Внесенный в Думу законопроект во многих положениях повторяет поправки к закону "О полиции", которые были подготовлены еще год назад, но не были тогда внесены. Часть поправок имеет чисто технический характер, другие относятся к регламентации действий полиции при проникновении в жилище и на земельные участки, а также при вскрытии транспортных средств. Третья часть поправок расширяет полномочия полиции по применению мер принуждения.

Можно предположить, что внесение поправок третьей группы связано с грядущими выборами. Власти готовятся встретить социальные протесты, которые могут быть вызваны как возможными фальсификациями на выборах, так и нарастающим экономическим кризисом. Опыт предыдущих лет демонстрирует неготовность власти к диалогу с гражданами, неспособность услышать их требования и пожелания. Власть настроена на решение проблем силовыми методами.

Через всю истерию последних недель, связанную с законом о нежелательных организациях, красной нитью проходит: "Мы это делаем для того, чтобы предотвратить оранжевые революции". Сюда очень хорошо вписывается и расширение полномочий полиции.

Например, законопроект вносит коротенькое слово "или" в положение, позволяющее сотрудникам полиции оцеплять территории. Если раньше среди оснований для оцепления было предупреждение и пресечение массовых беспорядков, то теперь предлагается "предупреждение и (или) пресечение массовых беспорядков". На практике это означает, например, что публичные мероприятия смогут оцепить и в момент, когда сотрудники полиции сочтут, что скоро будут "массовые беспорядки". Как они будут это оценивать? События на Болотной 6 мая 2012 года указывают на возможность злоупотреблений при применении этого положения.

Ясным сигналом правоохранительным органам станет "презумпция доверия полиции" - с ней труднее будет применить к полицейскому, нарушившему закон, сдерживающие статьи Уголовного кодекса или дисциплинарное наказание. А многое в нашей стране управляется именно такими сигналами.

Конечно, пока нет речи о том, что сотрудники полиции получат карт-бланш на любые действия. Можно предположить, что и впредь сотрудник полиции десять раз подумает, прежде чем применять оружие. Однако опыт нашего фонда по работе с делами, связанными с пытками, жестоким обращением, фальсификацией доказательств, свидетельствует о том, что даже при наличии самых серьезных оснований привлечь к ответственности сотрудника полиции очень трудно. Поэтому, вводя такие изменения в закон, надо предусмотреть действенные контрольные механизмы. А этого в законопроекте нет.

Весь прошедший месяц я проводила в Москве акцию "Не бойся!": ходила по Москве в тюремной форме, чтобы привлечь внимание к угнетенному положению бывших заключенных в обществе.

25 июня мы с моей единомышленницей Аней Боклер завершили акцию перформансом на Красной площади: Аня побрила меня налысо и сорвала с меня тюремную форму, под которой оказалось платье с таким же тюремным номерком, как и на робе. Смысл перформанса мы видели в том, что между людьми за решеткой и на воле нет определенной границы: и вне тюрьмы люди лишены свободы.

Акция прошла мирно, и мы отправились к выходу с площади. Однако около рамок нас задержала полиция: так мы мгновенно оказались по другую сторону решетки.

В ОВД "Китай-город" нас обыскали, без всяких понятых и протокола лишили личных вещей (фамилии понятых были вписаны задним числом). Нам долго не предъявляли причину задержания и статью обвинения, хотя дали понять, что мы зря вышли на Красную площадь, которая является резиденцией самого президента Российской Федерации. Поэтому если бы мы даже просто ели мороженое, то нас могли лишить за это свободы.

Предъявленный потом протокол гласил, что мы без разрешения властей организовали "не являющееся публичным мероприятием массовое одновременное пребывание граждан в общественном месте, создав тем самым помехи движению пешеходов и доступу граждан к объектам социальной инфраструктуры" (ч. 1 ст.20.2.2 КоАП).

Кроме того, мы якобы помешали проведению книжной ярмарки, с которой совпала акция. Я, будучи студенткой Литинститута, не вписывала акцию в контекст фестиваля и уж тем более не собиралась мешать его проведению. Зато в автозаке наслушалась от полицейских шуток про Пушкина и литературу.

Орудием преступления в протоколе был назван музыкальный инструмент. Им оказалась бритвенная машинка, которой меня побрила Аня.

Среди бомжей и сомнительных личностей мы провели в клетке всю ночь. А наутро Тверской суд приговорил нас к трем суткам содержания в спецприемнике. Мы хотели привлечь адвоката, и он приезжал к нам ночью в ОВД. Однако наутро у него было назначено другое дело, а его письмо с ходатайством о переносе суда было проигнорировано. В итоге дело слушалось без адвоката. Зрителей из помещения суда выгнали, Аня выслушала приговор вообще в компании одного судебного пристава.

Когда нас привезли в спецприемник, шутки, насмешки и издевательства не прекращались. Утром нас подняли на работу - мыть помещение, чистить холодильник, и мы это восприняли как должное. И лишь потом поняли, что только так мы можем получить и без того положенные прогулки, звонки, передачи и свидания. Но и это нам давали очень неохотно: за все время у меня был один звонок, а ни одного свидания мне не разрешили. Хотя в целом условия содержания были терпимые - рукоприкладства никто себе не позволял.

Сотрудников спецприемника очень заинтересовала национальность Ани. "Девушка, а вы что, иудейка?" После этого слова "бритоголовая" и "еврейка" мы слышали не раз. Интересовала их наша связь с "Пусси Райот", а также я не раз слышала слова "извращенка" и "садомазохистка".

Вот еще небольшая коллекция реплик, которые мы услышали за трое суток:

- Такие акции делаются либо за деньги, либо для пиара. Ну так сколько заплатили? (Полицейский.)
- Заткнитесь, блядь, заебали. (Постовой.)
- Сейчас хорошо тебе будет на зоне, номерки строчить. (Видеопротоколист.)
- Я понимаю, что вы из религиозной секты. Ничего, в приемнике подлечитесь. (В ОВД.)
- Да, у вас незаконно изъяли вещи, но все люди разные, что поделать? (Дознаватель.)

Общение с правоохранителями и пребывание в спецприемнике лишь укрепили мое убеждение в том, что темой тюрьмы необходимо заниматься дальше. Наше попадание за решетку поставило смысловую точку в этой акции. Мы все настолько несвободны, что порой не можем совершить элементарное безобидное действие, чтобы при этом не попасть за решетку.

В дальнейшем мы планируем серию выставок в разных регионах и создание специальной программы для посттюремной адаптации. Речь идет не только о тюрьме: люди выходят из психиатрических больниц, из детских домов. И меня интересует, что происходит с человеком, после того, как ты стал излишком системы, которая до этого тебя полностью прогнула, и ты в этой вертикали вырос.

Анна Боклер и Катрин Ненашева после спецприемника. Фото: Виктор Новиков

В Америке празднуют легализацию однополых браков, постоянно звучит: «Любовь победила!»

Это, конечно, победа. Для очень многих людей решение Верховного суда США о том, что люди одного пола имеют вступать в брак, - это и признание их достоинства, и защита от дискриминации, и триумф в борьбе за равенство. А для ЛГБТ-иностранцев это долгожданная возможность легализовать не только свои отношения, но и свой статус в стране: ведь до сих пор однополый брак не давал партнеру-иностранцу формальной возможности остаться в Соединенных Штатах как члену семьи американца (или американки), даже если штат и признавал такой брак законным.

Я от души поздравляю тех моих друзей, которые теперь смогут стать американцами, а значит, могут больше не страшиться разлуки с любимым человеком. Для многих любящих иностранцев отказ признать их отношения браком в США означал невозможность законно жить в Америке, а выехать в другую страну они тоже не могли.

Понимание этих практических благотворных последствий легализации браков - это, как мне кажется, лучший ответ тем, кто выступал или выступает против права геев и лесбиянок на заключение официальных браков с позиции «радикальной свободы». Эти свободолюбцы так ведь и говорят: мы вообще против браков, а эти люди почему-то добиваются права в них вступать, хотя только поработят себя этими формальностями. Большинство таких радикалов свободно живет в благополучных странах, где им вольно вступать или не вступать в брак, ничто не угрожает их отношениям - ни насильственная депортация любимого с запретом въезда, ни невозможность жить вместе открыто, ни отказ в аренде общего жилья, воспитании общего ребенка и т.д.

Право вступать в брак - это не «победа любви»: любить, конечно, можно и вне брака. Это победа свободы. Свободы реализации своего права жить вместе, отстаивать в суде какие-то необходимые в жизни практические вещи - скажем, если однополой паре отказываются сдать жилье или взять на работу. Победа свободы быть собой, выбирать, быть вместе с тем, с кем хочешь.

Брак - это правовой институт. Быть исключенным из этого института означает не только унижение, но и ограничение свободы человека. А свобода не бывает своей или чужой. Она всегда одна на всех, и поэтому увеличение свободы ЛГБТИ - это расширение пространства нашей общей свободы. Люди, борющиеся за это расширение, борются за нас всех - независимо от нашей сексуальной ориентации, этнической или языковой принадлежности, гражданского статуса и прочего.

Расширение пространства свободы дается непросто. Подумать только - из 9 судей Верховного суда США за разрешение однополых браков проголосовали 5, то есть всего один голос одного судьи решил вопрос о свободе сотен тысяч (в конечно счете и миллионов - это ведь надолго).

Но чтобы эти пятеро проголосовали за свободу, чтобы эти сотни тысяч желающих вступить в брак смогли реализовать свое право, нужны были десятилетия борьбы, протестов, выступлений и отчаянных рисков, на которые шли люди, знавшие цену прав, свободы и достоинства.

Свободнее стали не только ЛГБТИ, не только дискриминируемые во всем мире меньшинства, не только все американцы - свободнее вздохнули мы все.

Я давно хотела как-то включиться в дискуссию об «уместности» выступлений ЛГБТИ за свои права. Это довольно деликатная тема. Ясно, что выступления против дискриминации надо приветствовать всегда и везде, однако в украинском случае звучали слишком серьезные и грустные аргументы некоторых оппонентов уместности киевского гей-прайда, чтобы от них просто отмахнуться обычным обвинением в гомофобии.

Мне вспоминается, как одна знакомая в 2012 году критиковала петербургский «Альянс гетеросексуалов и ЛГБТ за равноправие»: у нас, мол, такие беды кругом, тут и фальсификации выборов, и разгон оппозиции, и политические репрессии, а вы все о правах геев - сейчас другое более важно и уместно. Потом она изменила свое мнение, сама позвонила активистам альянса: «Я была не права - в борьбе за свободу всегда все важно и уместно, вы боролись за всех нас».

Конечно, когда люди в Киеве возражали против проведения прайда, говоря, что права меньшинств, конечно, безусловная ценность, но сейчас люди на востоке страны гибнут, идет война, не надо проводить фестивалей на тему сексуальных свобод, - это не было проявлением элементарного консерватизма.

Но и гей-прайд - в наши дни и в нашей реальности - это не праздник в карнавальных костюмах. Это, как правило, политическая демонстрация с требованием признания равных прав и свобод для всех. Это шаг в расширении пространства свободы (не будем вдаваться в спор о правильности названия - прайд или не прайд, это дела не меняет). Гей-прайд - это еще и испытание страны на прочность в демократических вопросах. Киев - несмотря на всю сложность ситуации - это испытание выдержал, дорогой ценой заплатив за свою верность идее свободы. Хотя против прайда были и мэр Киева, и начальник полиции - бесстрашных людей, вышедших на улицы, чтобы расширять свободу, полиция защитила. Пусть и нехотя, разрешили выступить и защитили от насилия - и это тоже успех, не только киевских ЛГБТИ, а общий.

Гей-прайд в Петербурге запланирован на 25 июля. Даже попытка проведения ЛГБТ-акций в этом месте и в это время - форма отчаянной борьбы с мракобесием и неволей, а без борьбы не будет ведь никакой свободы никому.

Чем пристало заниматься высоким государственным структурам? Помните, в 2013 году следователь СКР по особо важным делам допрашивал Ксению Собчак про оральный секс и про Мизулину? По особо важным, Карл! - сказали бы сейчас. А впрочем, нет, сейчас бы уже не сказали, сейчас уже привыкли.

Теперь вот ФСБ предстоит расследовать, хуйло ли Путин и обидно ли ему от этого. Когда-то я удивлялась, видя оперативников ФСБ на небольших акциях активистов. Федеральная же служба безопасности, а занимается тем, что фотографирует, как, скажем, Екатерина Мальдон встала в пикет или как Ирину Калмыкову в автозак понесли.

Или вот чем, например, должен заниматься военный суд? Делами военных, это понятно, здесь могут быть любые мелочи. Но вдобавок военный суд рассматривает и преступления любых лиц, связанные с терроризмом. А это дела повышенной серьезности, особо значимые для государства. Например, как Александр Кольченко караулил на улице, пока кто-то ночью забрасывал бутылку с зажигательной смесью в окно «Единой России», от чего обгорел целый подоконник. Куда уж тут серьезнее?

Но есть куда. 1 апреля вынесли приговор жителю Старой Руссы Антону Изокайтису. Судил его Московский окружной военный суд, который ради такого важного дела устроил выездное заседание в Великом Новгороде. Изокайтис был признан виновным в публичном оправдании терактов в Волгограде (ч. 1 ст. 205.2) и в возбуждении ненависти к русским (ч. 1 ст. 282) и получил два с половиной года колонии-поселения. Приговор он обжаловал, апелляцию рассматривают не где-нибудь, а в Верховном суде. Так у меня появилась возможность посетить заседание и узнать о деле «террорюги» больше.

Итак, в Новый год сотрудники полиции привели в отдел пьяного и поместили в камеру для административно задержанных. Как следует из приговора, пьяный буянил и матерился - три часа непрерывно. С 8 до 11 утра, там специально уточняется. Герой Венички Ерофеева после фразы «И немедленно выпил» произнес полторы страницы чистейшего мата, но выкинул эту часть текста, чтобы ее девушки не читали. А Изокайтис превзошел классика, при этом свидетель Кузнецова В.А., по всей видимости, сотрудница полиции (точно понять из приговора трудно), не только не прикрыла женские ушки, но и включила аудиозапись на мобильном телефоне. Мне хочется верить в людей, и я-таки полагаю, что не для экстремистских галочек она это сделала, а чисто поржать с друзьями.

Если бы, впрочем, там был только мат, может, и продолжения бы не было, но Изокайтис, если верить показаниям свидетелей, нес агрессивный бред о том, как он ненавидит русских, чему-де особенно способствует его литовская фамилия, как он оправдывает насилие в отношении них, в том числе и в ходе Второй мировой войны, и теракты в Волгограде, которые случились за два дня до того.

Прочесть или прослушать аудиозаписи я не могу - они находятся в материалах дела. Единственная цитата в приговоре: «Я вас ненавижу, ненавижу...» - открывает простор для фантазии.

История умалчивает о том, что же произошло в 11 утра 1 января: то ли он уснул, то ли его из отдела вышвырнули, то ли - Роскомнадзор, закрой уши! - отмудохали, что плохо, но распространено. Но потом появилось уголовное дело, да сразу по трем статьям: изначально в комплект входила еще и ч. 1 ст. 280 (публичные призывы к экстремизму).

Каждая из этих статей - 205.2, 280, 282 - предполагает публичность, а аудиторией дебошира были ровно восемь человек, из которых шестеро полицейские. Никаких данных о том, что, выйдя из ненавистной ему ментовки, Изокайтис продолжил пропагандировать насилие и национальную дискриминацию, нет. И потом (лично я за абсолютную свободу слова, но попробуем понять логику цензурных ограничений), общественная опасность таких преступлений определяется не тем, кто и что говорит, а тем, кто и как слушает. Вдохновляются ли слушатели совершать теракты, помогать террористам, ненавидеть национальные группы. А тут в основном одна полиция - ей-то полагается быть устойчивой к противоправной пропаганде. Нет разве?

Статью 280 суд снял, мотивировав это как раз тем, что присутствующие не были предрасположены к тому, чтобы внять призывам к экстремизму. Так почему же нельзя было ту же логику применить и к оценке прочего пьяного бреда обвиняемого?

Изокайтис, сообщается в приговоре, признал вину частично. В то же время говорится, будто бы он написал явку с повинной, которая способствовала раскрытию преступления. В одном месте указано, что он признал, что ненавидит русских, а в другом - что мотивом его действий (по его словам) было несогласие с помещением в камеру для административно задержанных и желание спровоцировать конфликт с полицейскими, читай обратить на себя внимание. В этой части показания были сочтены надуманными: нет, говорит нам Московский окружной военный суд, перед нами большой преступник, умышленно унижающий русских, а дебоширом он только притворяется, чтобы избежать ответственности.

Собственных адвокатов у Изокайтиса не было. На процессе его интересы представляли два назначенных защитника, которые, как известно, бесплатны, поэтому щедрое государство вычло у осужденного еще и 13,7 тыс. руб. за их услуги.

Сейчас Изокайтис он находится под подпиской о невыезде. Поскольку его приговорили к сроку в колонии-поселении, он должен отправиться туда только после вступления приговора в силу, то есть после апелляции.

Апелляцию 25 июня начал рассматривать, повторюсь, Верховный суд. Изокайтис предварительно заявил, что не может приехать в Москву ввиду материальных затруднений и просит наладить ему видеосвязь в Старорусском районном суде. Наладили, а он не пришел. Приставы 25 июня его не нашли, а бабушка Изокайтиса им сказала, что он ушел в семь утра неизвестно куда, намерения участвовать в заседании не имел.

Разбирательство, как ни странно, отложили до 30 июня. Появится ли осужденный к этому времени, никто не знает. В розыск он пока не объявлен, разве что приставам поручено и дальше ходить по месту его жительства. Но если вы хотите увидеть деградацию понятий государственной важности, обязательно приходите к 10.00 в зал №6024. То есть приходите пораньше: Верховный суд - это очень важное место, и там зверский пропускной режим. Значит, приходите вы в это важное место, появляется подтянутая коллегия-тройка - и слушается дело о том, как кто-то три часа матерился и нес пургу в обезьяннике. Так ведь нарочно не придумаешь.

Российские власти ответили на вопросы ЕСПЧ по Болотному делу. Видевшие ответ специалисты говорят, что ответили с необычной для себя обстоятельностью. Возможно, подписавший бумагу замминистра юстиции г-н Матюшкин гордится большой проделанной работой. Однако, сколько ни обосновывай ложные тезисы, достоверней они не становятся. Каковы же главные положения бумаги?

1. Нарушений прав граждан на мирное собрание не было. Поскольку "согласно обвинительному заключению, активисты не подчинились законному требованию полиции прекратить согласованное мероприятие после начала давки, применяя насилие к ОМОНу, что описано и закреплено в приговорах".

2. Действия полиции и последующие приговоры судов не были политически мотивированы. Потому что после Болотной оппозиция провела несколько крупных согласованных акций, а сразу после Болотной в Москве действовал стихийный оппозиционный лагерь "ОккупайАбай".

Ответить на эти возражения очень легко. Факт одностороннего и негласного (более того - умышленно засекреченного) изменения полицией схемы проведения митинга зафиксирован даже в российском суде. Не стоит закапываться в детальные рассуждения о "бутылочном горлышке", "двух шагах полицейской цепочки" и прочих порой спорных деталях событий. Достаточно глянуть на одну простую схему.

На ней зеленым цветом обозначено отведенное для митинга пространство и пути похода к нему в соответствии с договоренностью заявителей с мэрией и столичной полицией. Точно так же выглядела схема митинга, состоявшегося 4 декабря, которую и договорились в точности повторить. Это также сответствует схемам, опубликованным накануне митинга на сайтах ГУВД и РИАН, на которые ориентировались и организаторы митинга, и рядовые участники. А красным показано то, что осталось от этого в реальности в результате тайных махинаций полицейских.



Да, позднее оппозиция проводила и другие мероприятия. Но, во-первых, "ОккупайАбай" (как и многие другие более мелкие стихийные акции) проходили не благодаря, а вопреки усилиям полиции, которая в итоге неизменно их разгоняла или пыталась насильственно переместить в другое место. А во-вторых, вы, господа, сами опровергаете свой тезис. И до, и после, когда полиция соблюдала договоренности с организаторами, никаких "беспорядков" не происходило. И только единственный раз, когда вы почему-то решили действовать иначе, случился инцидент. Так чьи же действия лежат в его основе?

Что такое "нарушение прав" в конкретной области? Наверное, российская власть считает, что это создание ГУЛАГа и запрет всего всем. Но это уже называется иначе - "тоталитарный репрессивный режим". "Нарушение прав" - это не колючая проволока повсюду. Это когда г-н Иванов не получает должной по закону медпомощи. Или сын г-на Петрова - образования. Или защиту г-на Сидорова, приводящую свидетельства его невиновности, не слушают в суде. Или когда власти, если хотят, позволяют спокойно провести оппозиции митинг. А когда они в этом не заинтересованы - митинг срывают. А затем, ссылаясь на создавшуюся опасность для людей, отменяют вовсе. В то время как могли бы эту опасность сами устранить на месте (открыть все закрытые зоны). А еще лучше - не создавать вообще.

Вот это и есть политическая мотивированность всего, что устроили власти на Болотной и после.

Теперь защита болотников должна направить в ЕСПЧ свои возражения на возражения официальной России. Надеюсь, опытные адвокаты сделают это еще более убедительно, чем я.

Степан Зимин, получивший один из самых больших сроков "за Болотную" (3,5 года), на свободе. Это, конечно, главное. Но все это время мне хотелось рассказать историю его защиты. В свое время у меня просто не хватило времени и сил.

С осени 2012-го мы с женой начали свое журналистское расследование по Болотному делу. Потом стали помогать адвокатам. На суде по "делу 12-ти" я уже вошел в процесс официальным защитником. После ареста очередного обвиняемого следствие обычно сразу предъявляло крошечный кусочек видеозаписи, где смутно был виден вменяемый ему эпизод. Остальное - договаривалось словами, но считалось, что видеозапись - серьезный аргумент обвинения. Мы тут же начинали искать источник или альтернативные видео и фотографии, сопоставлять, сводить, анализировать.

Со Степой у нас была настоящая головная боль. С другими было понятнее: в большинстве случаев нам сразу удавалось найти съемки вмененных им эпизодов. Или понять, что эпизод этот - чистая выдумка. "На словах" Степану вменялось бросание в полицию кусками асфальта. Такое было на Болотной, и несколько эпизодов "с киданием" были обсняты со всех сторон. Но Степы на тех кадрах не было. Его вообще не оказалось на видеосъемках с Болотной (которых мы просмотрели почти 100 часов). То есть да, мы нашли кадры с ним еще во время шествия, до прихода на Болотную. Это был шок: Степан (в нем больше двух метров росту) возвышался над морем людей, как могучий утес. Его невозможно было не заметить. Тем более что, по словам полицейских, он был в черной маске! Однако на Болотной мы его никак не находили.

В деле тоже не было съемок самого эпизода - был кусочек "оперативного" видео, где уже задержанного Степана подводят к автозаку. Конечно, не сам эпизод, но уже что-то! На нем стоял "тайминг", но мы не могли спросить полицейского оператора, насколько он достоверен. Вдруг - удача: на фотосъемке корреспондента "Граней" Жени Михеевой отыскивается тот же самый момент. Такой же кадр, но с другого ракурса, мы обнаружили в фототеке РИАН. И у Жени, и на съемке "Новостей" стояло время, которое можно было проверить. Да, часы на камерах были выставлены правильно. Примерно то же время стояло и на оперативном видео.

Следующим делом мы обратились к составленной еще раньше шкале времени всего, что происходило на Болотной. Оказалось, что 18:07 (время, стоявшее на полицейской съемке) - самое начало событий. Еще до появления всяких "загородок", "камней" и до начала каких-либо столкновений. Стало понятно, почему мы не видели Зимина. Его уже просто не было на площади. А в момент его задержания огромная масса демонстрантов, еще не разрезанная омоновскими рейдами на части, плотно стояла напротив полицейской шеренги. Очень плотно стояла. Почти в давке. ОМОН понемногу поджимал толпу в сторону канала, только усиливая тем самым сдавленность. Полиция только и могла что пытаться выдергивать кого-нибудь из самого переднего ряда (зачем они это делали - другой вопрос). Операторы и фотографы тоже не могли проникнуть вглубь стоящей массы, и все съемки того времени - общие планы, со стороны. На них видна лишь неразличимая, уходящая вдаль масса людей. А Зимин говорил, что стоял в глубине. На съемке Минаева с верхней точки есть только один подходящий для случая Зимина момент: когда ОМОН клином попытался разрезать толпу, но увяз в людской массе. Кого-то прихватив с собой по дороге, омоновцы отошли назад. Кого тащат, сверху не видно, но именно там должен был стоять Степан.

Ни о каком "беганье туда-сюда и метании асфальта", о котором в голос рассказывали свидетели обвинения, и речи быть не могло. Особенно в отношении гиганта Степана. На суде, правда, главный "потерпевший" (он же "свидетель") омоновец Куватов пытался объяснять, что Степан "в давке переносился постоянно с места на место и бросал камни со всех сторон". Но судья и прокуроры воспринимали этот бред как должное.

В деле лежало еще одно видео. Следствие пыталось ссылаться на него в обвинении, но оно стало подарком защите. На нем мелькнул уже задержанный Степан, которого вели двое омоновцев. Но нас теперь интересовал даже не сам эпизод, а его время. А оператор РИДУСа, ведший онлайн-трансляцию, снимал нон-стопом. Правда, на записи время не отображалось, но можно было сопоставить запись с самой полной и непрерывной видеохроникой - трансляцией Минаева. Там со временем было все в порядке (его, правда, тоже пришлось устанавливать, но это было легко благодаря заметным часам в студии). Более того: снимая, оператор в какой-то момент четко произносит фразу: "Начали бросать камни", - и кладет камеру на землю, чтобы надеть защитный шлем. Происходит все это уже гораздо позднее задержания Зимина.

Мы нашли оператора Тимофея Васильева. Я опасался: репортеры часто сторонятся участия на какой-либо стороне. Но Тимофей без колебаний согласился прийти в суд по вызову защиты. Оказалось, он уже давал показания следователю, когда у него изымали съемку. Тимофей выступил в суде внятно и однозначно: подтвердил свое авторство и то, что съемка велась непрерывно. Степана он не вспомнил, но заверил: до того как он произнес свою фразу, камней не было.

Казалось бы, все уже ясно, но к тому времени был горький опыт дела Михаила Косенко, где доказательства защиты тоже казались абсолютными и несомненными. Со свидетелями Мише повезло как никому, но суд полностью наплевал на это. Поэтому нужно было найти все возможные аргументы, подтвердить показаниями каждый шаг. И тогда мы стали искать свидетелей задержания Степана. Шли несколькими путями.

Мы знали, в какой райотдел полиции он был доставлен. На сайте ОВД-Инфо нашлись, пусть и неполные, списки задержанных 6 мая по всем ОВД. Когда задерживают не десятками, а сотнями, то просто заталкивают всех подряд в ближайший автобус. Заполненный автозак едет в райотдел. Такой конвейер. Это значит, что оказавшиеся в одном отделе могли приехать в одном автобусе. То есть быть задержанными почти одновременно. Обычно тот, кто сообщает о задержанных из райотдела, оставляет ОВД-Инфо контактный телефон. Мы нашли такого человека, но у него не оказалось контактов всех остальных задержанных. И мы полезли в соцсети. У нас были только фамилии без имен. На митинг съезжались люди из разных городов. Но первый "комплект" возможных свидетелей был определен.

Одновременно мы снова просмотрели тонны видео, пытаясь найти людей, которых тащили в автозаки примерно в это время. Кроме того, мы обнаружили в деле еще одну оперативную съемку, сделанную уже в ОВД. На ней была единственная женщина, активно отстаивавшая свои права перед полицейскими. Ее же лицо было и на снимках задержаний, и в одном из профилей Вконтакте. Я написал ей личное сообщение. Вообще я много писал незнакомым людям в соцсетях по этому делу. Кое-кто не ответил или сказал, что больше не хочет вспоминать эту историю, но большинство откликались сразу же. Так я познакомился с Леной К. и ее мужем, будущими свидетелями в суде (их задержали вместе, на кадрах так и тащат - обнявшихся). Их закинули в автозак практически одновременно со Степаном, и они все помнили. Да, их выдернули из густой толпы, это было около 18:10, в самом начале, еще никто ни с кем не дрался и ничего не кидал, все основные события они вместе со Степаном наблюдали уже из окна. Нашлись еще несколько человек из этого автозака. К сожалению, они либо не помнили Степана, либо не могли подробно описать обстоятельств своего задержания. И потому защита решила их не выставлять

Оставалось найти связующее звено между свидетелями и Степаном. Среди снимков с Болотной на Яндекс-фотках нам попались фотографии Лены и других задержанных, сидящих в самом автозаке. А в самом центре между ними - Степан! Автор снимков, молодой фотолюбитель Айнур, тоже был среди задержанных и немедленно согласился представить свои снимки в суде. Все срослось: свидетели, подтверждающие их слова снимки, время, Степан. Наша "сыскная" функция закончилась. Дальше за дело взялись адвокаты Максим Пашков и Сергей Панченко.

День, когда они представляли в суде свои аргументы, должен был стать триумфальным для защиты. Судья Никишина сразу почуяла неладное. Но поначалу не могла понять, к чему клонит защита, по крупицам собирающая факты из документов и кажущихся разрозненными показаний свидетелей. И тогда судья решила бить обухом. Найдя "слабое звено" в лице непривычного к таким ситуациям провинциального юноши-фотографа, она обрушилась на него с грубым нажимом, издевками и двусмысленными вопросами. Парень просто растерялся. Вернее, он оставался верен себе, но они как будто заговорили на разных языках. А судья и не пыталась понимать свидетеля. Она отвела и его показания, и его снимки как "недостоверные". Я описал тогда эту историю. Но мне до сих пор стыдно перед честным, искренним Айнуром. Особенно стыдно за некоторых зрителей и участников процесса, которые, не разобравшись в ситуации, поспешили злобно поддержать судью в обструкции. Это ведь правоохранители не хотят слышать и понимать нас. Но и Маша Баронова, и активисты из группы поддержки болотников, они по одну сторону с Айнуром, а тем более со Степаном, которого тот пришел защищать...

Других свидетелей ей "остановить" не удалось и остальные материалы пошли в дело. Но тогда я понял: Степану - сидеть. И блестящие выступления адвокатов в прениях уже ничему не помогли.

(О конфликте интересов, связанном с наличием у его семьи крупного агробизнеса)

Это же не нефть, а земля, производство молока, мяса, яйца, хлеба... Обычное сельхозпроизводство. Предприятия я создавал в 1995-1996 годах, они небольшие, им уже более 20 лет. Мне что, продавать? Решение должны принять родственники... Это абсолютно нормально - это предприятия, заводы, фабрики. Какой здесь конфликт?

Александр Ткачев, министр сельского хозяйства

Сначала все шло очень культурно. Скумбриевич так рассказал свою биографию, что ему все аплодировали. Я, говорит, родился между молотом и наковальней. Этим он хотел подчеркнуть, что его родители были кузнецы. А потом из публики кто-то спросил: "Скажите, вы не помните, был такой торговый дом "Скумбриевич и сын, скобяные товары". Вы не тот Скумбриевич?" И тут этот дурак возьми и скажи: "Я не Скумбриевич, я сын". Представляете, что теперь с ним будет?

Илья Ильф и Евгений Петров. "Золотой теленок"

В конце прошлой недели патриарх Московский и всея Руси Кирилл и министр здравоохранения Вероника Скворцова подписали "Соглашение о сотрудничестве между Министерством здравоохранения Российской Федерации и Русской Православной Церковью".

Формально документ не представляет собой ничего принципиального нового и реакции отторжения мог бы у меня и не вызывать. Действительно, историческая связь между этими двумя сферами существует. Бывали люди, сочетавшие духовно-миссионерскую и врачебную деятельность, - скажем, архиепископ Лука (Войно-Ясенецкий). В здоровом обществе и качественной медицинской помощи заинтересованы решительно все - таким образом, во взаимодействии церкви и здравоохранения нет ничего противоестественного.

Тем не менее нам отлично известно, что в последнее время РПЦ является государственным "рупором духовности", основную задачу свою видит в навязывании обществу своих представлений, а потому берет на себя совершенно несвойственные духовной организации функции. Эта тенденция полностью реализована в опубликованном документе.

Если проигнорировать обычную бюрократическую "воду" (например, "в случае поступления в религиозные организации Русской Православной Церкви обращений, относящихся к компетенции Минздрава России, указанные обращения могут быть перенаправлены соответствующей религиозной организацией в Минздрав России" - а что, когда-то было иначе? РПЦ занималась, например, врачебными ошибками, а не переправляла их в Минздрав?), то вырисовывается несколько ярких мест. Так, статьи 3 и 5 подробно описывают новую роль, которую церковь должна сыграть в правовом регулировании медицинской деятельности и подготовке специалистов. Между тем в нашей стране церковь законодательно отделена от государства, права и правоприменения. Я не считаю, что этика медицинских работников нуждается в дополнительном вливании духовности. В медицинских вузах существует официальный предмет "медицинская этика и деонтология", который рассматривает, в частности, нравственные аспекты врачебной деятельности с точки зрения основных мировых религий. Базовые аспекты медицинской этики носят нормативный характер и отражены в основных законах, имеющих отношение к деятельности врача. Предполагать, что РПЦ, до сих пор косо смотрящая на дарвинизм или учение Фрейда, сможет сделать материалистическую, практическую медицину более духовной, совершенно нелепо.

В пункте 5 также содержится достаточно забавное предложение о проведении "обучающих мероприятий для священнослужителей и иных работников религиозных организаций Русской Православной Церкви по актуальным вопросам современной медицины". Я согласен, что батюшка в церкви должен уметь, например, оказывать доврачебную медицинскую помощь - а вдруг у пожилого прихожанина случится инфаркт миокарда? Однако организовывать для такого обучения какие-то комиссии, постулировать эти вещи в документе, подписанном уважаемыми людьми, мне кажется нелепицей. Впрочем, не такая уж это и нелепица. Каждая совместная программа, семинар, курсы, форум, круглый стол - это финансирование. Надо напечатать протокол заседания, арендовать зал, заказать фуршет. Ну, мы же все понимаем.

Конечно, наиболее резонансным пунктом документа является 9 раздел, гласящий, что религиозные организации должны принимать живое участие в профилактике абортов и даже "консультировании женщин, планирующих прервать беременность, в медицинских организациях". Таким образом, теперь осмотр женщины в зеркалах и трансвагинальное УЗИ будут осуществляться гинекологом и священником совместно. Если же серьезно, то речь, очевидно, идет о том, что женщину должен будет отговаривать специально обученный сотрудник РПЦ. Это уже не первая инициатива патриархии по данному вопросу: не столь давно патриарх Кирилл предлагал запретить аборты в рамках системы обязательного медицинского страхования - дескать, почему благопристойные граждане должны платить за это из своего кармана.

В связи с этим хочется предложить патриарху Кириллу прочитать несколько профессиональных книг о статистике прерывания беременности в разных странах и в различные исторические периоды - в конце концов, пусть ему помогут коллеги из Минздрава, в рамках подписанного документа. Статистика недвусмысленно гласит, что число абортов зависит не от духовности, а от уровня жизни самого общества - иными словами, от того, может ли женщина позволить себе родить и вырастить ребенка. Для решения этих задач государство должно принимать серьезные стратегические решения, касающиеся инвестиций в экономику, справедливой социальной политики, инноваций, развития политической системы. Разумеется, апеллировать к бездуховности и развращенности женщин куда проще - единственный минус лишь в том, что это не работает, не приводит к снижению числа абортов. Убедительно доказано, что официальный запрет на прерывание беременности без медицинских показаний лишь переводит аборты в криминальное русло, увеличивая периоперационную смертность женщин и число осложнений. Таким образом, влезая в совершенно чужое дело, РПЦ при реализации своей «миссии» может нанести демографической ситуации совершенно не иллюзорный вред.

Соглашение также содержит много других любопытных пунктов, анализировать которые утомительно и неинтересно. Главный же вопрос - при чем тут РПЦ? Во-первых, православные - это не единственная конфессия в нашей стране. Во-вторых, у нас немало людей, не относящих себя к этой конфессии. В-третьих, повторим, что государство в России носит светский характер. Отсюда следует, что для справедливой реализации прав пациентов и врачей аналогичные документы должны быть заключены с представителями мусульманства и буддизма - мне лично, как агностику, хотелось бы еще и соглашение с агностиками. Разумеется, сделано это не будет.

Что же до моей собственной позиции, врачебной и человеческой, то я бы сформулировал ее так.

Я с большим уважением и интересом отношусь к православию. Христианская этика - одно из величайших гуманитарных достижений человеческой цивилизации. Однако я не готов принимать для своей профессиональной деятельности духовную помощь от организации, освящающей мотоциклы «Ночных волков» и поддерживающей милитаристскую внешнюю политику. Мне кажется, мы - и я, и другие врачи - сами разберемся, какими этическими принципами надо руководствоваться, приступая к лечению пациента.

Однако явного раздражения документ у меня не вызывает по той простой причине, что он не будет выполняться. Духовные скрепы в России существуют только в телевизоре, а я ежедневно лечу реальных людей от реальных болезней в реальных условиях. Поэтому я совершенно уверен, что такие претенциозные клерикальные проекты не имеют отношения к человеческой жизни. Зато они имеют отношение к жизни политической - ведь их порождает действующая политическая система. Но это уже совсем другая история, к религии не относящаяся.

16 июня... состоялись экспертные слушания законопроекта "О внесении изменений в Гражданский кодекс Российской Федерации в части совершенствования оборота результатов интеллектуальной деятельности в информационно-телекоммуникационных сетях". Проще говоря - на Краснопресненской набережной сошлись сторонники и оппоненты глобальной лицензии... Вкратце напомню, в чем состоит идея: каждый пользователь интернета добавляет к своему счету 25 рублей в месяц и может легально использовать любой цифровой контент... Собранные средства, а, по предварительным подсчетам, сумма достигнет 39 млрд рублей в год, распределяются между правообладателями в соответствии с количеством запросов...
Человеку предлагают ценой минимального усилия ощутить себя и неограниченным пользователем, и ответственным гражданином. На редкость привлекательная инициатива...
"Вводить глобальную лицензию политически опасно, - заявил на совещании в Белом доме министр связи Николай Никифоров. - В Венгрии подобная инициатива привела к народным волнениям". Так в Венгрии, простите, сравнительно недавно - в 1956-м - людей на фонарях вешали. Пока мы не вошли и не пресекли чудовищную фашистскую резню. Быть может, нести венграм (в том числе венграм) плоды цивилизации - наше прямое предназначение?

Ссылка

Сегодня исполняется 12 лет с момента ареста Алексея Пичугина. Несмотря на то что бывший сотрудник компании ЮКОС выиграл свое первое дело в Европейском суде по правам человека более двух с половиной лет назад (вторая жалоба была признана приемлемой лишь в этом марте), ситуация с ним не изменилась до сих пор.

Российские власти еще в прошлом году отрапортовали Комитету министров Совета Европы (КМСЕ - орган, следящий за исполнением странами постановлений ЕСПЧ), что они якобы выполнили постановление Страсбургского суда по первому делу Пичугина. На самом же деле они его проигнорировали. Более того, их действия даже вступили в противоречие с ним.

Дело Пичугина было сопряжено с нарушением статьи 6 Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод, закрепляющей право на справедливое правосудие. И ЕСПЧ прямо указал в своем постановлении на необходимость в данном случае провести повторное судебное разбирательство, в том числе допросить с соблюдением закона главного (лже)свидетеля обвинения Коровникова. Но этого так и не было сделано.

Примечательно, что в отчете России для Комитета министров Совета Европы не упоминаются ни доводы защиты Пичугина, ни поднимаемые ею в жалобе в КМСЕ вопросы. Более того, Россия неточно резюмирует решение ЕСПЧ и постановление Президиума Верховного суда РФ, отказавшегося в октябре 2013 года отменить неправосудный приговор в отношении Пичугина.

Сессии КМСЕ проходят ежеквартально, и хочется надеяться, что дело Пичугина войдет в сентябрьскую повестку дня. Не исключено, что Комитет министров может рассматривать дело Пичугина в контексте другой группы российских дел - "Белашев против России" (Владимир Белашев обвинялся в подрыве памятника Николаю II в Подмосковье в 1997 году). По делам обоих заявителей, вопреки закону, проводились закрытые судебные разбирательства, и ЕСПЧ установил нарушения ст. 6.

Но ситуация с делом Пичугина гораздо острее, чем с делом Белашева. Хотя бы потому, что повторное судебное разбирательство в отношении Белашева проводилось (пусть вновь в закрытом режиме), а в отношении Пичугина - нет. С тех пор как в 1998 году Россия ратифицировала Европейскую конвенцию о защите прав человека и основных свобод, решения ЕСПЧ являются обязательными для нашей страны. Для некоторых сидельцев это последняя надежда на справедливость. Но в первую очередь постановления ЕСПЧ адресованы государственным структурам, принимающим решения, не соответствующие международным правовым демократическим нормам. Согласно п. 4 ст. 15 Конституции РФ, если международным договором установлены иные правила, чем предусмотренные национальным законом, то применяются правила международного договора.

При этом ЕСПЧ никогда не вмешивается в уголовное законодательство стран, входящих в Совет Европы, не принимает решений о виновности или невиновности заявителя. Страсбург интересуется лишь соблюдением Европейской конвенции. Тем не менее Комитет министров Совета Европы ранее уже сталкивался с неисполнением постановлений ЕСПЧ, в том числе и со стороны России.

Впрочем, даже если уголовное дело отправляют на пересмотр, то это вовсе не окончательная победа заявителя. Пример - то же дело Белашева, проведшего за решеткой более десяти лет и по решению ЕСПЧ получившего компенсацию в 10 тысяч евро. Но его второй судебный процесс и приговор были аналогичны первому.

Наиболее вероятно, что КМСЕ возвратит дело Пичугина в Европейский суд с просьбой потребовать от России его нового рассмотрения в суде первой инстанции. Россия может подчиниться этому требованию. Но не повторятся ли изъяны предыдущего судебного процесса - этот вопрос, к сожалению, остается открытым.

В свете недавнего заявления министра юстиции Александра Коновалова по другому юкосовскому делу - о выплате компенсации акционерам компании - нельзя исключит, что Россия вовсе проигнорирует позицию КМСЕ. В таком случае ЕСПЧ может решить, что наша страна преднамеренно не выполнила решение этого суда по первому делу Пичугина.

Дальше начинается неосвоенная территория - так далеко еще никто из заявителей не заходил. Пожалуй, логичным продолжением было бы исключение Российской Федерации из Совета Европы (что вряд ли пойдет всем нам на пользу). Но это уже вопрос политический, а не юридический.

Тем не менее хочется верить, что наконец- будет принято справедливое решение. Ведь Алексей Пичугин и его близкие ждут его уже 12 лет. Постановления же ЕСПЧ направлены вовсе не на то, чтобы "унизить" какое-то государство, а на то, чтобы совершенствовать механизмы его работы, приводить их в соответствие с положениями Европейской конвенции.