп капустный, гречка с маслом, бутерброды".

"Мы с папой сегодня три пакета продуктов завезли", - радостно сообщает мне мама. Общество, обеспеченное хорошим доступом в интернет и опытом революции девятилетней давности, политиков и лидеров слушает, но готово и самостоятельно организовываться. Люди селят у себя приезжих. Подвозят еду и медикаменты. Ищут потерявшихся. Организуют уборку. Составляют списки принадлежащих "регионалам" предприятий, чтобы их бойкотировать. Подтягиваются на пикетирование не расположенных в самом центре госструктур, а в Василькове Киевской области так и вовсе пять дней блокировали военную часть.

Баррикадами потихоньку обнесли весь центральный квартал вокруг администрации президента.



В ход пошли в том числе детали так и не смонтированной коммунальщиками елки - смотрящие наружу и вверх трубы выглядят как дула пушек, а над ними развевается флаг с портретом Нестора Махно. Баррикады разрисованы и расписаны - кто поостроумнее, те изображают Angry Birds в сине-желтой гамме, кто попроще, пишут "Я тебя не выбирал! (далее нецензурное пожелание)". Количественно Майдан-2013 не меньше предыдущего, а качественно эффективнее. Украинцы вошли во вкус.

Вообще все происходящее очень напоминает "Белую гвардию" - даже снег наконец-то пошел. В будние дни в Городе в целом тихо и даже соседние центральные улицы живут своей спокойной обычной жизнью. Но в центре баррикады, палатки и сцена, занято несколько зданий. Люди в напряжении – власть медленно, но верно стягивает силовиков.

Привлекают к себе внимание хорошо подготовленные к конфронтации радикальные националисты - то нападут на солдат внутренних войск на Банковой улице, то изобьют профсоюзных активистов, а вот уже и памятник Ленину снесли. Концентрация правого радикализма на будничном майдане, надо признать, немаленькая - за счет стационарно живущих партийных активистов. Но на выходных ситуация меняется, и оправдывает свое название “Марш миллионов” - да, на улицу вышло около миллиона только в Киеве. И радикальный национализм здесь выражается точечно, а вопросы евроинтеграции уже вторичны.



Народ припоминает власти все - и два кровавых побоища за двое суток, и аресты активистов, и президентский особняк, и уголовное прошлое, и незнание украинского. Президента сдержанно, но жестко ругают матом, обзывают зэком и овощем. В толпе люди любого возраста и любого достатка, даже по языковому признаку не делящиеся. Огромное человеческое море, в целом мирное, но очень настойчивое в своей злости. Кто-то приезжает на выходные, кто-то выходит на улицу в своем городе - небольшой Майдан есть даже в Донецке.

Что же до самого сноса памятника, так кто-то этому радуется, кто-то считает это вандализмом, провокацией и поводом для репрессий, кто-то оценивает это как символическую локальную победу ультраправых, а кто-то уже рисует фотожабы.

Но вообще здесь мало кого интересуют памятники. Здесь баррикады и ожидание. И снег.

Я об этой публикации никогда бы и не узнал, если бы чья-то заботливая рука не прислала мне ссылку на нее, сопроводив ее недоуменным вопросом: «Это что?»

Имелся в виду, конечно, не текст – мало ли в наши дни пишут и публикуют разной малограмотной хрени.

Там все дело в фотографии. Я частично узнал ее. Разглядел на ней знакомых и друзей, да и себя самого. Я помню эту фотографию и это место. Это Донское кладбище. Это похороны моего друга, поэта Дмитрия Пригова. Это лето 2007 года, давно уже.

Не знаю, кто, когда и зачем изготовил эту гнусную фотожабу. Не знаю, что имел в виду этот шутник. Я не знаю, что это – глупость или сознательная провокация. Да и неинтересно мне это, если честно. Мерзость и мерзость. Мало ли такого и в интернете, и в газете, и в телевизоре.

Но эта, судя по всему, давно уже гуляющая по интернету «фоточка» привлекла вдруг внимание одной «комсомольской» (во всех смыслах этого слова) журналистки и навела ее на необычайно глубокомысленные соображения по этому, так сказать, поводу.

Эта дама, время от времени ненадолго привлекающая внимание общественности разными прекрасными рассуждениями наподобие прелестных пассажей про «абажуры» и постоянно - видя в этом необходимый компонент журналистской профессии - симулирующая сезонные припадки верноподданничества, с важным видом сообщила в числе прочего о том, что «власть сакральна: это краеугольный камень мироздания. Начальника слушают просто потому, что он начальник... Десакрализация власти, которую мы видим, происходит не случайно...»

Деточка, а кто же сказал, что она происходит случайно. Более того она, эта десакрализация, насущно необходима, причем уже давно, если, конечно, общество хочет стать современным, а не застрять навечно в непроходимых дебрях собственных суеверий, поклоняясь пням и корягам, выводя свою житейскую философию из бабушкиных сказок и таская своих вождей на носилках, украшенных тигриными зубами, отгоняющими вредоносных духов убийственного атлантизма.

Да, девушка, история цивилизованного человечества - это именно что последовательная десакрализация не только власти, чья роль в современном динамичном мире сводится к роли нанятого обществом менеджера, но и разных дремучих, хотя и устойчивых мифов, липнущих мокрой глиной к ботинкам и гирями висящих на рукавах.

А та гнусная картинка, которой вы, барышня, решили проиллюстрировать вашу глубокую мысль, ни к какой «десакрализации» отношения не имеет. А имеет она отношение в лучшем случае к дурному вкусу, а в худшем - к тупой провокации, на которую вы либо радостно поддались, либо, что вероятнее, сами решили в ней поучаствовать. Глупость и подлость часто ходят парой - им так веселей как-то, как-то увереннее они чувствуют себя вместе.

Ну, и стиль, конечно. Как же без стиля: журналистика – это все-таки творческая профессия, как учат еще на первом курсе. Стиль там есть, конечно. Стиль, характерный диким нахрапом, трамвайной взвинченностью тона, полным, освобождающим вольный полет мысли, отсутствием нравственных и эстетических тормозов. Давно известный стиль общения, принятый в годы моей юности среди фабричных девчонок на окраинных танцплощадках в процессе дележа первого парня на деревне. Такой стиль назывался иногда «черт меня побери», хотя недоброжелатели часто именовали носительниц подобного стиля неприятным словом «хабалки».

Но там наблюдалась некоторая чистота стиля - хотя бы потому, что нехитрый словарь этих девочек по крайней мере не включал таких мудреных слов, как «десакрализация». Они выясняли свои отношения, так сказать, по-простому. И то сказать – не всем же быть такими культурными девушками, как, например, Фима Собак, знавшая такое слово, как «гомосексуализм», или барышня из «Комсомолки», уверенная в том, что «начальника слушают просто потому, что он начальник».

Снос памятника Ленину в Киеве породил дискуссию, которая кажется мне не совсем корректной.

Лично я, естественно, никакой любви к Ленину не испытываю, как не испытываю и никакой необходимости в памятниках ему. В то же время точка зрения, согласно которой памятники сносить нехорошо, вполне понятна. Кому только памятников в мире не стоит, и вряд ли все кондотьеры на площадях итальянских городов были такими уж хорошими людьми по современным меркам. Исторические персонажи в общем случае - достояние своих эпох, и памятники им - зримые напоминания о богатой истории и знаки памяти о ней.

Но без оговорок применить этот подход к наследию советской эпохи затруднительно. По нескольким причинам.

Во-первых, советская власть закрепляла память о себе и своих героях, разрушая все не вписывающееся в ее идеологическую канву, что, естественно порождает аналогичное отношение к ее символам. При этом монументальное и топонимическое наследие советской власти до сих даже близко не сбалансировано знаками памяти о ее противниках и жертвах. Нет памятников генералам Деникину, Корнилову, Маркову, никак не увековечена трагическая история Кубанского ледяного похода, Сибирского ледяного похода, Тамбовского, Западносибирского, Кронштадтского восстаний, количество мемориалов, посвященных жертвам более поздних советских репрессий, отнюдь не адекватно их масштабу...

Во-вторых, советская символика слишком навязчива. Сколько в России Кировских, Ленинских, Советских и Дзержинских районов? Улиц и проспектов Ленина? Кстати, кто-то посчитал: в одном Киеве 16 памятников Ленину. Думаю, если посчитать, то даже без памятников и названий, связанных с Великой Отечественной войной, доля объектов, увековечивающих власть, правившую тысячелетней Россией в течение всего лишь 70 лет, составит не меньше 50%. Это уже не историческая память, а доминирование конкретной идеологической и политической линии, которая воспринимается обществом совсем не однозначно. Это формирование сознания новых поколений.

В-третьих, советское прошлое, очевидно, не настолько далеко ушло от нас, черта под этой исторической эпохой общественным сознанием еще не подведена, поэтому советские памятники не воспринимаются как нечто историческое. Ведь протесты против сноса памятника в Киеве исходят, в основном, не от историков и краеведов, а от тех, кто в той или иной степени симпатизирует Ленину и Советской власти. Звучат не архитектурные, а политические аргументы.

В этой связи напрашивается, как это ни банально, аналогия с Гитлером, который тоже все еще не воспринимается исключительно в качестве достояния истории. Никому ведь не приходит в голову увековечивать его память, несмотря на то, что символизируемая им эпоха сыграла огромную роль в судьбе немецкого народа.

К чему это все? К тому, что вопрос о советских памятниках не может содержательно обсуждаться в узких категориях "вандализма" или "сохранения исторического наследия".

Если сейчас в России вряд ли стоит требовать мемориальной десоветизации, чтобы не уводить общественное внимание от реальных проблем борьбы с диктатурой и чтобы не обижать левых, которые являются потенциальными союзниками в борьбе с ней, то ситуация на Украине, вероятно, другая. По крайней мере КПУ - надежная опора режима Януковича.

Оценить баланс положительного символического и вдохновляющего эффекта от сноса памятника и отрицательного, связанного, с предоставлением власти повода для пропагандистской кампании и с возможной мобилизацией украинцев, хранящих положительные воспоминания об СССР, мне кажется, трудно даже внутри Украины и уж вовсе невозможно снаружи. В любом случае оценку этого стоит основывать не на необоснованном пафосе, а не прагматичном анализе воздействия сноса памятника на украинское общественное мнение и перспективы победы Майдана. Поживем - увидим.

В Комитет "Гражданское содействие" обратилась Елена Миронова, 1988 года рождения, гражданка России. Елена недавно вышла замуж за гражданина Украины Дмитрия Борисенко. Брак зарегистрирован в Москве, в Савеловском ЗАГСе 22 ноября 2013 года. Елена ждет ребенка.

29 ноября молодые супруги в компании 12 друзей отправились из Москвы в Египет на три дня отпраздновать свадьбу. Елена с Дмитрием 2 декабря вернулись в Москву чартерным рейсом туристической компании TUI.

В аэропорту "Домодедово" Елена прошла пограничный контроль, а Дмитрия пограничники задержали. Когда его вывели к жене, Дмитрий сказал, что его отправляют в Киев. Сначала им сказали, что это будет сделано за счет авиакомпании, но когда Елена обратилась в авиакомпанию Metrojet (Kolavia), ей объяснили, что могут отправить Дмитрия только в Египет: других рейсов у них нет.

Пограничники отказались объяснить женщине, по какой причине ее мужу закрыт въезд в Россию. Дмитрию они сообщили, что он должен в посольстве России в Киеве узнавать, почему ему запрещен въезд. Ему отказались передать вещи, включая лекарства от болей в спине, которыми он страдает.

Дмитрия увели, а Елена отправилась покупать ему билет в Киев. Для этого необходимо было знать номер его паспорта. Лена позвонила Дмитрию по мобильному телефону, но оказалось, что паспорт у него отобрали, а его самого заперли одного в помещении, ничего не объяснив. На его стук никто не отозвался.

Лена нашла в интернете номер пограничной службы аэропорта, только так ей удалось узнать, где можно получить копию паспорта мужа и купить ему билет в Киев. Билет для Дмитрия нужно было почему-то передать в авиакомпанию Kolavia, которая, в свою очередь, должна была отдать билет Дмитрию.

Проделав все, что ей было сказано, Елена стала звонить в посольство Украины на горячую линию. Дежурный сообщил ей, что "все это связано с тем, что показывают в России по новостям, таких жалоб много и помочь Дмитрию невозможно". Лене посоветовали написать жалобу в ФМС России.

Дмитрий прилетел в Киев. Таких, как он, на борту было несколько человек. Находясь еще на территории России, они пытались получить объяснения причин такого с ними обращения. К ним вышел какой-то сотрудник, не назвавший своего имени. Он сказал им: "Ничего личного, это политика. Приняты временные меры. Если у вас все было в порядке с документами, это не имеет значения". Сотрудник вынес Дмитрию акт о том, что ему запрещен въезд в Россию. В акте содержалась дословно такая фраза: "Предъявителю данного документа было отказано во въезде в РФ на основании того, что въезд лицу в РФ не разрешен".

Лена направила жалобу на сайт ФМС, ответного сообщения не получила. Срок ответа на ее жалобу - 30 дней. Дмитрий Борисенко сейчас находится у родителей в Днепропетровске.

Это не первый случай, когда граждане стран СНГ не допускаются на территорию России без всяких видимых причин. Еще недавно мы не сталкивались с таким положением.

Дорогие друзья!
Многим известно о бандитском нападении на известного нижегородского видеодокументалиста Михаила Карякина, совершённом 6 октября 2013 г. Он получил серьезную черепно-мозговую травму и сложный перелом челюсти.
Некоторые обстоятельства не оставляют сомнений в заказном характере этого преступления, а наши «охранительные» органы давно известны склонностью к насилию.
Сейчас Михаил вышел из больницы, но продолжает амбулаторное лечение. Он быстро устаёт, испытывает головные боли, трудности с приёмом пищи. Работать по специальности – снимать на видеокамеру – он пока не может (надеемся, что временно).
Ещё в феврале 2013 г. Михаил был уволен – под давлением всё тех же «органов» - из телекомпании «Образ» и работал с тех пор в режиме неполной занятости. Сейчас по больничному он получает копейки. На пропитание этого хватает, с лекарствами помогает благотворительный фонд. Но есть ещё квитанции по квартплате и прочим прелестям ЖКХ, которых не выдерживает его сократившийся бюджет.
Михаил Карякин уже сделал для протестного движения, для становления гражданского общества в Н.Новгороде немало. Он не спрашивал о деньгах, не просил благодарности, а просто шёл и снимал – разгоны митингов и шествий, вырубку деревьев и снос старинных памятников. И потом рождались потрясающие, яркие, эмоциональные сюжеты, запечатлевшие для истории подвиги и злодеяния, пригвоздившие к позорному столбу всех тех мерзавцев и негодяев, что ежедневно отравляют нашу жизнь.
Теперь настал наш черёд протянуть руку помощи своему товарищу.
Призываем всех гражданских активистов и просто неравнодушных людей принять в этом посильное участие.
Яндекс-кошелек для Михаила Карякина: 410011995212667
Контакты координатора: +7 908 153 75 82 (Валерия)
Ежемесячные отчеты о сборе и расходовании средств будут публиковаться по адресу: http://vk.com/ngd52

Вчера в суд по "болотникам" пришел мальчик. Ну, молодой человек - я могу уже так его называть. Маленький татарин из города Набережные Челны. Когда я там был последний раз в 80-х, это был мрачный город однотипных серых домов и гопников. Как там сегодня - не знаю, но вряд ли что изменилось.

Я нашел его совсем недавно как свидетеля по Степе Зимину. Они оказались в одном автозаке в самом начале событий, мальчик сфотографировал Степу среди других задержанных. И это по некоторым причинам было важно для защиты. Я привел его к адвокатам, и они попросили его прийти в суд - подтвердить, что именно он сделал эти снимки. Такая процедура необходима, чтобы их можно было приобщить к делу. Айнур показался веселым, чуть застенчивым и толковым парнем. Может, немного провинциальным и чудаковатым. И мне не пришло в голову задуматься, зачем же он оказался там - на митинге "московского креативного класса". Ну покажет фотку - и все.

В суде все пошло не по плану. Во-первых, он не узнал в клетке Степана. Долго смущенно разглядывал сидящих и доброжелательно улыбающихся ему ребят. И не узнал. Хотя провел со Степой ночь в отделении. Ну, не узнал, бывает. Не стал врать. Затем старательно объяснил, что всегда проверяет на камере точность часов, объяснил, как это делается. Любит вести хронику всего, точность любит, сказал. До его задержания между людьми и полицией особых конфликтов не было. "Я бы испугался и убежал, если б были". Хотя уже была сильная давка, разрыв цепи и изрядные нервы. Адвокаты имели в виду более серьезные столкновения, бросание камнями, которые и вменяют Степану и которые впрямь начались гораздо позднее. Но что имел в виду он? Я тогда об этом не думал, а интересно!

Но тут его "с пристрастием" взяла в оборот судья. Что было на митинге? Куда и зачем шли? Казалось бы, вполне разумные вопросы. Если не слышать ее угрожающего тона. И он "поплыл", стал путаться, нести чушь. Казалось, он настолько испугался, что все позабыл. Не может связать двух слов, описать простейшие вещи. И вообще там не был - к чему и вела судья. Только потом я понял, что испугались на самом деле мы - защитники наших "болотников". Испугались судью. Испугались, что Айнур скажет что-то "не так, как надо". Что нас в результате снова облапошат судья с прокурорами. Будто им всерьез надо нас перехитрить и обыграть. Будто у нас есть шанс состязаться с ними в юридической казуистике. Будто это суд, а не судилище, где всем все давно понятно...

А что же мальчик? "Люди хотели выразить свои эмоции, у них накипело. Должен быть день, когда это можно сделать. Ведь никто не хочет слушать людей", - тихо говорил он (рычание судьи: "ЧТО было написано на плакатах?!").
"Вы там с кем-то познакомились, обменялись телефонами, паспортными данными?" - сурово вопрошала судья.
"Нас - молодых немножечко за людей не считают, не воспринимают всерьез... Но что я хотел получить - фотографии, - я получил", - на последних словах его голос заметно окреп. "Какие такие фотографии?" - "Исторических событий". На лицо судьи наплывает выражение участливой издевки: "И удалось вам сделать что-то историческое?" - "Знаете, я не мастер фотографии. Но думаю, удалось". Судья откровенно ржет: "Ну расскажите, что такого великого сняли!" - "Я показывал потом снимки людям, они хвалили..." - "Опишите хоть один снимок, что на нем?" - "Люди, только люди..." - "Вы запечатлели группы лиц или одно лицо?" - "Может, я покажу лучше? У нас говорят - лучше один раз увидеть..." - "У нас устное разбирательство!" (рычание).

Айнур волновался, но старался объяснить: "Вот послушайте: люди идут, у них энтузиазм, единая какая-то цель. Вы читали "Двенадцать" Блока?" - "Вы не имеете права меня спрашивать!" - "Ну я просто сравниваю с этой поэмой, было волнующее что-то в этом..." - "И что запоминающееся было на ваших кадрах?" - "Да ничего особенного". - "Понятно: ничего важного на них нет! А что вам удалось снять в автозаке?" - "Растерянные лица... вопрошающие: почему здесь и сейчас?" - "Кого-то в дальнейшем встречали из этих - вопрошающих?" - "Нет. Понимаете, я в те годы хотел немножко выразить себя..." Судья хохочет в голос: "Это было в прошлом году, вам сколько лет-то??? А как вы сюда-то попали? Может, разместили свои особо историчные кадры где-то, кто-то их оценил, предложил как-то использовать?" - "Да кому это нужно..." - "Вы знаете людей, которых сняли?" - "Нет, особо не знаю". - "Понятно, никого не узнаете, ничего не помните!"

Зал к тому времени ревел от хохота, а адвокатский стол леденел от ужаса. Из-за этого дурня рушилась защита. Никому не пришло в голову, что "не знаю" значит "не знаком близко, не знаю ничего об их жизни". От него ведь ждут лишь формальной фразы, вокруг которой будут потом плясать со своими статьями и параграфами обе стороны. А он про какие-то чувства...

Эти люди говорили на разных языках, им просто не дано было понять друг друга. И самое ужасное, что на языке судьи думал в тот момент и я, защитник "болотников". Я ведь давно знаю, что мою подзащитную Сашку - "девочку с камнем" - нельзя защитить в ЭТОМ суде и таким средствами. И других тоже. Я ведь сам писал, что эта история - столкновение двух непересекающихся миров. И все же оказалось, что сам попал под "стокгольмский синдром". А как можно? Не знаю. Я надеюсь, что сидящие в клетке ребята Айнура поняли. Потому что он на самом деле был единственным нормальным человеком среди всех тех, кто потом недоумевающе обсуждал эту историю. Позвоню-ка я ему и предложу подучить кое-каким фотографическим тонкостям. Если он не оставил еще своего увлечения.

На днях президент внес в Думу законопроект о создании военной полиции. При всей серьезности затеи, проекта как такового нет - есть черная дыра. Обязанности, полномочия, ответственность, статус военной полиции - ничего этого нет.

Закон предполагается кратким, несколько страниц. Суть - в небольшом дополнении закона «Об обороне»: «Основные направления деятельности, функции и полномочия военной полиции определяются федеральными законами, общевоинскими уставами и иными нормативными правовыми актами Российской Федерации». И дальше, в законе «О статусе военнослужащих»: «Для исполнения должностных и специальных обязанностей, в том числе в военной полиции Вооруженных Сил Российской Федерации, военнослужащие могут наделяться дополнительными правами на применение оружия, физической силы, специальных средств, предъявление требований, обязательных для исполнения, подчинение строго определенным лицам и другими правами, которые определяются федеральными законами, общевоинскими уставами и иными нормативными правовыми актами Российской Федерации".

Это означает: 1) образуется новая силовая структура с неопределенными полномочиями, определять которые будет министр обороны; 2) военная полиция будет привлекаться для исполнения «специальных обязанностей», под которыми можно понимать и исполнять все что угодно; 3) если обычная полиция вправе использовать оружие, спецсредства, физическую силу в строго оговоренных в федеральном законе случаях, то военная полиция будет стрелять и бить помимо закона, при исполнении «специальных обязанностей», по приказу министра обороны или указу президента.

Цели и задачи военной полиции закамуфлированы. Как сказано в проекте, она «предназначена для защиты жизни, здоровья, прав и свобод военнослужащих». Для защиты от кого? Как это вообще понимать? В условиях войны военная полиция будет защищать военных от противника? А в условиях мира?

Возможно, авторы законопроекта имели в виду что-то другое, но строго по букве внесенного в Думу текста получается, что помимо защиты военнослужащих военная полиция будет использована «для противодействия преступности», при чем не только в Вооруженных силах, а также для обеспечения... чего бы вы думали? безопасности дорожного движения. ГИБДД не справляется?

От законодателя требуется немногое: принять закон, дающий право военной полиции действовать помимо закона. А чтобы проект прошел сквозь Думу без помех, заниматься им будет не комитет по обороне (хотя поправки вносятся в военные законы), а комитет по безопасности. Причина тому на поверхности. Комитет по обороне во главе с адмиралом Комоедовым принадлежит в этом созыве КПРФ. Комитет же по безопасности - это ЕР во всей своей красе (председатель Яровая чем не генерал?).

«Как-то тихо и буднично прошла тема с отменой тупой реконструкции Триумфалки и начала процесса с конкурсом. Никто особо и не заметил», - с грустью написал Максим Кац сегодня утром, 6 декабря. То ли из Японии «чирикнул», куда летал на пару с Ильей Варламовым, то ли уже отсюда, с родной земли. Не важно.

Максим прав, действительно практически никто не заметил удивительной победы «Городских проектов» над железобетонной казалось бы мэрией. Над ее хамским стилем поведения, когда чиновники принимают важные для города и граждан решения, не учитывая их мнения, руководствуясь, кажется, только своими корпоративными интересами.

Если кто не в курсе, «Городские проекты» возмутились тем, что запланированная мэрией реконструкция Триумфальной площади будет реализована малоопытным в таких делах подрядчиком. Да еще и выбранным Департаментом капитального строительства кулуарно, без конкурса. В то время как надо бы по конкурсу. «Так как никаких бюрократических путей изменить ситуацию у нас не оставалось, мы решили привлечь внимание москвичей к этой проблеме…. Заявили митинг на Триумфальной площади», - пояснил ситуацию Илья Варламов.

Митинг был согласован и прошел вот так в изложении Ильи и вот так в моем изложении. Нацболы, наивно решившие, что апологеты закона и открытости на городском уровне и фанаты 31-й статьи Конституции естественные союзники, жестоко ошиблись – были удалены с митинга полицией.

И вот, проведя всего лишь митинг, один митинг с разрешения мэрии, «Городские проекты» эту самую мэрию одолели. Победили. Власть, видимо, напуганная грустными смайликами на картонках, которые держали участники, включила заднюю и объявила конкурс. Теперь они выберут самый талантливый проект и... закроют Триумфальную на реконструкцию.

Мне очевидно, что именно этого мэрия и добивалась. Не самой проявить инициативу закрыть площадь и пресечь таким образом попытки отстоять свободу собраний в рамках Стратегии-31, а сделать это по просьбе москвичей. Поскольку москвичам эта реконструкция до одного места (площадь как площадь, не лучше, но и не хуже, других), решили зайти со стороны архитектурных профи. И зашли. Результат блестящий.

Точно так же в советское время организовывали «письма трудящихся с мест», которые требовали того или иного нововведения, а власть их реализовывала, опираясь вроде бы на волю народа.

Для затравки проект доверили кому не следует - некоей компании «Трио», строителю больниц. И вот что брякнула ее архитектор Татьяна Буянова: «История площади: собираются поэты. Плюс собираются митингующие. Все-таки очень хочет власть, чтоб митингующие там не собирались. Площадь, видимо, несет в себе потенциальный заряд. Ну, что я могу сказать, мы обязаны выполнять желание своего заказчика».

После этого то ли за глупость, то ли по какой другой причине, у «Трио» проект решили забрать и изобразить видимость творческого соревнования при поддержке «трудящихся с мест» - москвичей.

Вот эту именно роль – организаторов масс - «Городские проекты» в этой истории и сыграли. Намеренно или нет, не знаю. Скорее всего, эгоистично преследуя свои интересы. Типа, мы заботимся об облике города, и раз уж власть решилась на реконструкцию, пусть все будет сделано красиво.

Что ж, я уверен, все будет красиво. Так же красиво, как бывает на любом «красном» лагере (по их, фсиновским, конечно, понятиям): кафельная плитка, аккуратно заправленные шконки, в локалке цветут розы, а опрятные зеки в атласных фесках лихо шагают строем под бодрые песни. Ну, а сколько крови смыто с этой самой плитки ради этого внешнего благолепия, никакие проверяющие комиссии никогда не увидят.

Я слишком перегнул палку? Сгустил краски? Да. Но сути дела это не меняет. Нож в спину Стратегии-31 первой всадила Людмила Алексеева своей договоренностью с Сурковым, затем вся королевская рать оппозиции от Немцова и Яшина до Удальцова, поддержавшая сговор с АП, поперлась в загон. И наконец, сейчас вы, Максим и Илья, приложили к этому руку. Помогли мэрии решить проблему протестующих на Триумфальной – закрыть площадь «красиво».

Вот поэтому-то у нас и нет, ребята, ТАКОГО Майдана, которым вы все так восхищаетесь. И он вам, по ходу, и не нужен. Всё бы ничего, но это не я избирался в КС оппозиции, г-н Кац.

На вопрос, стоит или не стоит правозащитным НПО брать деньги у государства, "Агора" отвечает своими действиями. Мы получили ровно столько денег, сколько просили; кроме того, удовлетворены заявки двух наших региональных партнеров - это чувашский "Щит и меч" и Казанский правозащитный центр. Общая сумма всех профинансированных проектов составляет почти пять миллионов рублей.

Когда люди приходят за помощью, никто никогда не спрашивает, за чей счет мы будем помогать, – такого не было ни разу за 11 лет. Иногда спрашивают, за чей счет мы живем, как формируется имущество организации. Ответ всегда был такой: из большого числа разных источников. Как правило, их больше десятка – коммерческие и добровольные пожертвования, российские государственные и негосударственные деньги, международные, иностранные частные и государственные. Никакой источник при этом не является у нас доминирующим, это всегда не более 15 процентов от общего бюджета. Это принципиальная позиция "Агоры", связанная с безопасностью, к которой мы очень трепетно относимся и уделяем ей очень много внимания.

Бюджетное финансирование "Агоры" также составит не более 15 процентов годового бюджета на 2014 год. И мы не собираемся отказываться от каких-то источников финансирования в угоду другим. В этом нет никакого смысла, все законные способы формирования имущества организации могут и должны использоваться – таково мое глубочайшее убеждение.

Получение бюджетных денег неверно трактовать как получение президентского гранта. Это Владимир Владимирович не из своих сбережений выдает, не отрывает кусок от семьи и раздает его правозащитникам, это средства федерального бюджета. Из того же федерального бюджета идут деньги на социалку, образование, зарплаты полицейским, которые бьют людей, которых мы потом на эти же бюджетные деньги представляем в рамках следствия и в судах. Это все один и тот же карман, который пополняется налогоплательщиками, это важно понимать. Мы работаем на российские деньги в интересах российских граждан. И на американские деньги мы тоже работаем в интересах российских граждан.

Никто никогда ни де-юре, ни де-факто, ни публично, ни кулуарно не ставил условием получения бюджетного финансирования отказ от иностранного. Хочется передать привет депутату Сергею Железняку, который, очевидно, думал иначе: вы же в Думе сидите, законы дурные принимаете, вот и примите очередной дурной закон, запрещающий иностранное финансирование неправительственных организаций. Тогда и будем разговаривать. У вас же в руках кнопка от принтера, сделайте закон и будете потом требовать от того же министра юстиции Коновалова запретить деятельность организаций, которые получают иностранное финансирование. В "законе Димы Яковлева" вы, пацаны, уже предусмотрели право приостанавливать деятельность НПО, которые получают американское финансирование. Только почему-то в течение года это положение закона ни разу не было применено Министерством юстиции. Так давайте, в чем проблема? Претензии надо предъявлять к Министерству юстиции, а не к НКО, это Минюст не выполняет принятые вами положения федерального законодательства. Не стесняйтесь, начинайте, потому что я только этого и жду, мне только этого и хочется. Мы только и ждем, господа, когда вы в очередной раз наедете на НПО, чтобы вы отгребли десятками судебных процессов по стране от души. Я это гарантирую.

Последние восемь лет мы занимаемся защитой НПО от разных претензий, проверок, наездов, исков, протоколов и прочего. Поскольку сейчас власти очевидно собираются контролировать существенную долю рынка экономики третьего сектора, то есть обеспечивают финансирование для НКО, в том числе для критикующих власть, это может привести к существенному повышению рисков для этих организаций. Поэтому одной из основных причин подачи заявки на бюджетное финансирование было желание понимать, как это работает, знать изнутри всю эту технологию и иметь возможность эффективно и качественно защищать организации.

Именно в этом году власти решили заманить деньгами большое количество организаций, пользующихся репутацией независимых. Риски могут появиться в следующем году, когда пойдут первые январские отчеты. Пока никаких отчетов не было, мы только подписали соглашение, получили первый транш и начинаем работать.

Пара слов о проекте, на который мы получили бюджетные деньги. Он называется "Правовая школа "Агоры". Мы замыслили его давно и все пытались к нему с разных сторон подойти. Там очень много административных расходов: проезд, проживание. Плюс это не совсем профильная деятельность "Агоры", мы обычно не проводим семинаров и тренингов. Но вот решили запустить процесс обучения и поделиться опытом, который у нас накопился за последние годы. Мы хотим подтянуть молодых юристов, расширить линейку адвокатов и юристов, которые готовы работать по делам, связанным с правами человека, произволом правоохранительных органов; по делам активистов, журналистов, блогеров. Накопленного опыта много, с этим надо уметь работать. Это вопросы тактики, стратегии, проведения адвокатских расследований, сбора доказательств. Это не только юридические знания, это знания в области лингвистики, судебной психиатрии, психологии, навыки использования детектора лжи. В общем, это наш арсенал, которым мы бы хотели научить пользоваться более широкий круг людей - не чтобы вырастить себе смену, а чтобы подготовить юристов, с которыми и мы потом продолжили бы работать.

МВД хочет ввести ответственность за отказ от освидетельствования на наличие в крови алкоголя и психоактивных веществ (которые наш законодатель по некомпетентности называет «наркотиками») по аналогии с той, что введена в законодательстве в отношении автомобилистов. Либеральные средства массовой информации бьют тревогу, обеспокоены правозащитники – есть серьезные основания ожидать массовых проверок с коррупционными мотивами.

В реальности сотрудники МВД и других силовых ведомств, пользуясь повальной правовой безграмотностью российского населения и своей тотальной безнаказанностью, и сейчас крайне часто получают от граждан освидетельствование на «наркотики». Те банально не знают о добровольности данной процедуры, а зачастую их склоняют к ней, используя различные незаконные методы давления (незаконное задержание, избиение и т.п.) или угрозы их применения. Меж тем только положительные результаты освидетельствования являются основанием для привлечения к административной ответственности по ст. 6.9. Кодекса об административных нарушениях «Потребление наркотических средств или психотропных веществ без назначения врача». И соглашаясь на прохождение освидетельствования, гражданин автоматически подвергает себя выплате штрафа 4000-5000 рублей или административному аресту на 15 суток за деяние, которое не нарушает ничьих прав.

Поэтому впредь на предложение полицая пройти освидетельствование на «наркотеги» смело отвечайте отказом, а угрозы «оставить в отделении до утра» и т.п. просто игнорируйте. Если, конечно же, не находитесь за рулем авто, иначе в таком случае рискуете лишиться прав по ст. 12.26 «Невыполнение водителем транспортного средства требования о прохождении медицинского освидетельствования на состояние опьянения» Кодекса об административных правонарушениях. А водить, разумеется, стоит только трезвым.

И не забывайте главного правила при общении с «правоохранителями»: НИКОГДА НЕ ВЕРЬ ПОЛИЦАЮ!

МВД же я советую озаботиться существующими методами проведения освидетельствования на различные виды опьянения. К примеру, используемый метод определения опьянения каннабиноидами позволяет определить, что освидетельствуемый употреблял психоактивную коноплю или ее производные в течение периода от трех дней до месяца. НО! Он не позволяет установить, находится ли освидельствуемый в состоянии опьянения в настоящий момент. И это можно понять, если существующий порядок нужен МВД для вымогательства их сотрудниками взяток у граждан, но отнюдь не для предотвращения, например, вождения авто людьми в состоянии опьянения.

Вместе с коллегами из Русского ПЕН-центра мы приняли обращение к украинским коллегам. Мне кажется, что это важно. Вот оно:

Обращение Русского ПЕН-центра

Мы, российские писатели, члены Русского ПЕН-центра, обращаемся к нашим коллегам, украинским литераторам и журналистам, со словами поддержки и сопереживания.

Мы с волнением, тревогой и надеждой следим за последними событиями в вашей стране и прежде всего - на улицах вашей столицы, ваших больших и малых городов.

Информация, поступающая оттуда, противоречива и не всегда однозначно понятна. Но понятно главное: народ Украины, самая активная его часть недвусмысленно выбирает цивилизованный, современный путь своего развития, решительно отмежевываясь от различных форм тоталитарного мракобесного реванша, одним из наглядных образцов которого, увы, является нынешняя российская власть.

Общий пафос вашего сопротивления не может не разделяться нами, людьми творческих профессий, для кого свобода и личное достоинство не только непременные условия социальной или частной жизни, но и основная движущая сила любой творческой работы.

Мы не станем скрывать некоторой тревоги, связанной с заметной активизацией в вашей общественной жизни не только цивилизованных, но и дремуче-националистических сил различной окраски, включая коричневую. Вполне возможно, что, находясь на расстоянии, мы и преувеличиваем их опасность, но и умолчать об этой нашей тревоге было бы нечестно. Очень надеемся на то, что здоровых сил в вашем обществе несравненно больше.

Свобода и достоинство стоят того, чтобы за них побороться. И вы это делаете. И мы хотим, чтобы вы знали, что вы не одни. Мы с вами сегодня.

За вашу и нашу свободу.

С понедельника "болотный" суд перешел к новому этапу - свои доказательства начала представлять защита. Мы вызываем своих свидетелей, оглашаем некоторые документы из дела, которые не сочло нужным зачитать обвинение.

Защитники с нетерпением и некоторой опаской ждали этого момента. Пока слово было за обвинением, судья не раз снимала наши ходатайства с дежурной формулой: "Это вы сможете сделать на стадии представления материалов защитой, а пока их выбор и порядок определяет обвинение". И вот слово перешло к нам. За первые три дня ни один из свидетелей защиты не был отведен судом. И лишь в одном случае судья отказала в оглашении документа. Правда, этот документ - пресловутая схема проведения митинга, но слишком хитро он запрятан в приложении к протоколу допроса. Благодаря этому вновь нашелся формальный повод, чтобы ее не обнародовать. С редкостной методичностью обвинение и суд не хотят обсуждать время и место описываемых эпизодов, выстраивать хронологию событий, разбираться с картой.

С "передачей хода" в суде стало повеселее. "Ну вот, наконец мы услышали правду!" - говорят многие. Честно говоря, слышать это больно, особенно от родных наших сидельцев. Не верю, что суд вообще интересуется этой правдой. А пропасть между этими двумя "правдами" - обвинения и защиты - становится особенно видна сейчас. И дело не в откровенном вранье некоторых мордоворотов в погонах. Сталкиваются два абсолютно несовместимых мировоззрения. Они ведь действительно видят жизнь так: человек должен ходить строем, прав сильный, беспорядки - это антиправительственные лозунги. Как заставить себя одновременно понимать, что тебя все равно не услышат, и продолжать что-то доказывать, говорить, звать людей в суд?

Свидетели тоже сильно отличаются от предыдущих. Во-первых, свидетелей защиты, которые и постарше, и пообразованнее, просто интереснее слушать. Особенно после всех "не знаю, не помню", которые мы несколько месяцев выслушивали от приходящих полицейских. Но есть и другое отличие. С "нашими" работать гораздо сложнее.

Я уже привык к тому, что очередной найденный потенциальный свидетель ответ на мои вопросы, помнит ли он тот или иной эпизод, начинает со слов: "Я готов дать показания, но хочу предупредить: я буду говорить только правду!" Да я и не думал просить вас врать! Но дело тут не во мне: для этих людей реально важны такие вещи, как честь и совесть. И именно поэтому они приходят. Так что мы никогда точно не знаем, что услышим от них в зале суда. После стандартных заученных формул полицейских приходится внимательно вслушиваться в богатую насыщенную речь. К тому же интеллигентный человек больше склонен рассуждать и давать оценки, чем доверять своим глазам. А в суде нужны факты и наблюдения. Так что - интересно и непросто.

Другая новая деталь - поведение прокуроров. Они молчат. За три дня ими был задан один вопрос. Одного из заявителей шествия Сергея Давидиса они спросили: "А кто еще был заявителем?". Юмор в том, что еще в начале процесса они сами зачитывали документы согласования митинга, где все имена были названы. Зато функцию допроса неожиданно взяла на себя судья Никишина. Делает она это довольно жестко. Такое впечатление, что цель допроса - просто сбить человека с мысли, обломать, лишить уверенности в себе. Опять же, есть мнение, что с человеком умственным это проделать проще, чем с солдафоном.

Тем приятнее, что большинство свидетелей защиты выступили спокойно и уверенно. Сегодня особенно восхитила "мемориалка" Ольга Трусевич, спокойно парировавшая все судейские "разводки".

Сегодня же адвокат Марии Бароновой Сергей Бадамшин зачитал дивные тексты экспертиз, тоже из дела. Они про единственную видеозапись, легшую в основу обвинения. Кажется, обвинение не совсем понимало, что эти "доказательства" доказывают прямо обратное. Фоноскопическая экспертиза: звук подложен, присутствует монтаж, голос Бароновой неопознаваем. Лингвистическая экспертиза: не подтверждает якобы содержащиеся в ее речи призывы.

Приведу собственные же твиты, цитирующие показания нескольких последних свидетелей.

Илья Яшин
Я должен был выступать на митинге, который так и не состоялся. Мы уперлись в солдат, образовалась пробка.
Солдаты ВВ сделали несколько шагов, создав еще большую давку, возник эффект пружины. Уходить из толпы было опасно - могли избить или задержать.
Я не видел насилия со стороны митингующих. Рассказ о Захарове, которого ударили дубиной по голове, он был весь залит кровью. Я помогал ему выйти к "скорой".
Вначале люди кричали: "Пропускай!". Они просили разблокировать проход в сквер, чтобы прекратить давку.
Я видел Луцкевича, он был обут в сандалии, так не одеваются, когда идут на что-то опасное. Он стоял в толпе, выкрикивал лозунги, больше ничего.
Секции металлических загородок люди использовали в качестве щитов, чтобы уберечься от ударов дубинок. Люди недоумевали, почему их бьют.
Для чего полиция врывалась в толпу? Чтобы задерживать. Полиция не объясняла других причин. Людей тащили с фиксированными руками, избивая.
Коммуникация между людьми и полицией была гораздо меньше обычного, они не объясняли своих действий. Их было много, но их логика была неясна.
Если полиция видела на тебе кровь, это рассматривалось обычно как повод для задержания, а не для оказания помощи.

Виктор Захаров
Был с бейджем службы безопасности митинга в районе сцены.
С самого утра было недружественное отношение полиции к организаторами и субподрядчикам митинга. Не пропускали машины с оборудованием, материалами.
Не могу назвать это столкновениями "между". Это было избиение одной стороны другой. Силы и возможности были явно неравны.
Один полицейский нанес мне удар ногой, другой - рукой, разбив очки. Юношу рядом сильно ударили, я его поддержал, тогда меня ударили по голове, я потерял ориентацию.
В соседней "скорой" был мужчина средних лет. В больницу со мной доставили молодого человека с ушибом грудной клетки и другого - с ожогом роговицы глаз.
На мой большой бейдж организатора полиция не обращала никакого внимания.

Екатерина Пархоменко (редактор ИД "Коммерсантъ")
Сперва было очень весело и позитивно. Мои друзья взяли детей и старика-отца. Позже была проблема, как его вывести оттуда.
Проход был недостаточен для десятков тысяч, которые не могли просочиться в проход в 10 метров.
Потом людей стали хватать. Чаще всего люди кричали: "Что вы делаете?". Никаких жетонов, никто ничего не объяснял и не отвечал.
Волокли парня голой спиной по асфальту, он был крупный, им было тяжело. Выскочил дед 75 лет с криком: "Оставьте его, возьмите меня". И они оставили парня, взяв деда.
Люди пытались уйти, но выходы были перекрыты. Оказались в котле. Они не пытались прорываться куда-то, а пытались понять, куда деваться.
Не может человек стоять столбом, когда рядом кого-то бьют дубинкой; все действия, крики были реакцией на эту жестокость полиции.
Люди взяли железные заборы и попытались отгородиться от нападения полиции, их лупили палками через загородки сверху, по рукам и головам, текла кровь.
Мои права как демонстранта были нарушены тем, что милиция оцепила не там, где обещала. Это меня тревожило, в связи с чем я требовала ответить мне, но не получала ответа.

Леонид Беделизов (оператор видеоканала)
Идти было некуда, но полиция стала разгонять на основании того, что люди не расходятся.
Задние полицейские подталкивали передние ряды, и те делали постоянно движения вперед, давя на манифестантов.
Полицейский ударил меня дубинкой в спину, я снимал происходящее и не делал ничего плохого, видел много пострадавших демонстрантов.

Ольга Трусевич (сотрудник "Мемориала", наблюдатель)
У нас изымали воду на рамках.
Стояли час, непонятно почему. Протиснулась, увидела цепь, перегораживающую путь.
Меня увлекло с толпой, и я зашла за цепь (это названо "прорывом"). Первые задержания - особо жесткие. Вызывало гнев и возмущение.
Когда стало чуть свободнее, полиция стала с разбега врезаться толпу. Этот этап я уже могу назвать "зверства". У лежащего мужчины текла кровь из головы.
Видела, как полицейский прицельно ударил человека в шею, демонстрант потерял сознание. Его унесли куда-то. Люди не раз кричали "убийцы".
Видела, как Олег Орлов общался с полковником, тот его послал подальше, потом ударил подошедшего к нему следом старика.
Женщину тащили за волосы, видела не раз захваты за шею. Человека, похожего на женщину, били ногой. Не раз обращалась к полиции без ответа.
Я видела много испуганных или возбужденных от стресса людей.
Когда полиция не проводила задержаний, никаких действий по отношению к ней не происходило
Я впервые увидела такое, испытала стресс, ночами снилось. Считаю, что понесла моральный ущерб. Считаю, что остальные демонстранты тоже понесли немалый ущерб.
Видела Сергея Кривова, он стоял перед толпой в районе поставленных демонстрантами загородок и уговаривал полицию не применять насилие. Его ударили по голове.
Меня схватили сзади, когда стояла спиной к полиции и смотрела на людей, понесли, сломали очки.
Задерживали меня трое: один - среднего возраста, двое помоложе, похудощавее, каски держали в руке, палки были при них, одеты в темно-серую форму с бронежилетами.
В ОВД "Вешняки" со мной оказался Ярослав Белоусов, оттуда знаю его по имени.
В ОВД нас построили вдоль стены и держали час стоя. Потом напротив встала шеренга полицейских и долго смотрели на нас. Потом заставляли катать пальца и фотографироваться, я отказалась.
Протоколы там оформляли совсем не те люди, которые меня задержали.
Обвинили в "создании суматохи и обращении внимания СМИ". Я не знаю таких законов.

Я тут сходила в суд свидетелем по Болотному делу.

Сегодня в этом бесконечном процессе был день допроса свидетелей защиты.

Там, в суде, была собака, здоровенная рыжая овчарка. Та самая, которая облаяла в октябре адвоката Клювганта. Могу себе представить, она и молча производит внушительное впечатление. Защита тогда просила удалить лающую овчарку из зала суда, но судья решила, что собака "дисциплинирует участников процесса".

Я и правда очень дисциплинировалась, пробираясь узким проходом между собакой, клетками заключенных и скамьями защитников к свидетельскому месту.

Помните, как в кино выглядит место свидетеля в зале американского суда? Справа или слева от судьи, лицом к залу. У нас не так. У нас свидетель стоит спиной к залу и защитникам, которые задают ему вопросы, но лицом к судье. При попытке повернуться, чтобы ответить тому, кто спрашивает, получаешь немедленный окрик: обращайтесь к суду!

Что-то я пыталась рассказать из того, что видела 6 мая 2012 года и что мне казалось особенно важным. Получалось не очень, основному слушателю (судье) это все было безумно скучно, а это никогда не добавляет куражу рассказчику. И тут судья начинает развлекаться - сообщает мне, что мнение редактора никому неинтересно, причем буквально она сказала что-то вроде: вы не на работе, не надо нам тут мнение редактора.

Это я съела, решив, что, наверное, и вправду допустила оценочное суждение. "Извините" - и попыталась продолжить.
Не тут-то было.
Судья: "А с чего вы взяли, что бу-бу-бу?"
Я: "Извините, я не расслышала, не могли бы вы повторить вопрос?"
Судья: "Нет, не собираюсь. Отвечайте!"
Я: "Я правильно вас понимаю, что..."
Судья: "Мне неинтересно, что вы там понимаете. Отвечайте на вопрос!"
Я: "На какой?"
Судья: "Это я здесь задаю вопросы, а вы отвечайте!"

Эти гопнические приемчики в исполнении взрослой, явно образованной женщины производят совершенно шоковое впечатление. Я думаю, что если б она вдруг начала материться, я бы так не удивилась.

Дальнейший допрос могла бы вести и овчарка - по крайней мере, это было бы живописно. Но овчарка спала сладким сном.

А сидевший за ней в клетке Степан Зимин всю дорогу улыбался своей девушке и, кажется, разговаривал с ней одними этими улыбками. Это был единственный осмысленный, хоть и бесшумный разговор в зале суда.

2 декабря 2013 года впервые с момента ареста моего мужа мне удалось навестить его в СИЗО-5 Краснодара. Многие спрашивают: каким образом ФСБ собирается обвинить его в государственной измене? Муж продиктовал мне заявление, в котором раскрываются некоторые подробности тайных незаконных допросов в УФСБ.

Главное действующее лицо (человек, который вел эти допросы) – начальник следственного отдела УФСБ России по Краснодарскому краю полковник И.Г. Бессонов. Я уже внесла Бессонова в «список Саввы». Теперь каждый может узнать о его роли в деле Михаила Саввы. Я не удивляюсь, почему в России так плохо обстоят дела с профилактикой терроризма. Когда ФСБ этим заниматься? Нужно сделать из скромного профессора-гуманитария матерого цэрэушника. Нелегкая это задача. Правда, я нисколько им не сочувствую.

Заявление

Я был заключен под стражу 12 апреля 2013 года и обвинен в преступлениях по статье "мошенничество", которых не совершал. С 13 июня меня каждую неделю (с перерывом с 15 июля по 15 августа) приводили на тайные допросы в УФСБ по Краснодарскому краю. Этими допросами руководил начальник следственного отдела полковник И.Г. Бессонов. Меня обвиняли в следующем - якобы я дал согласие на сотрудничество с Центральным разведывательным управлением США, якобы я координировал сеть враждебных России НКО на Северном Кавказе. Эти заявления являются полным бредом. Тем не менее от меня требовали признаний и оговора других людей. Я задал вопрос: "На основании чего мне предъявляют (пусть и неофициально) такие обвинения?". Ответ был следующий: "Ты слишком часто встречаешься с иностранцами, и это не может быть случайностью". Мне угрожали следующим:

• заключение на срок 23 года (3 года по результатам фальсификации уголовного дела, суд по которому идет в настоящее время; 5 лет дадут позже (по какой-нибудь уголовной статье); 15 лет по статье "государственная измена");

• отправкой в какой-нибудь из самых страшных лагерей в России, например, в Мордовию;

• смертью в лагере или на этапе.

После того как 5 ноября я сделал на первом судебном заседании заявление о фальсификации моего дела, о преследованиях со стороны УФСБ, о угрозах фальсификации обвинения в государственной измене, меня вечером того же дня привели в кабинет Бессонова. Те же люди предложили мне публично отказаться от сделанного заявления. Угрожали следующим:

• суровый приговор по фальсифицируемому делу;

• возбуждение уголовных дел в отношении других людей, в том числе представителей НКО Краснодарского края (конкретные фамилии и организации названы не были);

• размещение обо мне компромата в СМИ.

Я отказался.

Мне дали время подумать до утра 6 ноября, когда опять привели в кабинет Бессонова. Я вновь отказался.

Совершенно очевидно, что УФСБ контролирует судей Краснодарского края, в том числе через практику спецпроверок. Также очевидно, что приговор мне по сфальсифицированному делу о мошенничестве уже предопределен. По статье "государственная измена" официальных обвинений пока не предъявляли. В ходе тайных допросов мне много раз говорили, что я враг. Я не враг России, но безусловно я враг тоталитаризма и противник политических репрессий.

Михаил Савва,
2 декабря 2013 года.
СИЗО-5 Краснодар

В последнее время в обществе и СМИ широко обсуждается предполагаемая амнистия к 20-летию Российской Конституции. Предлагаются самые разные варианты амнистии, звучат - по счастью, редко - и сомнения в ее целесообразности.

Многолетнее изучение истории политических репрессий в Советском Союзе, равно как и опыт защиты прав человека в странах, возникших на постсоветском пространстве, убеждают нас в необходимости этого шага.

Мы считаем, что полноценная амнистия - это не только акт милосердия и не только символический жест, декларирующий верность гуманистическим принципам, которые лежат в основе российской Конституции, но и важная акция, способствующая решению острых социально-политических задач.

Возражения против амнистии часто связаны с тем, что люди опасаются одновременного выхода на свободу большого числа лиц, совершивших тяжкие уголовные преступления. Люди опасаются за безопасность свою и своих близких.

При определении границ применимости амнистии следует, вероятно, учитывать и эти опасения. Конституция провозглашает человека, его права и свободы высшей ценностью - и амнистия не должна распространяться на тех, кто был осужден за тяжкие преступления, сопряженные с насилием над личностью, умышленным причинением тяжкого вреда жизни или здоровью граждан, грубым ущемлением их прав и свобод. В частности, не должны подлежать амнистии должностные лица, совершившие преступления против правосудия, - будь то сотрудники правоохранительных органов или работники судебной системы, фальсифицировавшие дела против невиновных или помогавшие преступникам уйти от ответственности.

Во всех же остальных случаях амнистия должна быть максимально широкой. Мы считаем, что лучше выпустить на свободу какое-то число людей, быть может, не заслуживших ее (но все же заслуживающих милосердия, ибо и они люди), чем оставить в заключении хоть одного человека, которого, по справедливости и по совести, следовало бы освободить.

Такая амнистия может дать целый ряд важных общественно значимых результатов. И дело не только в том, что амнистированные меньше склонны к рецидиву, чем те, кто отбыл наказание полностью.

На протяжении многих лет предпринимаются безуспешные попытки избавиться от наследия советской правовой системы - чрезмерной суровости и жестокости наказаний, зачастую не соответствующих тяжести и общественной опасности совершенных правонарушений, наказаний, которые способствуют не возвращению человека к нормальной жизни, а приобщению его к уголовному миру.

Широкая амнистия позволит хотя бы отчасти решить эту проблему. Широкая амнистия в состоянии смягчить последствия значительной части судебных ошибок и сознательно вынесенных неправосудных приговоров, связанных как со злоупотреблениями на стадии дознания и следствия, так и с несовершенством судопроизводства, коррумпированностью или ангажированностью судебных органов.

Широкая амнистия в состоянии избавить сотни тысяч людей от страданий, не предусмотренных в судебных приговорах, но неизбежных из-за не преодоленного и по сей день бедственного и архаического состояния российских мест заключения, все еще несущих на себе печать сталинского ГУЛАГа.

Широкая амнистия ослабила бы социальную и даже политическую напряженность в стране, раздираемой спорами и сомнениями по поводу качества нашего правосудия и его независимости.

И самое главное - такая амнистия заметно уменьшила бы сумму людских страданий в России.

Но для этого нормы закона об амнистии и механизмы его применения должны иметь строго правовые основания и быть свободны от влияния субъективных факторов.

В частности, вопрос о применении амнистии не может быть отдан на откуп администрации мест лишения свободы и поставлен в зависимость от оценки ею "поведения" заключенного, поскольку это открыло бы возможность для всякого рода несправедливостей и злоупотреблений.

Кроме того, опыт советской истории показывает: у власти, ставящей политику выше права, может возникнуть соблазн тем или иным способом исключить из амнистии лиц, участвовавших в оппозиционных политических выступлениях (например, тех, кто был арестован по "делу 6-го мая") или в действиях, хотя и не имеющих политической направленности, но воспринятых властью как брошенный государству вызов (например, дело "арктической тридцатки").

Подобные произвольные изъятия из амнистии отдельных лиц и деяний, подпадающих под общее ее направление, свели бы на нет гуманистическое содержание этого акта, подорвали бы уважение к праву, и так не слишком высокое в России, продемонстрировали бы российской и мировой общественности корыстную избирательность действий российской власти.

Характер амнистии, объявляемой в ознаменование двадцатилетия Конституции, покажет, в какой мере Россия сумела за эти двадцать лет реализовать принципы, заложенные в Конституции 1993 года, и в каком направлении она собирается двигаться дальше.

Правление Общества "Мемориал"

Латышский нацбол африканского происхождения Бенес Айо четыре дня назад был арестован в Голландии, в Гааге, где проводил акции протеста, требуя расследования смерти Александра Долматова.

О факте ареста мы, его товарищи, узнали от политического беженца и нашего соотечественника Евгения Легедина. Евгений живет в Великобритании. До недавнего времени там жил и Бенес. Работал на стройке.

В сентябре Бенес побывал на съезде «Другой России». А пару недель назад он «со товарищи» осадил посольство Нидерландов в Лондоне, требуя наказания виновных в гибели нашего товарища и выплаты компенсации его маме – Людмиле Николаевне.

Вдохновленный результатом – оглаской проблемы, Бенес отправился добивать голландскую бюрократию на её территорию.

В пятницу, 29 ноября, Бенес разместил в своем Фейсбуке фотографии пикета у здания парламента Нидерландов, а затем около Международного суда в Гааге.

В полдень Евгению Легедину от него пришло смс-сообщение «Буду звонить, если схватят. Сообщишь всем в Москве и Эхо Москвы». После этого телефон перестал отвечать. Об этом написал сам Евгений.

Вот что он пишет далее:

«Очевидец рассказал мне, что Бенес зажёг дымовую шашку и с криком «Вы убили Долматова!» забежал в Министерство безопасности и юстиции Нидерландов. Когда Бенес выскочил на улицу и попытался скрыться на стоянке в соседнем здании, то четыре человека в штатском быстро и профессионально схватили его. Он не сопротивлялся. Держа его за руки, его ввели в здание Министерства».

Мы выяснили, очевидец – это «коллега» Бенеса по работе на стройке. Ему Бенес отдал все свои документы гаджеты и проч. «Коллега» привез все обратно в Великобританию.

Теперь - без документов Бенес Айо, судя по всему, окажется на положении нелегала, а значит внутри той самой системы, которая убила Александра Долматова. Учитывая, что он добивался расследования этой смерти, его положение никак нельзя назвать безопасным. Долговязые законники голландцы найдут способ ему отомстить.

Узнать подробнее о том, кто такой Бенес Айо, можно здесь.

Утром в субботу, 30 ноября, украинцы переживали шок от ночного кровавого разгона мирного собрания. Не то чтобы это было впервые - в 2001 году на одной из акций серии "Украина без Кучмы" было арестовано несколько сотен человек, и лупили активистов намного интенсивнее, - но за двенадцать лет, да еще после мирного Майдана-2004, общество все же от такого отвыкло. Политическая повестка дня внезапно из евроинтеграционной стала антиполицейской, и после обеда мне в чат начали стучаться знакомые активисты со словами "надо что-то делать".

Что именно делать, я сообразила быстро. По официальной версии, причиной разгона протестующих была необходимость установки на Майдане Независимости новогодней елки (в четыре утра в субботу, в ноябре - самое время). Елочная тема для Украины вообще не новая - в 2010 году Виктора Януковича всей страной стебали за неграмотность и употребление слова "йолка" вместо положенного "ялинка".

Так что к половине восьмого вечера на Михайловской площади появились плакаты с позаимствованным в Химках (и превращенным на киевской акции солидарности с Алексеем Гаскаровым и Максимом Солоповым в изящный ребус) лозунгом, начинавшимся с "Они оху" и заканчивавшимся изображением двух елок. Пока мы выдвигались на площадь, сделанное в мастерской фото креатива уже вовсю собирало лайки и перепосты. На месте мы обошли площадь по кругу, а потом встали с краю возле пешеходного перехода через Михайловскую улицу, так чтобы заходящие на площадь со стороны Софийского собора сразу нас видели.

С этим и другими плакатами, предложениями "Беркуту" лететь отсюда, а полицаю постучать себе по голове, мы довольно позировали фотографам и в пятнадцать голосов скандировали антиполицейские лозунги, перекрикивая изредка раздававшиеся рядом "слава нации". Креатив предсказуемо имел большой успех - улыбались, комментировали и документировали нас, кажется, все. Увидев, что тут активно снимают, втиснулся между нами пожилой мужчина с плакатом «Хама на Йолку».

В акции участвовали не только активисты со стажем – в субботу на Михайловскую площадь с самого утра активно и стихийно выходили рядовые киевляне. Только к вечеру несколько политиков подтянулись выступить на небольшой сцене, да и тех не особенно слушали. Из общей массы участников акции протеста выбивался лишь тренирующийся "правый сектор" (самоназвание, подкрепленное соответствующим баннером) - те самые ребята, которые на следующий день несколько часов атаковали внутренние войска на Банковой улице.

В остальном же народ был решителен в своих требованиях, но настроен вполне мирно. Хозяйственные женщины разных возрастов раздавали апельсины, печенье и пирожки (мне достался с яблочным повидлом), два дядьки вынесли бубен и баян, попротестовать вместе с хозяином пришел даже милый любопытный щенок породы голден-ретривер. Со стороны Михайловского собора умопомрачительно пахло благовониями.

Ноябрьский, вечерний, субботний Город практиковал высокую культуру протеста, гражданскую самоорганизацию и чувство собственного достоинства.

Фото: Andriy Trabo

Эта жизнь целиком за свободу (за вашу и нашу свободу)
Прожита, будто песня пропета негромко, не в крик, не навзрыд…
Истончается ткань, сиротеет земля год за годом -
Так ей зябко без душ, где главенствуют совесть и стыд.
А Наталья Евгеньевна нынче в каком-то далеком-далеком
Фантастическом месте читает стихи, как и здесь - не спеша,
И Создателю стыдно, что мир у него получился жестоким,
Ясных глаз этих стыдно, в которых сияет душа…