У нас неделю назад должна была открыться персональная выставка в галерее Международного университета в Москве, которую собирался курировать опальный Андрей Ерофеев. Но этого не произошло из-за цензуры. Университет не разрешил нам выставить работы, критикующие отставного мэра Лужкова, так как его назначили деканом факультета управления крупными городами. Также нам предложили снять репортаж с суда над несправедливо уволенными преподами Полиграфа. Последнее не устраивало потому, что у Международного с Полиграфом хорошие отношения. Мы отказались убирать работы из экспозиции. Ерофеев предложил нам пойти на компромисс, оставить Полиграф, но не показывать Лужкова. Но мы все равно отказались. Университет отменил выставку.

(Картинки и подробности)

Выставки «Осторожно, религия!» и «Запретное искусство-2006» непреднамеренно и неожиданно для их организаторов и участников вскрыли глубинный конфликт и кризис возможностей и целей Русской православной церкви и сотрудничающих с ней и примыкающих к ней православно-националистических организаций (таких, как «Народный собор»). Кризис вызван и заключается в неустранимом противоречии между попытками РПЦ с молчаливого согласия и при поддержке государства осуществлять духовное и частично идеологическое лидерство в стране и неэффективностью РПЦ и государства в удовлетворении массового социального запроса людей на гражданскую, политическую и национальную, включая национальную культуру и религиозную жизнь, самоидентификацию и самоопределение.

Вакуум в этих сферах РПЦ и государство пытаются заполнить посредством суррогатов - псевдоправославного гражданского самоопределения, псевдоправославной национальной (культурной и религиозной) жизни, псевдополитической самоидентификации на платформе православного патриотизма и недоверия к западной модели обеспечения прав человека посредством партийной конкуренции, независимых СМИ, суда, профсоюзов. Отсюда длящийся уже 8 лет конфликт из-за двух небольших выставок «Осторожно, религия!» (январь 2003 г.) и «Запретное искусство-2006» (март 2007 г.), проведенных Музеем и общественным центром «Мир, прогресс, права человека» имени Андрея Сахарова.

(Читать полностью)

О деле Бориса Стомахина я впервые услышал в 2006 году, когда он получил 5 лет лишения свободы за публикацию статей в малотиражной газете. Насколько я помню, он за свой счет выпустил несколько номеров тиражом в десятки экземпляров, которые раздавал на пикетах и митингах в Москве на Пушкинской площади.

Подробнее о Борисе мне рассказал коллега Глеб Эделев, входивший в группу его поддержки. Потом я узнал, что его делом лично занялась мой давний друг по диссидентству и правозащитной деятельности Елена Санникова. Глеб и Елена попросили в 2008 году помочь с правозащитной поддержкой, так как формально у Бориса тогда не было адвоката. Так я присоединился к группе поддержки Стомахина.

Правозащитные организации в Москве не принимали активного участия в судьбе Бориса из-за его радикальной позиции в отношении поддержки боевиков в Чечне, в отношении существующей власти в России. Крайний радикализм его идеологии – в принципе естественное явление в истории человечества во все времена. Такие крайности только оттеняют прагматичные принципы государственного обустройства в политике, экономике, социальной сфере. Эти крайние взгляды реализуются во времена революционных катаклизмов, связанных с уничтожением человеческих ценностей и гибелью миллионов людей. Это было в России в ХХ веке, во Франции в конце XVIII века, а также в войнах на религиозной и национальной почве, которых не удается избегать и в нынешние времена.

В своей позиции Борис превосходил эпатажную позицию Валерии Новодворской – она даже отказала ему в поддержке (как бывшему однопартийцу), в которой тот очень нуждался, будучи в колонии. Видя эту его брошенность, я и принял решение попытаться помочь Борису в правозащитном плане. Хотя идеологии и взглядов Бориса я не разделяю, это не могло быть причиной, мешающей выступать в его защиту. Так же как это никогда не было для меня препятствием для защиты других граждан, в том числе и осужденных за реальные дела – бандитизм и другие жестокости.

Борис прислал мне доверенность на ведение его дел. На основе этой доверенности в январе 2008 года я встречался с Борисом в Буреполоме, вместе с Еленой Санниковой и новым адвокатом Бориса, который помогал ему с УДО. Встреча была короткой и единственной – в дальнейшем мне ни разу не удалось с ним увидеться. Я пытался, но встречи не давали. Надо было возбудить судебное дело против руководства колонии за отказ во встречах, но я был перегружен другими делами, и дело Бориса не получило реального продолжения с моей стороны. Сыграло свою роль и расстояние - дорога в одну сторону занимала в общей сложности около суток.

К делу Бориса было мало внимания общественности – это очевидно. Я это связываю с тем, что в нашей стране характерно такое отношение к человеку. Тем более если он «диссидент» даже среди активной части граждан, которых в настоящее время слишком мало в общей массе населения (думаю, менее одного процента). Даже в недавнем деле Кутузова в Тюмени поддержка была явно несоразмерна его героическим гражданским поступкам.

Прошедшие 5 лет для Бориса были, по-моему, очень драматичными. Не только из-за бесчисленных тяжелых физических мучений, которые связаны с инвалидностью, но и в моральном плане. Полагаю, что впечатления от заключения в лагерь могли усугубить его ожесточенность, неприятие гуманистической составляющей, столь необходимой в прогрессе цивилизации. Хотелось бы ошибиться в прогнозах, жизнь конкретного человека сложнее самых глубоких расчетов и любых представлений о судьбах человеческих.

На моей тумбочке лежит приглашение на дискуссию по теме самоцензуры. Захватил на память. Меня туда пригласили с тюремными стихами-зарисовками, в качестве мученика за свободу слова и эксперта по свинцовым мерзостям жизни. Ничего внятного по самой теме дискуссии я тогда так и не сказал и так и не написал эссе, обещанное организаторам. Прошел год, я опять сижу в тюрьме, немного более открытого типа по сравнению с СИЗО. И наконец-то мне есть что сказать о самоцензуре.

В СИЗО-13 этот вопрос даже не озвучивался. Нам было запрещено получать передачи с книгами (кроме религиозной и юридической литературы), вести переписку и телефонные разговоры. Свои записи я прятал под матрасом, а когда получил передачу с Библией – начал рассовывать их между страницами. Зеки видели, как много времени я провожу со Святым Писанием, и отмечали мою набожность. Было непонятно, как отнеслись бы охрана и сокамерники к моему творчеству. Первые заподозрили бы в желании пожаловаться в высшие инстанции (за такое могли избить дубинками), вторые – в стукачестве (за него бьют железной кружкой).

В среде, в которой слово как таковое находится под запретом, трудно говорить о его свободе, о какой-либо цензуре или самоцензуре. Это все равно что попытаться разобрать оттенки цвета в абсолютной темноте. Взяв в руки карандаш и бумагу, я уже нарушал если не закон, то установленный порядок вещей – точно. Поэтому не было смысла сдерживаться и особо фильтровать написанное.

Сейчас я нахожусь в куда более привилегированном положении: осужденным в исправительном центре разрешено пользоваться таксофоном и без ограничений ходить на свидания. Обмен информацией с внешним миром здесь не табу, по крайней мере на официальном уровне. И хоть мобильные телефоны и Интернет остаются под запретом, у меня есть возможность легально вести блог, передавая на свободу рукописные тексты. После третьей публикации блогом заинтересовалась местная администрация. Мне предложили проводить всю переписку через местную канцелярию, даже нашли соответствующий пункт в «правилах внутреннего распорядка». Потом начали обыскивать по пути на свидания, чтобы не передавал свои тексты там. Когда я пообещал зачитывать из посетителям вслух, оказалось, что законных способов заткнуть мне рот у администрации нет.

Если записки в 11-й камере Лукьяновского СИЗО были никому не слышным «подземным смехом», то тут я могу позволить себе ухмыляться с монитора прямо в лицо местному начальству. И именно сейчас начинается самоцензура.

Когда знаешь, что понесешь наказание за каждое написанное слово независимо от интонации, можешь не сдерживать себя в оценках и эпитетах. Когда же угроза уходит на задний план, сохраняя свою реальность, оставаться откровенным труднее. Одно дело назвать начальника самодовольной свиньей за глаза, где-то между страниц Библии, и совсем другое – назвать его свиньей, зная, что он прочтет написанное и попытается пусть не съесть, но отыграться всеми доступными средствами.

Небольшую цену за свободу слова я уже заплатил: вместо работы за пределами исправительного центра, обещанной поначалу, меня отправили в местную промзону - грязный, бессмысленный и неоплачиваемый труд. Следующий этап – взыскания и изолятор за невыполнение плана. Три визита в изолятор - и начнут «крутить»: возбуждать дело по статье 390 за неподчинение администрации. В итоге ты можешь оказаться в зоне строгого режима - как неисправимый преступник и возбудитель спокойствия. Поэтому каждый раз, сравнивая начальника со свиньей, я переступаю определенный барьер.

Говорить вслух страшно, потому что тебя могут услышать, зато когда во рту кляп, можно мычать предельно откровенно.

Еще труднее, чем мне, сейчас приходится журналистам, работающим в «свободных» СМИ. Свобода слова теряет свой смысл, когда информация превращается в товар. Рынок заставляет подстраиваться под нужды покупателя. Практически каждая газета, крупный информационный сайт или телеканал имеют хозяев, которые диктуют свои условия. Про некоторых политиков писать не следует вовсе, некоторых нужно превозносить, некоторых – смешивать с грязью. Журналист, который не придерживается корпоративных правил, вскоре будет вынужден искать другое место работы. И дело не в репрессиях, а в бизнесе: диктатура денег куда могущественней, чем диктатура полицейской дубинки. Призрак безработицы, безденежья и, еще хуже, «лузерства» (настоящее безденежье человеку, умеющему связно писать, не грозит даже в нашей стране, борьба за деньги – вопрос статуса, а не выживания) пугает куда больше, чем призраки тюремной камеры.

Чем ниже ты падаешь – тем свободнее ты себя чувствуешь. Чем более ощутимой становится угроза цензуры внешней – тем слабее самоцензура. Человеку, пишущему в стол, не придется подстраиваться под публику, критику или рынок.

Единственный путь к полному освобождению от цензуры – преодоление не только авторитарного давления государства, но не менее авторитарного давления денег. Свобода информации ознаменует собой смерть журналистики - точно так же, как свободная любовь будет означать смерть проституции.

Есть цензура в том смысле, что тебе говорят – это нельзя, этого нельзя позвать и прочее. И, конечно, есть гигантская самоцензура, когда человек думает: а, лучше не надо, на всякий случай. У меня-то нет самоцензуры, потому что мне-то уже все равно. Я в том возрасте и... нахожусь на том уровне, как вам сказать, финансовой обеспеченности, что я могу завтра уйти с телевидения и не почувствовать никакого сожаления. Жалко будет, конечно, но так, чтобы я этого боялся, – я этого не боюсь.

...Я неоднократно публично говорил, как я рассматриваю суд над Ходорковским. Что бы вы еще хотели? Если вы хотели бы, чтобы я на Первом канале говорил об этом, то я вам отвечаю прямо, что на Первом канале это невозможно. Невозможно. Потерять свою работу ради того, чтобы сказать по Первому каналу какие-то слова по поводу Ходорковского, я считаю неправильным. Я считаю, что важно делать эту работу. О Ходорковском я могу сказать многое, но не на Первом канале.

...Мне кажется, что, при прочих равных, приглашают тех, которых будут смотреть. Ну, конечно, вы мне можете сказать: ну а какой-нибудь такой, ну, оппозиционный политолог? А кто? Я даже не знаю кто. Кто такой, прямо вот такой оппозиционный политолог? Может быть, есть. Его бы там пригласили? Не берусь сказать, потому что я не знаю, о ком может пойти речь.

...На мой взгляд, наиболее творческий человек, наиболее интересный с телевизионной и профессиональной точки зрения, безусловно, Эрнст. А поскольку я у него не работаю, то давайте не будем считать, что... да он, наверное, даже и не знает, что я об этом говорю, вот. Я не вижу никакой параллели. Ну вот просто вообще никакой параллели между ними (руководителями телеканалов. - Ред.) и Данилкиным.

...Путин при всем при том, если говорить с точки зрения рядового человека, он все ж таки страну вернул в какое-то более или менее нормальное состояние. Да, он отменил почти все демократические нормы, которые существовали при Ельцине с этой своей вертикалью, но он все ж таки сумел как-то страну отодвинуть от явной пропасти. И, более того, сумел вернуть ее авторитет в мире. Приходится с Россией считаться.... При том, что я не поклонник Владимира Владимировича, но объективно я должен сказать, что – да, он в этом смысле – да. Потому что при Ельцине уже на Россию все плевать хотели.

Ссылка

26 января по инициативе группы радикальных феминисток Госдума приняла в первом чтении законопроект «О внесении изменений в Уголовный кодекс Российской Федерации в целях усиления ответственности за преступления сексуального характера, совершенные в отношении несовершеннолетних». Этот документ напомнил мне мою старую (2002 года) юмореску «Закон о защите нравственности и о запрещении секса».

Комментировать российское законотворчество невозможно. Оно настолько ярко, что от одного взгляда на него можно ослепнуть.

Из всех статей УК, карающих сексуальные преступления против несовершеннолетних, где главным фактором является возраст, убрали слово «заведомо». Мудрые законодатели безошибочно с первого взгляда отличают 16-летнюю девушку от 15-летней. Молодые люди могут с этой задачей не справиться, тем более что в их возрасте многие хотят выглядеть старше. Но депутаты охраняют не подростков, а нравственность: в загсе требуется паспорт, а внебрачных связей быть не должно! Посидят в тюряге – поумнеют.

Еще больше впечатляет долгожданное (над ним трудились с 1996 года) определение порнографии:

(Что такое порнография)

Урок экстремизма в исполнении прокурора на заседании суда по «делу Кутузова», состоявшемся 27 января в славном городе Тюмени, публика слушала в течение нескольких часов. Но сначала... немного мистики.

Мистика началась еще до судебного заседания. Когда желающая наблюдать за процессом публика столпилась у зала судебных заседаний, судебный пристав заявил: «Не беспокойтесь, сегодня все сядете!» Эта двусмысленная фраза вызвала определенное оживление, но пристав оказался прав. Сели все. Когда дверь в зал судебных заседаний открылась, перед глазами собравшихся людей предстал по-настоящему пустой зал. Никаких посторонних личностей не было. Мистика, да и только! Может, жалобы председателю суда от не попавших на предыдущие судебные заседания людей сработали? Или господа опера просто заранее знали, что заседание будет коротким, и решили не утруждаться? В любом случае на этот раз обошлось без скандала. Все общественники, активисты и журналисты поместились в помещении, и процесс начался. А мистика продолжилась.

(Читать полностью)

В Петербурге 11 января пройдут одиночные пикеты солидарности с бурятскими политзаключенными - Татьяной Стецурой и Надеждой Низовкиной.

31 декабря в Улан-Удэ были помещены под стражу активистки "Солидарности" и "Демократического союза" Надежда Низовкина и Татьяна Стецура - такое решение приняла судья Ирина Левандовская на основе уголовного дела по статье 282 УК РФ. Следствие обвиняет Низовкину и Стецуру в том, что они распространяли листовки, содержание которых было направлено на «формирование негативного образа российских военных, сотрудников милиции и лиц, работающих в следственных органах». Также эти печатные материалы, с точки зрения Следственного комитета по Бурятии, содержали «отрицательные оценки и характеристики действий сотрудников ФСБ» и якобы были направлены на унижение чести и достоинства сотрудников силовых ведомств.

(Что было в листовках)

Елена Мизулина все же протащила закон «О защите детей о информации, причиняющей вред их здоровью и развитию», хотя он не лезет ни в какие ворота.

Мне стыдно, что, не отбросив текущие дела, я не поставил на первое место противостояние этому закону. Был уверен, что такое не примут.

Мне стыдно за коллег-правозащитников, защищающих права детей, защищающих гласность. Одни знают и молчат. Другие не имеют права не знать.

Мы недооценили подлость власти, думая, что она не выставит вперед детей, прикрывая наступление на свободу слова.

Надеялись, что само рассосется.

Теперь поздно писать экспертные заключения. А ведь кто-то должен был взять огонь на себя, принять клеймо «педофильского лобби», заушения православной общественности.

Но кому охота разрушать столь бережно возводимое сотрудничество с астаховыми и мизулиными.

Весной 2009 года, когда проект этого закона проходил первое чтение, я проводил его обсуждение в Библиотеке правозащитной литературы. Тогда одна из разработчиков проекта Ольга Пристанская (дама из прокуратуры, осевшая недавно в аппарате уполномоченного по правам ребенка) в ответ на приглашение принять участие в дискуссии написала мне, что уверена в правозащитной поддержке, ибо рассуждения о правах человека не должны препятствовать нашему общему долгу оградить детские души от вредных информационных атак (пересказываю по памяти).

Не дождетесь.

Экспертиза не поспела. Что ж, придется в жанре фельетона. А эпиграфом можно взять стихотворение Пушкина. Прошу редакцию не делать в нем купюр.

(Неприличный Пушкин)

Идут на Север срока огромные,
Кого ни спросишь - у всех указ...
Взгляни, взгляни
В глаза мои суровые,
Взгляни, быть может, в последний раз.

Народная песня

Все, шутки кончились! Теперь, господа оппозиционеры, журналисты, «экстремисты» и прочие «террористы», «смешными» 5-летними сроками не отделаетесь! А 20 лет по «резиновому» составу не хотите?

9 декабря господин президент подписал Федеральный закон от 9 декабря 2010 г. N 352-ФЗ "О внесении изменений в Уголовный кодекс Российской Федерации". По этому закону статья 205.1 Уголовного кодекса России (содействие террористической деятельности) украшена новым, третьим пунктом, с таким самостоятельным составом преступления, как пособничество:

«3. Пособничество в совершении преступления, предусмотренного статьей 205 настоящего Кодекса, - наказывается лишением свободы на срок от восьми до двадцати лет».

В примечаниях к статье дается расшифровка этого понятия:

«1.1. Под пособничеством в настоящей статье понимаются умышленное содействие совершению преступления советами, указаниями, предоставлением информации, средств или орудий совершения преступления либо устранением препятствий к его совершению, а также обещание скрыть преступника, средства или орудия совершения преступления, следы преступления либо предметы, добытые преступным путем, а равно обещание приобрести или сбыть такие предметы.»;

На мой сугубо дилетантский взгляд (и если я не прав, то господа юристы меня поправят), под это дело можно много чего притянуть. Особенно зная творческий подход наших следственных органов. А если не получится — тоже не беда! Ведь есть еще другие пункты статьи 205.1 (содействие террористической деятельности) и статья 205.2 (публичные призывы или публичное оправдание террористической деятельности). По этим статьям тоже срока добавили.

По п. 1 ст. 205.1 УК РФ до 10 лет (раньше было до 8) по п. 1 ст. 205.2 УК РФ от 2 до 5 лет (раньше было до 4 лет и нижний порог установлен не был). Так что теперь парой месяцев колонии за «оправдание терроризма» человек не отделается. По п. 2 ст. 205.2 УК РФ за оправдание терроризма с использованием СМИ теперь можно получить до 7 лет лишения свободы (раньше было до 5 лет). С увеличением максимального срока лишения свободы преступление этой категории перешло в разряд тяжких. А это общий режим содержания, и на колонию-поселение можно не рассчитывать!

Вообще же за «оправдание терроризма» можно сажать все антивоенное движение России. Выступаешь против силового решения проблемы Кавказа - значит, терроризм поддерживаешь!

Условно-досрочное освобождение к лицам, осужденным за перечисленные выше преступления, применяется только после того, как отбыто не менее 3/4 срока наказания. Прежде данное правило действовало только в отношении организаторов и участников преступного сообщества. Так что теперь, господа «террористы» и их «пособники», УДО вы не дождетесь!

Все эти новеллы подаются под вкусным соусом борьбы с терроризмом. За теракт наказание тоже увеличено. Вот только террористов-самоубийц это не остановит. Зато появились дополнительные возможности «заткнуть рот» неугодным журналистам и другой пишущей и говорящей братии. Последний звоночек прозвучал не так давно: после взрывов в московском метро власти «врезали» предупреждениями по нескольким СМИ, обвинив их в оправдании терроризма. Спасибо, что никого не посадили. Но ведь, как говорится, аппетит приходит во время еды. И, боюсь, впереди нас ждут «веселые» времена.