Активисты Федерации автовладельцев России и нашего Движения в защиту Химкинского леса направили 12 июля совместное заявление в прокуратуру. Мы объединились и требуем провести расследование: кто и с какой целью срежиссировал транспортный коллапс на Ленинградском шоссе с 27 июня по 2 июля?

Высказывались различные версии. Но у нас есть своя - кому-то (а точнее - Министерству транспорта во главе с г-ном Левитиным) очень выгодно во что бы то ни стало пролоббировать строительство дублера Ленинградки - платной трассы Москва - Питер по заповедной дубраве Химкинского леса.

В пользу этой версии у нас есть следующие факты:

1. Внезапно возникший коллапс с перекрытием двух третей дорожного полотна Ленинградского шоссе по времени чудесным образом совпал с визитом в Россию совета директоров Европейского банка реконструкции и развития. Этот банк - возможный инвестор трассы, который все никак не решит: стоит ли ему участвовать в столь скандальном строительстве? Не попытались ли кошмаром на Ленинградке оказать на руководство банка психологическое давление?

2. Недавно было обнародовано независимое расследование Transparensy International по проекту трассы Москва - Санкт-Петербург. Международной организацией по борьбе с коррупцией выявлена явная коррупционная составляющая, связанная с интересами министра транспорта Левитина. Не отвлекается ли искусственным коллапсом внимание от заявления TI о коррупции и от экологически чистых вариантов прокладки трассы?

3. И наконец, недавнее заявление Сергея Иванова - мол, решим проблему пробок на Ленинградке - будем трассу строить, несмотря на протесты, и никакой лес тут не помеха - является еще одним серьезным аргументом в пользу нашей версии.

И дело тут не только в Химкинском лесе. Создается опасный прецедент, ведь в дальнейшем возможны подобные искусственно спровоцированные коллапсы на бесплатных дорогах. С целью принудить автомобилистов пользоваться платными.

Текст заявления

Говорю общие вещи, давным-давно известные в странах, где не было, как у нас, 75 лет тоталитаризма, и понятные цивилизованным русским тоже. Полагаю, что сегодняшний вердикт Таганского суда, признавшего вину Юрия Самодурова и Андрея Ерофеева, – не только возмутительная, непонятная потачка мракобесам и явное нарушение Конституции РФ, но и "деяние, направленное на возбуждение национальной вражды и розни". Даже совершенно аполитичные люди вроде меня вынуждены сегодня не молчать, а ОТКЛИКАТЬСЯ, испытывая неприятные чувства упомянутых "вражды и розни" к тем, кто инициировал и довел до абсурдного финала этот процесс.

Лично мне стыдно за мою страну и отдельных ее граждан, которые, держа в руках мобильники и толкуя о "нанотехнологиях", ведут себя в Третьем тысячелетии, как в Средние века, воспринимая великое наше православие как злобу и нетерпимость к инакомыслящим. Сегодня им не понравилась эта выставка, завтра они, осмелев, при попустительстве властей начнут жечь непонятные им книги. Хорошие перспективы! Наша страна – это наша страна. То есть она для всех, а не только для святош и ханжей.

Юрий Самодуров и Андрей Ерофеев – уже не очень молодые, знающие, эрудированные, уважаемые значительной частью общества люди, посвятившие себя искусству. С ними можно и нужно спорить на диспутах, а не в суде. Я сильно надеюсь, что вышестоящие судебные инстанции отменят это неправедное решение. Сегодня НИ ЗА ЧТО осудили настоящих русских патриотов. Стыдно, господа!

Во-первых, любой обвинительный приговор по такому делу – позор для страны.

Во-вторых, вполне очевидно, что, вынося этот приговор, власти пытались создать видимость взвешенности, поэтому (слава богу) нет срока даже условного, все-таки отделались только штрафом. Власть, очевидно, не хотела идти на слишком большой скандал вокруг этого, и поэтому такой «взвешенный» приговор.

Третье. Несмотря на «взвешенность» и на общее наше чувство удовлетворенности по поводу того, что обвиняемые на свободе, конечно, это вызывает тревогу за будущее. Вполне очевидно, что приговор, как и тот, который был раньше – за выставку «Осторожно, религия!», - направлен на создание самоцензуры в России.

Художники, галеристы, любые творческие люди, журналисты будут теперь каждый раз думать, вспоминать этот приговор, предыдущий и многие другие аналогичные приговоры за высказывания, творчество и так далее.

На мой взгляд, совершенно естественно, если у художника есть собственное самоограничение, основанное на том, например, чтобы не оскорбить кого-то. Но ужасна ситуация, когда в стране создается атмосфера самоцензуры и люди должны себя ограничивать не потому, что им внутренний голос говорит, а потому что боятся наказания от государства.

Должен при этом сказать, что я говорил Юре Самодурову, и Юра, по-моему, понимает вполне мою позицию: мне эта выставка откровенно не нравилась. Я на ней был, сказал Юре, что она мне не нравится, и даже написал текст, который размещен, кстати, на сайте Сахаровского центра (Юра же и разместил). Но, естественно, мне и в голову не может прийти одобрять уголовное преследование за проведение такой выставки.

Вместо нормальной общественной дискуссии, вместо нормальной выработки критериев, когда сам художник в конце концов решает, допустимо это или нет с точки зрения морали или прочих обстоятельств, создается внешняя государственная цензура, что очень печально для всей страны, для художественного творчества и для российского общества в целом.

Мы, конечно, понимали, что приговор по делу о "Запретном искусстве" будет обвинительным. Потому как при нашем правосудии другого приговора в таком деле невозможно было ожидать. Но сам приговор - я имею в виду то, что был назначен штраф, - это такой компромисс, конечно же, и фактически его можно назвать оправдательным. Но с юридической точки зрения он не выдерживает никакой критики, поэтому мы будем обязательно его обжаловать.

Мне кажется, что очень многие художники теперь будут побаиваться выставлять какие-то картины, затрагивающие религиозные сюжеты, что мне кажется не совсем правильным, потому как у нас свобода творчества, свобода выражения собственного мнения. И это будет прямым результатом того, что сегодня был вынесен именно обвинительный приговор.

То, что вынесли обвинительный приговор, – это очень плохо. Ни за что, за безобидную выставку, посвященную проблемам цензуры и запрета, которая проводилась за фальш-стеной. Маленькие дырочки, не хочешь – не смотри. Никто никого не хотел оскорблять. И вот за эту безобидную выставку люди получили наказание.

Этот приговор будет иметь очевидные последствия: теперь такие дела будут и будут новые появляться, к сожалению. То есть опять будут подавать на художников в суд, потому что прецедент уже есть. И это очень плохо.

Это важно ведь не только для художников - это удар по свободе слова, по свободе совести.

Приговор Самодурову и Ерофееву не мог быть оправдательным, потому что главной задачей властей было припугнуть всех независимых художников. Поэтому чисто для педагогического эффекта надо было дать либо штраф, либо условный срок. Тот факт, что дали только штраф, означает, я думаю, что все-таки сверху было какое-то решение притормозить это дело. По крайней мере Виктор Ерофеев вроде бы, по слухам, доводил до сведения Медведева информацию об этом процессе.

Но все-таки, раз нет оправдательного приговора, значит, педагогическая функция действует. То есть каждый следующий раз, когда кто-то что-то подобное будет проводить, наказание может быть еще жестче. Потому что уже был прецедент, потому что резонанса такого не будет.

Хотя это пытаются преподносить как столкновение двух разных менталитетов - западнического и почвеннического, - на самом деле это столкновение цивилизации и варваров. Лучше всего это иллюстрируется эпизодом на одном из заседаний, когда пристав попшикал старушек одеколоном и сказал: «Мыться надо».

Вот эта фраза очень символична, она по сути и есть главный приговор суда. Это не касается дискуссии об искусстве. Это касается того, что надо мыться, чистить зубы после еды, изучать науку, искусство, быть толерантным к разным группам людей, быть открытым, общительным, улыбчивым.

Эти симптомы цивилизации все больше исчезают из нашей российской реальности. Вот за что на самом деле идет борьба. А все эти тонкости - где можно что-то проводить, где нельзя - они здесь даже не обсуждались. В вердикте суда не было никакого концептуального диалога, там были фразы про «организованную группировку», «предварительный сговор» – все абсолютно из других реалий.

У нас отношение к турбулентности очень обостренное. Вы должны понимать властные структуры. И начальство наше. Мы очень подпрыгиваем, когда начинает шевелиться.

Ссылка

Я считаю, что искусство от этого будет только усиливаться. Оно пережило сталинские времена, советскую культуру, прекрасно переживет и нынешнее общество и его агрессию. Современное искусство привыкло жить в тяжелых условиях и в общем оно выживет не хуже, чем это было раньше. Возможна радикализация большей части художников, которые раньше были готовы сотрудничать с обществом, с новым российским обществом, протянуть ему руку, а теперь поймут, что они, как и раньше, находятся в ситуации достаточно сложных отношений с агрессивной средой.

Проблема еще и в том, что нам – музейщикам, искусствоведам – закрывают возможность показывать современное искусство нашему обществу. То есть разрывается связь между обществом и искусством.

Само искусство не пострадает. Пострадает общество. Очень пострадает выставочная деятельность, потому что каждый будет теперь десять раз проверять, бегать в патриархию, спрашивать разрешения, можно выставить или нельзя, советоваться с ультраправыми реакционерами. В общем сейчас выставки будут все более и более серыми.

Но это в основном касается государственных институций. Что касается частных или тех, кто прикрыт (таких, как «Гараж», у которого очень высокие покровители в правительстве), - там свобода будет, там она останется. То есть теперь свобода – это привилегия высокопоставленных людей. Как экономика, свобода становится привилегией некоторой части общества. Той, которая имеет поддержку правительства.

Сейчас я подумываю о том, чтобы сделать выставку, посвященную современной карикатуре, потому что катастрофически исчезает этот вид искусства из нашей прессы, из нашей жизни, исчезает чувство юмора вместе с ним, умение смеяться.

Штраф - это неприятно, еще неприятнее факт осуждения. Неприятно то, что власть хотела, но не смогла найти в себе мужества, аргументов, слов, которые помогли бы принять единственно правильное решение, а именно – оправдать нас. Мы безусловно будем обжаловать приговор.

Я стопроцентно убежден, что подавляющее большинство нашего руководства в Кремле, в Государственной думе понимает, что это совершенно дикий процесс, позорный, не нужный России. Я не сомневаюсь, что нами руководят люди, отдающие себе отчет в какой-то реальности. Так что в данном случае это ультраправая реакционная конъюнктура сработала. Ей здравомыслящие люди из руководства страны не смогли противостоять в достаточной мере. Да, это компромисс, но штраф - это все-таки штраф, и вообще сам факт осуждения – это плохой диагноз.

М. БАРЩЕВСКИЙ: Ты необычайно эрудированный человек, действительно. Это не комплимент, ты очень начитанный человек, меня это в свое время поразило. Ну, я могу признаться тебе публично и радиослушателям, почему поразило? Я знал, что до ЦИКа ты был во фракции ЛДПР. У меня к ЛДПР свое специфическое отношение, не буду его скрывать. И когда я встретил человека из ЛДПР, ну, мне представлялось нечто такое... Ну, весьма солидного размера и достаточно прямолинейный. Ну, я сформулировал так мягко как могу. Я встретил человека, который блестяще, просто блестяще знает литературу.

В. ЧУРОВ: Ты меня вгоняешь в краску.

М. БАРЩЕВСКИЙ: Покрасней, пока буду говорить, можешь покраснеть. Вот. Блестяще знает литературу, блестящий эрудит и с точки зрения там истории, географии, географических открытий. В общем, меня поразило общение с тобой. И вопрос у меня к тебе вот какой. На самом деле, сегодня люди все меньше и меньше читают. В массе своей люди все меньше и меньше читают. А за что ты любишь книги?.. А сколько у тебя в домашней библиотеке книг?

В. ЧУРОВ: Не считал, но где-то между 5 и 7 тысячами.

М. БАРЩЕВСКИЙ: Я недавно посчитал свои книги... насчитал 6 тысяч томов. И я испугался... Я понял, что я не все читал. Признаюсь честно, не все читал, конечно. И понял, что уже не успею.

В. ЧУРОВ: Нет, у меня нет этой проблемы, у меня врожденное быстрочтение. То есть я с 6 лет научился читать перед школой, и у меня врожденное быстрочтение, то есть я читаю в несколько раз быстрее нормального человека, поэтому все свои книги я прочел...

М. БАРЩЕВСКИЙ: Володь, последний вопрос... Вернее, Владимир Евгеньевич. Да, без отчества мы... Владимир Евгеньевич, скажи мне, пожалуйста, а чем занимаются твои дети?

В. ЧУРОВ: У меня один сын... К сожалению, не физик, а специалист широкого профиля по менеджменту... Я ему предлагал стать физиком – он отказался.

Ссылка

Таганский суд Москвы признал виновными Андрея Ерофеева и Юрия Самодурова, организаторов выставки "Запретное искусство-2006", в разжигании национальной и религиозной розни.

Сегодня праздник не помнящих родства своего граждан бывшей советской империи.

Сегодня осудили не погромщиков, а "евреев", за то, что "евреи" вызывают у погромщиков недобрые чувства.

Внуки и правнуки тех, кто после 1917 года врывался в храмы и разрушал их, кто топтал и сжигал иконы, кто распинал священников и заключал монахов и монахинь в тюрьмы и лагеря, тех, кто уничтожал крестьян, расстреливал голодных рабочих, преследовал писателей и музыкантов, высылал с родной земли целые народы; дети и внуки тех, кто травил и судил всех, кто отказывался носить форму и ходить строем, тех, кто пускал книги под нож и картины давил бульдозерами, – все они сегодня триумфаторы. Это они, лишенные памяти, послушно следуя за политическим заказом, снова громят выставки, подают иски, и это к их истошным крикам прислушивается окончательно дискредитировавший себя российский суд.

Это их праздник. Теперь можно все. Можно преследовать за одежду (в СССР детей исключали из школ за жвачку и шариковые ручки, дружинники устраивали облавы на стиляг, милиция гонялась за женщинами, которые смели ходить в брюках). Теперь можно преследовать за цвет и выражение глаз. Можно сживать со света ненавистного соседа и приватизировать его жилье целиком.

Большую поддержку 12 июля 2010 года получили граждане, которые и до этого процесса оскверняли синагоги, мечети, молельные дома баптистов и пятидесятников – и делали это только потому, что сам вид этих богоугодных заведений разжигает в них тяжелые приступы религиозной и национальной ненависти.

Скучно жить в России, господа. Все повторяется, и все воняет кровью.

Мои ожидания от грядущего судебного заседания – стопроцентно оправдательный приговор. Другой вариант, наверное, возможен, если государство готово перемазаться по уши в дерьме.

Я такое могу допустить, только если люди дошли до точки невменяемости, из которой практически нет возврата. Но я не могу это даже представить.

Поэтому я не понимаю, какие тут могут быть варианты. Это должен быть стопроцентно оправдательный приговор и прекращение всех подобных историй.

Завтра в полдень в Таганском районном суде мы узнаем вердикт по делу Самодурова и Ерофеева.

С одной стороны: дело абсурдно, в защиту высказались известные художники, поэты, писатели, политики. И даже официальные спикеры РПЦ сочли требуемое прокурорами наказание излишним.
С другой стороны: нынешняя репрессивная система людей просто так не отпускает. Пока она существует – все граждане в чем-то да виноваты, а если вы с системой случайно встретились глазами – точно заслуживаете наказания.

Гадать в такой ситуации не взялся бы и осьминог Пауль. Потому что специфика. Потому что они там (где Пауль) живут в постдемократии, а мы – в антиутопии, данной в ощущениях, но недоступной для понимания.

Советские диссиденты и неформалы любили фразу: «Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью». От частого повторения фраза помутнела, побледнела, избилась до банальности. Но кроме слов, наши предшественники знали как жить. Создавали практики, культуру жития в антиутопии. Когда я читал «Историю инакомыслия в СССР», написанную Л. Алексеевой, мне понравилась традиция массового прихода с цветами на оглашение приговора. Если подсудимых отпускают – цветы им дарятся, если сажают – цветами забрасывают автозак и дорогу.

Приходите 12-го июля в 12.00 в Таганский районный суд, спрятавшийся в Марксистском переулке. Приходите с яркими цветами. Это – традиция!

Практика обменов арестованными шпионами является формой заложничества и свидетельствует о глубокой укорененности двойного морального стандарта в умах политиков. Как российских, так и американских.

В результате только что произошедшего обмена Игорь Сутягин обрел свободу в обмен на клеймо "предатель". В свою очередь, мы, граждане России, никогда или, во всяком случае, в ближайшее время не узнаем - чьи миллиарды отмывали за рубежом наши доблестные разведчики.

Жизнь и личная свобода представляют огромную ценность для каждого из нас. Сутягин сделал свой выбор в пользу этих ценностей. Я скорее всего сделал бы то же самое. Но Андрей Дмитриевич Сахаров отказался принять свободу из рук Горбачева до тех пор, пока не будут освобождены все политические заключенные в СССР.

Мне возразят, что времена были другие. Я согласен. Но и человек был другой.

12 июля в Таганском суде будет оглашен приговор Юрию Самодурову и Андрею Ерофееву, для которых прокурор запросил по 3 года лишения свободы. Это событие совпадет с большим церковным праздником — днем первоверховных апостолов Петра и Павла, принявших без малого два тысячелетия назад мученическую кончину за проповедь добра и любви. Вопреки и вразрез их проповеди вели себя люди, возбудившие дело против Самодурова и Ерофеева, создававшие фон нетерпимости и ненависти на этом процессе. Неудивительно, если они окажутся в этот день не в храме на праздничной службе, а в унылых коридорах Таганского суда, радуясь взятию музейных работников под стражу либо возмущаясь не слишком суровым приговором.

И это будет завершающим аккордом в абсурдном процессе, где от начала и до конца не было места здравому смыслу. (Дальше...)

Казалось бы – лето, информационная передышка, расслабились, готовимся к августу, мирно потеем, мешаем пиво с футболом.

Но нет покоя душе, и без того изнуренной властным напором мирового и отечественного идиотизма. Уголовное преследование искусства. Какие-то мутные обмены одних собственных граждан на других. Какие-то дополнительные полномочия нашим славным органам, которые и без того ни в чем себе не отказывают.

Усиленное эпической жарой ощущение все нарастающего абсурда, правящего бал если не во вселенском масштабе, то по крайней мере в информационном пространстве, подвергается серьезному испытанию. Человеку разумному все труднее и труднее отличать патологию от нормы, все труднее и труднее не позволять себе привыкать к патологии и абсурду как к жизненной норме.

Одно лишь во взбесившемся, вышедшем из берегов хотя бы условного здравого смысла информационном потоке утешает и внушает оптимизм. Это поистине всемирная и безусловно заслуженная слава, которую сумело в этом жестоком и алчном мире снискать полуфантастическое, отчасти сказочное и в то же время вполне реальное существо по имени Пауль.

Этот всеобщий детский энтузиазм если и не послужит основой для окончательного общественного согласия, то уж точно задаст обнадеживающие ориентиры для него.

"Пауль – это мир, это мудрость, это вера в неотвратимость того, что обязательно будет, потому что не быть не может!" - хочется воскликнуть мне, что я, кстати, и делаю. И лишь какие-то малосущественные чисто формальные обстоятельства мешают мне назвать этого вещего спрута "Человеком года".

Живи долго, Пауль. И как можно дольше служи нам примером здравомыслия и сверхчеловеческой проницательности. И всегда говори только правду. Кто-то ж должен...

Мне представляется прошедший обмен проявлением некомпетентности или неосведомленности и Госдепа во главе с Клинтон, и Белого Дома с Обамой. Ясно, что десятка – не профессиональные шпионы. А что такое агенты влияния, если за ними не стоят большие или очень большие деньги? Чьи они могут быть? Не бизнесменов - даже газовых и нефтяных. А тех, кто у власти. Это должны были знать названные выше учреждения и личности. И исходя из этого, да еще зная (должны и обязаны знать), что в России всякий большой политик – это большие деньги, причем очень большие и плохо ложащиеся в законное объяснение, откуда они, - менять надо было на всех ученых, сидящих якобы за шпионаж, и на зк типа Ходорковского, Лебедева, Пичугина, Муртазалиевой... Было бы как раз 10 на 10 и наша вороватая власть (не власть, а малина) пошла бы на это. Ведь их собственные карманы были под угрозой.

А после такого обмена США могли бы гордиться: защищаем права человека и заодно прищучиваем непомерную коррупцию в российских самых высоких (выше некуда) верхах. В общем, получается, что в США на верхах сидят "никакие" политики.

Хорошо, что хоть кто-то наверху знал фамилию Сутягина. Но это чисто случайно. А то бы США получили всех четверых из российских органов - это уже отработанный материал. На будущее для работы на соответствующие органы США он не годится. А значит, вообще ни на что не годится.

Как показал этот обмен, очень глубокая политическая и психологическая неподготовленность вершит сегодня дела в США. И в их органах безопасности, и в администрации.

Этот закон вызвал огромное сопротивление общественности. Мало того что все "оппозиционные" партии, даже "Справедливая Россия" и ЛДПР, проголосовади против - также выступили против все правоведы (например, член Общественной палаты Генри Резник). Против выступили уполномоченный по правам человека Владимир Лукин и глава Совета при президенте по правам человека Элла Памфилова. То есть сопротивление было невиданным. Ни одного положительного комментария я не слышал в публичном пространстве.

Если бы это был какой-то мелкий закон, мы могли бы сказать, что Путин здесь ни при чем. Но если идет такая огромная дискуссия, такое огромное сопротивление, а закон тем не менее протаскивают, это говорит о том, что это непосредственный интерес Владимира Владимировича Путина, ну и, конечно, ведомства ФСБ. Дан приказ его протащить. Васильев человек дипломатичный, но он взял его на себя и тащит его, несмотря на то что зампред комитета по безопасности Гудков категорически против этого закона.

С моей точки зрения, второй вариант законопроекта стал хуже. Если в первом варианте был прописан механизм действий после вынесения предостережения и его неисполнения – обращение к мировому судье, решение судом вопроса об административном наказании, - то теперь вообще непонятно, каким образом последствия этого предупреждения будут наступать, будут ли они носить судебный характер или уже вообще неправовой, не прописанный в законодательстве.

Мы, правозащитники, обязаны сейчас поднять большую кампанию сопротивления. Мы видим, что протаскивают быстро: скоро пройдет третье чтение, потом поправки утвердит Совет Федерации, и закон отдадут на подпись президенту. Поэтому надо консолидировать общество и бороться, чтобы не был подписан этот закон. В настоящий момент мы пишем обращение к президенту - будем собирать подписи с требованием не подписывать этот закон.

Чем опасен этот закон? Тем, что подрывает правовую основу, которая заложена в российском законодательстве. Во всех законах описываются деяния и наказание за них. В Европейской Конвенции по правам человека есть требование, что любой закон должен подразумевать правовую определенность. Это глобальное требование Европейской Конвенции, которую Россия подписала. И оно здесь нарушено. Нет правовой определенности, ведь что написано в законопроекте: "объявлять физическому лицу обязательное для исполнения официальное предостережение о недопустимости действий, создающих условия для совершения преступлений, дознание и предварительное следствие по которым отнесено законодательством Российской Федерации к ведению органов федеральной службы безопасности, при отсутствии оснований для привлечения к уголовной ответственности". Что такое "недопустимые действия, создающие условия"? Ни в одном законе Российской Федерации не написано, какие действия создают условия. Вот представьте: человек совершил преступление – взял топор и убил другого человека. А другому человеку будет вынесено предупреждение: "Не держи топор у себя дома". И этот человек тоже будет нести ответственность, хоть и меньшую, чем тот, который кого-то убил.

Закон написан таким языком, что любой юрист говорит: "Такого не может быть!" Это абсолютно нелепый текст. Хотя и очевидно, что он опасен, но трудно предугадать все опасности, которые нас ожидают.

Я думаю, что это общее наступление ФСБ на общество. Власть панически боится массовых беспорядков. Кроме того, те люди, которые находятся у власти, боятся ее потерять. Боятся той критики, которая сейчас публично идет. И, так как они не видят правовых механизмов, чтобы сажать людей всех подряд без разбору, они стараются запугать.

Они видят, что никого уже не пугают провокации и фабрикации Центра "Э". Они видят, что не запугали политическую оппозицию. Люди не боятся выходить 31 числа, хоть их там массово задерживают, избивают, ломают руки. Они видят, что все прошлые запугивания не возымели действия и люди все больше и больше выступают против действий этой оторвавшейся от народа власти. Началась кампания за отставку Путина - подписалось значительно больше людей, чем ожидали организаторы кампании. Люди подписываются, люди перестали бояться.

Они думают: как же еще напугать? Они не знают, что еще им делать. Кроме того, они заигрывают с западными лидерами и хотят остаться в "восьмерке", "двадцатке" и пр. Поэтому им нужен этот закон. Он позволяет им, с одной стороны, никого не посадить, с другой – максимально запугать. Но я думаю, это никого не запугает, зря они так думают.

Мы должны сделать все, чтобы Медведев не подписал этот закон.

Еще в воскресенье они сидели, мило болтали, она пыталась ему объяснить, что он многозначительный папик и слишком много о себе думает. Тем не менее это была приличная беседа приличных людей. И тут такое. Уже во вторник ее репутации был нанесен непоправимый ущерб – папик оказался дутым. Человека, за которого он себя выдавал, как выяснилось, не существует, и ему теперь, если все подтвердится, «нет места среди нас, порядочных людей», сказал в интервью «Эху Москвы» коллега Михаила Плетнева пианист Николай Петров.

Сообщения и опровержения приходят с той же методичной регулярностью, с которой только что шла информация про экстрадируемую из маленькой страны старушку. В интернете появились кадры сомнительного содержания с участием человека, похожего на выдающегося музыканта. Тут стоп.

Интернет стал способом передачи публике не стопроцентных для суда, но неопровержимых для общества доказательств. Хранилищем-свалкой, где нужные документы можно будет найти и через пятьдесят лет, когда решение суда или интрига его избегания забудутся. Так что у будущего Пушкина проблем на тему гения и злодейства не будет вовсе. И Фрейд отдохнет, когда подробный файл на всякого ребенка – его папу и маму, дедушек, бабушек с обеих сторон и даже прабабушку - будет доступен при помощи одного клика. Это будут, как обычно, жертвы жертв.

Мы можем вяло говорить о презумпции невиновности, но «мы же все понимаем». К тому же у нас на руках история вопроса и интернет-документация. Из сочетания пола, возраста и бизнес-аспекта в сообщениях о чужой сексуальной жизни прямо следует однозначный разговор о ее аморальности и положении вне закона. Вплоть до фантазий о ребенке, мирно сидящем в песочнице, в то время как в просвете между домами появляется угрюмый музыкальный силуэт.

Легкость, определенность и быстрота в том, как мы оказываемся готовы говорить об этой истории, удивительны. В личном и социальном смысле для нас озвученные обвинения непереносимы. Я не знаю, во что выльется эта история, что именно правда, что неправда и каковы будут последствия. Но важно, на что мы сами готовы и что себе позволяем. Легкость и быстроту, «интеллигентское равнодушие», разговор о любви, об уголовном праве, о европейской или о советской культурной традиции, об инокультурных нюансах, снова об уголовном деле, все в кашу. В потоке информации, занимающем публику больше, чем приключения старушки, плывет имя очень значительного музыканта, и это резко включает такие разные вещи, как кровожадность и жажда объективности (как будто она способна сделать непереносимое сносным).

Одновременно именно это обстоятельство может и должно включать способность испытывать сомнения в сомнительных ситуациях. И сожалеть о несоответствии границ общественных, культурных, индивидуальных. Иногда оно оказывается трагическим, но посадками проблема не решается и не решалась никогда.

Речь не о цеховой солидарности, милости к падшим или преклонении перед авторитетами. Речь о том, что тут приходится выбирать – мы хотим зрелищ или у нас есть совесть. И то и другое в идеале никак не должно влиять на практику применения закона. Но может сильно влиять на наше собственное достоинство.

Можно представить себе, что Плетнев при любом варианте развития событий уходит со сцены (так же как то, что он упрямо на ней стоит).

Но в любом случае остаются его записи. Те, что музыкальные.
Не только в личных билиотеках, госархивах и общественных хранилищах, откуда их при желании можно изъять. Но еще в интернете, в той самой свалке, откуда их невозможно вычистить ни теоретически, ни практически.
Я знаю людей, принципиально не слушающих Вагнера. Но не знаю тех, кто по схожим соображениям избегает Чайковского.

Цивилизованное общество с переменным успехом, но бьется за права детей (хоть и не тех, которым подкладывают подарки на будущее в виде компромата на родителей под предлогом защиты морали). Оно как-то следит за равноправием полов. И даже трудным усилием пресекает попытки корпоративной защиты насилия.
В числе прочих мер в некоторых цивилизованных странах используется принудительная кастрация педофилов и насильников.

Тогда, возможно, стоит говорить и о вынужденной кастрации «культурного наследия»? Но практику сжигания книг цивилизация постановила считать варварской. Она что-то имела при этом в виду?

Если так определенно и быстро можно принять личное решение на тему реальных событий, если фантазия так быстро откликается на информационные раздражители, то с нематериальными остатками событий тоже нужно как-то определяться. Вычистить записи в интернете, те, что музыкальные, хоть соло, хоть ансамблем. Или пусть будет? Все-таки этот папик дутый, или такой человек существовал?

Можно, к примеру, включить толерантность по принципу «да хрен с ним». Пусть будет, этот культур-мультур. Все равно большинство заинтересовавшихся этой историей на концерты не ходили. А хоть бы и ходили: «если бы задержали тракториста Васю по обвинению в создании сети детской проституции – мы бы как реагировали?» - задается вопросом блогер. Но из тех, кто на концерты ходил, нашелся только один человек, готовый в первые сутки публично комментировать поступающие новости. А на Васю нам, безусловно, было бы наплевать. Мы бы забыли о нем через минуту, при всем моральном осуждении. Но тут никак. Тут человек явно великий, по-настоящему неординарный музыкант, и даже имеющий хоть непростые, но все же отношения с государством и его ценностями, обласканный славой. Что твой Киркоров. Только к тому же еще шибко умный. «Ты кто? – Поэт. - Че делаешь? – Стихи пишу. – А на работу-то ходишь?»

В общем, пока не решен вопрос о чистке авгиевых музыкальных архивов и в целом - об отношении к культурному слою, заметная часть которого наросла в тюрьмах, ссылках и ситуациях безусловного общественного презрения, - остаются записи.

До сих пор насчет гения и злодейства мы одинаково твердо знали ровно две вещи: что Сальери оговорили и что Моцарта мы ему никогда не простим. Но это потому, что у нас есть книжки и ноты. Если б чего-нибудь не было, все можно было бы решить однозначно, раз и навсегда.

Мои слова были несколько неверно интерпретированы журналистским сообществом. Дело в том, что у меня вчера с утра был разговор с одним корреспондентом. Я я ему говорил о серьезных угрозах «Мемориалу», исходящих от Рамзана Кадырова. И корреспондент, конечно, задал мне вопрос: «А рассматриваете ли вы вопрос о приостановке деятельности «Мемориала» в целях безопасности?» Я сказал, что пока мы так вопрос не ставим еще, у нас такого обсуждения не было. Тогда он спросил: «Исключаете ли вы возможность такого обсуждения?» Я ответил, что постановку такого вопроса я не исключаю.

Сейчас мы это действительно обсуждаем, но это совершенно не значит, что мы примем именно такое решение. При принятии такого решения у нас должен быть главный критерий – безопасность наших сотрудников в Чечне. И тогда у меня вопрос: если мы приостанавливаем нашу работу – добавит ли это безопасности людям (из числа сотрудников и членов «Мемориала»), которые останутся жить в Чечне? У меня лично есть сомнения, что подобный шаг добавит безопасности.

Мы не можем эвакуировать всех наших сотрудников, их семьи, всех родственников, да и многие из них не хотят уезжать. В каких-то крайних случаях мы были вынуждены вывозить наших сотрудников за пределы республики, за пределы России и в прошлом году, и раньше. В отдельных случаях мы это делаем. Потребуется ли эвакуировать кого-то в этот раз – посмотрим.

Мы сегодня знаем, что эволюция произвела нас очень странным путем. Все мы на самом деле почти братья, наши ДНК почти одинаковы, каждый из нас на 95 процентов тот же самый, мы практически произошли от нескольких корней. Если пойти дальше, мы узнаем, что наши ближайшие родственники – шимпанзе. Всего пять миллионов лет - и мы там. Все наше происхождение, все наши гены – все это элемент случайности. В чем же смысл этой жизни? Чего мы хотим? Куда мы двигаемся?

Смысл в одном, по-моему. В том, что мы создали сами: в культуре и науке. И они могут существовать, только если мы защищаем свободу слова. Потому что только при этом обсуждении, при свободе мы можем понять, куда мы идем и зачем, и попытаться ответить на вопросы, на которые нет ответа.

И все это имеет смысл только тогда, когда мы боремся за то, чтобы каждый из нас мог высказывать свое творческое начало, слово. Только когда мы можем делать все что угодно, если мы не мешаем другим людям. Такая простая вещь! За это и надо бороться.

Мы сейчас видим, что из тех проблем, которые стояли и в XVIII и XIX веках, остается проблема абсолютной веры, которая считает, что она права. Эта абсолютная вера считает, что художников надо заставить рисовать то, что она хочет, а людей, которые организуют художественные выставки и исполняют песни, которые ей не нравятся, надо закрыть.

Учение Дарвина подвергалось нападкам еще в XIX веке. Один из замечательных моих героев Алексей Константинович Толстой когда-то узнал, что один его бывший приятель Михаил Лонгинов решил запретить публикацию дарвиновского "Происхождения видов". И он написал открытое письмо Лонгинову, оно читается современнейшим образом:

Полно, Миша! Ты не сетуй!
Без хвоста твоя ведь жопа,
Так тебе обиды нету
В том, что было до потопа.

Мы должны понимать, что атаки на Дарвина, атаки на преподавание биологии идут по всему миру. Они есть в Америке, в России, в арабских странах. Кто-то знает полную правду, потому что она пришла через божественное откровение, и все остальные должны закрыться.

Мое мнение очень простое: я не хожу в вашу церковь, а если приду, то сниму шапку и буду тихо там стоять. Но вы, пожалуйста, или не ходите в мой Сахаровский музей и не смотрите на эти картины, или приходите, смотрите, а потом дома напишите, как вам не нравятся эти картины.

Но мы можем жить вместе. Что нам нужно? Нам нужны две простые вещи: нам нужна свобода слова (и чтобы эта свобода слова была защищена, в частности, государством) и нам нужно сильное и разумное государство, которое защищает нас.

Я хочу, чтобы мы были свободны. А свободными мы можем только в правовом государстве.