Сводная мобильная группа и после погрома продолжает работать в Грозном. Если мои коллеги перестанут туда ездить вахтами, как это происходит сейчас, то я там буду сидеть, не выезжая.

У меня формула очень простая. Я просто считаю, что мужик должен отвечать за свои слова. Я достаточно громко публично когда-то сказал, что, пока здесь есть потерпевшие, дела которых мы ведем, мы будем им помогать. То есть люди местные, чеченцы, между прочим, очень сильно рискуя (а они рискуют куда больше, чем мы), выписали нам доверенности на ведение своих дел. Мы их уговорили, чтоб они подали заявление в местный Следственный комитет на этих неприкосновенных ментов, обладающих абсолютной властью в Чечне, и они таким образом себя засветили. Они там в относительной безопасности ровно до тех пор, пока мы там. Как только мы оттуда уйдем, с нашими потерпевшими начнут расправляться, их просто убивать начнут.

Я знаю пару правозащитных организаций в Чечне. Их начнут уничтожать, как только мы оттуда уберемся. "Мемориал" в частности.

Нет, я не мученик. Я готов не пожертвовать собой, я готов повоевать немножко. Я допускаю, что там может что-то случиться и со мной, и с ребятами. Понятно, у нас танков с пулеметами нет, но у нас есть другие средства. Если мы не ходим в касках и бронежилетах, это не значит, что мы уж совсем беззащитные. У нас просто другие механизмы. Понятно, что этот солнцеликий глава республики, этот султан всея Чечни не очень считается с международными авторитетами, ему плевать, сколько там у Каляпина международных наград. Ему, наоборот, как-то даже интересней такого Каляпина застрелить. Но мы понимаем примерно, как эта система устроена. Кто и что Кадырова держит за поводок.

Иногда мы ошибаемся, скажу вам честно. Когда мне в час ночи 3 июня позвонили и сказали, что митинг, который должны были проводить против журналистов, будут проводить не на «трех дураках» (площадь Дружбы народов), а в вашем дворе, и не против журналистов, а против Комитета против пыток, я со всеми созвонился, мы договорились, как они будут действовать, и я сказал, что самое глупое, что Кадыров сейчас может сделать, - это устроить погром. Ему это страшно невыгодно. Кадыров сейчас везде позиционирует Грозный как самый безопасный город. Он только что истерил у себя в Инстаграме, что в Лондоне проводили конкурс мегаполисов по безопасности и Грозный оказался в конце рейтинга. Как он только не обзывал организаторов конкурса: бесчестные люди, как они могли, да у нас самый безопасный город...

Я думал: ну как же после таких публичных слов, таких истерик в самом центре, в 500 метрах от главной мечети, в 300 метрах от МВД - и два часа люди в очках, в масках, в капюшонах дверь не смогли выбить, а стену в подъезде насквозь пробили. И мы в течение полутора-двух часов наблюдали все это по видео. Мы сидели в Нижнем Новгороде и смотрели, как там кирпичи летят, как они пытаются болгарками дверь распилить.

Мы звонили в полицию из Москвы, из Нижнего Новгорода. Я позвонил Федотову, говорю: полицию не можем вызвать целых полчаса. Он позвонил в МВД, начальнику департамента по противодействию экстремизму. Советнику президента сказали, что через пять минут наряд будет на месте. Наряд приехал через полтора часа.

Ситуация была опасной для жизни. Я в данном случае просчитался, я не думал, что они пойдут на такое. Если бы я мог предположить, я бы, конечно, ребятам сказал, чтобы они выехали еще ночью с этой квартиры, пусть бы они там штурмовали наши видеокамеры, а мы бы сидели и наслаждались зрелищем. Мы не скрываем, где мы находимся в Грозном. Сейчас мы нашли для работы новую квартиру: ту, в которой жила покойная Наталья Эстемирова. Где проживала Эстемирова, уж полиция-то точно вся знает. Скрыть место невозможно и глупо. Во-первых, нас не найдут потерпевшие. А во-вторых, наши сотрудники днем чем занимаются? Они либо сидят в суде и обжалуют какое-то очередное дебильное постановление Следственного комитета, либо они на каком-то следственном действии: на опознаниях, очных ставках... Вся работа не дома. Конечно, отследить, куда они едут ночевать, не проблема.

Сейчас я буду ходить по всем высоким кабинетам, пользуясь тем, что я член СПЧ. Буду стучать кулаком и говорить: товарищ замминистра внутренних дел! Что у вас в Чечне такое происходит? На глазах у всего прогрессивного человечества, на глазах всего интернета какие-то молотобойцы с кувалдами громят офис правозащитной организации, толпа снаружи улюлюкает, а полиция не приезжает два часа.

Чем больше мы будем сейчас скандалить и доказывать, что чеченская полиция была соучастником этого погрома - как минимум (я-то, конечно, убежден, что организатором, но доказать этого не могу и, наверное, не смогу), чем сильнее федеральное Министерство внутренних дел надавит на чеченскую полицию, тем выше будет наш уровень безопасности. В следующий раз они, глядишь, приедут не через два часа, а, как положено, через семь минут.

По поводу того, что сегодня группа юристов опротестовала указ Владимира Путина о засекречивании военных потерь в мирное время)

Вот смотрите, очень важно: "В мирное время в период проведения специальных операций". Давайте разберемся с этим, что такое "специальные операции в мирное время"... Если российские войска используются за рубежом с согласия, с разрешения Совета Федерации. Речь идет о воинской операции за рубежом. Это и есть специальная операция в мирное время. Специальные операция в мирное время - это то же самое, что военные действия, это и есть военные действия. А информация о потерях в военное время является, с моей точки зрения, безусловно охраняемой государственной тайной всегда.

Михаил Барщевский, юрист, представитель правительства при высших судах

Они посвятили себя завоеванию мира, но вместе с тем понимают, что война должна длиться постоянно, без победы. А благодаря тому, что опасность быть покоренным государству не грозит, становится возможным отрицание действительности... цель войны - не избежать захвата своей территории, а сохранить общественный строй. Поэтому само слово "война" вводит в заблуждение. Мы, вероятно, не погрешим против истины, если скажем, что, сделавшись постоянной, война перестала быть войной... Постоянный мир был бы то же самое, что постоянная война. Вот в чем глубинный смысл... партийного лозунга ВОЙНА - ЭТО МИР.

Джордж Оруэлл. "1984"

Открылся суд над Ильей Романовым, которого обвиняемый 19 месяцев дожидался в СИЗО. Напомним, что 26 октября 2013 года его взяли из больницы с ранениями, причиненными взорвавшимся в руке пиротехническим изделием. Больше никто не пострадал, но этого хватило.

Дело слушается выездной коллегией Московского окружного военного суда. Благодушный прокурор Езерский чуть не уснул, читая обвинительное заключение. Из него следовало, что Илья Романов, приготовив взрывчатые вещества, измеряемые сотыми долями миллиграммов тротилового эквивалента, сделал также два взрывных устройства из пластиковых бутылок и трубок. А затем пошел их испытывать в скверик на Ошарской улице, который прокурор называл лесопарковой зоной. Прокурор утверждал, что если бы устройство в руках Романова не взорвалось, то следующее устройство он бы зарядил гвоздями и стал устрашать население и городские власти. Об этом свидетельствует якобы текстовый файл, обнаруженный дотошными сыщиками в компьютере на квартире, где приютился Романов: «Шанцев, Сорокин, Кондрашов! Если не прекратите рубить парки, взорву всех к ... матери!». Таким образом обвиняемый собирался изменить градостроительную политику: одно слово - политический террорист.

Отдельным пунктом обвинительного заключения было оправдание терроризма, совершенное еще на Украине. В ответном выступлении Романов, демонстрируя познания в УК и УПК, потребовал исключить всякие упоминания о деяниях, совершенных в прошлом на территории другого государства.

Романов также заметил, что эксперты ФСБ сильно завысили мощность изготовленных им взрывчатых веществ, но факт наличия их признал. Он отказался, в соответствии со статьей 51 УПК, комментировать обвинение в изготовлении взрывных устройств и, разумеется, отверг главное обвинение - в подготовке теракта. Безумный файл-угроза, по его мнению, просто фальсифицирован. А без этого файла все обвинение - художественный вымысел, говоря словами романовского адвоката Губина.

Еще выступали двое свидетелей. Чоповец Гусев вспоминал, как распивал с Романовым большое количество водки в больнице, которую они охраняли. Во время пьянки Романов утверждал, что администрацию надо взрывать и он бы мог это запросто сделать. Потом Романов отправился за следующей бутылкой, смену они до конца не отработали, а за пьянку их сняли.

Другой свидетель, диггер Абрамов, рассказал, что выпивал с Романовым на охраняемой бензозаправке за Кропоткина и Бакунина, а Романов показывал ему опыты с возгоранием глицерина и марганцовки (которую прокурор называл "пермангатом калия").

Прокурор в своем обвинительном заключении подчеркивал, что пьяные разговоры - самые откровенные.

Слушание свидетелей продолжится завтра и обещает немало интересного.

Фото А. Зимбовского

Когда рано утром 12 июня в квартиру, где я был в гостях, ворвались сотрудники ФСБ, центра "Э" и полицейские, они сразу спросили меня: "Зачем тебе билеты на Красную площадь? Вы хотите устроить теракт на концерте?". Я действительно договаривался по телефону с приятелем о пригласительных билетах на концерт в День России. Они, видимо, прослушали этот разговор и использовали как предлог для обыска.

Окопный (старший уполномоченный Центра по противодействию экстремизму ГУВД Москвы. - Ред.) увел меня на кухню и там нанес несколько ударов, а спецназовец угрожал отрезать ухо и действительно слегка поцарапал ножом. Они требовали признания в террористических намерениях и даже показывали специальное решение, которое суд якобы вынес в этот же день в 5 утра.

Подробностей этого документа рассмотреть не удалось - мне не разрешили надеть очки. Когда нас увезли в ОВД, нам не дали взять личные вещи, телефоны, а Окопный - который явно руководил всей "операцией" - уехал с нами. Нас продержали в отделе восемь часов, не оформляя задержания, и не предъявив обвинения.

Когда мы вернулись домой, то обнаружили, что нас ограбили. Исчезли два моих телефона и телефоны моих товарищей. Лично у меня пропали 6 тысяч рублей и ноутбук, а у Жени Попова (который тоже был избит) - 8 тысяч рублей, телефон, ноутбук.

Но и после этого нас не оставили в покое: в квартиру явились двое полицейских (один из них представился участковым) и люди в штатском, которые стали угрожать и требовать, чтобы мы никогда больше не появлялись в их округе, а лучше вообще в Москве.

Думаю, все эти подозрения в терроризме - надуманная причина налета. Кроме запугивания и информации, которую они могут получить из компьютеров и телефонов, была и еще одна.

Окопный настойчиво пытается меня завербовать, и в его озлобленности есть что-то личное. Впервые они с Лешей Улыбкой (сотрудник ФСБ. - Ред.) остановили меня около метро "Площадь Революции" в декабре, когда все расходились после схода на Манежке в поддержку Навального. Они были вполне доброжелательны, и намекали, что сотрудничество с ними может сильно помочь в жизни. Я в резкой форме отказался с ними говорить.

Второй раз Окопный с Улыбкой приехали в спецприемник, где я отбывал тридцать суток за акцию на Лубянке. Снова начались разговоры о том, что у меня в жизни все впереди. Я спросил прямо: "Вы хотите, чтобы я стучал?". Ответ был в том духе, что зачем же так резко, все можно назвать другими словами. "В жизни могут быть проблемы. Ты не найдешь работу. С такими темпами ты сядешь. Подумай о маме. А ведь ты можешь устроить всю свою жизнь и все исправить". На прощание предложили подумать.

И третье появление Окопного произошло вот сейчас, в День России, когда нам взломали дверь и ворвались в квартиру. Когда нас держали в ОВД, полицейские признались: "Если бы вы знали, до какого уровня дошла эта история, вы бы офигели". Кстати, когда дежурный полицейский увидел мою справку из спецприемника, Окопный похвастался, что он и организовал мне арест на тридцать суток.

Мы с моими товарищами не пойдем у них на поводу и не собираемся прекращать нашу деятельность. При этом мы не думаем о каких-то особых мерах безопасности, поскольку какие меры безопасности могут быть в этих условиях? Но я собираюсь подать заявление на нарушение своих прав и на ограбление. Сейчас я занят переговорами об адвокате.

Сегодня ночью я проснулся от страшного грохота: у меня дома разбили окно. Вылетели все стекла. На письменном столе лежал огромный камень, который чудом не повредил компьютер. Вышел на улицу: темно, никаких следов. Преступник подготовился тщательно, продумал отход и бросал камни точно.

Когда утром я отправился в полицию с заявлением о происшествии, у меня произошел интересный разговор с начальником полиции по Кромскому району Орловской области полковником Гришиным. Сначала он глумливо предположил, что это мог быть сильный порыв ветра или какая-нибудь другая случайность. После этого он стал меня уговаривать, что камни могли бросить мои ученики, обиженные за двойку. Между прочим, в школе я не работаю уже год, с тех пор как за мои стихи в поддержку Украины меня признали экстремистом.

Когда я стал настаивать, чтобы у меня приняли заявление, Николай Иванович перешел к политинформации. Начал пересказывать мне содержание первого и второго канала. "А вы знаете, все сейчас на взводе, зачем вам было надо так резко писать, выступать, а вдруг в Украину войдет НАТО, американцы..." При этом его беспокоило, чтобы происшествие не вызвало какого-то резонанса. В итоге у меня приняли официальное заявление, приезжали на осмотр места происшествия, но дали понять, что никого не найдут.

Для меня же абсолютно очевидно, что это не просто акт "хулиганства", а действие, имеющее политическую подоплеку и связанное с моей гражданской позицией по Украине.

Недавно я случайно узнал, что у меня без предупреждения заблокирован счет в банке, на который я получал копеечное "чернобыльское" пособие (наш поселок Кромы включен в перечень населенных пунктов, находящихся в загрязненной зоне). Счет заблокировали после того, как Росфинмониторинг за мои стихи внес меня в официальный список террористов и экстремистов.

К сожалению, черносотенство в России подняло голову и чувствует себя хозяином положения и во власти и на улице. Увы, камень или пуля (как в случае с Борисом Немцовым) становятся сейчас в нашей стране популярным ответом тем немногочисленным людям, чья точка зрения расходится с "генеральной линией".

Понятно, что это и очень и очень мутное правоприменение, использование закона (об "иностранных агентах". - Ред.)... Очевидно подозрение, что здесь самые дремучие силы, которые никак не снимут свою портупею или что там у них натирает. Они начинают управлять уже собакой. И естественно, даже нормальные люди в Кремле против этого... Я готов принять, что все-таки где-то надо искать консенсус между наваливающейся валом публикой, так понимающей патриотизм, и людьми, более видящими чуть дальше своего носа проблемы. То есть европейски ориентированными. Потому что иначе это гражданская война скоро. "Не надо выполнять законы" - это неприемлемо, на мой взгляд. Надо искать все-таки компромисс, убеждать... Хорошо, воевать будем или все-таки договариваться? Из двух спорящих, говорят, более виноват кто умнее. Надо искать компромиссы.

Сергей Петров, председатель Совета фонда "Династия", депутат Госдумы

Грозный деятель в теории,
Беспощадный радикал,
Ты на улице истории
С полицейским избегал;
Злых, надменных, угнетающих
Лишь презреньем ты карал,
Не спасал ты утопающих,
Но и в воду не толкал...
Хоть реального усилия
Ты не сделал никогда,
Чувству горького бессилия
Подчинившись навсегда, -
Все же чту тебя и ныне я,
Я люблю припоминать
На челе твоем уныния
Беспредельного печать:
Ты стоял перед отчизною,
Честен мыслью, сердцем чист,
Воплощенной укоризною,
Либерал-идеалист!

Николай Некрасов. "Медвежья охота"

Ситуация с фондом «Династия» явно патологическая. Я сильно подозреваю, что та общественная реакция, которую она вызвала, не была предусмотрена первоначальным планом. Но Минюст - то есть даже не он, а те умники, которые сломали это ведомство об колено, - не в силах двигаться назад. Если они не идиоты, они бы озаботились тем, чтобы сохранить лицо. Есть ли на это надежда, не знаю.

К примеру, сейчас Минюст по стандартной процедуре подал на "Династию" в суд за то, что она сама на себя не донесла. Выход был бы возможен, если бы они проиграли процесс (им при желании это нетрудно организовать), а потом в полном соответствии с законом вывели «Династию» из реестра (НКО-«иностранных агентов». - Ред.) - не под давлением митингов и прочего, а в строгом соответствии с законом.

Это был бы уродливый компромисс, как и все компромиссы, но «если бы директором был я», я сделал бы так. После этого можно было бы как-то уговаривать Зимина продолжить финансировать «Династию». Сейчас ни у кого морального права на это нет - он и так уже очень много сделал.

Мне трудно себе представить, что найдется еще какой-то богатый человек, который готов вкладывать деньги в науку и просвещение: им всем наглядно объяснили по НТВ, что лучше прикупить футбольную команду или, скажем, хоккейную. В сообществе обсуждался вариант краудфандинга, однако это утопия: и денег в достаточном количестве не соберется, чтобы поддерживать - даже не все, а самые яркие и важные - проекты «Династии», и будет это ненадежно и непостоянно.

Во всем мире такие фонды спонсируются небольшим количеством богатых и разумных людей. У нас эти добродетели, к сожалению, редко сочетаются.

Вашингтон нимало не скрывает желания укрепить позиции в наднациональной организации (ФИФА. - Ред.), отстаивает роль мирового жандарма и право преследовать любого человека по всему миру. Инструментарий тоже не оригинален: антикоррупционная дубинка всегда под рукой... Давление Соединенных Штатов на государства, финансовые институты, отдельных политиков лишь возрастает год от года... Сегодня налицо деградация политики самого высокого уровня.

Редакция журнала "Эксперт"

Двое на переднем сиденье вытащили блокноты и принялись деловито, не скрываясь, записывать номера других машин, стоящих по всей площадке...
Лицо Санни... побагровело от злости.
- Скоты позорные, ни грамма уважения к людям.
Он сбежал с крыльца и зашагал к тому месту, где припарковался черный седан. С угрозой сунул голову внутрь, почти вплотную к лицу водителя, - тот, не отпрянув, хладнокровно открыл бумажник, предъявляя зеленое удостоверение... Санни, дойдя до дверей, сказал отцу:
- Это из ФБР. Все номера переписывают. Наглые твари.

Марио Пьюзо. "Крестный отец"

Как хочется просто жить, заниматься своей семьей, внуком, любимой работой. Но жизнь не дает поблажек: уже больше трех лет я борюсь с системой за своего сына. Пока проигрываю.

Алексей (Сократ) никогда не скрывал своих политических убеждений. Он анархист и антифашист. И он всегда был верен своим убеждениям. Такие люди системе не нужны, они мешают системе, от них избавляются. В 2012 году против него было сфальсифицировано первое дело о хулиганстве в клубе "Воздух". По этому делу он провел в Бутырке год и два месяца и потом еще полгода в судах. Нет, его наш "справедливый" суд не оправдал, хотя судья видела все нестыковки и подтасовки следствия. Помогла амнистия - его амнистировали 10 января 2014 года.

А 5 апреля 2014 года его задержали вновь. Ведь сотрудники центра "Э" ему обещали, что он все равно будет сидеть. И сколько бы я и его друзья ни убеждали его уехать из этой страны, он отвечал: "Я прятаться не буду!" И опять началась наша борьба за справедливость. На этот раз он провел в Бутырке меньше полугода. Его осудили 30 сентября 2014 года по части 2 статьи 213 УК за "жестокое избиение нескольких человек самодельным молотком (из арматуры)" - якобы он нанес не менее 20 ударов железным молотком по голове, резал их ножом, бил ногами не менее 15 раз и тому подобная чушь. При этом у потерпевших не было никаких повреждений, кроме одного синяка на коленке, который был неизвестно когда получен. Так вот, за синяк на коленке - три года и один месяц.

Алексей прекрасно понимал, что судят его не за столкновение с националистами в кафе - его судят за убеждения. Он стоически воспринял приговор. Он предполагал, что так будет, и был к нему готов.

Второго февраля из Бутырки его отправили в Челябинск. В переполненной клетке спали по очереди (12 человек на 7 спальных мест). В Челябинске в КамАЗ набили 40 человек, довезли до СИЗО №3. Поместили в камеру 12 кв.м. 11 человек, 2 спальных места. Спали на полу, было очень холодно. Просидел там неделю. Простыл, с температурой 39 отправили в Иркутск. Ехал в тех же условиях, что и в Челябинск. У меня вопрос: это делается специально, чтобы человек почувствовал себя скотом? (Вопрос риторический, ответа не требую, но все же.)

Прибыл 20 февраля в Иркутск. Поселили пятым в четырехместную камеру. Спального места у него не было. А температура под 40 уже, кашель. Удивительно, но пришел врач, дал какое-то лекарство, постепенно Алексей выздоровел.

26 февраля к нему пришли некие "товарищи", представились сотрудниками комитета по борьбе и противодействию экстремизму среди заключенных. Предлагали остаться в СИЗО на должности обслуживающего по хозяйственной части, а заодно сдать иркутских оппозиционеров. Ушли, оставив подумать. Пришли через неделю. Явки и пароли не сдал. Пообещали, что в колонии будет плохо, не будет из ШИЗО вылезать. (О, сотрудники колонии перестарались! Ему ведь только ШИЗО пообещали, а они его засунули в ПКТ! Ретивые ребята оказались. План перевыполнили, как в советские времена - "пятилетку в четыре года!")

Ну, а дальше еще интересней. "Ребята", которые с ним сидели, начали "нудить" - смени убеждения да смени убеждения. "Какие убеждения?" "Не знаем, но смени!". Ночью по очереди вели с ним "беседы", не давали спать. Сотрудники СИЗО периодически также уговаривали, приложили столько сил к этому (даже дали моему брату свидание, чтоб уговорил!). Но не сложилось у них. Сократ стоял на своем.

Предельный срок содержания на пересылке вышел, а его все не отправляли в колонию, спать не давали, постоянное моральное давление. Алексей решил объявить голодовку, иначе бы это продолжалось бесконечно. Начальство иркутского СИЗО струхнуло. Решило, пусть с ним в колонии разбираются. И 20 марта поехал Леша в колонию №14 города Ангарска. А там его ждали как президента - 10 работников колонии. Красную дорожку только постелить забыли. Но заточку приготовили. Быстренько положили ее к нему в сумку и выдали направление в ШИЗО. Ну вот с тех пор Алексей, как ему и обещали, в ШИЗО, потом в ПКТ.

И вот очередной удар под дых. Лешу перевели в колонию строгого режима. Начальник колонии встретил сурово, посмотрел и сразу понял, что перед ним "конченый преступник". Сказал: "Из ШИЗО у меня вылезать не будешь!". За что, "великий психолог"? Вчера нашего адвоката в течение четырех с лишним часов мариновали, не пускали к Алексею. С 10 до 14.30, а пропуск был выдан только до 15.00. Как после этого всего поверить начальнику колонии, что Алексея он еще узнать не успел, здесь работает недавно, еще не разобрался, надзирателей не хватает, ЕПКТ ему не подчиняется. Всю эту чушь он нес в ответ на вопрос "Почему не сообщили родителям о переводе?".

Хочу обратиться к родителям, родственникам и друзьям ребят, которые так же, как и мой Леша, сидят за то, что чувствовали себя свободными и жили как свободные люди. Друзья, не пришло еще время нам наслаждаться и просто жить! Мы не должны складывать руки, отчаиваться и плакать. Мы должны все преодолеть ради наших близких.

Протестовать против правительственного законопроекта, расширяющего возможности применения физического насилия к заключенным, пока что вышла лишь небольшая группа очень немолодых ветеранов правозащитного движения. Похоже, общественность еще не оценила в полной мере значение этого «закона садистов». А между тем он явно выделяется из длинной череды запретительных, репрессивных, мракобесных, откровенно фашистских законов, принятых за последние годы.

Да, во всех этих новациях сквозит утробная, экзистенциальная ненависть нашей ублюдочной политической элиты к человеческой свободе, к правам человека. Но все же за ними за всеми есть рациональный мотив. Ограничения свободы собраний, свободы слова, распространения информации, введение идеологических запретов - все это направлено на подавление оппозиционной активности и должно, таким образом, служить сохранению власти этой самой элитой.

Последний законопроект этого мотива лишен. Он выражает отношение правящего класса к человеку вообще в чистом виде. И он затрагивает гораздо более глубинные вещи, чем право иметь собственный взгляд на историю или смеяться над церковными догмами.

По нормам современной цивилизации причинение физических страданий (в том числе нанесение побоев) предполагаемому правонарушителю представителем власти допустимо исключительно в качестве меры пресечения активных действий, представляющих непосредственную опасность окружающим, при явной недостаточности других мер. И ни в коем случае не в качестве меры наказания и даже не в качестве меры принуждения к каким-то активным действиям.

Понятно, что когда полицейский преследует вооруженного преступника, создающего угрозу жизни и здоровью как самого полицейского, так и других граждан, он имеет право стрелять на поражение. Понятно также, что если задержанный отказывается перейти в автозак, полицейский имеет право переместить его насильственно. Но ударить задержанного дубинкой он имеет право лишь в том случае, если активное сопротивление задержанного создает такому перемещению очевидные помехи. Надзиратель может применить дубинку, пресекая драку между заключенными. Любые побои в иной ситуации по сути являются не чем иным, как ТЕЛЕСНЫМИ НАКАЗАНИЯМИ.

Мерой наказания в цивилизованном обществе может быть ограничение свободы передвижения, свободы общения, доступа к каким-то жизненным благам, что и происходит при тюремном заключении. При этом условия содержания заключенных сами не должны приводить к физическим мучениям, не должны быть унизительны.

Все это входит в фундаментальные представления о неприкосновенности личности. Даже за осужденными преступниками, права которых по определению урезаны, признается право на сохранение достоинства и в известной мере - на личное пространство. Хотя оно и сужено, вторгаться в него власть может лишь в исключительной, «военной» ситуации.

Отношение к фундаментальным правам личности осужденных преступников, то есть людей, зачастую справедливо не вызывающих симпатии и сочувствия, - важный показатель степени цивилизованности общества. Цивилизованное общество твердо знает, что человека нельзя унижать, мучить, бить. Никакого. Даже самого отвратительного преступника.

Если же значительная часть общества считает, что наказание преступника в том и должно состоять, что его будут унижать, мучить, бить, что он теряет право на защищенность от всего этого, то мы имеем дело с обществом, в котором жизнь на воле мало отличается от жизни в тюрьме. С обществом «большой зоны». Если лишение свободы само по себе не воспринимается обществом как достаточное наказание преступника, это значит, что общество не ценит собственную свободу, потому что ее не имеет. И если государство не признает гарантий от произвола и издевательств для заключенных, это значит, что оно не признает этих гарантий ни для кого.

Закон, позволяющий бить заключенных за любое нарушение правил тюремного распорядка, за любое невыполнение требований и распоряжений администрации, вводит именно ТЕЛЕСНЫЕ НАКАЗАНИЯ. Казалось бы, зачем их узаконивать, когда они процветают в российских колониях и так, «неформально», а при полном соитии нынешних судов с исполнительной властью, в первую очередь с карательными органами, найти управу на садистов в погонах не представляется никакой возможности?

Не будем, однако, отказывать представителям нашего правящего класса в человеческих чувствах. Они тоже люди со своими идеалами и представлениями о правильном общественном устройстве. Со своими эротическими снами, в которых они видят шпицрутены, нагайки, порку на конюшне. Ведь хочется лишний раз демонстративно самоутвердиться в своем праве на неограниченную власть над человеческой личностью!

Этой же цели - символически унизить заключенного, показать ему, что он никто, что у него нет никакой личной неприкосновенности и личного пространства, - служила всегда и служит до сих пор значительная часть внутритюремных правил. Например, требование, чтобы заключенный снимал шапку перед «гражданином начальником». Печально известный генерал Трепов приказал высечь политзаключенного Боголюбова именно за то, что тот не снял перед ним шапку.

Телесные наказания в России тогда были под запретом уже почти 15 лет. Для всех, кроме крестьян. Право же порки крестьян правительство как бы передало им самим. Приговорить крестьянина к телесному наказанию мог волостной суд, избиравшийся на крестьянском сходе. Осталась, правда, еще одна категория лиц, которые могли быть подвергнуты порке. Это приговоренные к каторжным работам, причем только в местах отбывания наказания. Боголюбов свой приговор уже получил, но вот в «места» отправлен еще не был. Трепов посчитал это незначительной мелочью. За невнимание к таким мелочам генерал и получил пулю от Веры Засулич.

Советская система откровенно рассматривала человека как полную собственность коллектива, общества, государства. Собственность, с которой владелец может обращаться по своему усмотрению, без оглядки на какие бы то ни было «личные неприкосновенности». Но с другой стороны, гуманистическая, просветительская риторика, которой советский режим оставался верен до конца, обязывала стыдливо прятать насилие и издевательства над людьми в местах лишения свободы. Эти вещи никогда не были формально узаконены. Даже знаменитое разъяснение, рекомендовавшее «меры физического воздействия» на допросах (русский вариант немецкой «третьей степени устрашения») было секретным, исходило от партийных инстанций и поэтому формально не имело юридической силы. Любопытна его «обосновывающая часть»: наши враги за границей мучают наших товарищей как хотят, а нам что - нельзя?

После Сталина политических уже не били. Следователи КГБ с гордостью называли это «торжеством социалистической законности». На пикете против «закона садистов» Сергей Адамович Ковалев рассказывал, как за отказ снимать шапку перед «гражданином начальником» его отправляли в штрафной изолятор. Теперь за отказ снимать шапку заключенного можно будет просто бить дубинкой. Привет Вере Засулич.