Тюрьма и труба: о новой акции Pussy Riot

Название акции «Как в красной тюрьме» кричит о тюремных муках Марии и Надежды и о том, что происходит со всеми нами, предлагая новый яркий образ для разлитых в воздухе сравнений с 37-м, сталинскими репрессиями в целом, песней Back to the USSR, «возрождением советской античности» и пр. Мы все живем в красной тюрьме, утверждают Pussy Riot. Вся страна - тюрьма, а люди в ней зэки, если они не знают, что такое освобождающий смех и зачем нужна свобода. Об этом недавнее письмо Маши: «Российская госсистема — экстраполяция системы тюремной в страхе смеха. Нынешние госчины испугались шутовства, посадив нас, те же самые чины со звездочками поменьше продолжают мне повторять в колонии, что «здесь у нас серьезное заведение». Лагерь как образ страны - одна из сквозных тем поэзии ГУЛАГа, в которую Pussy Riot вписали новую яркую страницу. Разве это поэзия? Да, поэзия нового абсурда, непривычная и разящая наповал, как и зашкаливающий абсурд нашей жизни, который невозможно отразить в классических формах стиха, сглаживающих гармонией то, что разрушено и разобщено.

Мы живем в коллективном кошмаре, который складывается из слов и поступков многих людей - властных и покорных. Не случайно песня «Как в красной тюрьме» предназначена для хорового исполнения. Она и написана в складчину, хором, поскольку составлена из отдельных строк, придуманных разными участниками акции. Эти возгласы напоминают поэтический манифест битников - поэму Аллена Гинзберга «Вопль». Они, как и в прежних акциях, звучат как вопли страдающего человека, кричащего от боли за гибнущую страну. Это наш общий вопль, слитый из многочисленных протестных криков, отчаянных, разрозненных и разъяренных.

Катя Толстая, голландский теолог, разработала особый метод калейдоскопического анализа, который предлагает применять к анализу Pussy Riot.

Новая песня представляет богатый калейдоскоп скандальных событий, законов и преступлений: от депардьирования, ужесточения регистрации, появления армии наймитов - «низовых активистов», - к истории захвата ЮКОСа (Сечин), монархической передаче власти («все как в Катаре»), манипулированию религией (церковь как в ОАЭ), «воцерковлению» образования («В МИФИ теология»), братанию с диктаторами («Уго Чавес живой»), гомофобному закону, и политическим процессам (Навальный). В начале акции девушка бьет кувалдой по нефтяному вентилю, сбивает его - и взрыв-бунт задает мощный протестный импульс всему действу. В тот же день, 17 июля, когда в сети появилась новая акция Pussy Riot , Навальный написал в живом журнале, что «жаба сама с вентиля не спрыгнет», что мгновенно ввело «Жабу на вентиле» в уже известный ряд сатирических аллегорий власти, таких как Крыса, Добби, Каа, Крошка Цахес, Чебурашка, Стерх и пр.

В новой песне важна похоронная символика цвета - сочетание красной тюрьмы с черной нефтью. При всей многокрасочности картинки именно красный и черный несут основные смыслы. Красная тюрьма, в которую заключены Надя и Маша, есть универсальный образ страны как единого красного тела, по жилам которого течет черная кровь. Клип развивает пелевинскую тему нефти: «Люди думают, что торгуют нефтью, а сами становятся ею». Народ воспринимают как нефть и пытаются низвести его до нефти, но сами оказываются в плену у нефтяных потоков, которые их и погубят. Нефтяные вампиры, как наркодилеры, стремятся все страну посадить на черную иглу. Pussy Riot инсценируют ритуальную казнь князя черного золота Сечина и главы опричнины Бастрыкина через нефтяное колесование.

Преступники обычно очень суеверны. Ходили слухи, что Путин обрушил свой гнев на панк-молитвенниц, потому что испугался сглаза или проклятия. Новая акция продолжает играть ритуальными образами, на этот раз - средневековой казнью. Хватит ли у «казненных» ума и чувства юмора, чтобы взглянуть на свою карнавальную смерть как на художественный образ? Или они опять начнут охоту на ведьм? Мало кто в нашем обществе еще способен воспринимать художественные образы как собственно художественные, а новое политическое искусство как собственно искусство политического протеста. В буквальном смысле каждого из этих слов. С признанием абсолютного права художника на освоение всех образов мировой культуры и ранящей его реальности.

Знаете, что говорит о Чехове как о художнике, который оказал всемирное влияние на театр XX века? Каждый уважающий себя театр должен поставить хотя бы одну из его пьес, а каждый уважающий себя театрал должен уметь, выходя из театра, сморщить носик и с легкой брезгливостью бросить в толпу: «Это не Чехов!». Популярность панк-группы столь велика в мире, что, возможно, через несколько лет Pussy Riot Day будут отмечать 21 февраля в детских садах, где начальство рассмеется до слез над песней младшей группы «Дева Мария, директора прогони!». Их образ уже превращается в клише, китч, бренд и прочие радости массовой и потребительской культуры. Балаклава стала русским сувениром, как ХХС переименовали в Pussy Riot Church. В поп-культуру имитации перешли не только рваные джинсы хиппи и песни "Битлз", этой участи не избежали ни Шекспир, ни Вагнер, ни Климт.

Но в процессе сувениризации есть свои хорошие стороны. Особенно когда авторы сидят в тюрьме, где на них натравливают заключенных, откуда их вывозят в неизвестном направлении, применяя насилие (о любых формах которого нужно кричать, а потому разговором рабов мне кажутся споры о том, избили Машу или «просто поволокли»). Когда суды штампуют отказы в УДО, а за изображения Pussy Riot выносят предупреждения СМИ и заводят дела на художников, несмотря на всемирный балаклавинг и распухший том эпистолярного романа с Путиным и патриархом.

В этой ситуации песня «Как в красной тюрьме» сделала самое главное - показала, что протестный дух Pussy Riot не сломлен, явила их силу, достоинство, способность прямого попадания в цель, в яйцо Кощея, и (главное!) - солидарность с заключенными в тюрьме Надей и Машей. Акция аутентична, она не имеет никакого отношения ни к китчу, ни к бренду, а сохраняет дух, стиль и энергетику прежних выступлений, следует occupy-стратегии, развивая «веселую науку захвата площадей». Группа всегда захватывала символические властные и массовые топосы (места). Они начинали на тюремной крыше (тоже вышка!) с акцией «Смерть тюрьме, свобода протесту!», теперь тюремная тема была гениально погружена в нефтяную и завершилась «маской черной смерти», разлитой по личинам бюрократов.

Споры о том, представляет ли новая акция группу Pussy Riot, звучат нелепо. И Надя, и Маша неоднократно заявляли, что любой может стать членом группы, достаточно надеть балаклаву, яркий костюм, сочинить песню, найти место, и вперед! При помощи цветной балаклавы группа создает яркий символ анонимного бунтаря, безымянного ЛЮБОГО. Этот анонимный ЛЮБОЙ может и должен (как личность) быть ДРУГИМ, а в сумме собирательное творчество ДРУГИХ дает творческое развитие как один из вариантов пути. Широко провозглашенный принцип анонимности и открытости (!) группы предполагает отказ от права собственности на ее состав и даже содержание акций, не говоря уже о вырезе платья и гендерной принадлежности участников или организаторов (в мире полно мужчин-феминистов, которые тоже имеют право вступить в Pussy Riot, или вы за биологический детерминизм?). Это испытание на солидарность и великодушие. Представьте себе Антона Павловича, который бегает по театрам всего мира и кричит «Симулянты! Имитаторы!». Смешно. Баланда-пропаганда получается. А вокруг ведь крокодилы плавают и злодеи на вышках стоят.

Кто в современном обществе воспринимает Нептуна, русалок и Бабу Ягу как духовную силу, а прыжки через костер и плетение венков на Ивана Купалу - как магический ритуал? Кто в этих мифологических персонажах видит реальных существ, способных подчинить себе человека? То есть кто верит в них всерьез? Славянских богов почитают отдельные группы неоязычников («Велесов круг», «Стрелы Ярилы» и прочие родноверы), но им, конечно, дела нет до Нептуна с Посейдоном. Как ни странно, веру в могущество всех, античных и славянских, богов сохраняют сегодня православные священнослужители. Всеволод Чаплин воспринимает сказочных персонажей как реальных демонов, способных сковать разум и волю человека, взять его в духовный плен, даже изменить его судьбу (!): «Переодеваясь в языческих персонажей, которые символизируют темные духовные силы, нужно всегда помнишь, что когда ты начинаешь играть в какую-то неведомую духовную силу, ты вступаешь с ней в контакт, и это может отразиться на твоей жизни, сознании, судьбе». То есть, надевая костюм Нептуна или Бабы Яги, человек «вступает в контакт» с реальными духами, и в контакте этом он оказывается безвольным пассивным существом, над которым беснуются боги древнего мира - Рима и Руси.

Священники видят себя средневековыми пастырями, ведущими войну против живых языческих культов. Оглянулись бы вокруг и порадовались, что народ давно весело играет с русалками и Нептуном, смеется с ними и над ними, и не видит в праздничных представлениях ничего религиозного.

Это заблуждение, предупреждает Андрей Кураев: «У нас заработала «машина времени»: самые архаичные верования, самые странные, вдруг оживают в головах. Даже по московским паркам ходят неоязычники, воздающие почести Даждьбогу, Стрибогу и так далее. Разумеется, когда религия отмирает, она уходит в мир сказок или игр. Но сегодня-то маятник качается в другую сторону. Я уже сталкиваюсь с эзотерическими толкованиями сказок про Колобка и курочку Рябу от «рерихнутых» педагогов. В условиях, когда наш учительский корпус изрядно заражен всякого рода оккультизмом, уповать на то, что все это останется только игрой, крайне наивно. Это значит не замечать, в какой стране мы живем. Игра однажды перестает быть игрой».

В этом аргументе есть изрядное лукавство. Архаизация и варваризация сознания сегодня действительно потрясает (в церкви в том числе), но зачем образованному человеку садиться в машину времени, несущуюся вспять? Нужно бесстрашно встать у нее на пути и убеждать, разъяснять, просвещать. Кроме того, оккультисты обычно не ходят на сельские праздники. Туда приезжают люди, далекие от мистицизма и склонные к простым развлечениям. Спектакль и викторины с участием сказочных персонажей хоть немного приподнимают их над простой пьянкой-гулянкой. Организаторы молодежного праздника в Россошанском районе говорят, что после запрета на Нептуна и русалок от праздника остались лишь выпивка и дискотека.

А отец Роман Вылуск хотел оградить их от занятий «безраспутным блудОм» (так и сказал!), которым, видимо, по его представлениям, всегда заканчивались праздники Нептуна в пионерских лагерях и домах отдыха, или ночи на Ивана Купалу в древности. Не знаю, что он имел в виду, да и сам он плохо понимал, что говорил: «Якобы в безобидных прыганьях через костер, в безобидных играх скрывается смысл более другой, более другого значения...» А дальше про занятия «блудОм». Очевидно только, что «смысл более другого значения» могуч и страшен и от него нужно ограждать людей. Не объясняют только, в чем собственно опасность. Намекают на магию ритуала: мол, участие в ритуале, пусть и потешном, отдаст тебя в лапы сатане. Не больше - не меньше. И ссылаются на раннехристианских мучеников, которые смерть предпочитали участию в языческих действах. Кто же на какой машине времени катается? Этих мастеров магии лексусы времени унесли на двадцать веков назад. Народу за ними не угнаться.

Обряд, водная стихия, огонь ставятся выше Бога и наделяются сверхчеловеческой силой. Это и есть почитание творения вместо Творца. То есть язычество. Только наделяют их сверхъестественной силой не люди, пришедшие на праздник, а священники, желающие его запрета.

Запрет этот нарушил Конституцию, возмутил людей, съехавшихся на праздник, и начальство пошло на попятную: ничего, мол, не было; СМИ, как всегда, раздули историю; организаторы тоже взяли свои слова обратно, мол, и не было в сценарии Нептуна, и мужа не было, который его играл. Все как обычно: нашкодили - наврали. Наворотят невесть что и не знают, что с этим делать.

Если же вести разговор всерьез, то языческие славянские образы, легенды, ритуалы сохраняют очень важный культурный пласт - они одушевляют природу, а утверждая единение с ней, сохраняют и остатки славянского единства. Христианство же, сосредоточившись на аскезе, демонизировало природные стихии, противопоставив их высшему духовному началу. Отречение от «плотских утех», умерщвление тела ради торжества духа сыграли свою роль в личной аскезе, но для цивилизации негативное отношение к природному началу опасно. Языческие образы, утратив религиозное значение, сохранили поэзию природы и живой диалог с ней, они видят в деревьях, листьях, цветах живых существ, что сегодня органично сочетается с желанием остановить уничтожение лесов и озер, с экологическим движением, с установкой на сохранение планеты, в конце концов.

Кураев же увидел в празднике Нептуна советский языческий обряд и призвал освободиться от советского груза, создавая новые праздники. Нептун, как и Дед Мороз, действительно прошли советский антихристианский фильтр, но праздник пришел на детскую площадку не из языческого храма, а с морских кораблей, на которых отмечался при переходе через экватор как инициация моряка. Нептун к тому времени уже давно потерял религиозный статус и перешел в разряд аллегорических фигур.

Боги древнего язычества - античного, скандинавского, кельтского, славянского и пр. - давно стали символами мировой культуры, впитали многочисленные «более другие» смыслы, которые следует изучать в семинариях, чтобы не смешить людей своим невежеством. Нужно срочно вводить «Мировую художественную культуру» в программы религиозных учебных заведений, иначе энтеошники начнут громить Эрмитаж и Пушкинский, разгонять народные праздники марийцев и эвенков. Машина времени уже сметает выставки и театры, книги и фильмы. Водитель явно не справляется с управлением, и список пострадавших стремительно увеличивается.

Боги же недавнего советского язычества воскресли с новой силой, мы до сих пор живем среди их многочисленных идолов - с кепкой, с кружкой, с указующим перстом. Ни Ленин, ни Сталин не стали пока безобидными аллегориями вроде Нептуна или Перуна. Советским богам искренне поклоняются, их призывают в молитве («Сталина на вас нет!» звучит не реже чем «Господи, помоги!»), их имена наполнены живой энергией ненависти и насилия, за ними - культ жестокой силы, дух собственного величия, превосходства и презрения к слабым и свободным. Но что-то я не слышу церковных голосов, которые предупреждали бы народ об опасности «контактов» с этими демонами, которые продолжают лепить нашу жизнь, сознание и судьбу.

Pussy Riot test, или Битва Богов

Уже больше года я пишу письма на Запад христианам и ученым, занимающимся религией и искусством, с просьбой поднять свой голос в защиту Pussy Riot. В ответ редко встречаю поддержку, чаще получаю молчаливый или вежливый отказ, как например, «в нашем уставе записано, что институт не может принимать участие в кампаниях» или «архиепископ Йоркский будет молиться о разрешении конфликта», либо наталкиваюсь на сопротивление.

Но все по порядку. Шесть лет назад я сделала доклад в Даремском университете (Великобритания) о мертворожденном синтезе православия и марксистско-ленинской идеологии на материале современных антиутопий (Войнович, Сорокин, Пелевин и др.). В аудитории был английский православный священник, который, красный от негодования, пулей вылетел из аудитории, как только я закончила свою речь. Для него, в прошлом англиканина, православие было возвышенной мистической традицией, не имеющей никакого отношения к грязной политике, для него иконы были окнами, открытыми в вечность, но наглухо закрытыми от сквозняков времени. Он не понял моей критики в отношении идеологической мутации христианства, или не захотел посмотреть в лицо печальной реальности. Конечно, и писем о Pussy Riot я ему не писала.

До сих пор мне известны только два протестантских пастора, поднявших голос в защиту панк-молитвенниц: основатель Кестонского института Майкл Бурдо, неоднократно выступавший в западных СМИ, несмотря на отказ самого Кестона вступиться за гонимых, и новозеландский пастор Глинн Карди. Майкл Бурдо протянул нить от панк-молебна к письму соловецких епископов, осудивших в 1927 году Декларацию митрополита Сергия (Страгородского), после которой союз церкви с антихристианским государством стали называть сергианством; и далее – к Открытому письму (1965 год) священников Глеба Якунина и Николая Эшлимана, выступивших против соработничества священноначалия с компартией в массовых хрущевских гонениях на церковь. Пастор Глинн Карди (проповедь «Сила молитвы: Pussy Riot испытывает церковь») увидел в истории Pussy Riot «столкновение Богов» (clash of Gods) - бога-марионетки в руках власть имущих, которые используют его для сохранения власти и манипуляции общественным сознанием, и Бога справедливости, взаимной ответственности людей друг перед другом, и их равного достоинства перед Создателем. Именно этого Бога, мне кажется, с презрением отвергает Всеволод Чаплин, когда неуклюже говорит о своих оппонентах как неких еретиках, верующих в «Бога в душе хороших людей».

За последний год я потеряла способность общаться с несколькими друзьями в России и на Западе, не прошедшими, на мой взгляд, Pussy Riot test. Как преподаватель я всегда завышала студентам оценки на экзаменах, но за этот единый общечеловеческий экзамен, который пришлось сдавать всему миру после панк-молебна, я поставила много двоек, онемев от невежества и бесчеловечности «двоечников». До этого теста я не представляла, сколько в людях живет равнодушия, лицемерия, ханжества и жестокости. Время охоты на ведьм, Освенцима и ГУЛАГа казалось прошлым, которое мы худо-бедно преодолели, хотя последние десять лет я все больше чувствовала себя в обществе немецких бюргеров начала 1930-х, которые своим равнодушием допустили нацистов к власти. Но только в истории Pussy Riot я увидела, что жестокое насилие не просто допускается пассивными и равнодушными - оно, это насилие, уютно располагается внутри них, заботливо прикрытое одеялом из разноцветных оправданий: «здесь всегда так было», «ничего не могу сделать», «они сами виноваты», «так им и надо», «важны алтарь и трон», «Христос все равно в церкви», «не нужно драматизировать/политизировать», «простые люди не понимают», «мое дело важнее» и т.д. и т.п. Я говорю сейчас только о равнодушных, не касаясь крайних живодерских настроений.

Всемирный балаклавинг на этом фоне кажется ярким пламенем протеста, пылающим за колючей проволокой российского лагеря. Но и за балаклавингом можно увидеть «битву Богов», которая разделяет религиозные сообщества и академическую среду на Западе. Конечно, не в столь репрессивной церковно-государственной форме, как в России, но разделяет. На конференции в Веймаре в октябре 2012 года, посвященной московским процессам над художниками («Осторожно, религия!», «Запретное искусство–2006» и Pussy Riot») ко мне подошли христиане из Виттенберга, которые хотели, чтобы Надежда, Мария и Екатерина получили премию Мартина Лютера (их выдвинул городской совет), но столкнулись, в частности, с сопротивлением лютеранского теолога Фридриха Шорлеммера, углядевшего в панк-молебне не смелую и заслуженную критику пороков церкви, а кощунство. И вдруг (о радость!) весной 2013-го я получила замечательное письмо от голландского пастора и доктора теологии Хелеен Зоргдрагер, которая организовала первый на Западе международный междисциплинарный семинар по Pussy Riot, собрав историков, богословов, социологов, искусствоведов. Последняя встреча семинара в июне 2013 г. была посвящена проблеме кощунства в деле Pussy Riot. Я сделала доклад «Панк-молебен Pussy Riot обличает кощунство» (The anti-blasphemy message of Pussy Riot’s punk-prayer), перечислив ряд ересей и кощунств (сергианство, идолопоклонство, манипуляция святынями в политических целях, хула на Духа Святого, симония), которые стоят за теми пороками, на которые указали емкие строки панк-молебна. Затем послушала интересные доклады: «Юродство: благой союз кощунства и религии» Кароли ван Остенде, «Религия анархизма: провокации панков» Эрнста ван ден Гемела о тех панк-группах, на которые Pussy Riot ссылались в своих интервью, «Между свободой выражения и кощунством: напряжение, проявившееся в деле Pussy Riot» Альфонса Брюнинга о законодательстве разных стран в вопросах религии и свободы слова.

На следующий день я должна была читать открытую лекцию в Амстердамском свободном университете, на которую не пришел ни один человек. Организаторы стушевались, ссылались на массу событий в конце учебного года, на которых заняты студенты и преподаватели, на ливень, но потом, оглянувшись, заметили, что некоторые объявления о лекции (с моей фотографией в балаклаве и с иконой Pussy Riot в руках) исчезли со стен. На том же этаже в тот же день собирались западные православные священники и светила богословия - там проходила презентация книги того самого православного священника из Англии, который шесть лет назад в гневе покинул аудиторию после доклада о новой государственной идеологии - советском волке в православной шкуре.

Шестого июня, в пушкинский день рождения Маши Алехиной, в Сахаровском центре ей был посвящен семинар «Искусство о политике и политическое искусство» (из цикла «Концептосфера Pussy Riot»), на котором известный петербургский художник-акционист Петр Павленский продемонстрировал яркий контраст между «лоботомированным искусством» тоталитарной пропаганды и политическим искусством, свободным, как акции Pussy Riot, от власти и коммерции и направленным на разрушение механизмов властного идеологического контроля над общественным сознанием ( видео семинара здесь).

Седьмого июня я позвонила Маше в лагерь, чтобы поздравить ее с днем рождения и рассказать о семинаре. На вопрос о самочувствии она ответила звонким уверенным голосом: «Много ем и много читаю. Чувствую себя очень хорошо. На этот раз почему-то было гораздо легче держать голодовку, чем в СИЗО. Настроение у меня хорошее. Замки в лагере сняли, но меня держат в отдельной палате медсанчасти. Правда, скоро должны перевести в отряд. На прогулку выпускают на 5-10 мин. Относятся ко мне очень хорошо». Я стала сокрушаться, что все наши старания не могут пробить стену непонимания и жестокости, на что она возразила: «Мне кажется, мы ее уже пробили. Я не чувствую, что меня лишили свободы. Я здесь свободна. Конечно, кое-что вокруг огорчает меня, но это не нарушает моего внутреннего состояния. Передайте благодарность всем, кто меня поддерживает».

На восьмое июня я заказала «домашнее видеосвидание» с Машей и пригласила к экрану о. Вячеслава Винникова, который просил у нее прощения за церковь, за беззаконный суд, говорил, что Христос послал Pussy Riot в храм обличить церковь и власть, которые так низко пали, рассказывал о своих открытых письмах к архиереям и Всеволоду Чаплину с призывом покаяться перед девочками, о том, что он молится о Маше, Наде, Филе и Гере. Батюшке было трудно говорить, сжимало горло, он чуть ни плакал, глядя на исхудавшую бледную Машу с большой черной телефонной трубкой в руках на фоне казенной синей двери. Она потеряла шесть килограммов за время голодовки, набрала пока три. Мы сказали ей, что посадив их, церковь выгнала Христа из своих храмов и Он с ними в тюрьме, что после зачитанного 18 марта 2012 г. в московских храмах обращения к генеральному прокурору с требованием ужесточить им наказание многие люди перестали ходить в церковь, сажающую людей в тюрьму. О людях из церкви, оговоривших ее в суде, она мягко сказала: «Они хорошие. Их просто заставили так говорить. А в душе они сожалеют об этом".

Я вспомнила цитату из фильма «Ангелы вселенной» в ее живом журнале: «Я не человек. Я заплата на небе». Заплата всепрощения и любви к врагу, которая закрывает собой дыру церковного озлобления.

Федеральные каналы уже несколько лет показывают нам инсценированные судебные процессы, на которых торжествует справедливость, создавая тем самым иллюзию правосудия в стране, где фальсифицируются уголовные дела, похищают и пытают людей, сажают в тюрьму невинных бизнесменов, художников, оппозиционеров и прочих неугодных людей. Проект швейцарского режиссера Мило Рау «Московские процессы» на первый взгляд преследовал ту же цель – представить справедливую версию судебного разбирательства, взяв за основу коллизию трех судов над художниками, связанных с выставками «Осторожно, религия!» (2003), «Запретное искусство – 2006» (2007) и панк-молебном Pussy Riot (2012).

Но, в отличие от отечественных телесудов, действие, развернувшееся в Сахаровском центре 1-3 марта, состоялось после сфальсифицированных судебных расправ и никого не могло ввести в заблуждение по поводу реального положения дел в стране. Свидетельский спектакль собрал не актеров (если исключить вопрос театральности как игровой манеры поведения), а реальных сторонников обвинения и защиты, которым была предоставлена площадка для выражения их собственных взглядов на церковь и христианство, современное актуальное искусство и право художника на свободное творчество и, главное, - на освоение религиозной символов, текстов и взаимодействие с храмовым пространством. В течение трех дней в импровизированном зале судебных заседаний звучали речи о сакральном, художественном и политическом: патетику идеологов евразийства, имперского национализма и православного антизападничества сменяли академические речи искусствоведов, религиеведов, культурологов и творческие откровения художников.

Это не было и не могло стать прямой реконструкцией процессов. Невозможно воссоздать напряженную тяжелую атмосферу ненависти, оскорблений и безысходности, царившую на реальных судебных заседаниях, по которым прокатился тяжелый церковно-государственный каток лицемерия и насилия. Не было ни приставов, которые хамили публике и выводили из зала суда за невольную улыбку в адрес судебного театра абсурда; не было и собаки, которая лаяла и набрасывалась на адвокатов и подсудимых; не было кликуш, выкрикивающих оскорбления, не было и судьи Сыровой. Не было многих реальных участников процессов. Наиболее сложным для организаторов оказалось найти свидетелей-экспертов обвинения. Наивной оказалась их надежда услышать в суде священников РПЦ, которые бы представили разумные (как наивно ожидал Мило Рау) аргументы против выставок и панк-молебна. Приглашали многих (сама звонила и писала) – никто не согласился прийти. Не было ни охранников, ни свечницы, ни благочестивых верующих, повторявших на реальных процессах одни и те же обвинения, будто надиктованные театральным суфлером персонажам-близнецам.

Ничего не было, но при этом все было. Только, как отметил Михаил Рыклин, в облегченном импортном варианте – light trial. Услышав агрессивные речи обвинителей об искусстве, угрожающем безопасности страны, о бесовской природе акционизма, сидящая рядом русская немка сказала мне в ужасе: «Даже не верится, что это реально происходит». У меня было такое же чувство морока, кошмарного сна на процессе над Pussy Riot в зале Хамовнического суда, а иностранцу хватило и легкой импровизации на сцене, где никому не грозил реальный срок. Европейцам, конечно, было тяжело слушать свидетелей-экспертов обвинения, которые в течение трех дней обличали Запад в желании купить, разрушить, растлить (и развеять по ветру?) Россию, ее традиционные ценности, цивилизационный код, мораль, душу, дух, веру, святыни и прочее, и прочее. После каскада обвинений в адрес Запада, и особенно, конечно, Америки, забавно звучали слова Шевченко в адрес (псевдо?) сотрудников ФМС, что те, прерывая спектакль, позорят нас в глазах иностранцев. Большего позора, чем поток брани в адрес западной культуры со стороны обвинения, представить в тот момент было трудно.

В реальных процессах, конечно, было больше театральности, жестче режиссура и слаженней работа суфлерской будки. Свидетелям обвинения раздавали листки с текстом пьесы, которая была расписана заранее. Живыми непосредственными на реальных процессах были только голоса обвиняемых, адвокатов и редких из допущенных экспертов. Нас, экспертов защиты, не пускали в зал, и потому, что мы бы звучали людьми с улицы, прорвавшимися на сцену. Вся театральная энергия обвинения уходила на то, чтобы погасить пыл обвиняемых и адвокатов.

В спектакле дух репрессивной машины отчасти воссоздал Максим Шевченко, выступавший в роли эксперта обвинения. Агрессия и пластика альфа-самца, доминирующей особи, выходящей львиной поступью в центр зала, с неким плотоядным чувством предвкушающей игру с очередной жертвой, испытывающей наслаждение от той власти, которую дает медийная площадка и абсолютная безнаказанность, - все это напоминало поведение власти и незабвенной судьи Сыровой, которая тоже получала удовольствие от права унижать людей, смеяться над ними, нарушая законы не только государства, но и приличия, логики, человечности. Шевченко, слушать которого было очень тяжело из-за агрессивной оскорбительной манеры допроса и потока немыслимых обвинений в адрес художников и защиты, почерпнутых из допотопных представлений об искусстве и христианстве, невольно создал пародию на стилистику власти, то есть самопародию. Его агрессивная манера сформировалась не в залах судебных заседаний и не в университетской аудитории (как у адвоката или экспертов защиты), а в телестудии на боевой арене ток-шоу бизнеса, и он навязывал атакующую стратегию судебному спектаклю, старательно создавая эффект медийного скандала. ФМС и казаки хорошо вписывались в этот жанр, и Шевченко чувствовал себя органично в переговорах с ними, наполняя все большей энергией искусственно созданную «сенсацию».

Одна из корреспондентов (которая, вероятно, освещала реальные процессы в течение многих лет) сказала в сердцах: «Господи, как же это все надоело! Сколько лет они говорят одно и то же, не в состоянии услышать друг друга! Запереть бы их в одной камере, пока не договорятся». Ясно, что нужен язык диалога, но камера (в которой протестные художники уже сидят!) не приведет к пониманию. Насколько же неистребимо упование на тюрьму как на самый верный способ решения проблем! Судебный спектакль отчасти и стал такой импровизированной камерой, в которой собрались вместе и были вынуждены если не услышать, то хотя бы слушать друг друга те, кто никогда бы иначе не встретился на дискуссионной площадке. Рядом со мной молча (не бросая мне в лицо проклятий из книг библейских пророков) сидел Дмитрий Энтео, который в перерыве тихо разговаривал с Михаилом Барановым (бывшим монахом, чьи ответы на спектакле вызвали у людей слезы), и тот просил их не прерывать, сказав, что они ведут душеспасительную(!) беседу.

Организаторы «Московских процессов» справедливо считали религиозную риторику и мотивацию наносной и незаконной, и хотели вывести ее из юридического поля, оставив конфликт художника и власти, искусства и политики. Я, консультируя Мило Рау по религиозным аспектам процессов, говорила, что нельзя отказываться от религиозного языка в общении с обвинением, да и не получится, и будет неправдоподобным, поскольку не отразит атмосферы реальных процессов. Агрессивному псевдорелигиозному языку нужно противопоставить гуманный просвещенный евангельский язык христианства, апеллирующий к текстам Библии и церковного предания, авторитет которых не могут не признать те, кто объявляют себя православными, но на деле попирают одну заповедь за другой. Языком диалога с политической религией вражды (если услышат!) может стать только позитивный язык евангельского учения. Как мусульмане, утверждавшие, что исламские террористы не имеют отношения к миролюбивому учению пророка Мухаммеда, должны были последовательно отделять гуманное учение от той идеологии вражды, которая манипулирует религиозными терминами и необразованными верующими, так и христиане в России должны последовательно показывать пропасть между учением Христа и репрессивной идеологией РПЦ.

В начале спектакля эксперт Роман Багдасаров и защита пытались отделить юридическое от религиозного (как неюридического), но попытки эти были обречены на провал. Ссылки на конституцию и закон раздражали Шевченко как красная тряпка («Надоели разглагольствования о конституции!»). Он настаивал на религиозной сути процесса, и по ходу импровизировал в поисках аргументов, договорившись до того, что обвинил(!) художников и защиту, ссылающихся на законы, в защите государства. Выверт в стиле абсурда, в котором была своя истина: суд и защита естественно, но безуспешно, призывали обвинение руководствоваться юридическими, а не религиозными терминами, и тем самым действительно были на стороне государства как гражданского сообщества.

12 марта в Сахаровском центре прошло бурное обсуждение свидетельского спектакля «Московские процессы». Историк и социолог Анатолий Голубовский страстно критиковал Мило Рау за политическую конъюнктуру, безответственность, медийную поверхностность проблемного среза, слабую режиссерскую работу и волю, и многое другое. Мы с Ольгой Шакиной (исполнявшей роль судьи) ему последовательно оппонировали, затем к нам присоединился фотограф Владимир Бероев, который был на спектакле присяжным. Мило Рау и его команда, кроме свидетельского судебного спектакля, сняли около ста часов интервью, в которых эксперты идут и вглубь, и вширь, что делает срез гораздо глубже, и дает возможность выйти далеко за рамки судебного хронометража (по 10 минут на вопросы обвинения и защиты). А главное – авторы спектакля оживили интерес к процессам, за которыми стоят очень серьезные проблемы, и дали высказаться в «театре отверженных» нам, которых отвергли судьи Сыровы и Ко. Я слушала Голубовского с большим интересом (умная живая критика всегда интересна!), и мы решили продолжить диалог на очередном семинаре "Концептосфера Pussy Riot".

Вечером 1 марта прошли предварительные слушания на свидетельском спектакле "Московские процессы" в Сахаровском центре. Жаль, что не было основных участников процессов: ни Юрия Самодурова, ни Андрея Ерофеева, ни Людмилы Василовской, ни Марка Фейгина, ни Виолетты Волковой, ни Николая Полозова, ни многих других. Иных уж нет, а те далече...

Меня сегодня попросили зачитать обращение к суду Кати Самуцевич, которая не смогла прийти. Я прочитала, заметив, что писала письмо всем трем участницам панк-молебна в СИЗО с просьбой принять меня в старшую группу Pussy Riot :)

А затем прочитала стихотворение Анны Альчук - изумительного художника, поэта и мыслителя, которая по непонятным причинам оказалась на скамье подсудимых во время процесса над выставкой "Осторожно, религия!", прожила мучительные два года судов, оскорблений и угроз в свой адрес, а затем в 2008 г. погибла в Берлине при невыясненных обстоятельствах. Вышла из дома и не вернулась. Известно, что и после процесса ей продолжали поступать письма с угрозами.

Анна Альчук

Нине Габриэлян и ее картинам

здесь озеро кипящих красок:

как вспышка - желтый,

вспышка - красный.

аркадами уходят в рай картины

синие деревья.

пылает куст

и к Моисею
          идет Синай.

Если правосудие (Моисей) не идет к художникам, художники (немецкие режиссеры в данном случае) идут к правосудию, то есть пытаются в зале, где проходили выставки, воссоздать справедливый суд, где будет обеспечено равенство в состязательности сторон и вердикт вынесут присяжные, а не телефонное право. И это единственное, что можно сегодня сделать. Вычеркнуть эти три позорных суда из нашей истории мы уже не можем. А ведь на этой скамье подсудимых могли бы сидеть Пушкин и Толстой (оба были на волосок от соловецкой тюрьмы), не говоря уже о Радищеве, Чаадаеве, Достоевском и пр.

Это не просто обмен мнениями, прошедшие суды - огонь на поражение в адрес искусства и любого свободного слова. Двое сидят в тюрьме, где их здоровье и жизни подвергаются опасности, а Анны Альчук нет в живых.

Я сказала, что мне стыдно за себя и экспертное сообщество, которое не встало стеной на защиту художников во время первого процесса, проснулось ко второму и более-менее собрало силы к третьему, на котором нас, экспертов защиты, никто, однако, не захотел слушать - ни судья, ни сторона обвинения. Я посвятила свое участие в проекте "Московские процессы" памяти Анны Альчук и попросила всех, кто солидарен со мной, встать и почтить ее память минутой молчания. Примерно две трети зала встало (иностранные корреспонденты, возможно, не поняли). А Максим Шевченко закричал, что это политическая акция (?), которая недопустима на суде, и что на нее они (обвинение) ответят своими политическими акциями. Вот так. Почтили память.

Сегодня ночью умер Юрий Михайлович Лесман - специалист по славянской и древнерусской археологии, преданный рыцарь Эрмитажа, самозабвенно служивший музею, искусству и правде. Служивший без устали, без меры, до последнего дыхания.

Мы познакомились с ним летом на лестнице Хамсуда во время процесса над Pussy Riot. Он с большим уважением представил мне свою жену - Ирину Алексеевну Левинскую. Я вскрикнула: "Неужели это Вы та самая Левинская, которая столь ярко разоблачила ложь и невежество скандально известной третьей экспертизы?" Удивительно похожие друг на друга, просто как брат и сестра, они оба радостно улыбались.

Мы подружились с первого взгляда. Ира всегда, рассказывая о нем, ласково называла мужа Юрочкой, и только Юрочкой. И мы вслед за ней.

Ирочка и Юрочка принимали нас нас с Ирой Карацубой в ПЕН-клубе, водили по осеннему Петербургу, наперебой рассказывая о том, как готовы были стоять насмерть во время путча 1991 г., как издавали антифашистский журнал "Барьер", как решили продолжить дело убитого друга - эксперта Николая Гиренко. Юрий Лесман был последовательным критиком православного антисемитизма и боролся против продажи человеконенавистнических книг в церковных магазинах. С грустью вопрошал: «Есть ли надежда на то, что когда-нибудь взгляды православного большинства перестанут быть столь близки по духу «германским пропагандистам»? Помню, как, рассказывая нам о своей бесстрашной борьбе, они словно вновь переживали годы надежд и противостояния, и казалось, что это один яркий талантливый искрящийся человек Ирочка-Юрочка, который всегда будет двуголосым и двуединым.

Верю, что они будут слышать друг друга из разных миров. Верю. И плачу вместе с Ирой.

Юрий Лесман и Ирина Левинская. 2010 год. Фото Сергея Белецкого

«Несчетное количество раз меня спрашивали
"Маша, ты с какой планеты?"»

Посадили философа и поэта, мыслителя и визионера - Надежду и Марию. Посадили и радуются, потирая руки, посадили и молятся, благодаря бога, посадили и ждут, когда философ и поэт «образумятся», превратятся в обывателей, слепых и жестоких, как их гонители. Не дождутся - поэты и мыслители живут в другом измерении, в других мирах черпают идеи и образы, мужество и веру.

Одна из активисток панк-группы рассказала о Марии Алехиной, что «в какой-то момент, когда она была на службе, ей привиделось, какой должна быть следующая акция Pussy Riot». Другими словами, ей было откровение, видение о панк-молебне. Визионер - тайнозритель, ему открывается то, что сокрыто от других, и он подчиняется внутреннему зову, описывая и воплощая в жизнь увиденное, смысл которого раскрывается со временем. Как написал свящ. Вячеслав Винников, «их Господь послал для нашего вразумления, как посылал юродивых - Василия Блаженного и многих других».

В июне 2012 г. Роман Прияткин к дню рождения Марии издал ее «Стихотворения и эссе», собрав открытые материалы из Живого журнала. Он посвятил сборник легендарной деве-освободительнице Жанне д’Арк - воину и визионеру, которую святые призывали к освобождению страны, церковь обвиняла в ереси и колдовстве, правители чернили клеветой, а суд угрозами и обманом склонял к покаянию.

«Сырая белая комната сдержала три вопля…»

Поэтические видения Марии звучат как пророчества о ее судьбе - о заключении панк-троицы, о мертвенном мире, лишенном любви, о боли, застывшей в груди:

Сырая белая комната сдержала три вопля.
В тех местах остались обои
Застывшими пузырями:
Пятнами синими на стене проступали,
Вниз стекали и под пол уходили;
И когда в эту комнату мы заходили,
То замолкали.
И те кто любил, уже не любили,
За окном птицы уже не летали,
Только тени по белому потолку плыли
И сливались с нами.

29.VIII.2010

Сырые стены казематов, по которым стекают холодные капли, я видела в будапештском музее политических репрессий - Доме террора. На стенах камер висят фотографии замученных жертв, а из динамиков льется монотонный стук капели, отбивающей безучастные секунды мучительного ожидания…

Белые глухие стены - это мы, равнодушные люди, непроницаемые, глухие к воплям страдающих, к плачу детей, к мукам неволи. Я много раз видела, как человек оборачивается холодной стеной при одном упоминании о Pussy Riot: лицо деревенеет, глаза затягивает пелена, добродушие сменяется злобой, извергающей потоки грязи. Что это? Проявление его сути? Природных запасов ненависти? Пропаганды, выливающей на Pussy Riot потоки клеветы? Не могу привыкнуть к этому трансформеру. Каждый раз превращение в монстра вызывает оторопь. Причем степень внезапного ожесточения не зависит от образования или религиозности, срабатывает сила настолько дремучая, что сметает все цивильные одежды человечности. Не только с тех, против кого была направлена акция, но и с тех, ради кого она была проведена.

Злоба обезличивает: люди начинают говорить одни и те же слова, будто читая одну для всех написанную роль. Я заранее знаю и молча кричу: «Только не это! Не надо. Стыдно. Как можно повторять злобно-затхлое и протертое до дыр «попробовалибывмечети-выпоротьместидвор-еслибыктебедомой-одетяхраньшенадобылодумать-правильнопосадили». Вот и новую ложь о якобы антисемитизме начнут повторять безликие рты. Все мертвое, чужое, без любви, без правды.

«Важно не изменить, а знать, что меняешь»

В одном эссе Мария описывает застывшее лицо аптекаря, который «сидел на стуле с чуть приоткрытым ртом, смотрел в одну точку, наклонив голову… Совсем не шевелился… Чуть позже в метро лица людей, почти все лица, напоминали ту или иную степень того человека, они замерли. Они не задумались, они провисли, потерялись. Даже если я смотрела в упор, в глаза, смотрела долго - они не отворачивались, как будто меня не видели. Как будто я умерла».

Нет, Машенька, вы живая в стране теней, плывущих по потолку белой комнаты. Это люди превратились в безликие стены, о которые бьется ваше сердце и ваше слово. Стены эти непробиваемы, они даже плачут холодными равнодушными слезами. Их сердце окаменело, и его не оживить. И все же надеешься: а вдруг? Засияют глаза, и услышишь: «Боже мой, что же мы наделали? Как могли вас так мучить? За что?» О таких видениях Марии мне ничего не известно. Увы.

Но есть в одном из ее эссе размышления о величии добра, обреченного на поражение: «Если вы выбираете делать добро, помогать во что бы то ни стало, знайте - вы проиграли. Вы точно проиграли. Но это не значит, что делать не надо. Важно помнить, кто мы. Важно знать, что совесть важнее. Важно делать по совести. Важно не изменить, а знать, что меняешь».

«Я спросила, почему нас отвозят по одному»

За два года до лагерного этапа появилось стихотворение о том, как их разлучат («разделяй и властвуй») и развезут в разные стороны: из белой комнаты – в белый дом, остров неволи, где история застынет храмом в Кижах, устремленным ввысь, древним храмом одинокого стояния в ровном поле, окруженном холодной водой:

Потолок поезда отрезал листву:
Я спросила, почему нас отвозят по одному.
Полей плывут полосы, спину лижут простыни.
Это - нож на воде или, может,
Это - остров Кижи,
Где мне разрешат остыть и
Откуда потом привезут историю, на нитку
нанижут.
Нет,
Это не может. Оглядывается провожатый:
«Вот эта, останавливаться,
Остановка
Ваша».
Белый дом, черная сажа.
И в сторону, чуть слышно: «Высаживай, не
наша».

18.IX.2010

Поезд увозит ее в другой мир: ваша - не наша. Под конвоем везут вдаль, отрезанную от природы и родных, а вокруг по-прежнему потоки разящей воды… В ее жизнь войдет церковно-тюремный остров, где образ храма рифмуется с холодом пыточного острия (Кижи-ножи), но история о ней вырвется из плена и станет легендой.

«У кого-то костыли вместо ног, а у меня ребенок»

У Марии особенный ребенок. О маленьком мудреце Филиппе читайте в Живом журнале его мамы. В видениях сын пытается спасти ее от преследования, открывая нам, что позвала маму Литература, что литературный талант, как дар инаковости, определяет ее судьбу:

Даня мне говорит: «Мы тебя спрячем,
Так или иначе,
Так или иначе.
Полезай в чемодан, старая кляча.
Какой там души фактура – халтура».
Даня пришептывает: «Литература
Литераутра, мама,
Сама позвала:
Что, не узнала?»

12.IX.2010

ЛитераУтра - утренняя буква, писание зари, новое слово, альфа искусства-протеста, которое не понимают, отвергают и сажают. Но оно вылетает из камеры и облетает вокруг земли, и ему рукоплещут.

«Только, Боже, тебе одному»

У поэта-визионера особое чувство распахнутых небес. И особая готовность принять все, что посылается свыше: и радость, и боль.

(…)
В последних утренних звездах
Скорлупчато-белый скрип.
Из него – я.
После него – радость без края,
И улицы пахнут свежестью,
И ты везде, ты везде.
Решето на небе:
Сквозь него
Градом ранит меня,
Роет меня… (…)

Через два дня после того, как Мария воплотила видение о панк-молебне в храме, она обратилась с доверительной молитвой к Богу, которая звучит как продолжение давнего разговора. Будто прежде они обсуждали замысел, а теперь пришло время последствий, которое требует особого мужества. Она просит Бога о поддержке, в надежде, что тот не отвернется от нее, даже если в слабости своей она предаст доверенное ей слово. Пронзительная молитва человека, сознающего свою немощь и любовь Того, кто ждет ее всегда на другом берегу, на другой «планете»:

Следствие - страх.
О, что мы?
- Разбились о капли, о стены.
Явились ли после кому?
Только, Боже, тебе одному.

И храни мою руку,
Когда просо слов
Брошу
И предам сразу же - жди меня.

На набережной,
На берегу
Я от них убегу.

23.II.2012

(Урок 5 см. здесь)

6 мая я шла в балаклаве и яркой одежде кислотного цвета по Якиманке, одной рукой поддерживая над головой большую белую ленту, которая растянулась на десятки метров, когда по этой молочной реке ко мне приплыла икона. Чудесным образом обретенная. С тех пор она висит у меня над кроватью, и я молюсь перед ней за освобождение панк-узниц - Кати, Нади и Маши.



1.CHRIST-LIKE FIGURE

В английском языке давно установился термин для персонажа, прообраз которого можно увидеть в Христе, – Christ-like figure. Этот термин трудно перевести на русский. Христоподобный? Христовидный? Подобный Христу? Все звучит слишком претенциозно: слова нет, а явление есть. Известно, что художника, поэта, музыканта, преследуемого церковью или обезумевшим обществом, и в русской культуре традиционно сравнивают с распятым Христом. Вспомним, хотя бы, хрестоматийное из Лермонтова: «И прежний сняв венок — они венец терновый,// Увитый лаврами, надели на него...» или Пастернака: «Если только можно, Aвва Oтче,// Чашу эту мимо пронеси». В сопоставлении Христа и Художника - внутренний стержень романа Булгакова «Мастер и Маргарита». Примеров можно привести много.

Еще в 2003 году, после разгрома выставки «Осторожно, религия!», я увидела в судебной расправе много параллелей с распятием Христа. Смерть художника Ани Альчук, которую «православные» преследователи прямо или косвенно довели до гибели, стала распятием длиною в два с лишним года. И почти все друзья (апостолы) тогда в страхе разбежались. Остался верный муж Михаил Рыклин, описавший ее крестный путь в книге «Свастика, крест, звезда». Это новое Евангелие от Михаила, похоже, станет "синоптическим", ибо его сюжет имеет много общего с новым судилищем – над Pussy Riot.

2. ХРИСТОС, ИЗГОНЯЮЩИЙ ТОРГОВЦЕВ ИЗ ХРАМА

Очищение Храма – наиболее часто цитируемый эпизод в связи с панк-молебном в ХХС. Эта аналогия ярко прозвучала в акции питерского художника с «говорящим» именем Петр Павленский (Петр и Павел?), который встал с зашитым ртом перед Казанским собором, держа в руках красноречивый плакат: «Выступление Pussy Riot было переигрыванием знаменитой акции Иисуса Христа. Мф. 21: 12-13». В Евангелии от Матфея читаем: "И вошел Иисус в храм Божий и выгнал всех продающих и покупающих в храме, и опрокинул столы меновщиков и скамьи продающих голубей. И говорил им: написано "дом мой домом молитвы наречется"; а вы сделали его вертепом разбойников".

Ветхозаветный пророк Малахия говорил, что Мессия появится неожиданно и очистит храм: "И внезапно придет в храм Свой Господь, которого вы ищете... Вот Он идет, говорит Господь Саваоф. И кто выдержит день пришествия Его, и кто устоит, когда Он явится? Ибо Он – как Господь расплавляющий и как щелок очищающий" (3: 1-2).

Вторжение Pussy Riot в храм было внезапным, они не делом, но словом своим «опрокинули» многие столы «торговцев и менял» - тех, кто обменял свою веру на карьеру и роскошь, на виллы и яхты, кто продает «главный храм страны» налево и направо, на концерты и корпоративы, делая бизнес на людском горе, болезнях, смерти, на всем. Продается все! У вас радость? Рождение ребенка или свадьба? Выкладывайте тысячи рублей на крестины и венчание. Вы потеряли близкого человека? У вас горе? Для него тоже есть прейскурант - на отпевание. Всему есть денежный эквивалент в единицах добровольно-принудительного пожертвования. Сам Христос с легкостью меняется торговцами на Царя или просто заменяется Путиным. Об этом кричат панки, но этого не видят прихожане.

Протоиерей Вячеслав Винников - единственный из священников РПЦ, кто увидел Христа в пришествии Pussy Riot, единственный, кто понял, что «их Господь послал для нашего вразумления». Это же увидел и отец Глеб Якунин, давно изгнанный торговцами из храма, то есть отлученный ими от торговой корпорации. Ему было дано увидеть в них новых панк-юродивых, чья «песня с амвона сильнее ОМОНа». Он создал целую раешную пуссиану о «бронепанковой» небесной силе, посланной Богородицей, которая «от их молитв не отгородится».

Христос очищает Храм от торговли, что несовместима с молитвой. В панк-молитве есть несколько строк, в которых обличается обогащение за счет Бога и Храма, по существу – торговля Богом: это «Крестный ход из черных лимузинов» и «В школу к тебе собирается проповедник,// Иди на урок - принеси ему денег!» Крестный ход – это путь на Голгофу, в рубище и босиком, ноги, разбитые в кровь, пот ручьями под палящим солнцем, нищета и отверженность, побои и проклятия, а вокруг солдатня, избивающая, а не охраняющая, палачи, а не охранники. Пастыри в черных лимузинах – это пародия на Via Dolorosa.

Но есть строки, обличающие и более страшный грех. Глава церкви, кланяющийся главе организации, пролившей кровь тысяч и тысяч христиан («Глава КГБ, их главный святой»), - это идолопоклонство. Против идолопоклонства выступали многие пророки, здесь Pussy Riot звучат абсолютно по-библейски. Либо новомученики – либо КГБ/ФСБ. Либо Бог – либо Путин. Нельзя служить двум господам. И фиговым листком из «государственно-церковной симфонии» здесь не прикроешься. Слишком много крови было пролито. Утонешь.

Первосвященники не простили Христу вторжения в Храм. После этого они и решили погубить Его. Храм был символом народа, о великолепии его ходили легенды, слова и поступки Христа были кощунством в глазах «истинно верующих» и «патриотов» своей страны. Храм по сути, и убил Христа в лице своих служителей. Отсюда рождается высокая трагическая параллель: Христос – Художник – Храм.

3. КАК МОЖЕТ САТАНА ИЗГОНЯТЬ САТАНУ? (Лк. 3:23)

Чем ближе приговор, тем большие обороты набирает конспирологическая версия Pussy Riot. Мне еще в марте сообщили популярную мысль, что панк-молебен устроили (или потом раскрутили) для того, чтобы отвлечь нас от более важных проблем страны, переключить людей с протеста на «кощунство». Неубедительно, поскольку акция в ХХС только обострила все остальные проблемы (в том числе даже международные), стала символом и авангардом протеста, более того – загнала власть в тупик. Как неубедительна и версия тщеславных, что девушки хотели лишь попиариться. На несколько лет в тюрьме? А вы лица их видели? Речи их слышали? Искренние и чистые, скромные и смелые, Маша, Катя и Надя – интеллигенты и интеллектуалы, яркие личности и убежденные борцы с насилием и ложью. Разуй глаза, как любила говорить моя бабушка. Имеющие глаза да увидят. Имеющие уши да услышат.

Недавно протодьякон всея Руси заявил, что за акцией могли стоять люди из штаба Путина. Ну прямо по Евангелию! «Учителя Закона, пришедшие из Иерусалима, говорили: В Нем Вельзевул! Это старший над бесами дал Ему силу изгонять бесов. Тогда Иисус, подозвав их к Себе, стал говорить притчами: Как может Сатана изгонять Сатану?» Как может Путин, или его приспешники, подготовить молебен «Путина прогони!»?
Идея заговора, как обычно, придумывается людьми, которые сами не способны обличить зло, потому что связаны с ним и служат ему.

4. «ЕСЛИ ОТПУСТИШЬ ЕГО, ТЫ НЕ ДРУГ КЕСАРЮ» (Ин. 19:12)

«Обращение к прокурору», зачитанное в московских храмах 18 марта, сравнивают с обращением первосвященников к прокуратору Иудеи Понтию Пилату. Аналогия очевидна. Церковные начальники и в Иерусалиме, и в Москве начинают с религиозных обвинений в кощунстве и богохульстве, а затем переходят на язык государственных преступлений. В Евангелии от Иоанна: «С этого времени Пилат искал отпустить Его. Иудеи же кричали: если отпустишь Его, ты не друг кесарю; всякий, делающий себя царем, противник кесарю». В церковном «Обращении к прокурору»: «В сети Интернет, теле-радио и печатных СМИ транслируется видеоролик провокации, цитируются оскорбления в адрес священнослужителей и руководителей (там вроде про одного? – Е.В.) государства». К «глумлению», «унижению» и «осквернению» в конце письма прибавлено убойное слово «экстремистские действия». Это уже иная статья. Преступление против государя и государства. Обвинение Христа в намерении разрушить Храм сегодня бы определили как подготовку террористического акта.

5. «И ХОТЯ МНОГИЕ ВЫСТУПАЛИ КАК ЛЖЕСВИДЕТЕЛИ, ИМ ЭТО НЕ УДАЛОСЬ» (Мф. 26:60)

Синедрион в Иерусалиме вел судебное разбирательство в большой поспешности и в нарушение многих законов. Приговор вынесли до судебного разбирательства: когда приговорили Христа к смерти, не было даже состава преступления (Мф. 26:3-5). Евангелисты свидетельствуют, что это был не суд, а фарс, так как целью было не установление истины, а обвинение любыми средствами, даже путем лжесвидетельства. В Иерусалиме ночью нашли двух лжесвидетелей (хотя приходили многие). В Москве при свете дня обнаружилось около двадцати, считая потерпевших, свидетелей, адвокатов обвинения и авторов третьей экспертизы. В Иерусалиме, как и сегодня в Москве, суд не заслушал свидетелей защиты (лишь десятую часть из них допустили до Хамсуда), а ограничился только свидетелями обвинения. Синедрион отверг ходатайство Христа о допросе Его свидетелей: «Спроси слышавших, что Я говорил им; вот, они знают, что Я говорил» (Ин. 18:21). Не спросили. Так что не было и состязательности сторон.

Но не было и людей у стен Синедриона, которые кричали бы «Свободу Иешуа!» А у Pussy Riot такие люди есть, а значит, есть и надежда, что мы сможем остановить эту экзекуцию. Приходите к Хамсуду 17 августа в 14.00. Встанем на пути у «крестного хода из черных лимузинов» на Голгофу Pussy Riot.

Всё дело в том, что в ихней статье все люди как-то разделяются на "обыкновенных" и "необыкновенных". Обыкновенные должны жить в послушании и не имеют права переступать закона, потому что они, видите ли, обыкновенные. А необыкновенные имеют право делать всякие преступления и всячески преступать закон, собственно потому, что они необыкновенные.
Достоевский. "Преступление и наказание"

1 августа в Серафимо-Дивеевском монастыре патриарх Кирилл, желая, видимо, произнести новое "Слово о законе и благодати", преподнес своей пастве богословскую апологию беззакония. Взяв за основу противопоставление Духа и Закона в Послании к Галатам апостола Павла, он выдал богословский вариант теории Раскольникова. Апостол Павел утверждал, что не ветхозаветный закон (заповеди, данные Моисею), но Дух есть сила, преображающая людей. И когда Дух преображает человека изнутри, Закон (указания и запреты) становится ненужным, потому что живущий в Духе неспособен на зло.

Кирилл же искусно подменил закон Моисеев сводом российских законов и слова Павла о духовно преображенных "на таковых нет закона" (то есть живущие в Духе не нуждаются в законе) перефразировал довольно странным образом: "...на того, кто имеет плод Духа, не распространяются нормы закона", то есть они неподвластны земному суду. И уточнил для непонятливых: "Эти слова обращены ко всем людям: нет закона над теми, кто живет по закону Духа. Закон предполагает ответственность (а преображенные – безответственные люди? – Е.В.); нарушение закона предполагает суд (а избранные неподсудны? – Е.В.); суд предполагает, в случае обнаружения вины, наказание. А если над таковыми нет закона, то нет ни суда, ни наказания".

При нынешнем торжестве беззакония и неподсудности властей слова о касте избранных, право имеющих переступать закон, звучат как богословское оправдание безнаказанности, как насмешка над "всеми людьми", которым навязчиво внушается, что закон не для "живущих в духе комфорта", то есть не для патриарха и других князей церкви. Истинная правда. "Все люди" это давно поняли, а теперь наполнят этой истиной свои религиозные чувства.

Что же остается не преображенным? Им остается суд, который "есть непременная и очень важная экзекуция в человеческом обществе". Но, вновь подчеркивает патриарх для невнимательных, "человек, который живет по закону Духа, вне этой реальности, на него ничто не распространяется". А что же делать нам, бедным, обреченным на эту реальность? Оказывается мы, так называемое общество, не только обречены на экзекуцию со стороны иномирных, но еще и жаждем ее, требуя "принять более строгие законы, ужесточить ту или иную норму – в надежде, что укрепление государственных институтов и исправление законов приведут к их исполнению, изменят климат в обществе, сделают народ лучше". С чем святейший отчасти согласен.

Понятно? По советской традиции все драконовские законы властей принимаются по просьбе трудящихся, простите – теперь они называются живущими по плоти. И эти плотские существа, новые твари, ныне дрожащие перед законами и пыточными расправами, втуне уповают на "так называемые правовые общества и государства. Когда разрушается нравственная основа бытия, никакие законы не спасут". Оставь надежду всякий в суд входящий: в Хамовнический и Басманный, в казанский и астраханский, в любой.

"Богословие беззакония" можно с полным основанием рассматривать как фундамент "духовной основы государства". Патриарх прямо об этом и говорит: "И самое главное понять, что первично, а что вторично: что фундаментально, базисно..." Мы поняли, спасибо за откровенность.

(Урок 4 см. здесь)

Иисус Христос, поучая народ, дает образец молитвы, получившей название Молитвы Господней, или, по первой строчке, «Отче наш». Он подчеркивает, что настоящая молитва должна быть краткой, а не многословной («Когда молитесь, не бубните, как язычники. Они думают, чем больше слов в молитве, тем скорее их услышит Бог») и выражать существенные чаяния человека на земле. Панк-молитва соответствует этим двум требованиям: она немногословна и отражает горячие мольбы не только Pussy Riot, но и многих людей в современной России. Чтобы убедиться в этом, достаточно сравнить их молитву с протестными плакатами и речами людей, которых отчаянное положение страны вывело на улицы.

Первое прошение в «Отче наш» обращено к Богу с надеждой, что Его имя будет святым на земле, что на земле установится Его царство и восторжествует Его благая воля. В комментарии к Евангелию от Матфея читаем: «Прославление имени, приход Царства и исполнение воли Бога – три разных способа сказать об одном и том же», то есть о торжестве Бога, а не противной ему силы, на земле.

Отче наш, Иже еси на небесех!
Да святится имя Твое,
да приидет Царствие Твое,
да будет воля Твоя,
яко на небеси и на земли.

Очевидно, что такая молитва была дана людям, изнемогающим под гнетом злой силы и жестокой воли, которые мечтают о тех временах, когда более не будут почитаться (святится) имена порочных людей, и те не будут более царствовать над нами, и мы наконец-то выйдем из-под власти их злой воли.

С мольбы об освобождении от гнета жестокого правителя начинается панк-молитва, и так же, как в «Отче наш», ее первое прошение в библейском стиле повторяется три раза:

Богородице Дево, Путина прогони,
Путина прогони, Путина прогони!

Мы узнаем из Молитвы Господней, что воля Божья царит на небесах, а человек жаждет, чтобы она восторжествовала и на земле. В панк-молитве небеса так же противопоставляются грешной земле как царство свободы – тюрьме:

Призрак свободы на небесах,
Гей-прайд отправлен в Сибирь в кандалах.

Известно, что в православии сложилась традиция в тяжелейших обстоятельствах обращаться к Богородице. Вера в силу такой молитвы столь велика, что Григорий Палама утверждал, что всякая молитва с земли сначала достигает Богородицы, а через нее - Христа.

Рок-н-Мол: рок и молитва

Я хожу к суду в футболке «За песню в тюрьму?», хотя предпочла бы надпись «За молитву в тюрьму?» Очевидно, однако, что это была и песня, и молитва - рок-н-мол.

Заметим, что новый жанр рок-молитвы всячески поощрялся церковными властями, которые давно завели дружбу с рок-музыкантами, с 2003 года проводили фестивали и открывали клубы «православного рока», благословляли Кинчева, Шевчука, Неумоева, Бертенева, Кривошеева и др. Диалог с русским роком стал проверкой церкви на дух христианской свободы. С самого начала было ясно, что церковь, с одной стороны, хотела бы использовать широкую аудиторию рок-культуры в миссионерских целях, а с другой – опасалась ее свободной эстетики. Игумен Сергий (Рыбко) и другие священники выходили на сцену с проповедью, в ответ рок-группа пришла в церковь. Прислушайтесь к ним. Они кричат от боли за вас.

О единстве формы и содержания

Эстеты говорят, что и петь-то девочки не умеют. (Кстати, часто задают вопрос: почему «девочки»? Потому что они мне в дочки годятся, и потому что все мы дети Божьи, мальчики и девочки.) А на мой взгляд, их акцию отличает классическое свойство художественной целостности - единство формы и содержания, в данном случае построенное на контрасте, который отражает столь важное для молитвы противопоставление неба и земли.

Небеса представлены обращенностью к Богородице и надеждой на нее, и эту часть авторы искусно стилизовали под церковный знаменный распев. Но их молитва представляет два мира – небо и землю, и разъятое двоемирие ярко выражено контрастом стилей: благостный напев и смиренные земные поклоны резко сменяются пластикой отчаянной борьбы и протестными выкриками в стиле уличного ой-панка. А затем они опять обмякают, как в поклонах, но теперь уже кротко повиснув на руках охранников, чтобы подчеркнуть ненасильственный характер своего сопротивления. Каждый жест – метафора, а все вместе – шедевр художественного акционизма. Цельный, глубоко гуманный, бесстрашный и необычайно действенный.

Смирение перед небом, протест против земного зла, - и непротивление злу насилием. (Лев Николаевич, память о тебе в род и род!) Небо и земля – в противопоставлении и столкновении друг с другом. Небо пребывает в гармонии, и к нему молящиеся обращаются в благоговении, на коленях, а земля содрогается от жестокости кровавых погон под черными рясами; от торговли Христом и Богородицей, от подмены любви - ненавистью, милосердия – местью; от дешевой магии, за которой люди выстраиваются в длинные очереди, не понимая, что кланяются не Богу, а торгашам в храме; от лжеучителей в школе; от расправ над женщинами в домах и судах… Это и вызывает крик протеста, об этом и вопиет к небу храмовый рок. Большая часть их молитвы звучит о бесчестии и насилии на земле. Заключительные строки рок-молитвы, повторяя первые, почти дословно перекликаются с последним прошением из «Отче наш»: «Но избави нас от лукавого».

(Урок 3. см. здесь)

Не бес, но ангел

Один петербургский купец жаловался Макарию Оптинскому на новую прислугу, которую старец благословил взять в дом: «Отче, позвольте мне ее уволить, это сущий бес. С той минуты, как она появилась в моем доме, я непрерывно злюсь и потерял всякое самообладание». А Макарий ему ответил: «Ни в коем случае не выгоняй ее; это ангел, которого Господь послал тебе, чтобы ты мог увидеть, сколько в тебе таилось злобы, которую предыдущая служанка не сумела раскрыть в тебе».

Эта история сегодня звучит как аллегория, в которой купец олицетворяет церковь, а новая служанка – группу Pussy Riot. Церковь видит бесов в посланных им ангелах и жаждет уволить-унизить-уничтожить тех, из-за кого непрерывно злится и теряет всякое самообладание. Никто ранее (ни одна из «предыдущих служанок») не вызывал у церкви такого массового негодования – ни советская власть, жесточайшим образом уничтожавшая храмы и христиан, ни органы госбезопасности, поставившие церковь под жесткий контроль. О страшном прошлом церковь даже порой вспоминает с ностальгией, примиряя на себя одежды погибших мучеников. Те страдания явили лик мученичества, который столь соблазнительно приписать себе сегодня в ситуации полной защищенности и безнаказанности.

Новая служанка-ангел раскрыла другое лицо церкви, ранее для многих сокрытое («чтобы ты мог увидеть, сколько в тебе таилось злобы»). Называя ангелом служанку, провоцирующую хозяина на злобу, Макарий Оптинский дает богословское обоснование цели провокации как откровения об истинном состоянии души. Провокаторами в этом смысле были библейские пророки, вызывавшие гнев у власти и народа своими обличениями; Иисус Христос, нарушавший субботний покой, разгонявший торговцев в храме, разделявший трапезу с презренными мытарями, обещавший разрушить храм и через три дня воздвигнуть другой, нерукотворный; многочисленные юродивые. Цель их провокаций была та же, что у купеческой служанки, - открыть людям глаза на зло внутри них, скрытое за внешним благолепием и хрупким покоем их жизни.

Провокация как вызов

Слово «провокация» буквально означает «вызов» (лат. provocatio), а столь негативное в русском языке слово «провокатор», закрепившееся за предателем и зачинщиком беспорядков, в латинском языке (provocator) означало «человек, бросающий вызов» (в Древнем Риме так еще называли гладиаторов, отличающихся быстротой и ловкостью приемов, сопоставимыми, полагаю, с энергичной стремительностью акций панк-группы). Этот вызов, как положительное значение провокации, ставит человека перед нравственным выбором между любовью и ненавистью, уважением и презрением, миром и агрессией, по сути – между добром и злом, выявляя представления о них разных людей.

Признаю, что краткий экскурс в историю слова «провокация» в нашей школе не может соперничать с развернутым анализом «обсценной» (ненормативной) лексики, представленным в третьей заказной экспертизе по делу Pussy Riot, многочисленные смыслы которой раскрывают новые аспекты молитвенного вызова.

Провокация в многообразии

Что нас только ни раздражает в жизни! Мы ежедневно провоцируем друг друга в семье и школе, на работе, в транспорте, на дорогах. Даже если не хамим и не унижаем друг друга (что большая редкость), провоцируем уже тем, что мы все очень разные. Есть, очевидно, глубокий смысл в глубоком отличии друг от друга родственников, сослуживцев, соседей по дому и по стране, национальностей и культур. И каждый знает, как трудно жить в мире с Другим, не похожим на тебя, как редко мы понимаем, что это различие должно вызывать интерес, уважение и любовь, а не раздражение и ненависть, что часто сущим бесом нам кажется ангел, показывающий как много таится в нас злобы. Что в самом многообразии людей жизнь являет себя как провокация.

Бремя иноходца

Pussy Riot не похожи ни на кого вокруг нас, они яркое воплощение инаковости. «Говорят: он иноходью скачет./ Это значит иначе, чем все». Конечно, можно найти аналоги в православном юродстве, в западном панк-роке и акционизме, но в личном опыте большинства людей они воплощает абсолютную инородность привычному – привычной молитве как вычитыванию знакомых и при этом чужих текстов; привычному молчаливому стоянию в храме; привычному выступлению рок-групп в концертном зале.

Заметим, что авторы третьей экспертизы апеллируют к «нарушению общепризнанных правил и норм поведения», «несообразному и несвойственному церкви», «каноническим правилам» (которые в церкви обычно вспоминают при гонениях на неугодных священников, а теперь – и мирян). Агрессивная экспертиза как форма призыва к жестокому наказанию, отмщению – это контрпровокация, направленная на физическое подавление врага. Низкая провокация в данном случае отличается от высокой тем, что опирается на насилие. Она диктует и принуждает человека к действию, но не может лишить его права на нравственный выбор.

Надежда Толоконникова ответила, что они выбрали истинное христианство, служение Богу, а не царю. Потому они не похожи на «предыдущих служанок», которые не нарушали покоя в сытой купеческой церкви. Нравственный смысл их кардинального отличия от других – вызвать уважение к праву человека иначе молиться (выражая свои чувства и убеждения), иначе вести себя в храме, иначе петь и танцевать, иначе выражать политический протест. Потому что они жаждали не власти и не денег, а правды. И выразили в своей молитве мысли и желания многих людей. Но даже те, кто солидарен с ними по существу, часто не могут принять непривычной формы, спотыкаются об инаковость, инородность, непреодолимую новизну Иначе, без которого нет ни творчества, ни свободы, ни вечности.

Когда я была беременной, мне казалось, что мир в основном состоит из беременных женщин. Когда я попала в больницу, вся страна показалась мне одним «раковым корпусом». Сейчас я защищаю панк-узниц - и всюду вижу синдром PUSSY RIOT. Надеюсь, что это не узкий взгляд на мир сквозь личные шоры, а осмысление событий как метафор культуры в целом. Женщина – символ новой жизни; больница – хрупкости, кризиса, умирания... А PUSSY RIOT? Сначала написала – «символ контркультуры», потом добавила «контркультуры как трагикомедии», как способности посмеяться над собой, до слез, да и символ новой жизни тоже (как много нового мы узнали благодаря им!), и хрупкости, и кризиса, и умирания старой.

PR-syndrome – широкое явление, оно включает в себя суды над художниками и организаторами выставок, пикеты и оскорбления, запреты спектаклей, сожжение книг, подметные письма в патриархию, штрафы, условные сроки и тюремные застенки. Это современный опыт преследования художника, клеветы на него и мученичества. А как иначе назовешь оголтелую кампанию против Pussy Riot, угрозы в их адрес, издевательства в СИЗО и неудобоваримые формулировки следователей, за которыми месть и жажда расправы?

Жаль, что мало кто понимает значение панк-истории. Потому не понимают, подумала я, что не умеют читать художественный язык протеста, и решила открыть школу контркультуры под названием PUSSY RIOT SCHOOL (предыдущие уроки см. здесь: Урок 1, Урок 2).

УРОК 3. PUSSY RIOT И ШЕКСПИР

Не смейтесь. Именно так. Монументально. Поскольку скандал вокруг оперы Бриттена «Сон в летнюю ночь» тоже проявление PR-синдрома. Кристофер Олден поставил оперу Бриттена как оперу о Бриттене, наложив музыку и шекспировский текст на автобиографические страдания композитора в школе для мальчиков и хоре мальчиков, но развернул школу до яркой всеобщей метафоры социального насилия. Афины и даже волшебный лес заменил на мрачную английскую школу, короля и королеву фей сделал холодными безликими учителями, всех одел в строгие костюмы и показал, что под серой униформой английской (только ли?) сдержанности бушуют шекспировские страсти, неподвластные ни рассудку, ни общественной морали. Комедия превратилась в трагикомедию, или сатиру – на лицемерную систему, на внешне жесткий порядок, за которым скрывается хаос дурмана, опьяняющей власти и запретной страсти. Видимая стабильность - и невидимый разгул животных инстинктов. Чем не образ современной России? Полицейский режим, замешенный на безраздельной власти над покорными «учениками» всероссийской школы насилия (образы наркотического безумия, школьной педофилии и гомосексуализма также зазвучали актуальной политической метафорой).

Но в последнем акте серые тюремные стены государства (напоминаю, что школой режиссер заменил Афины) превращаются в красочные декорации шутовского театра, и на сцену выскакивают, не поверите... Pussy Riot. Ну, не сами, к сожалению, а их предки – актеры афинского шутовского театра ремесленников, которые приготовили к свадьбе герцога Тезея веселое представление о Пираме и Фисбе, этакий водевильный вариант истории Ромео и Джульетты. Шекспир вывел актеров-шутов под забавными труднопереводимыми кличками Пигва, Миляга, Основа, Дудка, Рыло и Заморыш, напоминающими «псевдонимы» Pussy Riot – Тюря, Шляпа, Шумахер, Гараджа. Причем актеры, как и панк-девчата, выступают под разными именами. Пигва, он же Пролог, открывает представление потешным сумбуром, путая знаки препинания:

Мы не жалеем своего труда
Вас оскорбить. Не входит в наши цели
Вас развлекать. Явились мы сюда
Не с тем. Чтоб вы об этом пожалели,
Актеры здесь.

В этой путанице – установка смеховой контркультуры, которая заострена на обличительную провокацию, а не развлечение, обращена к властям как пародия на серьезную церемониальную культуру (у Шекспира – пародия на брак Тезея и Ипполиты, у Pussy Riot – на брак церкви и государства). И шекспировские шуты, и наши панки похожи на резвящихся детей, устами которых глаголет истина.

Ипполита: Действительно, он сыграл свой пролог, как ребенок играет на флейте: звук есть, но управлять им он не умеет.

Детская неловкость, подростковый задор, нескладная речь, в которых – веселый карнавальный перевертыш, выворачивающий наизнанку ложные претензии сильных мира сего.

Не знаю, все ли детали постановки в театре Станиславского и Немировича-Данченко входили в план режиссера Кристофера Олдена, но возникает ощущение московской импровизации по мотивам акций групп «Война» и Pussy Riot: актеры выдают скабрезные жесты в адрес герцога и его свиты (акция на Литейном мосту?); Лев, который по сюжету должен лишь разорвать плащ Фисбы, снимает штаны и набрасывается на нее под хохот актеров и афинской знати (акция в Биологическом музее?), а заключительный танец актеров в разноцветных одеждах, двое из которых танцуют в ярких чулках и коротких юбках, прямо напоминает стиль панк-группы.

ДОМАШНЕЕ ЗАДАНИЕ

Предлагаю написать сочинение на тему «Шекспировская шутовская традиция в творчестве Pussy Riot (или – в современном акционизме)». Развивайте. У Шекспира много мудрых шутов. А у нас - бум карнавального протеста.

И приходите 5 июля в Сахаровский центр на семинар «Феминистский аспект явления Pussy Riot».

Я благодарна Артемию Троицкому за то, что он на проспекте Сахарова артистично и остро обнажил проблему засекреченности семьи Путина. Молодец! Давно хотела откликнуться, его статья «Оглушительное молчание» в «Новой газете» меня подтолкнула.

Я видела Людмилу Путину один раз в начале 2000-х на конференции в Петербургском университете, где она что-то говорила о русском языке. Говорила неумело и поразила меня своей беспомощностью, какой-то простой человеческой слабостью. Мне уже тогда стало ее жалко. Было ясно, что она чувствует себя не в своей тарелке, что должность первой леди ей трудна и что она покорно, но неумело играет роль, написанную для нее супругом.

Мне особенно жалко ее сегодня, когда она и ее дочери по сути оказались в положении политзаключенных, поскольку предполагаю, что они лишены свободы общения (иначе мы бы слышали о них от родственников, друзей или сослуживцев), свободы передвижения (иначе мы бы узнали о них от очевидцев) и, возможно, даже свободы жить под своими именами. Если все это действительно происходит по воле Путина, то это лишение людей свободы по политическим мотивам. Поэтому их можно назвать политзаключенными.

Мне возразят, что они сами отказались от публичной жизни или же Путин в заботе о любимых домочадцах оградил их от бестактности, назойливости папарацци и обывателей, от мести террористов. Тогда они должны были сами объявить об этом публично и уйти в тень, чтобы их отсутствие не вызывало тревоги и опасений за них. Как бы ни были некоторым неприятны аналогии с Западом, сошлюсь на благородный поступок Рейгана, когда тот попрощался с нацией, узнав, что страдает болезнью Альцгеймера. Путины могли бы объявить, что публичная жизнь их тяготит или страшит, они просят их понять и позволить жить незаметно, что, конечно, устроить нелегко, а потому они, возможно, будут вынуждены скрывать свое местонахождение и даже имена. Объявите ваше решение, а дальше играйте в шпионов сколько угодно.

Меня же преследуют родные российские аналогии: вспоминаются Соломония Юрьевна Сабурова (ныне святая), насильственно постриженная в монахини по указу Василия III; ее судьбу разделили жены Ивана Грозного Анна Колтовская, Анна Васильчикова, Василиса Мелентьевна (некоторые из которых, возможно, были убиты) и супруга Петра I Евдокия Лопухина; печальной была и судьба императрицы Марии Александровны, супруги Александра II, которая была вынуждена делить мужа с его любовницей Екатериной Долгоруковой, и т.п., вплоть до трагической судьбы жены Сталина - Надежды Аллилуевой. Наше всеобщее погружение в советское средневековье (если предпочитаете выражение Парфенова «советская античность», то можно привести множество примеров из Древней Греции и Рима) делает эти параллели почти навязчивыми. И для меня это моральная травма, которая усугубляется невозможностью помочь ни Людмиле Путиной, ни ее дочерям. У них все в порядке? Так пусть они сами об этом скажут! Сами!

В розыск, наверное, могут подавать только родственники, но поскольку пропали без вести супруга президента-премьера и две принцессы, то предлагаю подать коллективный запрос Нургалиеву о местонахождении членов «монаршего» семейства. Неужели никому в стране нет до них дела? Феминистки! Вступились бы за Людмилу, Катерину и Марию из женской солидарности. Правозащитники! Разве высокое положение пропавших лишает их права на вашу защиту?

Конечно, Троицкий прав в том, что засекреченность личной жизни Путина непристойна и унизительна для страны, но для меня главное – живые люди, женщины, которые оказались заложниками паранойи или эгоизма своего мужа и отца. Какими мотивами он бы ни руководствовался, налицо презрение к праву близкого человека самому решать, желает ли он жить открыто или закрыто, под своей или чужой фамилией, в общении с родственниками, друзьями или исключительно с охраной, в золотой, но безопасной клетке или в неопределенном, но открытом и полном возможностей пространстве. Если бы им дано было право выбора, кто-то из троих, ну хотя бы одна из них(!), вероятно, не согласилась бы на полную конспирацию и жизнь человека-невидимки, которая наверняка мучительна для любого. Молчаливое исчезновение всех троих красноречиво говорит о том, что они поступают не по своей воле, что это некая очередная чекистская операция, в которой мы все невольно участвуем и молчанием, возможно, предаем новых кремлевских невольниц.

А ведь в их положении отражается наше. Мы ведь тоже своего «отца» не выбирали, невольно стали членами его семьи, и нас тоже лишили выбора. Может быть, защищая их свободу, мы освободим и самих себя?

В московских школах 9 декабря, накануне общероссийской акции протеста, проходят собрания старшеклассников (9-11 классы), на которых директора и завучи (порой морщась от брезгливости) им объясняют, что 10 декабря не следует ходить на митинг протеста, а следует в субботу прийти в школу к 13.00 и написать «контрольную по русскому языку».

Кроме того, в школы прислана разнарядка на десятки старшеклассников, которых нужно прислать на «другой», контрреволюционный, митинг. Власть в панике растлевает души тех малолетних, которых еще не успел охватить Якеменко и Ко. Школа по кремлевской указке должна запретить подросткам высказывать свое мнение и протестовать против преступлений режима, воспитывать их марионетками по образу и подобию президента, чтобы они послушно и страстно озвучивали текстовки, написанные старшими товарищами.

Осторожно, школа! Родители, не забудьте выразить свой протест против оболванивая детей!

«Воспитательная беседа» с Верой Кичановой в одном из двух выпусков «Нереальной политики», запрещенных к показу на НТВ, напоминает проработку в кабинете директора школы либо, в советское время, «обсуждение недостойного поведения товарища N» в комсомольском или партийном комитете. Все эти советские варианты разговорного жанра – беседы, обсуждения, проработки и пр. – были, по сути, облегченными формами допроса и суда, цель которых - не поиск истины, а публичное разоблачение человека, «вина» которого заранее известна.

Вера Кичанова, фотографию которой я впервые увидела в The New Times, напомнила мне Фрэнни из повести Сэлинджера «Фрэнни и Зуе», Ирму из «Гадких лебедей» Стругацких и Гарри Поттера, с недоверием исподлобья взирающего на странный и страшный мир взрослых. Сразу видно – отличница, «индиго», с толку не собьешь и калачом не заманишь.

Для «интервью» был выбран кабинет президента факультета журналистики, что заведомо ставило студентку в подчиненное и зависимое положение «вызванного на ковер». «Старшие товарищи по журналистскому цеху» Тина Канделаки и Андрей Колесников, столь настойчиво убеждавшие Веру (или самих себя?), что современные журналисты абсолютно свободны, могли бы выбрать более нейтральное место, где бы она чувствовала себя действительно свободно, а не приводить ее в начальственные чертоги. Могли бы пригласить сторонников Веры из числа журналистов («Новой газеты», например, с которой она сотрудничает) или преподавателей (нашли бы хоть одного «мокреца»!), а не устраивать неравный бой «трое на одного».

Вера держалась с достоинством: если и была несколько смущена иерархичностью ситуации, то ясно показала, что она не из червяковых («Смерть чиновника») и способна с общаться с высокими чинами на равных, как личность с личностями. Экзамен на «доверие к себе» Вера выдержала с честью. Эссе американского философа Эмерсона «О доверии к себе» (Self-Reliance) я много лет советовала студентам МГУ читать каждое утро, чтобы помнить, что

«кто жаждет стать человеком, должен обладать самостоятельностью духа», что «повсюду общество состоит в заговоре, направленном против мужества людей, входящих в него. Общество - это акционерная компания, где держатели акций, чтобы надежнее обеспечить кусок хлеба каждому пайщику, согласились пожертвовать для этого свободой и культурой - и собственной, и тех, ради кого они стараются. Несамостоятельность духа - здесь добродетель, на которую самый большой спрос, а доверие к себе - предмет отвращения. Общество не любит правды и творчества; оно предпочитает им ничего не значащие слова и условности».

Тина затягивала Веру в болото слов и условностей, которые абсолютно ничего не значат для этой талантливой и удивительно цельной девочки, в адрес которой посыпались расхожие обвинения в жажде славы (попиариться захотела!), непрофессионализме и клевете на сильных мира сего. Эти обветшалые ярлыки всегда под рукой, сегодня остается только радоваться, что не приписали вдогонку экстремизма и шпионажа. Никого из старших, как оказалось, не волнует ни вторичность/нелегитимность верховной власти в России, ни преследования и убийства журналистов, ни политзаключенные, ни отсутствие реальных выборов – ничего из того, что заставило начинающих журналистов задать свои вопросы президенту.

Профессионализм, по мнению Канделаки, заключается в том, чтобы знать ответы президента на заданные ему ранее вопросы и не утомлять лишний раз Медведева, который «устал уже» (бедный!) отвечать на вопросы о Ходорковском, просто «ходит» на этот вопрос, «как на работу». При этом слова Веры Кичановой о Ходорковском как самостоятельном политике и о связанной с ним проблеме существования политических заключенных в России остались незамеченными. Доверять, по мнению Канделаки, нужно не себе, а власти, и быть, следовательно, ее служанкой, а не оппозиционером и даже не оппонентом.

Очевидно, что Вера у Тины вызывает раздражение не только своими мыслями и поступками, но и в целом как тип личности – независимой от принятых в официальной журналистике правил игры и не ломающейся под натиском тяжеловесов. «Вы как журналист должны определиться, с кем Вы хотите работать, где Вы хотите работать и как Вы хотите работать», - с явным раздражением поучала она юную коллегу, с привычной легкостью взяв менторский тон, чем напомнила возмущенную учительницу литературы из фильма «Доживем до понедельника», которая и в мыслях не допускала, что в сочинении можно открыто изливать свою душу, свою боль, не думая «с кем ты и где». Может быть, Вера напомнила Канделаки юную Тину, свободную и полную надежд? И это вызвало острое желание показать зарвавшейся девчонке, что иного пути нет, как отказавшись от Веры, превратиться в Тину? Контраст очевиден: чистый искренний недоверчивый взгляд Веры, ее спокойная продуманная речь на фоне фальшиво-страстной, наигранной убежденности Канделаки, торопливо извергающей поток пустых слов о созидании и разрушении, о необходимости быть настойчивой (в чем?) и смелой, при этом думать о том, как могут принять твои слова и пр.

С особым удовольствием Канделаки несколько раз в назидание напомнила Вере о расстреле американских студентов в Америке 1970-х – прием явно из арсенала политических допросов. (Могла бы вспомнить и расстрел китайских студентов на площади Тяньаньмэнь, но критика авторитарного Китая сегодня не ко двору.) Мы, мол, к тебе, девочка, необычайно милостивы, и ты должна ценить мягкие нравы современной России (какие, кстати, у тебя оценки? хорошо учишься?), а вот окажись ты в кровавых лапах Америки 1970-х, не сносить бы тебе головы. Одумайся лучше и реши здесь и сейчас, с кем ты и где ты. Как можно позволять себе столь агрессивное психологическое давление, насилие, унижение человека? Манера следователя, секретаря парткома, а не журналиста.

Кстати, зрители программы могли получить ложное представление, что американские студенты были приговорены к расстрелу судом, тогда как мирная антивоенная демонстрация в кампусе Кентского университета штата Огайо была обстреляна 4 мая 1970 г. бойцами Национальной гвардии, которые открыли огонь по доныне не выясненной причине. Студенты вышли с протестом против войны во Вьетнаме после решения президента Никсона ввести войска и в Камбоджу (наши студенты, к сожалению, не вышли на улицу ни в первую, ни во вторую чеченскую кампанию). Комиссия признала действия армии необоснованными. Погибли четыре человека, одной из жертв – Аллисон Краузе – Евтушенко посвятил стихотворение «Цветы и пули»:

Это было
Чистейших надежд выражение,
В миг,
Когда, беззащитна, как совести тоненький пульс,
Ты вложила цветок
В держимордово дуло ружейное
И сказала:
"Цветы лучше пуль".

Вера Кичанова может гордиться этим сравнением, ее слово – это нашей «совести тоненький пульс», который ровно и уверенно звучит под натиском акционерного общества «Тина и Ко».

В XIX в Америке жили два друга, один из которых был только теоретиком, а другой теоретиком и практиком нонконформизма. Теоретик – Ральф Уолдо Эмерсон - проповедовал независимость личности от государства, а его друг-практик – Генри Торо – принципиально отказался платить налоги стране рабства и за то был посажен в тюрьму. Философ, увидев друга в тюремной камере, с удивлением воскликнул: «Почему ты здесь?» - и услышал в ответ: «ПОЧЕМУ ТЫ НЕ ЗДЕСЬ?».

«В несправедливом государстве место честного человека - в тюрьме», - написал Торо в эссе «О гражданском неповиновении».

Стыдно быть сытым, когда есть голодные; стыдно быть на воле, когда вы – невинные - в тюрьме. Тяжело сознавать, что не можешь помочь, освободить, восстановить справедливость. Это особенно остро ощущаешь у дверей Хамсуда - среди хороших, но беспомощных людей. Там, кстати, 27 декабря был замечательный мужчина, который добродушно спрашивал омоновцев, тащивших очередную жертву: «А вы всех желающих забираете?».

В видимой слабости добра – его невидимая сила, а в силе зла – все очевиднее его слабость.

Об этом рождественские строки Бродского:

Пустота. Но при мысли о ней
видишь вдруг как бы свет ниоткуда.
Знал бы Ирод, что чем он сильней,
тем верней, неизбежнее чудо.
Постоянство такого родства -
основной механизм Рождества.

С Рождеством вас и с Новым годом!

Вместе с вашими близкими мы будем надеяться на ваше освобождение и надеждой приближать этот день! Помните, что вы – смелые и стойкие – сами по себе чудо в стране запуганных людей.

С восхищением и состраданием,
Елена Волкова

Поздравить с Новым годом российских и белорусских политзаключенных

26 декабря впервые в жизни пошла на митинг. На Пушкинскую. Пошла, потому что и собачьему терпению приходит конец. Громко кричала «Фашизм не пройдет!», «Россия для всех!» и «Маша – молодец!», радостно аплодировала и ловила каждое слово. Видела, как выступавшим порой трудно давалась «площадная» речь, как не любят они «манежи и арены, где миллион меняют по рублю»; понимала, что именно Манежная заставила некоторых из них впервые забраться на трибуну, потому что ни стихи, ни романы, ни фильмы не могут стать массовым ответом на манежный нож. Нужна площадь, толпа единомышленников, улица, запруженная народом. Каждый второй либо сокрушался, что нас было мало, либо радовался, что много, а самый яркий трибун – Дмитрий Быков (читаю и слушаю всегда с наслаждением) – иронически играл цифрами, которые будут сжиматься в ближайшем будущем и разрастаться в отдаленном завтра.

Количество – это важно, не спорю. Но содержание речей важнее. Они были ответным словом на нацистский бунт, который возмутил, потряс, ошарашил, разгневал. Чувства праведные и благородные. Но, слушая речи на Пушкинской, я мысленно откликалась на них с Манежной, невольно моделируя образ неонаци, который бросает свои реплики в ответ на наши аргументы. Не того наци, что засоряет матом Интернет, а идеолога, вожака. Ответы оппонента не дают мне покоя. Пусть выскажется. В нем голоса, рассыпанные по форумам, комментариям и постам. Мы на Пушкинской радовались, что слышим и понимаем друг друга, но главное, чтобы нас поняли там – на Манежной, те – со свастикой, с маленькой россией только для себя. Чтобы хоть что-то услышали. А на каком языке с ними говорить? Вопрос вопросов. Диалог культур, картин мира, идеологий и религий. Попробуем его начать в виде спора.(Разговор Пу и Ма)

В сказке Салтыкова-Щедрина два генерала, оказавшись по легкомыслию на необитаемом острове, узнают из «Московских ведомостей», что в Туле

по случаю поимки в реке Упе осетра (происшествие, которого не запомнят даже старожилы, тем более что в осетре был опознан частный пристав Б.) был в здешнем клубе фестиваль. Виновника торжества внесли на громадном деревянном блюде, обложенного огурчиками и держащего в пасти кусок зелени. Доктор П., бывший в тот же день дежурным старшиною, заботливо наблюдал, дабы все гости получили по куску. Подливка была самая разнообразная и даже почти прихотливая...

Гротеск? Преувеличение до невероятного? Да нет, бытовой случай, привычное занятие. Старожилы потому и не запомнят, что людоедством их не удивишь. Вот если бы действительно поймали великана-осетра! А то пристава съели. Кто ж о них, о приставах, доброе слово скажет? Да если бы и не пристава, а купца, бизнесмена, стряпчего, журналиста, ученого мужа или неученую бабу с ее ста восьмьюдесятью шестью детьми? Мало их, что ли, съели? Всех и не пересчитаешь... Миллионами, бывало, поглощали на пиру... Кто сейчас из старожилов эти миллионы помнит? Да откуда при наших аппетитах старожилам-то взяться?

Люди запомнят праздник. Людоедство хоть и будничное дело, не для анналов, но праздничное, так как мы привыкли жить праздником, чтоб душа с утра развернулась, а к вечеру завернулась, чтоб кураж был да веселие, и чтоб каждый день так. А чем больше людей съедят, тем больше в стране веселья. Вон как кубанские казаки в кино веселились, а сколько веселых ребят по стране пело и плясало! Человеческие соки много жизни давали и дают.

Все возвращается на круги своя. «Что было, то и будет, и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем». Опять в здешнем клубе фестиваль, теперь его транслируют по десяткам каналов, и вновь виновника торжества вносят на блюде. Или вводят в наручниках, или оставляют избитым у подъезда, убитым в подъезде, или угощают чаем с полонием...

Сюжетов много. О литературном таланте Лубянки еще будут писать. Сценарий уголовного дела – жанр, который когда-нибудь дождется своей классификации на большие и малые формы. Наррация его весьма многообразна, но с действующими лицами скудно – только палачи и жертвы: те, что едят, и те, что на блюде. При этом большинство читателей-зрителей отождествляют себя с едоками, меньшинство – с осетром.

Обложенным огурчиками, заметьте, и с зеленью во рту. Да еще с подливкой разнообразной, почти прихотливой. С подливкой и огурчиком, конечно, вкуснее. Под гарниром нужно понимать то, что вместе с человеком заглотнуть можно: фирму ли, им созданную, здание ли построенное, сеть магазинов, нефтяную трубу, да мало ли что? Страна богата. Можно что-нибудь более интеллектуальное или даже духовное: создал человек, например, научную школу, кафедру или лабораторию, или на пустом месте храм построил, развалины восстановил, а его быстренько съедят (уволят, переведут, «повысят»), а на его место свата-брата или новую задушевную подругу поставят.

А некоторые, как только почувствуют, что их съесть могут, сами зелень - в рот и бегут скорее на блюдо укладываться. Съешь меня, Алиса! Съешь меня!

Людоедство с развитием просвещения превратилось в сложную науку и изящное искусство. Его нужно ввести в новые учебные стандарты: читать лекции по теории и истории каннибализма. Или просто - по «научному каннибализму», так привычнее и дешевле выйдет: в старых учебниках по научному коммунизму только обложки и пару терминов поменять. Чем не национальная идея? Пусть не очень возвышенная, но зато честная и вечно живая. Народ оценит. Михаил Евграфович это давно понял:

Злодейства крупные и серьезные нередко именуются блестящими и, в качестве таковых, заносятся на скрижали Истории. Злодейства же малые и шуточные именуются срамными, и не только Историю в заблуждение не вводят, но и от современников не получают похвалы.

А мы злодейства Сталина и партии уже воспели, учебники по истории выправили, осталось только новую теорию под людоедство подвести: и ни какую-нибудь расовую или классовую, а общечеловеческую, или точнее – общечеловечинскую. Малыми перекусами тоже брезговать не пристало: будем по-прежнему есть детей в школе ("Дурак! Чижика съел!" Все равно как если б кто бедного крохотного гимназистика педагогическими мерами до самоубийства довел...»), студентов - на экзаменах, больных – в больницах, стариков – в собесах и домах престарелых, заключенных – в тюрьмах, солдат – в армии, подчиненных - везде и всех без исключения, домашних – дома, посторонних – в интернете. Начнем проводить эксперименты, полевые, лесные и горные практикумы, показывать на ТВ мастер-классы и кулинарные шоу по приготовлению особо прихотливых подливок.

Но у нас народ простой, и всухомятку без подливы сжует. Так и говорят в таких случаях, опустив глаза долу: «Лучше сухими». Сухоядение называется. Это когда людей съедают без фирм, магазинов, земель, галерей и храмов, а «лишь» самих или с их банковскими счетами. Скучно, правда, и на фестиваль не тянет.

Каннибализм – не только наука и искусство, это и древнейшая религия ненависти, с легкостью подменяющая любую религию любви. Людоеды – люди веры, сентиментальные и ранимые. Их религиозные чувства легко можно задеть, оскорбить, и тогда... Берегись, писатель и художник, журналист и актер! Тебя будут есть ритуальными столовыми приборами, благоговейно пережевывая, как очистительную жертву перевернутым небесам.

А особо праведные аскеты в пост (не поверите!) отказываются от человечины. Об этом нашумевшая в церковных кругах зарисовка Майи Кучерской «Постник»:

Один батюшка был людоедом. Приходит к нему человек на исповедь, а домой уже не возвращается. Приходит молодая пара венчаться и исчезает навеки. Приносят младенца покрестить — пропадает и младенец, и крестные родители. А просто батюшка их всех съедал. Только в посты все было благополучно, люди у него исповедовались, крестились, соборовались без всяких исчезновений. Благочинный, конечно, знал про эту батюшкину особенность, но всегда говорил, что заменить ему батюшку некем, зато как строго человек держит пост.

Простодушные люди метафоры не поняли и обвинили писательницу в богохульстве. Ей даже пришлось объяснять происхождение шутки: митрополит Филарет (Дроздов), мол, на вопрос о том, чего в пост нельзя есть, ответил, что нельзя есть людей. Вот и возник наивный вопрос: только в пост нельзя? А между постами можно? Это что же за понимание христианства такое, что запрещает есть людей только в специально означенные дни? Анекдот ясно определяет высшую духовную планку для современного общества, цель социальной аскезы: перестать есть друг друга. Гипербола, скажете?

А не есть себе подобного очень трудно. Особенно трудно, когда звучит зычное «Ату его!» Некоторым кажется, что кровавые зрелища позади, люди более не собираются на казни и гладиаторские бои. Все просто стало изощреннее, лицемернее и театральнее, а суть осталась. Когда начинается травля в любом, даже самом маленьком, сообществе, всегда появляется «дежурный старшина, заботливо наблюдающий, дабы все гости получили по куску», то есть подписали, например, письмо против A, проголосовали против B, лжесвидетельствовали против C, или просто молча проглотили свой кусок внесенного на блюде X.

- А не почитать ли нам "Московских ведомостей"? Сыщут нумер, усядутся под тенью, прочтут от доски до доски, как ели в Москве, ели в Туле, ели в Пензе, ели в Рязани - и ничего, не тошнит!

Больной человек в России боится врача и больницы порой не меньше, чем болезни и самой смерти. Рядовая больница встречает кислым запахом неустроенности, равнодушия и грубости. Переполненные палаты, усталые раздраженные врачи и медсестры, растерянные пациенты и их родственники, спешащие задобрить холодных «богов в белых халатах» жертвоприношениями, несмотря на грустное убеждение, что «давай не давай, а толку не будет».

Говорят, что тараканы ушли из Москвы, но они наполняют городские больницы, ползая по сломанным кранам, треснутым унитазам и коробкам с остатками еды, так как администрация не находит денег даже на корзины для мусора. Хмурая уборщица раз в несколько дней размазывает грязную воду по полу, привычно ворча на обитателей ночлежки. А если заботливые родственники решают остаться у кровати больного на ночь или наймут сиделку, на них обрушивается целый свод запретов: нельзя ни согреть чай, ни прилечь на кушетку или свободную кровать, да и просто сидеть у постели ночью часто запрещено. Измученного родственника или приглашенную сиделку могут с охраной вывести поздно вечером из больницы, а к оставленному ими тяжело больному человеку никто не подойдет, разве что ходячий сосед поможет или дозовется среди ночи дежурного врача.

(Дальше...)