Российские правоохранительные органы поражены коррупцией, чутки к сигналам политической власти, неоднократно замечены в отстаивании своих бизнес-интересов - все это не может не подрывать доверия к запросам об экстрадиции, исходящим от Генпрокуратуры РФ. Между тем экстрадиция – важнейший институт межгосударственного сотрудничества в правовой сфере – в России зачастую используется в качестве одного из инструментов беззаконной расправы над людьми.

Даже при всей формальной правильности присылаемых из России запросов (что бывает далеко не всегда) нет гарантий, что, подписывая решение о выдаче подозреваемого на родину, вы не соучаствуете отдаче человека на заклание. С высокой долей вероятности экстрадированный в Россию не получит доступа к компетентному и независимому суду, а будет под видом судебной процедуры репрессирован.

И в этом смысле «простых» дел об экстрадиции в Россию не существует: тяжкие обвинения в преступлениях против личности в действительности могут маскировать преследование предпринимателя, у которого с помощью недобросовестной правоохранительной машины пытаются отобрать бизнес; под видом обвинений в экономических преступлениях российские власти часто пытаются свести счеты с политическими оппонентами .

Сейчас каждое должностное лицо западных государств, взаимодействующее с российской стороной по вопросам экстрадиции, должно отдавать себе отчет в том, как много зависит от его решения. Всякий раз на карту ставится жизнь конкретного человека, жизни и здоровье его родных и близких.

Возвращенный в Россию человек неизбежно столкнется с негуманной системой, которая не будет считаться ни с какими его конституционными правами. Обвиняемый может погибнуть в российском СИЗО из-за неоказания ему необходимой и минимальной медицинской помощи, как это было с юристом Сергеем Магнитским. Свидетеля могут забить до инвалидности следователи, если он не согласится давать нужные показания - именно это произошло с испанским гражданином Антонио Вальдес-Гарсия, проходившем по делу "ЮКОСа". По сфабрикованным обвинениям в России людей могут дважды осудить за одно и то же вмененное в вину деяние – примером здесь служит уголовное преследование Ходорковского-Лебедева.

Мы приверженцы той точки зрения, что экстрадиция должна приближать момент наступления справедливого судебного решения по существу дела, она ни в коем случае не может закрывать для человека всякий доступ к правосудию. Оправдательные же приговоры в российских судах составляют менее одного процента и воспринимаются самой судейской корпорацией едва ли не как чрезвычайное происшествие.

Российское правительство злоупотребляет механизмами международных договоров об экстрадиции и правовой помощи, системой Интерпола, иных многосторонних конвенций по борьбе с международной преступностью для преследования невинных людей - своих политических оппонентов, либо тех, чью собственность путинские чиновники отняли или хотят отнять, либо просто тех, с кем сводят личные счеты.

Мы призываем неравнодушных граждан тех стран, с которыми у России подписаны двусторонние соглашения об экстрадиции, потребовать от своих правительств выработки механизмов как на межгосударственном, так и на национальном уровне, которые надежно предотвратили бы их национальные правовые системы и механизмы международного правового сотрудничества от злоупотреблений со стороны российских властей. До выработки таких эффективных механизмов должен быть введен полный мораторий на исполнение запросов на экстрадицию, на оказание правовой помощи, на выполнение поручений в рамках системы Интерпола.

Вы можете написать требование своему правительству, воспользовавшись помощью нашего сайта, а можете сделать это любым другим способом.

Предлагая эту крайнюю меру, мы искренне надеемся, что в скором времени правовой нигилизм, захлестнувший правоохранительную и судебную системы России, будет обуздан, и мы вернемся к полноформатному сотрудничеству с ЕС по делам об экстрадиции.

Наум Ним, главный редактор журнала «Индекс-Досье на цензуру»
Григорий Пасько, журналист
Григорий Чхартишвили, литератор
Людмила Алексеева, председатель Московской Хельсинкской группы
Сергей Ковалев, правозащитник
Владимир Буковский, правозащитник
Наталья Фатеева, актриса
Лев Пономарев, правозащитник
Алексей Симонов, президент Фонда защиты гласности
Нина Катерли, писатель, правозащитник, член Русского ПЕН-центра
Виктор Шендерович, литератор
Юрий Вдовин, правозащитник
Эрнст Черный, правозащитник

САЙТ "ЭКСТРАДИЦИИ - НЕТ!"

На днях Евгения Чирикова вместе с защитниками Химкинского леса запустила идею с составлением «черных списков» чиновников, уличенных в коррупции и нарушении законов. На Чистых прудах, прямо у памятника Грибоедову, выставили стенды с портретами провинившихся. Экологи пришли со своими списками, «яблочники» – со своими, «солидаристы» тоже не упустили случая рассказать, кто виноват. Я своими глазами наблюдала, как один молодой оппозиционер чуть было не подрался с пенсионеркой за стенд. Ибо «врагов народа» много, а стендов мало.

Идея, конечно, не новая, и не Чирикова ее изобрела. Уже два года существует сайт «Шпик.инфо», где собирается «база данных лиц, подлежащих люстрации». Была попытка создать подобный ресурс на базе веб 2.0, где любой зарегистрированный пользователь мог бы самостоятельно пополнять список. Но многие, в том числе и критики режима, воротят нос: мол, некрасиво это, чужие грехи перебирать, вы лучше в своем глазу что-нибудь поищите. Попытку анонимных оппозиционеров выяснить, если ли совесть у судьи Боровковой, правозащитники и вовсе назвали травлей. Напомню: когда молодая, но в свои 26 лет печально известная Ольга Боровкова вынесла очередной политически ангажированный приговор, анонимные партизаны расклеили в ее подъезде оранжевые листовки. В листовках говорилось, что по ее вине трое лидеров оппозиции под Новый год попали за решетку.

Какой-то странный вывих произошел с нашей моралью. У нас стыдно не совершать преступления, а рассказывать о преступлениях. А между тем, не так ли выглядит гласность? Не так ли функционирует механизм, позволяющий гражданскому обществу наказывать тех, кто злоупотребил властью? Пора вернуть все на места: ведь это не нам должно быть стыдно, что мы вытаскиваем грязь на поверхность, – это им должно быть стыдно, что они эту грязь производят, разве нет? И «преступления режима» – это не риторический оборот, сочиненный демшизой. Речь о преступлениях, которые люди, будучи винтиками государственного аппарата, живущие, прошу заметить, на наши налоги, безнаказанно совершают от лица государства. В странах Восточной Европы позорный период коммунизма завершился люстрациями. Да, где-то они были формальными, а где-то не были доведены до конца, но только у нас фактическим руководителем страны вот уже десять лет является бывший чекист (впрочем, бывают ли чекисты бывшими?). Может, именно поэтому говорят, что у нас какую партию ни строй – все равно КПСС получается?

У беспредела есть имена и фамилии, и их нужно называть. А тех, кто спрашивает, чем мы в таком случае отличаемся от движения «Сталь», вешающего на Селигере портреты «несогласных» в фашистских фуражках, или от «Молодой гвардии», составляющей списки под заголовком «Будет наказан», я отсылаю к своей любимой книжечке. Да, снова к Конституции РФ. Есть в ней статья под номером 13, где говорится, что, во-первых, в нашей стране признается идеологическое многообразие, а во-вторых, никакая идеология не может устанавливаться в качестве государственной или обязательной. Когда господин Немцов на свои деньги (или добровольные пожертвования, что то же самое) издает брошюру, где пишет, что Путин жулик и вор, это личное мнение Немцова и тех, кто спонсировал издание брошюры. Когда несколько десятков человек выходят на Чистопрудный бульвар с портретами тех, кого они считают жуликами и ворами, это их личное мнение, и это называется свобода слова. Но когда портреты «врагов народа» вывешиваются на форуме, организованном государственной структурой под названием «Росмолодежь», это называется государственная идеология.

Прочитал странный законопроект «Об основах системы профилактики правонарушений в Российской Федерации» и нахожусь в некоторой растерянности. Я искренне не понимаю, для чего он нужен. Дело в том, что он вообще ничего не меняет в смысле прав и обязанностей. Это абсолютно бюрократический документ, и я подозреваю, что это просто некая имитация деятельности по созданию системы профилактики, о необходимости которой неоднократно говорил президент.

Кроме нагромождения банальностей, лозунгов и красивых (но бесполезных) рассуждений я тут ничего не вижу.

Давайте читать.

Ровно половину документа занимает некая общая часть (термины, принципы, объекты-субъекты и пр.) Перечисляются разные формы активности, которые субъекты этой самой профилактики (в том числе МВД) могут осуществлять: анализ, изучение, внесение предложений, помощь разным группам населения и т.д. Бред полный, так как всю эту деятельность и МВД и прочие "субъекты профилактики" могут и обязаны осуществлять безо всякого специального закона о профилактике.

В ст.10 содержится перечень видов профилактической деятельности. Их целых три. Давайте посмотрим, чего хорошего или плохого каждый из этих видов может принести гражданам.

1) Общая профилактика правонарушений (полиция работает сама с собой). В рамках этой замечательной деятельности будут, как я понимаю, «осваиваться» деньги: проводиться совещания, разрабатываться многочисленные инструкции, сниматься фильмы и даже защищаться диссертации. В зависимости от настроений в правительстве и у президента под это можно сформировать гигантские по численности и ресурсам структуры, которые будут изучать, обобщать, внедрять и т.д. Толку от всего этого будет чуть, но и вреда тоже практически никакого.

2) Индивидуальная профилактика (полиция работает с потенциальным правонарушителем). Это как раз тот вид профилактики, который вызывает столько дискуссий и опасений. Давайте рассмотрим подробней.

Мерами индивидуальной профилактики в соответствии с законопроектом являются:
1. Профилактическая беседа
2. Вынесение представления об устранении причин и условий правонарушений
3. Установление особых требований к поведению правонарушителя
4. Профилактический учет и контроль
5. Принудительные меры медицинского характера (ПММХ), устанавливаемые судом
6. Установление судом административного надзора
7. Иные меры, применяемые в установленном законом порядке

Обратите внимание, что в этом раздражающе выглядящем списке нет ни одного нового пункта. Все эти меры предусмотрены и сейчас для различных правоохранительных органов. И законопроект вовсе не наделяет субъектов профилактической деятельности правом применять эти меры по своему усмотрению.

В п.4 ст.12 законопроекта указано: «Меры принудительного и ограничительного характера применяются на основании и в порядке, предусмотренными федеральными законами». Однако действующие федеральные законы не позволяют ограничивать права граждан «из профилактических соображений» - за исключением, пожалуй, каких-то чрезвычайных ситуаций (введение режима чрезвычайного положения или контртеррористической операции), и эти ситуации, опять же, четко регламентированы в соответствующих федеральных законах.

Так какими же новыми средствами профилактического воздействия данный законопроект наделяет субъекты профилактической деятельности? По моему мнению, никакими. Точнее, никакими принудительными. Написать вам представление или провести профилактическую беседу – вот это пожалуйста. Более того, по смыслу закона теперь это может любой субъект профилактической деятельности (их перечень содержится в ст.8), а проще говоря, любой орган власти, местного самоуправления, правоохранительный орган и т.д.

По моему глубокому убеждению, толку от такой деятельности не будет никакого. Во-первых, потому что никакого выявления «антиобщественного, предкриминального поведения» никто системно не осуществляет и безусловно осуществлять не будет. Нашей затюканной, коррумпированной полиции не до того, ей уже совершенные тяжкие преступления раскрывать некогда. Все ситуации, связанные с отсутствием реакции правоохранительных органов на сообщения об угрозах, антиобщественном поведении и т.д. (именно эти ситуации приводятся некоторыми экспертами в качестве обоснования актуальности предложенного закона), связаны, в действительности не с отсутствием нужных законов, а с элементарной недобросовестностью сотрудников полиции, их нежеланием исполнять свои обязанности.

Я могу представить себе только одну ситуацию, когда у субъекта профилактики будут иметься и поводы, и достаточные основания для принятия профилактических мер. Эта ситуация, когда потенциальный правонарушитель письменно ставит органы власти в известность о своем намерении совершить правонарушение (точнее, совершить действия, которые орган власти рассматривает как правонарушение). Речь, конечно же, идет об организаторах собраний, митингов, уличных шествий. Но даже в этом случае органу власти (правоохранительному органу) придется ограничиться профилактикой в виде представления или профилактической беседы. И точно так же, как сейчас, результат такой профилактики совершенно очевиден. Никаким значительным авторитетом в глазах таких «правонарушителей» «субъекты профилактики» не обладают, что и предопределяет нулевой результат их профилактических усилий.

3) Виктимологическая профилактика (работа с потенциальными потерпевшими). Скажу коротко. Для успешной работы в этом безусловно перспективном направлении нужны более или менее доверительные отношения между партнерами – субъектом и объектом профилактики. При нынешнем высокомерно-брезгливом отношении власти и особенно сотрудников правоохранительных органов к гражданам, при отсутствии элементарного доверия граждан к власти, а особенно к сотрудникам правоохранительных органов, ни о какой эффективной виктимологической профилактике, к сожалению, не может идти речи.

Сегодня, 18 августа, в Тверском суде Москвы продолжилось предварительное слушание по делу о событиях на Манежной площади 11 декабря 2010 года. На скамье обвиняемых пятеро, среди них трое моих товарищей по «Другой России».

Привезли ребят минут за двадцать до объявленного ранее времени начала заседания. В модном, на базе КАМАЗа, белом(!) автозаке. Игорь Березюк выглядел как всегда бодро, Кирилл Унчук улыбался, Руслан Хубаев успел крикнуть «Долой полицейское государство!»

Как оно обычно бывает в судах, заседание все никак не начиналось. Пока ждали, молодой гособвинитель, похожий на плейбоя, признался, что материалы дела еще не читал, так как не уверен, что именно он будет представлять обвинение в ходе основного разбирательства.

Адвокаты тем временем делились некоторыми деталями. Оказывается, в деле 27 потерпевших. Все - сотрудники правоохранительных органов. То есть на каждого обвиняемого приходится по пять якобы избитых омоновцев. «Прямо «морские котики» какие-то», - иронизировал один из защитников. Как тут не вспомнить историю нацбола Дмитрия Колесникова из Барнаула. У него в деле тоже было пятеро терпил. Причем «бил» он их прямо в ОВД. Вырисовывается закономерность.

Тем временем появился судья – председатель Тверского суда Игорь Алисов, напоминающий молодого Виктора Данилкина, и началось закрытое заседание. По его окончании мы узнали, что обвиняемые и адвокаты заявили ряд ходатайств. Среди них - о слушании дела коллегией судей, а не одним судьей Алисовым, а также о вызове в суд высокопоставленных полицейских начальников вплоть до министра Нургалиева.

Не знаю, какую позицию занял прокурор, не читавший материалов дела, но судья взял себе на рассмотрение ходатайств неделю времени. Следующее заседание назначено на 25 августа. В 15.00.

Когда ребят выводили из зала, маме Кирилла Унчука, специально приехавшей из Татарстана, удалось наконец-то обнять сына. Начинающийся учебный год (она учитель физики) не позволит ей присутствовать на процессе, который, похоже, будет продолжаться несколько месяцев.

Уважаемый Сергей Васильевич!

Исполнился месяц Вашего руководства столичной прокуратурой. Так случилось, что этот месяц был отмечен постоянными и грубыми нарушениями прав граждан при реализации ими свободы митингов и собраний.

Прежде всего это нанесение травм двух участниками массовых акций – вечером 31 июля около станции метро «Маяковская» Алексею Давыдову (перелом руки) и вечером 12 августа в ОВД "Тверское" – Игорю Щуке (сотрясение головного мозга).

События в ОВД "Тверское", где кроме Игоря Щуки жестокому обращению подверглись заступившиеся за него товарищи, зловеще напоминает позорный для столичной милиции день 4 апреля 2008 года, когда в ОВД "Сокольники" «правоохранители» жестоко избили шестерых молодых людей, которых они до этого незаконно задержали.

И при пресечении шествия 31 июля на Тверской улице, и при расправе над задержанными 12 августа («День гнева») в ОВД "Тверское" сотрудниками полиции была проявлена садистская жестокость – граждан, в том числе девушек и пожилых людей, грубо тащили, наносили им удары, незаконно обыскивали журналиста – чтобы найти флэшку фотоаппарата и стереть снимки.

Сотрудники полиции не дрогнув переписывают лживые шаблонные рапорты, а потом, при рассмотрении дел мировыми судьями, дают ложные, противоречивые показания, на основании которых людей приговаривают к административному аресту.

В течение месяца московские правоохранители – под ложным предлогом предотвращения терроризма – оградили сквер у Соловецкого камня и задерживают всех, кто пытается там сидеть, даже и без средств наглядной агитации. Полиция сорвала проведение уличной выставки в поддержку Таисии Осиповой и сбор подписей под поздравительными открытками для неё. Вы отлично знаете, что ни сидение на лавочке, ни размещение картин, ни сбор подписей под открытками не подпадает под определение публичного мероприятия, согласования которого требует закон. Несмотря на это уже десятки человек были задержаны правоохранительными органами около Соловецкого камня под предлогом нарушения правил проведения массовых акций.

Создаётся впечатление, что сотрудники ГУВД Москвы получили отмашку на подавление неугодной гражданской активности любыми средствами. Причем весь этот произвол творят полицейские, уже прошедшие переаттестацию и якобы успешно проверенные на знание законов и необходимость соблюдения конституционных прав граждан.

Призываю Вас немедленно дать указание о проведении проверки по указанным фактам превышения полицейскими должностных полномочий и понуждения их к лжесвидетельству и составлению заведомо ложных рапортов и протоколов и по результатам проверки возбудить уголовные дела.

Призываю Вас сделать представление начальнику ГУВД Москвы о нарушении его подчиненными законов и о ненадлежащем уровне ведомственного надзора за подчиненными со стороны начальника ГУВД и обязать его исправить недостатки.

Считаю необходимым пересмотр результатов аттестации сотрудников полиции Москвы.

С уважением,
Л.А. Пономарев,
исполнительный директор ООД «За права человека»,
член Московской Хельсинкской группы
член общественного совета при прокуроре г. Москвы

15 августа 2011 г.

20 мая 2011 года глава Республики Ингушетия встретился в республиканском представительстве в Москве с журналистом Александром Буртиным и со мной. Предметом встречи было дело о пытках Зелимхана Читигова, который был задержан в апреле 2010 года и, выдержав страшные муки, все же не взял на себя ни одного из навязываемых ему преступлений. Тогда в помещении промжилбазы в Карабулаке, где жила семья Зелимхана, покинувшая Чеченскую Республику во время военных действий, был проведен обыск и якобы обнаружено взрывное устройство. Устройство, как следует из протокола, было найдено в пеленках двухмесячной дочери Зелимхана и немедленно уничтожено без всякого исследования, потому что могло вот-вот взорваться. По факту хранения этого устройства было возбуждено уголовное дело, по которому Зелимхан был привлечен как подозреваемый. Но состояние подозреваемого было таким, что его из зала суда, где решался вопрос об избрании меры пресечения, немедленно пришлось госпитализировать. По факту пыток было также возбуждено уголовное дело и привлечены сотрудники МВД Ингушетии.

В январе 2011 года 21-летнего Зелимхана привезли в Москву в инвалидной коляске с диагнозом, из которого следовало, что он никогда из нее не поднимется. Травма позвоночника, ушиб спинного мозга, посттравматическая киста головного мозга, перфорация барабанной перепонки и гнойный отит, тревожно-фобический синдром – и это не весь список последствий четырех дней общения молодого чеченца с нашей правоохранительной системой. «У больного отсутствует разговорная речь, и больной не может самостоятельно передвигаться» - гласила последняя фраза медицинского заключения ингушских врачей от июня 2010 года.

Случилось чудо – менее чем за месяц врачи московской больницы имени Боткина поставили Зелимхана на ноги. Его речь и интеллектуальные способности полностью восстановились, но острое постстрессовое состояние сохранилось, поэтому для дальнейшего лечения Зелимхана положили в клинику неврозов. Два следователя - по делу о пытках и по обвинению Читигова в хранении взрывного устройства – хотели, чтобы он вернулся в Ингушетию для допроса.

Но врачи никак не могли допустить его возвращения даже на несколько дней. Мы настаивали на том, чтобы допрос Читигова проходил в Москве и ему не пришлось снова погружаться в обстановку, в которой все лечение могло пойти насмарку.

Президент Ингушетии сообщил нам о ходе дела о пытках, обещал взять под контроль расследование обвинения Зелима в хранении взрывного устройства. Однако никак не соглашался верить в полную невиновность нашего подопечного. «Я не могу не доверять правоохранительным органам» - говорил он.

Мы договорились о том, что вскоре я приеду в Ингушетию и Юнус-Бек Евкуров представит мне доказательства того, что Зелимхан был связан с вооруженным подпольем. Его заверили в этом следователи, и он обещал позвать их, чтобы они и меня убедили, что это правда.

(Встреча с Евкуровым и дело Зелимхана)

Новые поправки в статьи 280 и 282 Уголовного кодекса обосновываются в том числе ростом числа экстремистских преступлений. Но если говорить о насильственных экстремистских преступлениях, то такого роста сейчас не происходит вовсе. А если считать преступления пропагандистского характера, то динамику оценить невозможно, потому что непонятно, что относится к этим преступлениям, а что нет, это выясняется только в суде.

Я не спорю с тем, что в Интернете, как и во всех прочих средах, есть подстрекательские публикации. Но непонятно, почему нынешнего законодательства не хватает для того, чтобы с этим бороться. Есть уже довольно обширная судебная практика уголовных приговоров, в том числе по статьям 280 и 282, именно за преступления в Интернете. И это не составляло проблемы. Я сейчас говорю не о правомерности вынесенных приговоров, а только о том, что нет проблемы с правоприменением.

Поэтому я думаю, что есть два варианта. Более вероятный заключается в том, что хочется обозначить борьбу. Кроме того, это старый законопроект, прошлогодний еще, не знаю, почему он так долго добирался до внесения. И, возможно, он отражает какие-то устаревшие представления сотрудников правоохранительных органов о том, что здесь важно, а что нет.

Можно рассуждать о том, стало в Интернете экстремизма больше или меньше, но это абсолютно невозможно измерить. Когда Нургалиев сообщает нам фантастические цифры - 7500 экстремистских сайтов, - непонятно, что именно посчитано. Если это сайты, которые систематически ведут подстрекательскую деятельность, то их явно меньше семи тысяч, просто на порядок. А если считать, скажем, все записи «Вконтакте» с неполиткорректными высказываниями, то эта цифра тоже будет другая, но уже гораздо больше.

Вообще законодательство не различает, в какой среде сделано высказывание. Если вводятся ограничения на свободу слова, то они действуют вне зависимости от формы, в которой высказывание было сделано. Здесь важно одно: чтобы высказывание представляло общественную опасность и было сделано публично. Интернет сюда подходит, но не весь и не в одинаковой степени. Вот главная проблема, связанная с этими поправками.

Если посмотреть на изменение в 282-й статье, то оно вообще не имеет никакого смысла, потому что там и так говорилось, что это должно быть публичное высказывание, в том числе в СМИ. Теперь написано "в том числе в СМИ и Интернете». То есть по существу ничего не изменилось.

А вот в 280-й статье поправка весьма существенная и довольно неприятная. Там СМИ фигурируют только во 2-й части статьи, то есть в более тяжком варианте. То есть призывы к экстремистской деятельности, что бы это ни значило, если они осуществлены в СМИ, наказываются серьезнее – в качестве наказания предусмотрено только лишение свободы, никаких штрафов и обязательных работа. И теперь к этому приравнен Интернет.

Что будет считаться публичным, не очень понятно. На этот счет не существует общего мнения, к сожалению, ни в правовой науке, ни в комментариях к законодательству. Обычно в комментариях к Уголовному кодексу преобладает толкование слова "публичный" как "обращенный к неопределенному кругу лиц". Скажем, если я обращался не к двум собеседникам, а выступил на площади, сколько бы там ни было народу, это публичное выступление. С Интернетом это сложнее, потому что формально любая незакрытая запись в том же «Вконтакте» является публичной, ее может прочесть кто угодно. На практике же ее читают несколько человек, которые знакомы с автором. Основная масса авторов «Вконтакте» - это какие-то частные лица, подростки прежде всего. Это болтовня. И фактически любая болтовня, если она формально может рассматриваться как призыв, сразу подпадает под 2-ю часть 280-й статьи. А это нешуточная вещь – лишение свободы.

И есть еще формулировка, она даже несколько хуже – что значит доступно? Это не прописано в законодательстве толком. Интернет – это ведь не только общедоступные сайты, это еще много чего: та же почта, к примеру, она же тоже в Интернете лежит. Ну, допустим, моя почта закрыта паролем и в этом смысле вроде бы не публична. Но ведь я могу этот пароль дать нескольким людям, чтобы они могли мою почту читать, почему бы и нет? Есть закрытые форумы, в которые тоже вход под паролем, - публичное ли это место? Все это довольно загадочно, и разъяснять это никто пока, по-моему, не планирует.

Я могу только ожидать, что изменение обсуждаемых статей Уголовного кодекса приведет к тому, что будет больше дел из-за каких-то малозначительных эпизодов. И сейчас-то, наверное, половина дел по этим статьям – это преследование людей за какие-то малоприятные высказывания, но сделанные на каком-нибудь форуме или на заборе, то есть заведомо не очень-то публичные.

Тут есть такой чисто бюрократический элемент: борцам с экстремизмом надо же отчитываться. Конечно, трудно критерий публичности сформулировать в законе исчерпывающим образом: такой вопрос могли бы решать судьи в каждом отдельном случае. Но до таких тонкостей судебное рассмотрение никогда не доходит, это слишком сложно. Обычно ограничиваются тем, что признают: да, запись была общедоступной, следовательно, ее могли прочесть миллионы. То есть они никогда в жизни этого не прочли бы, но в принципе могли.

Бывают комические случаи, как в деле Саввы Терентьева. Было известно и публично растиражировано имя этого человека, довольно скоро стало понятно, в каком блоге это все было написано. Поэтому после того как это стало известно, гораздо больше людей это прочитало, чем до того. Вне зависимости от того, как квалифицировать само высказывание, понятно что заведение уголовного дела только привлекло внимание к нему.

В Екатеринбурге 7 июля 2011 года я проводил пикет на площади 1905 года вместе с бывшим заместителем начальника службы тыла ГУВД Игорем Коныгиным, которого местные СМИ называют екатеринбургским майором Дымовским за его открытые выступления против воровства и коррупции в системе ГУВД Свердловской области. На санкционированном пикете с целью привлечь общественное внимание к проблемам коррупции в прокуратуре использовался большой плакат с фотографией областного прокурора Юрия Пономарева и надписью «Осторожно, коррупция! Лживый прокурор Пономарев покрывает воришек ГУВД по Свердловской области».

(Как на меня завели уголовное дело: подробности и фото)

Отправив Юлию Тимошенко в СИЗО, суд продемонстрировал, что имеет твердое желание присудить экс-премьеру реальный срок. Как правило, предварительное заключение почти всегда подразумевает обвинительный вердикт и уменьшает шансы обвиняемого на условный приговор или штраф. С другой стороны, человека, который на момент окончания процесса находится под подпиской о невыезде, скорее всего не отправят в закрытую зону: взятие под стражу в момент оглашения приговора - редкость. Вся карательная система работает согласованно: если уж человека посадили, он должен сидеть дальше, если гуляет на свободе - будет гулять. Судьи и прокуроры не любят ставить под сомнение компетентность своих коллег, и уж тем более свою собственную.

Впрочем, на громких процессах над VIP-персонами стандартная логика не действует. Когда в окрестностях зала суда появляются телекамеры, Фемида снимает повязку с глаз и позирует, показательно очищая свой меч от ржавчины. Ее весы барахлят, как и прежде, но все настолько привыкли к этому, что все равно никогда не воспринимают их показания всерьез. А если речь идет о заметных представителях власти или оппозиции, суд и вовсе становится непредсказуемым и полностью зависимым от общественного мнения и политической воли.

Судьба Юлии Тимошенко сейчас решается где угодно: на Банковой, 11, на Грушевского, 5, но только не на Крещатике, 42. Если на Крещатике и происходит что-то важное, то не в здании Печерского суда, а снаружи, у входа, в палаточном городке.

Публичные персоны - это головная боль не только для судей, но и для тюремщиков. Вся украинская карательная система строилась так, чтобы отсечь заключенных от окружающего мира. Обитатели СИЗО хоть и не считаются заключенными формально, являются ими фактически. Отсутствие легальной телефонной связи и запрет на свидания делают невозможными любые жалобы на бытовые условия или грубое обращение охраны. Если такая информация просачивается наружу, начальство мстит.

Избиения практикуются, как правило, в отношении самых безответных заключенных, тех, кто гарантированно не будет поддерживать постоянный контакт с правозащитниками. На остальных давят иначе: устраивают постоянные обыски, ломающие с трудом налаженный быт в камере, бросают людей в карцер за мельчайшую провинность, а иногда и вовсе без вины. "Неподчинение законным требованиям администрации" - поступок абсолютно недоказуемый, опровергнуть его тоже невозможно. Но решающее слово всегда остается за охраной. Поэтому жаловаться в тюрьмах боятся. И даже когда на территорию приезжает комиссия, способная на что-то повлиять, ей говорят дежурные фразы о том, что все хорошо. Если не сказать - завтра будет еще хуже.

Люди ранга Тимошенко ломают эту отлаженную систему одним своим присутствием. С ними приходится быть гораздо аккуратнее, чем с простыми смертными. Не только пытки и избиения, но даже простое грубое слово по их адрес будет стоить карьеры не только рядовому охраннику, но и его начальству. Оградить Юлию Владимировну от прессы и общественности не получится - это очевидно для любого работника пенитенциарной системы. Вместо этого ее будут ограждать от всех тех неудобств, которые традиционно сопровождают заключенных. Вряд ли ей доведется познакомиться с переполненной камерой, в которой воздух кажется плотным от табачного дыма, а спать приходится по очереди, потому что нар на всех не хватает. Ее не будут кормить несъедобной баландой, никто не рискнет разворовывать или задерживать передачи. Прогулки и выход в баню будут регулярными, быть может, даже более частыми, чем у остальных обитателей СИЗО. Для VIP-заключенных предусмотрены камеры с более удобным санузлом, иногда в них даже есть душ и горячая вода: недосягаемая роскошь для большинства зеков.

С другой стороны, привилегированное положение таит в себе неудобства. Даже самый меркантильный охранник не решится принять взятку у человека, который находится под прицелом телекамер. А без взяток в тюрьме трудно: ведь для того чтобы полноценно общаться с соратниками на свободе, заключенному нужна мобильная связь. Научно-технический прогресс разительно изменил тюремный быт, телефон (на жаргоне "балалайка") сегодня - самая полезная и нужная из списка запрещенных вещей. Она в XXI веке куда нужнее, чем тривиальная заточка. Кусок хлеба можно отломить и руками, а вот чтобы оперативно связаться с внешним миром, рассказать о своем самочувствии, выслушать новости и согласовать синхронные действия по своей защите, телефон необходим.

Консультации с адвокатом, проходящие в специальной комнате или регулярные визиты проверяющих, которым можно изложить свои жалобы, не заменяют живого общения, особенно для человека, привыкшего управлять. Именно поэтому заключенному политику не позволят иметь телефон, здравомыслящий начальник тюрьмы не будет рисковать своими погонами.

Больше всего пребывание в СИЗО - а может быть, и в колонии - будет напоминать для бывшего премьера золотую клетку: максимум комфорта при минимуме свободы и доскональное соблюдение буквы закона даже в мелочах.

О духе закона речи тут нет: если он где-то и был, то все равно давно выветрился.

Ну вот, меня осудили. 160 часов обязательных работ. Приговор пока не вступил в законную силу, поскольку я подал апелляцию. Жду рассмотрения. Домашний арест мне незаконно продлили до вступления приговора в законную силу. В нарушение всех норм судья продлил меру пресечения единолично – на судебном заседании по продлению не было ни меня, ни моих адвокатов, ни прокурора.

Так же "беспредельно" проходил и весь суд под управлением судьи Антоновой. В ходе судебного заседания нам удалось доказать, что мое уголовное дело сфальсифицировано.

Мы обнаружили подделку протоколов осмотра места происшествия и ряда вещественных доказательств. В протоколах были подделаны подписи понятых. Мы вызвали их в суд и допросили. В ходе судебного заседания они признали, что подписи на протоколах им не принадлежат. Кроме того, одна из понятых на период составления данного протокола была несовершеннолетней, а значит, не имела права участвовать в каких-либо следственных действиях.

Эти протоколы были добавлены в дело в 2011 году. Мы обнаружили это, когда стали сверять материалы дела, скопированные нами при предъявлении обвинительного заключения, с теми, которые рассматривались в суде. Мы предъявили суду первичные материалы, но суд отказался их рассматривать. И даже допрос понятых в качестве свидетелей не был учтен судом.

Кроме того, была совершенная путаница с вещественными доказательствами. К примеру, в описи идут перчатки темно-серого цвета, а на самом деде они черные; в первичном протоколе осмотра места происшествия фигурирует два ключа, в новых протоколах – один.

Нам отказали во всех ходатайствах, которые мы заявляли. Мы хотели привлечь в качестве свидетеля следователя, который выезжал на место происшествия и составлял протокол осмотра. Отказали. Ходатайствовали об ознакомлении с вещественными доказательствами. Отказали.

Ну и в итоге меня удалили из зала суда. Я заявлял, что уголовное дело сфальсифицировано, постоянно заявлял отводы судье. И вдруг судья попросила у меня паспорт. Открыла страницу, где у меня вписана дочка, покачала головой и отдала мне паспорт. Я заявил ходатайство о давлении со стороны суда: очевидно, что судья как бы намекнула, что у меня маленькая дочь. В результате меня удалили из зала суда до окончания прений с формулировкой «для безопасности подсудимого». Я был лишен возможности дать показания во время судебного заседания.

После этого судья вообще отказалась принимать какие-либо ходатайства от моих адвокатов. Даже не рассматривать, а принимать не хотела. У нас есть диктофонные записи этих заседаний. Уходя в совещательную комнату, судья удаляла из зала всех кроме прокурора. После моего заявления она стала удалять и прокурора, но при этом все перерывы и время после окончания заседаний прокурор проводил у нее в кабинете. Этому у нас есть видеоподтверждение.

Параллельно с моим судом мы обнаружили, что в Волгограде, именно в том районе, где меня судят, прокурор ради показателей сфальсифицировал дело и несколько человек осудили невиновных. Позже по этому делу посадили нескольких милиционеров, а ранее осужденных людей не выпустили. Мы начали раскапывать это дело, собрали показания в отношении всех этих лиц. Поэтому понятно, что меня решили оставить под домашним арестом.