Одним из громких событий в Сибирском регионе по теме войны с Украиной стал административный арест Натальи Филоновой в Чите на 10 суток с обещанием возбудить уголовное дело по статье 318 УК. Филонова входит в состав оргкомитета митинга против российской интервенции, заявленного нами в Улан-Удэ на 20 марта. Даже если обойдется без СИЗО, она не успеет выйти из спецприемника для административно задержанных и доехать до Улан-Удэ (от Читы до Улан-Удэ 10 часов на машине). Таким образом, под предлогом участия в одном митинге ее не допускают до другого митинга, на котором она является уже одним из организаторов.

Естественно, я расцениваю это как удар по намеченному антивоенному митингу и допускаю, что мне будет предъявлено требование отказаться от проведения митинга в связи с вынужденным отсутствием Филоновой.

Сама Наталья Филонова относится к редкому типу народников, которые предпочитают всегда присутствовать в гуще событий и взывать о правде к аудитории, даже состоящей сплошь из чиновников. Так и в этот раз она была задержана на месте проведения правительственного митинга в поддержку интервенции - за высказывание позиции, противоположной взглядам организаторов (властей Читы). Это ставит вопрос о сразу нескольких правовых коллизиях. Во-первых, считать ее действия массовым несанкционированным пикетированием нельзя, поскольку она ничего не пикетировала совместно со своими сторонниками - ее окружали лишь противники. Если же расценивать ее действия как участие в санкционированном митинге, то высказывать на митинге различные точки зрения не запрещено, а ее выступление соответствовало заявленной теме.

Во-вторых, это ставит под сомнения правомерность одновременного существования в правовом поле ст. 19.3 КоАП и ст. 318 УК. Говоря применительно к митингам, соотношение таково: неподчинение законным требованиям сотрудников полиции - применение насилия к сотрудникам полиции. Практика идет по пути применения обеих этих статей к одному и тому же человеку за одни и те же действия. То есть формальный принцип недопустимости наказания дважды за одно и то же преступление не действует. Необходимо присовокупить сюда еще ст. 319 УК, в данном случае - оскорбление сотрудника полиции. Очевидно, логика преследования всегда шаблонна: если задержанный не подчиняется, значит, он сопротивляется, если же сопротивляется - значит, бьет и материт тех, кому не подчиняется. А нахождение административно задержанного в спецприемнике является просто альтернативой заключения под стражу для проведения следственных действий: пока он административно сидит, обвинение готовит документы на возбуждение уголовного дела.

Напомним, Филонова уже является обвиняемой по ст. 319 УК с 2011 года, когда она также предварительно отсидела за те же действия в административном спецприемнике. Здесь следует отметить ее принципиальную позицию в отношении самостоятельной защиты в процессе. Она отстаивала право обвиняемого на личную защиту в отсутствие адвокатов, для чего прибегала к различным методам - от подачи жалоб на судью за назначение ей защитников до прямого бойкотирования суда. В ответ судья, адвокат и потерпевший-прокурор настаивали на том, что Филоновой, не имеющей юридического образования, защитник необходим для ее же блага. Однако Филонова, занимаясь правозащитной деятельностью, накопила достаточные знания норм УПК и даже лично представляла интересы других подсудимых.

Что же мы имеем сегодня на примере Филоновой? Неадекватные требования к проведению митингов, наказание дважды или трижды за одно и то же деяние, чрезвычайный иммунитет силовиков согласно двум кодексам сразу, препятствование самостоятельной защите обвиняемого. Подчеркнем - всё это официально закреплено российским законом. Но этого мало: теперь ст. 280.1 УК запрещает обсуждать статус Крыма. Норма об оправдании фашизма поставит вне закона любое обсуждение российской интервенции.

Невозможно отрицать взаимосвязь между явлениями правовой и военной сфер: война в Украине объективно подготовлена российским законодательством, направленным на преследование «непопулярных» точек зрения. При этом некоторые нормы собственного цензурного законодательства Россия оставляет без внимания: таков ст. 354 УК, предусматривающая наказание за публичные призывы к развязыванию агрессивной войны. Почему нельзя вооруженную интервенцию назвать агрессивной войной? На сегодняшний день этот состав преступления может быть вменен каждому организатору правительственного митинга или ведущему милитаристских новостей. Впрочем, тоталитарная машина российского права найдет способ повернуть и эту норму в свою пользу.

Война - это сила, вынуждающая к личному выбору несмотря на противоречия и сомнения. Я человек, прошедший сквозь московскую недореволюцию, вставший между остервенением властей и лицемерием оппозиции. Я испытала горечь болотного торжества, выступила против Навального и осудила оппозиционную иерархию. Всё последнее время я невольно отворачивалась от событий в Украине, поскольку разучилась верить в то, что не видела собственными глазами, то есть слепо восхищаться майдановским героизмом.

Меня не покидала мысль, что стоит лишь изучить ситуацию изнутри, как я наверняка обнаружила бы в среде украинской оппозиции те же пороки современного европейского протеста: чрезмерную лояльность действующему законодательству, разрыв между VIPами и активистами, диктаторскую вальяжность одних и низкую самооценку других. В конце концов - почему «Евромайдан», почему национальные права украинского этноса должны защищаться обязательно с позиции «евро», зачем они просят деньги у Европы, и не лучше ли голодать и жечь стулья, как в гражданскую войну, чем потерять достигнутую независимость? Как было приятно в юности, по телевизору наблюдая за оранжевой Украиной, приветствовать ее без лишних размышлений! И как тяжело сейчас, после всего пережитого, не находить в себе той чистой, юношеской радости.

Но события перешли черту, за которой допустимо воротить нос и размышлять об аналогиях. Революция переросла майдан, война переросла саму революцию. Пули не знают сложных траекторий и умозаключений, не могут сомневаться, они летят прямо. Моя задача, как еретика меж двух огней, проста и неизбежна: из двух чужих сторон выбрать своего врага. А раз так, то какие здесь могут быть колебания? Пока неизвестно, кто пришел к власти в Украине, но бесспорно, что старая власть должна быть уничтожена. Не так уж важно, чтобы вожди и активисты были ангелами,- важно то, что горят отделения полиции, что неприкосновенных силовиков поставили на колени, и наша полиция тоже пусть это запомнит. Наконец, не так уж важно, какая власть установилась в чужом государстве, - важнее то, что это государство суверенное. Кто вправе связать новорожденную государственность и запретить ей расти?

О каком геноциде русских может идти речь, если расправы совершались не над мирными людьми, а над полицейскими? Кремлевская пропаганда ввела в оборот понятие «фашизм». В своё время она не догадалась применить его к чеченцам и всего лишь называла их «бандитами». Но теперь и это слово показалось слишком мягким! Теперь уже обвинение в фашизме ставит любого несогласного вне закона. Исподволь нас приучали к тому, что более страшного обвинения не существует. Больше невозможно молчать о том, как далеко зашла российская власть в эксплуатации этого примитивного слова.

Навязывание термина «фашизм» создает пространство языковой нетерпимости, жестоко запугивает каждого «пересматривающего историю» и «оскверняющего Победу». У нас есть устрашающие «мужские» праздники, такие как День защитника Отечества или День ВДВ, но нет праздника более агрессивного, нетерпимого и одиозного, чем День Победы. Этот праздник давно уже перестал вызывать слёзы на глазах — он превратился в день страха перед медалями и погонами. Из года в год страх немедленной расправы останавливал каждого мыслящего человека от попыток хоть что-нибудь «пересмотреть». И вот наконец «оправдание фашизма» криминализуют, как ранее «оправдание терроризма», вводят новый состав экстремистского преступления. Меняются цели государства-захватчика, и вслед за ними изменяется Уголовный кодекс. Очевидно, эти новации подготавливались заранее, так же как и заранее воспитывался в обществе рефлекс «мочения террористов/фашистов».

О какой защите «наших соотечественников» может идти речь в государстве, где человеческая жизнь так дешево стоит? Слыша громкое «Крым», я вспоминаю трагическое созвучие «Крымск», вспоминаю других «крымчан», затопленных водой, запуганных властями и казаками. И как не вспомнить? Тот же говор, тот же климат, та же плодородная земля, виноград, сливы, Черное море под боком, только россияне там стоили дешевле! Нашему государству не дороги соотечественники, ему нужна только земля - просто где-то землю расчищают, затапливая город вместе с людьми, а где-то землю захватывают под видом спасения людей. Это борьба не за людей, а всего лишь за территорию.

Вот что еще не дает покоя мне как жителю Бурятии. Как раз к новой «крымской войне» приурочили отказ от бурятского языка в наших школах. И что же? Кремль не вводит федеральные войска для защиты родного языка бурят и второго государственного языка республики, не вспоминает о праве нации на самоопределение! Зато у нас, как и по всей России, организуются правительственные митинги в поддержку интервенции. Эти митинги одобряют вооруженное подавление любых «младших братьев» и их национальных чувств. И эти митинги, одобряющие агрессивную войну, теперь носят циничное название — антифашистские.

Пора принять свершившиеся роды. Я уж точно не фашист, но если тоталитарная власть назовет меня этим словом, раскаиваться не стану. Я не защитник Евромайдана, не американская проститутка и не восторженный активист. Для меня давно уже настало время стать особняком от любых простых идеологий и от обслуживания чьих-то высших расчетов. Но сегодня для меня также настало время признать ту или иную сторону в войне. Я принимаю свершившуюся украинскую революцию, репрессии в отношении силовых структур и борьбу обновленной страны за независимость со всеми сопутствующими перегибами. Никогда мои симпатии не будут ни на стороне униженных полицейских, ни на стороне торжествующих генералов.

Я мало задумывалась об этом, пока не провела длительное время (декабрь 2011-го - июль 2012-го) в Москве. В Бурятии этого слова почти не знают. У нас говорят «общественный деятель» или более неформально - «общественник». Применительно к себе мне приходилось слышать именно эти обозначения - помимо уважительного «правозащитник» и враждебного «экстремист». Да и в литературе ранней путинской эпохи, будь то научный журнал или правозащитный бюллетень, это слово распространено не было.

Однако долгое пребывание в самом центре столичных событий открыло мне глаза на определенные лингвистические процессы, от которых я на тот момент уже успела отстать. Речь идет о том, что за последние несколько лет понятие независимого оппозиционера исчезло и заменилось на понятие «гражданский активист», понятие вульгарное в научном смысле и вредное по последствиям, что я и постараюсь доказать.

Идеологию гражданского активизма как систему ценностей «рядовых бойцов» создали не на пустом месте. Понятие «активист» недаром взято из того исторического периода, когда под этим словом понималась молодежь, не достигшая партийного возраста, молодые пешки из числа комсомольцев. Уже к закату советского времени данное понятие приобрело иронический характер: активист - тот, кто выслуживается лояльной активностью и продвигается тем самым по карьерной лестнице, выполняя до поры до времени всю черную работу.

И в наше нулевое десятилетие под словом "активисты" продолжали подразумевать активных лиц из числа официозных движений (политических, как «Молодая гвардия», или функционально-аппаратных, как активист студенческого профкома), - активных, но не достигших статуса лидера или формального руководителя. В общем, так назывались рабочие лошадки любой идеологической или псевдодемократической организации. В обозначенные эпохи они неизменно занимались обслуживающим, низкоквалифицированным общественно-полезным трудом: рисовали стенгазеты фломастерами, раздавали прохожим листовки, написанные кем-то вышестоящим, создавали публичную массовку, связанную с ношением определенной атрибутики на футболках. За термином «активист» устойчиво закрепился образ общественно-политической обслуги.

Далее со словом «активист» начали происходить интересные явления. Во-первых, оно исподволь заменило собой привычное понятие «член» (лицо, состоящее в организации, без обозначения конкретного статуса в ней), а также понятие «участник движения» (незарегистрированного). Видимо, государственные политтехнологи, оказывавшие воздействие на протестную культуру через социологическую науку и прессу, решили, что слово «член» является слишком нейтральным и независимым, не имеет обслуживающего оттенка, а это непорядок!

С этих пор любое (бес)партийное лицо - «участника» движения или «члена» партии - стали называть активистом, даже если он фактически не был активным в своей организации, либо независимо выступал со своим особым мнением, либо, наконец, имел в своей организации фактическое положение лидера. Если, разумеется, речь не шла о тех лидерах, чью вышестоящую роль требовалось как раз подчеркнуть, чтобы иметь в их лице лояльных, «договороспособных» переговорщиков с властью.

А вот на каком, собственно, основании решились называть активистами лиц, не привязанных к подобным структурам, вообще ни в чём не состоящих? Это было уже делом техники. Поскольку грамматически существовавшую конструкцию «активист чего-либо» необходимо было восполнить при отсутствии этого чего-либо, ее заменили на прилагательное «гражданский». Так начали называть уже не только активных в политике лиц, но и лиц, совершивших единичный поступок в независимом качестве (личный выход на площадь, однократное распространение листовки собственного авторства). Все эти люди, которые имели свой неповторимый жизненный опыт, биографию, которая привела их к личному вступлению на оппозиционный путь, которые имели профессию, часто дававшую им собственный материал для размышлений, - все они были подведены под унизительную гребенку чужих пешек, исполнителей воли руководства и коллективных структур, к которым они не имели отношения.

При этом подспудно сложилось еще одно ложное представление: гражданский активист - это профессиональный безработный, несоциализированный элемент, маргинал. Это значительно облегчило работу официозной прессе. Например, раньше при описании какого-либо радикального акта или уголовного дела политического толка пресса была обязана указывать: обвиняемый - студент, интеллигент, рабочий. Ведь надо же было как-то обозначать его статус, тут ничего не поделаешь! А теперь эту информацию можно и выгодно замалчивать, поскольку простое объяснение «обвиняемый - гражданский активист» всегда готово!

Но как быть, например, с правозащитниками? Очевидно, что на практике проводится статусное разграничение между активистом и правозащитником (этаким опекуном, исповедником всех репрессированных активистов и крайне редко - защитником простого населения). Под словом "правозащитник" необоснованно понимаются, как правило, только сотрудники зарегистрированных НКО, а также члены ОНК. О поэзия созвучий!

Таким образом, термин «правозащитник» употребляется в том же иерархическом смысле, что и термин «лидер», то есть применительно к лояльным и официозным фигурам. А как же поступить с нелояльными персонами, защищающими права человека вне всяческих НКО, самостоятельно, на свой страх и риск? Выход найден: в последнее время все чаще стало мелькать длинное выражение «активист правозащитного движения». Вот если такого репрессируют, то к нему на помощь поспешит батька-правозащитник!

Теперь немного о том, каким образом это затрагивает мою собственную деятельность. Начать с того, что первый же мой акт участия в московской Стратегии-31 немедленно привел к тому, что меня в прессе назвали активистом «Другой России». Такое название чуть не стало недоброй традицией, но вскоре от этого пришлось отказаться, когда выяснилось, что участники нашей группы «крушителей автозаков» и «голодающих отказников» практически сплошь беспартийные. Ну что ж, тогда меня быстро перевели в число «гражданских» активистов, над которыми принято издеваться путем назначения им адвокатов.

Но конфликт «активист - адвокат» заслуживает детального анализа, и моя позиция по этому вопросу известна. Ограничусь одним пояснением: так как сегодня выражение «гражданский активист» стало восприниматься как обозначение некой маргинальной профессии, то другой профессии за подобными лицами автоматически не признается. Так и было в моем случае. Таким путем меня, практикующего юриста, имеющего к тому же опыт самозащиты в собственном уголовном процессе, поставили в подчиненное положение не только перед насильно предложенными адвокатами, но и перед членами ОНК, не являющимися юристами.

Торжествующее попрание процессуальной самостоятельности задержанных и подсудимых-оппозиционеров стало возможным в первую очередь именно благодаря распространению идеологии активизма. То есть идеологии рядовых исполнителей, которые не могут иметь собственной линии защиты.

С точки зрения профессии я правозащитник, с точки зрения карательных органов - экстремист, с точки зрения классической социологии - радикал, по отношению к организациям, в которые я когда-либо вступала, коалициям, в создании которых участвовала, - член, сопредседатель, учредитель. Но мои шаги давно не были продиктованы какими-либо партийными соображениями и, как правило, противоречили им (что выливалось, в частности, в публичные заявления лиц из федерального руководства «Солидарности» с резким осуждением меня за позицию в отношении ОНК). Я рассматриваю свою деятельность как реализацию своих личных политических и культурных задач, а тем самым отвергаю намек на подчинение иерархии «лидер - активист», навязанный нашей оппозиции не с добрыми намерениями. Более того, я намерена добиваться постепенного изменения этой неравноправной ситуации, развивать далее тему унизительного распространения термина «активист» на самостоятельных людей. Я выступаю против религии активизма, против опиума для массовки. И если меня смертельно заплюют и закопают в фекалии за это маленькое исследование вопроса, то прошу считать меня антиактивистом.

Итоги 2013 года стали роковыми для состояния прав человека в Бурятии. Причем это касается и политических прав, и социальных, так что скучать никому не приходится - ни тем, кто озабочен свободой слова и национальной автономией, ни тем, у кого нет крыши над головой.

Скачок местных репрессий и реакционных нововведений пришелся на осень-зиму. Сначала Октябрьский районный суд приговаривает к 200 часам обязательных работ форумного тролля Зуртана Халтарова - бурята, обвиненного в разжигании межнациональной вражды по 282-й статье. На независимом сайте burinfo.org он в качестве обычного комментатора спорил с русскими националистами и напоролся на ФСБ. Пришлось Халтарову смягчать свою уголовно-правовую участь смиренным отрицанием: "Я только троллил, а теперь государство троллит меня, представляя как главного бурнацика" (этим термином у нас обозначается любой бурятский патриот).

Если государство троллит Халтарова, это еще полбеды, но теперь все пользователи интернета трясутся: как бы им самим не пришлось подметать дворы на морозе по приговору суда! Во всяком случае, бурятская общественность восприняла данное дело как дамоклов меч, или метлу, против каждого из них. Одновременно с приговором над троллем школы начали вычищать из своих программ бурятский язык, а мэрия начала исторические (и малобюджетные) неблагоустроенные улицы сносить.

Далее в ход пошла тяжелая артиллерия: уже Госдума РФ инициирует запрет на врачевание шаманам и тибетологам. То есть под надзором "официальных" медиков и аккредитаций врачевать можно, а на привычных населению автономных началах - уже нет. А ведь "нетрадиционная" (интересно, для кого, это для бурят-то?) медицина не просто генетически ближе коренным жителям Бурятии, так же как в пище им ближе традиционное мясо и молоко. Зачастую тибетская и шаманистская медицинская помощь им просто социально ближе и доступнее коррумпированной и забюрократизированной западной медицины, неповоротливо распределенной по поликлиникам и очередям. Люди идут к шаманам, выражая тем самым доверие и подтверждая конкурентное преимущество такой помощи. Многие помнят сюжет "Знахаря": врач, волею судьбы лишенный аккредитации и громкого имени, под видом народного знахаря спасает жизнь девушке, но для этого ему приходится украсть хирургические инструменты у "официального" доктора, который спасать девушку отказался... Нет ничего пагубнее, чем лишать больных помощи в сугубо идеологических целях. Очевидно, это делается в первую очередь с целью ущемления национального уклада коренных народов, но данная контрреформа повлечет широкие социальные последствия - бедность, незащищенность, болезнь, тем более что у нас и русские часто предпочитают лечиться у шаманов.

И в это же время уже цинично, безо всякого идеологического прикрытия наносится удар по статусу студента, его праву на выживание. Поправки в федеральное образовательное законодательство ликвидировали 5-процентный максимум от стипендии при оплате проживания в общежитиях. А вот дальнейшее положение вещей зависит уже не от Госдумы, и наши вузы всех перегнали по собственной инициативе. Согласно данным мониторинга Общественной палаты РФ, сумма оплаты в студенческих общежитиях Улан-Удэ оказалась на первом месте по России! Она составила 4500 рублей против 3054 рублей в Москве. Эти цифры настолько несопоставимы, что даже нет смысла напоминать о том, что Бурятия является одним из беднейших дотационных регионов страны. Куда, собственно, теперь деваться студенту, если дешевых неблагоустроенных домов больше в городе не будет, поскольку их гуманно снесут?

В бытность свою студентом я невольно проводила собственное расследование ситуации со студенческими общежитиями. На примере Восточно-Сибирского государственного технологического университета (ныне Университет технологии и управления) могу заявить, что при заселении в общежитие нарушается весь спектр прав человека, включая права несовершеннолетних первокурсников. Десять лет назад я впервые стояла в многосуточной очереди, которая начиналась на холодном заднем крыльце (заднем - чтобы не портить фасад ничего не подозревающим прохожим), продолжалась в духоте обмороками и удушьем, заканчивалась глубокой ночью, а на следующие сутки все повторялось. В это время начальство пило бесконечный чай, а члены студсовета беспрепятственно заселялись вне очереди, помогая администрации мучить других. Все это тянулось тогда, когда уже шла учебная неделя. Однако и во время проживания беды студентов не кончались: так, их не запускали через вахту, пока они не поставят подпись в пользу "Единой России"... Я продолжала мониторить ситуацию, она не менялась. До нынешнего момента я считала, что таким учреждениям не должно быть места на земле, но что теперь-то будет, когда и такого прибежища лишены ни в чем не повинные люди, поступившие учиться?

Интернет и улица. Школа и вуз. Политические свободы и кусок хлеба. Сколько томов написано о различной сущности политических и социальных прав, сколько спорили о том, которые из них приоритетны, а жизненные факты доказывают одно: нет сытости в рабстве, нет свободы в голоде. Вот только там, где голода и угнетения чуть больше, чем в радиусе Садового кольца, там это видится яснее и правдивее. Во всяком случае, описанные изменения в жизни бурятского общества дополнительно иллюстрируют, насколько лживо Конституция РФ декларирует и демократический, и социальный характер нашего государства.

Вот мы и прожили 20 лет с первой демократической Конституцией в нашей истории. Два дня назад был еще День прав человека. Но до сих пор вся наша оппозиция продолжает отождествлять права человека и действующую Конституцию, защищать Основной закон авторитарной страны, а не естественные права, присущие человеку от рождения. Каждые два месяца оппозиция выходит в защиту 31-й статьи Конституции, после чего отказывается от показаний в полиции согласно 51-й статье. Так требуют сами полицейские, именно так они расценивают прямое действие сего документа. Очевидно, поэтическое созвучие обеих статей им выгодно. Они как бы не понимают – а оппозиционеры вслед за ними, – что статья 51 Конституции гарантирует право каждого отказаться от показаний, но не обязывает при этом ссылаться на нее под давлением лиц, оформляющих протоколы. Почему бы не ходить на площадь в защиту КоАП с его 15 сутками или УИК с его рабским трудом?

Требуя освобождения политзаключенных, оппозиция забывает о том, что сделало возможным наличие политзаключенных в стране. Пусть я вынуждена в чем-то повторяться, но разве это не благодаря Конституции судили по 282-й статье УК РФ? Нет, именно Конституция, обладая высшей юридической силой, запрещает злоупотребление свободой слова и разжигание социальной розни. Разве не по Конституции сидят всем известные героини борьбы против церкви? Нет, именно Конституция запрещает возбуждение религиозной вражды. Разве не по Конституции сидят болотные узники? Они выступили против конституционного строя. Конституция всего лишь осеняет своим величием нехороший Уголовный кодекс и прочие кодифицированные акты, которые никакому вменяемому оппозиционеру не придет в голову защищать и поднимать на знамена. А вот ее – нужно, за нее еще декабристов повесили!

Я хорошо осознаю, что говорю как бывший организатор Стратегии-31 в Бурятии, который три года назад расплачивался за оную стратегию в камере СИЗО. Но и тогда мне дорога была не Конституция, а возможность легко, под стандартным уведомлением, из месяца в месяц пробивать в мэрии разрешения на митинги по злободневным для республики вопросам. Я также не забываю, как сама же предпринимала все усилия для трансформации регулярного протеста на Триумфальной в нечто большее и добивалась того, чтобы люди расправили крылья и оторвались от диктаторской Конституции, вспомнив о естественных правах человека. Но теперь, да еще учитывая готовящееся привнесение в конституционные положения особой роли православия, я открыто заявляю свой отказ от поддержки Стратегии-31 и в ее лице самой Конституции РФ, считаю это вредным направлением протестных сил и недопустимой легитимацией существующего политического режима – то есть конституционного строя. Как лицо, имеющее право говорить о своем опыте в этой борьбе, я призываю каждого пересмотреть свой взгляд на методы защиты личных и коллективных прав, сознательно отказаться от каких-либо ссылок на Конституцию в любых обстоятельствах, будь то площадь, полиция или суд.

К сказанному добавлю, что за весь период своей профессиональной деятельности в качестве судебного представителя населения, написав значительное количество исковых заявлений и произнеся не меньше речей в прениях, я ни разу не позволила себе сослаться на нормы Конституции РФ, ограничиваясь только специализированной законодательной базой и подзаконными актами: только бы ни единым словом не поддержать ее, роковую книжечку 1993 года.

Накануне Дня памяти жертв политических репрессий, на который намечены массовые официозные мероприятия по всей Бурятии, республиканские власти напомнили нам, что у нас репрессируют не только людей. В средние века инквизиция судила животных, сталинский век занялся целыми народами, а сегодня репрессируют улицы, имеющие значение для народной памяти и общественного мнения. Речь идет, к сожалению, не о переименовании улиц, а о гораздо худшем – об их уничтожении.

По официальному заявлению мэрии Улан-Удэ, начинается процедура отъема ветхого (то есть неблагоустроенного) жилья у собственников с заменой или выкупом. Те, кто не был у нас, под сносом ветхого жилья понимают отдельные бараки, угрожающие жизни падающими потолками, уродующие столицу республики. Но те, кто приезжал искупаться в Байкале и заснять себя у дацана, расскажут, что гораздо большее впечатление на них произвел малоэтажный деревянный центр Улан-Удэ, обычные улицы, сохранившиеся с имперских времен, и на большинстве фотографий у них старые дома и современное население. Наша историческая застройка – единый культурно-исторический комплекс на целые квадратные километры, а не редкие объекты, которые было бы легко отстоять, поставить под особый контроль. Эти обреченные дома берегут не реставраторы, а жильцы, не особенно задумываясь, они каждый день затапливают печки и выходят за порог в самое сердце города. Впору бегать по городу с видеокамерой, чтобы сохранить ему посмертную жизнь. Городу, а не храму, допустим, или кремлю.

Согласно перечню улиц, подлежащих сносу, гибель ждет в том числе улицу Линховоина, на которой располагается памятник жертвам политических репрессий. Сюда, на место бывшего здания НКВД, каждый год приходят жители, чьи родственники погибли в годы борьбы с панмонголизмом. Но сюда они не только приходят – они здесь живут, пока. Вскоре здесь будет располагаться коммерческая недвижимость, подрядчик уже назначен.

На старом месте, то есть на всей территории административно-культурного центра, предполагается возвести глянцевые офисы, правда, «в национальном стиле». Но жители будут перемещаться как раз на окраины, где для них построят многоэтажки безо всяких стилей. Живая жизнь центра уйдет вслед за жителями, останутся только продавцы и клерки, покупатели и просители. Это напоминает ситуацию в Крымске, где якобы никуда не годные саманные домишки с огородиками, тоже в центре, объявили «зоной затопления» и переместили жильцов на самые кулички, соответственно, безо всяких огородиков. Там было искусственное наводнение – у нас поводом к чиновничьему озверению стало «естественное обветшание» жилого фонда. Неужели все старинно-прекрасные улицы обветшали за одну ночь и спасти их невозможно?

Перед началом сноса из земли уже выкапывают колонки для воды, из которых мог пить и освежать лицо каждый прохожий, не обладающий средствами на покупку минеральной. Улан-удэнская водоколонка была последним оплотом социальной демократии, уцелевшей в эпоху бедности и комфорта. Ну ничего! Кто крепко стоит на своих ногах (как правило, на ногах своих работников, на своих они даже не ходят), так вот, такие достойные горожане пойдут и купят себе минералку для горла, билет в музей – для души, и руки вымоют в платном туалете, а всякие аутсайдеры сами выбрали свою судьбу, пусть не встают на пути у прогресса!

Заявление о тотальном сносе всего исторического центра города полностью сотрет лицо столицы Бурятии. И какое лицо... В Иркутске такие дома отправляют в «исторический квартал». Там на них можно любоваться, но не жить. От запаха истории остаются только голые стены, изъятые с тех улиц, на которых что-то когда-то происходило. И все-таки там их не уничтожают!

У нас все откровеннее. Так называемые архитектурные памятники уцелеют только потому, что на них выбито имя верхнеудинского купца или советского чиновника, однако те, кому с табличкой не повезло, будут уничтожены. Останутся только чугунные памятники. Буряты могут любоваться на новеньких всадников-кочевников, поставленных для успокоения национального самолюбия, коммунисты на старенького Ленина, чья голова напротив мэрии является крупнейшей в мире головой вождя революции, ну и либералам оставят пару меценатских особнячков, только с реальной памятью города будет покончено.

Вряд ли тем, кто принял такое решение, нужно объяснять, чем отличается национальное искусство от ветхого жилого фонда. Они знают, что эти малоэтажные улицы являются единым историческим комплексом, неразрывным ареалом обитания людской памяти, что выхватить из этой зачистки отдельные домики и сохранить их – эффективное варварство. Нет никаких критериев того, чем отличаются исторически ценные дома и не ценные, поскольку все они относятся к одному архитектурному периоду на рубеже XIX и XX веков, каждый из них обладает особенностями орнамента окон, цвета деревянных или оштукатуренных стен, общей рельефной фактурой. Каждое высокое крыльцо для каких-нибудь четырех квартирок облагораживают колонны, каждая трещинка стены помнит видных и забытых людей Бурятии. Но на языке судебных документов это будут оценивать совсем иначе – принижая и рыночную, и культурную цену, опуская на уровень трухлявых подпорок.

Это все духовность, а мы за эффективность, возразят рыночники, отрывая поверхностный взгляд от монитора. Но реальная жизнь часто остается для них непонятной. Как быть с такими хрупкими вещами как стабильность? К подобным переменам нужно сперва быть готовыми экономически.

Бурятия – один из беднейших регионов России, приграничная республика, экономическое развитие которой (в том числе культурно-туристическое) нежелательно для федерального центра. В Бурятии низкое качество жизни компенсируется ее дешевизной. У нас можно существовать как птичка божия, снимая жилье. Комната в «трущобе» обходится в 3-4 тысячи рублей. Кстати, это где-то половина зарплаты дворника или библиотекаря – честного труда, между прочим. Поднапрягшись, студент или семейный приезжий может осилить целую такую квартиру, и это в центре, квартиру же в многоэтажке он не потянет – минимум 20 тысяч на окраине. Напомним, в домах без удобств, и даже без колонок, живут целые деревни, куда власти заманивают городских специалистов. А воду в деревнях привозит водовозная машина, два раза в неделю, если повезет, и пьют ее по четыре дня уже затхлую. Если это так невыносимо, то какую участь готовят людям в деревнях и что за герои туда должны ехать? Почему экономная жизнь в городе, с несколько большими удобствами, вдруг сочтена неприемлемой?

Для многих даже постоянных горожан собственная квартира недостижима, они ее не унаследовали от предков, и их собственным подрастающим предкам тоже на это надеяться рано. Они могут жить человеческой жизнью, снижая собственные запросы к ее «качеству». Но лишенные того, что имеют, они отправятся на вокзал – ночевать за 10 рублей в сутки. Для разнообразия – в дежурной части. Там они вспомнят холодные сортиры в собственном дворе! И пойдут оправляться в чужие! Не-собственники – это, конечно, не люди, но и остальным от этого не станет спокойнее.

Говорят, центр у нас давно превратился в деревянное гетто, где бесправные люди живут и мучаются. Но только часть этих бесправных будет «осчастливлена» сомнительным переселением – это собственники жилья (кстати, цена проезда городской маршрутке по странному совпадению только что возросла до 17 рублей, в а переселят-то людей далековато). Но арендаторы, видимо, должны будут основать уже новое гетто: в канализации. Ну и что? В средневековых столицах «дно» занимало пятую часть населения, и жили же как-то! Версали строили даже. На века… И только социальную историю города, какой нет ни у кого, так не терпится снести нашей правящей элите. Очевидно, это убьет сразу нескольких зайцев: сотрет историю, ударит по бурятской самобытности, высвободит земли и неконтролируемые деньги для заказчика и подрядчика. Но социальный взрыв, укрепление преступности, бунт отверженных они вряд ли заказывали.

И, наконец, кто будет строить новые дома, в какие сроки, в каких условиях труда? Очевидно, строить будут бесправные китайцы. Такими волюнтаристскими темпами их немало погибнет под плитами. А затем гибель будет грозить уже тем счастливым новоселам, ради которых все это затевалось.

В эти же дни, опять-таки по странному совпадению, стало известно об отмене уроков бурятского (второго государственного) языка в ряде школ Улан-Удэ. Архитектура – это второй язык этноса, это книга неграмотных. Репрессии в отношении народа, не признанного репрессированным, продолжаются.

Сегодня еще не поздно. Не соглашайтесь на дешевый подкуп, ведь эта территория принадлежит не только вам, но и всей республике, это не просто неблагоустроенные квартиры, а культура целого народа. Надо требовать реставрации ваших и наших с вами домов со всем должным уважением к их возрасту. Собирайте среди ваших соседей подписи, их можно будет обратить в коллективные исковые заявления, отвергайте предложенную мэрией выкупную цену, не подписывайте акты, не покидайте своих стен. Я не отношу себя к градозащитному движению, но в этой работе готова помочь населению, и что-то мне властно говорит, что это самая серьезная страница нынешнего времени. Не продавайте и не прощайте!

Я обращаюсь теперь не к улан-удэнцам: а в вашем городе есть места, которые на каждом шагу повторяют: живи и помни! Есть? Так пусть они будут, а не были, пока вы сами живы.

16 июля я увидела свою фамилию в «арестном списке» по манежному делу. Такая варфоломеевская ночь, которую не только объявили заранее, но и растянули ее на целый месяц август. Странное благородство у этих августейших следователей, не правда ли?

Как бы то ни было, наступил август, и счет пошел на часы: будет ли выполнена угроза пересажать нас по новоявленному процессу? Потому что это, безусловно, их умышленная угроза, а не слив. Такой слив является должностным преступлением, и никто из работников Следственного комитета не допустил бы такого. Ни из сочувствия, ни по ошибке. Нет, по приказу свыше пригрозили и ждут, кто что пожелает сказать за себя с петлей на шее. Перед последним словом - услышать первое слово, выведать настроения обреченных, чтобы дальше уже не позволить им говорить.

Так что тут можно сказать, кого и о чем предупредить? Во-первых, для участия в следственных действиях меня и Татьяну Стецуру придется этапировать из Бурятии, фактически - экстрадировать, поскольку Бурятию мы рассматриваем как отдельное приграничное государство, насильно лишенное автономии. Так просто это сделать не удастся, поскольку мы приложим все усилия, чтобы избежать выдачи Москве. Кроме того, наш родной бурятский суд вроде бы объявил нас обеих в розыск по давней 282-й статье, о чем нам сообщили на блокпосте из Крымска. Так как они делить-то нас будут - федеральный центр и его далекая республика?

Во-вторых, представим, что этапирование состоялось. Естественно, ни о какой подписке о невыезде не может быть и речи, поскольку мы ее не дадим, о домашнем аресте тоже, поскольку у нас нет в Москве домов. Остается заключение под стражу, и на этот счет хочу высказать некоторые предварительные выводы.

Да, начались массовые репрессии, а раз так, придется посидеть. Это не в нашей власти, и стыдно возражать против общей судьбы. Но если репрессии массовые, это не повод превращаться в щепочек на лесоповале, без личной позиции, без истории, без судьбы. Все-таки это манежное дело нарисовалось всего через десять дней после того, как я обнародовала последние крымские материалы в статье «Осада судов, или Право чрезвычайных ситуаций». А до того молчала, и вот теперь ко мне мог появиться личный счет. Каждый из названных фигурантов наверняка имеет что сказать о своих личных счетах с государством. Но есть общий для всех манежный каток, и никто не будет услышан в отдельности.

Скажем прямо: массовые репрессии именно для того и делаются, чтобы судьба каждого отдельного человека не была заметна, чтобы ввести в практику безымянность и бесправие подсудимых. Более того, массовые репрессии, в нынешнем классическом виде, протяжены во времени, и относительно каждого решение принимается отдельно: забрать ли его сегодня или еще годик подождать? В человеке оценивается всё: когда он более опасен, когда он менее готов. Только вместо троек они изобрели защитников.

Ладно, забудем про счет за Крымск! Но мне есть что добавить об истинных причинах нашего преследования. Находясь в Москве в период революционной ситуации, мы требовали прав задержанных на любые меры как самозащиты, так и самообвинения, добивались содержания в камере, а не в парадных залах с портретами президентов. Мы выступали против принудительного вмешательства адвокатов и членов Общественной наблюдательной комиссии в личную позицию задержанного, против восприятия его как пассивного и бесправного объекта для защиты. Мы отстаивали процессуальную автономию личности, но меж тем внедряли в жизнь и соответствующую коллективную тактику. Мы ломали заезженную схему обработки профессиональных активистов - добровольные показания, опека со стороны ОНК, перепоручение адвокатам всего себя, кроме жалкого последнего слова. И могу сказать, что в Москве я только однажды почувствовала себя достойно и независимо - в психбольнице, на пороге которой «закончились полномочия» этих душеприказчиков. Независимость заканчивается там, где начинается свобода... или «вытаскивание» на нее.

Предупреждая вероятные действия всех тех, кто привык использовать обвиняемых как подзащитных кроликов, заявляю, что вне зависимости от добросовестности и репутации тех, кому будет передоверена моя нравственная свобода, я отказываюсь от любой защиты со стороны уполномоченных лиц, а в случае принудительного назначения мне защитника отказываюсь от участия в следственных действиях до его отстранения. Сама будучи юристом в области споров с органами власти, я обещаю бороться с процессуальным насилием и отстаивать свою процессуальную независимость. Даже УПК декларирует право на личную защиту (ч. 1 ст. 16), но хотелось бы вписать в него и новую норму: каждый сам вправе решать, чем ему заниматься в застенках: личной защитой или личным самообвинением, а может быть, молчанием. Кстати, статья 51 Конституции и сама эта циничная книжица здесь абсолютно ни при чем. Я признаю только одну конституцию - строение тела и разума человека.

И мне остается пожелать своим будущим подельникам не выживания и освобождения, не мужества и терпения, а самостоятельности в выборе собственного пути, в каждом своем слове и поступке, заявлении, подписи. Хотелось бы, чтобы каждый, кто знает за собой истинные мотивы своего преследования, заявил о них в суде и напомнил о своей личной борьбе. Мы - не стадо в клетке и не щепки под пилой! Ведь не за Манежку же будут судить на самом-то деле, и каждый должен продолжить свое дело, нелепо прерванное давней прогулкой по ограждению.

Год назад, в ночь с 6 на 7 июля 2012 г., в Крымске произошло наводнение высотой до 7 метров, позднее в чуть меньших масштабах повторившееся в Туапсинском районе: поселки Новомихайловское, Пляхо, Лермонтово, Джубга. Про это известно всем. Но каково положение было не то что в городе - во всем Краснодарском крае на протяжении 8 месяцев, пока мне пришлось там находиться, про это не знает никто. В том числе и десятки энтузиастов по имени волонтеры, которые находились там лишь до сентября и остатки времени тратили уже на молодежный отдых, на помощь бабушкам в чистке картошки и на получение справок МЧС о работе в зоне затопления... Их картина уцелевшего мира осталась неполной. Потому что подлинные унижения народа начались позже, когда люди начали осознавать себя уже не на потопе, а на судебной войне. Нахлынула "вторая волна" - теперь не вода, а всего лишь бумаги.

Итак, оставшись там независимым юристом после разъезда всех волонтерских лагерей, проведя на этих югах все затяжное и страшное лето, отсутствующую осень, встретив мрачный новый год, выехав со станции Крымская 12 марта 2013 г. под конвоем "транспортной полиции" и уголовного розыска, вернувшись на родину, я наконец могу обнародовать некоторые выводы из вывезенных оттуда тетрадей.

Кубань и Кавказ

Тех, кого мы защищали на этой земле, можно было бы назвать репрессированным народом, но на ней живет столько народов, что это просто репрессированная земля. Не раз и не два. Власти открывают шлюзы в Крымске, но они и увеличивают естественные последствия ливней в Туапсинском районе, создают техногенные наводнения под шумок настоящих ливней. Все это совершается в одинаковое ночное время - как нападение без объявления войны. Однако главное преступление совершается уже потом, когда вода уходит и слезы высыхают.

Мне уже приходилось писать о том, как проходили заседания в Крымском районном суде и чего стоило просто зарегистрировать иск, просто прорваться в двери. Народ стоял смирно, зато приставы бесчинствовали. В суде находились действительно всем миром, и органы правопорядка шли на них войной. Однако вот новые сведения. На готовых бланках для исковых заявлений, предлагаемых населению бесплатно, были два варианта обмана: 1) графа "судебное заседание прошу провести в мое отсутствие" и 2) графа "судебное заседание прошу провести в отсутствие нашего представителя". Обе эти графы были напечатаны заранее и являлись безальтернативными! То есть чтобы в суд уже точно никто не попал. Заодно в качестве "желаемых" представителей людям предлагали подписать доверенности... на представителей администрации города, на сотрудников отдела по имуществу, на заместителя начальника отдела правового обеспечения в сфере земельных отношений, а то и на советника отдела правового обеспечения администрации края. Заставляли истцов доверять ягненка волку - свое дело поручать процессуальному противнику!

Почему-то, стоило мне и Татьяне Стецуре прибыть на совсем другой суд в Забайкалье, а потом включить телевизор, как дверь Крымского суда вновь оказалась перед нашими глазами, такая до боли знакомая и недавно покинутая дверь... Ее показали по ящику! Наконец-то (в марте) судят руководителей города! Мы пришли к заключению, что нашего отъезда просто дождались. Впрочем, как стало известно позже, с волнением местного населения они все-таки не сладили и перенесли дело бывшего мэра в Краснодар.

Краснодар стал сосредоточением всех истцов из Крымского и Туапсинского судов. Крымский и Туапсинский район - это по сути разные государства. В Крымске подсолнуховые поля, а в Туапсе - кавказские горы, шакалы, змеи и другие радости. В Крымске живут казаки и частично украинцы, в Туапсе - армяне. В Крымске говорят "муляка", в Туапсе просто "ил", зато все остальные слова не по-русски...

Расстояние между Крымском и Туапсе около 250 км, электрички нет (зачем оно богатым туристам и владельцам гостиниц?), по серпантинной дороге часов пять. Летом на этой дороге нас вез на судебное заседание водитель от волонтеров, и мы попали в аварию. Столкновение с другим авто на светофоре и хладнокровный возглас водителя: "Всё!" Оставшиеся полпути наши крымские клиенты проехали уже сами и довезли нас до своего дома. Два дня - и снова надо возвращаться в Новомихайловское, где в то время еще приходилось ночевать в палатке.

В одном суде уже суды, в другом - зеркальная картинка из прошлого: битва за прием заявлений и только ожидание суда. В Крымске уже газончики, а в Туапсинских селах еще качают муляку.

Но все дороги рано или поздно приводят в Краснодар, который находится столь же далеко от обоих очагов наводнения. Если видишь в краевом суде большую группу людей, говорящих по-армянски, значит, это потопленцы из Туапсинского района. Если русские - значит, крымчане.

Национальные обычаи порой вскрывают семейные раздоры, злоупотребления в отношении своих же родственников. Историю одной армянской девушки в Крымске мне рассказала ее свекровь (девушка присутствовала тут же, но скромно молчала, как подобает). Ее родители были против того, что она вышла замуж, пытались ее похитить, волоча ее за волосы и избивая ее молоденького мужа. Потом они абсолютно не общались с дочерью, раздельно жили. Но когда пришло наводнение, а вслед за ним и время получать компенсацию по 10 тысяч, родители получили законные деньги своей отвергнутой совершеннолетней дочери, да и присвоили их себе. А ведь эти маленькие компенсации выдавались лично в руки, но... лицо, выдававшее деньги, в силу обычая отдало их родителям, даже не задумываясь. После этого отец девушки позвонил ей, но только затем, чтобы потребовать принести свой паспорт для увеличения квадратуры жилья, откуда она ушла. Уже для следующей, крупной компенсации за капремонт, в которой родители также решили присвоить себе долю дочери.

Мошенники и иностранцы

Народ приезжал на суды целыми семьями. И это немудрено: большинство исков сводилось к тому, что одна половина семьи получила компенсацию, а вторая половина не получила, а семьи большие. При этом в актах обследования, составленных ДО принятия решения о распределении компенсаций, заведомо ставились значки "плюс" и "минус" напротив фамилий. Соответственно, именно те члены семьи, напротив которых стоял минус, затем и не получали компенсаций по решению администрации!

Подчеркну, что компенсации под названием "материальная помощь" в 10 тыс. руб. были обязательны к выплате всем жителям пострадавших районов, а компенсации под названием "финансовая помощь" в 150 тыс. руб. полагалась каждому официально или фактически живущему в доме члену семьи с формулировкой "за утерю имущества первой необходимости". При этом подтверждать, кому именно в семье принадлежал затонувший диван или холодильник, законом не требовалось, а суды требовали еще как! Один представитель администрации пришел к оригинальному юридическому выводу о том, что дети не могут иметь имущества и на них компенсация распространяться не должна, так как они не имели ничего, что могли бы утратить!

Но это еще полбеды. Администрация начала направлять встречные иски о возврате "незаконно выплаченных компенсаций". А ведь жители уже потратили эти деньги на ремонт домов... Вчерашние истцы, проявившие активность, превратились в ответчиков, как это было, например, в деле семьи Абидонян. В ранее написанных статьях мною уже сообщалось, что власти Крымска решили возбуждать уголовные дела "по факту мошенничества" жителей, якобы незаконно получивших компенсации. Так вот, туапсинские власти пошли по слегка другому, но аналогичному пути. Наша линия защиты была очевидна: компенсации выплачивались по итогам проведения комиссий "по обследованию домовладений", о которых составлялись акт обследования частного жилого помещения и акт обследования утраченного имущества. На этих актах всеми правдами и неправдами рисовались подписи пострадавших и членов комиссии. Ну пусть обманом, пусть и не всегда эти подписи были, но ведь администрация-то их рассматривала и по ним решала вопрос о выплате компенсаций! Где она была раньше, когда выплачивала деньги "незаконным обогащенцам"?

В Крымске другие проблемы и другие нации. Семья ассирийцев Петросовых являлась частично семьей неграждан.

Другая семья - Бортник, то есть коренные кубанцы. Они решились на неслыханную дерзость: добиваться разрешения на постройку нового дома на старом месте с компенсацией расходов на строительство. На это не осмеливался никто. Проблемы других пострадавших были опять-таки в рамках нормативной базы: не дали квартиру взамен хорошего дома с землей, дают двум совладельцам двухквартирного дома, не родственникам одну квартиру на двоих, ничего не дают, кроме капремонта аварийного дома, не дают даже капремонта. То есть проблемы, которые при должном прокурорском контроле должны были разрешаться безо всякой помощи независимых правозащитников, поскольку в этих массовых делах не нужно спорить с законом. А здесь другое дело: мать с сыном решили, что отнимать у них исконное право проживания в центре города с огородом несправедливо, что за полсезона построенная квартира - неравнозначная замена утраченному крупному подсобному хозяйству. Крымская администрация же имеет свои аргументы: затонувший дом находился в зоне затопления, а в ней строить запрещено до особого распоряжения. Опасно для проживания. Но в таком случае почему соседним домам в аварийном состоянии выплачены компенсации за "капремонт" в этой же самой зоне затопления, и кто поручится за их жизни? Дело движется к Европейскому суду. До тех пор с той самой ночи наводнения Бортники живут в уцелевшей подсобке разрушенного двора. Сносить остатки дома они не позволяют до завершения процесса, опасаясь отъема земли. По неофициальной информации, с осени прошлого года ожидаются рейдерские захваты лакомых участков на этой самой зоне затопления.

Под хребтом: новые факты

Тем временем мы продолжали свое расследование обстоятельств обоих наводнений. К ранее сообщенному могу прибавить следующие сведения от жителей по поводу Туапсинского района. Во-первых, точное неофициальное число погибших в Новомихайловском - 795 человек. Погибших никак не может быть четверо. Только у моря затонуло три переполненных автобуса. Отдыхающие выскакивали из отелей и забивались в автобусы, чтобы спастись, но автобусы уплыли в море. Очевидцы помнят машину МЧС, которая останавливалась и спрашивала: как тут проехать к морю? Кроме того, на следующий день после наводнения в лагере "Орленок" заболели 700 эвакуированных детей. Детям, кстати, данное мероприятие назвали не эвакуацией, а экскурсией...

Во-вторых, удалось установить название полностью затонувшей деревни в 10 км от Новомихайловского, это деревня Подхребтовая, в ней было около 30 дворов. Лет сто назад, говорят, она была районным центром, но в наши дни до нее было сложно добираться - дорога одна, зимой не было пути. Ее смыло полностью, но ее не было на карте, поэтому жители, очевидно, пополнили копилку смерти в полном составе. По здешним масштабам Новомихайловское - это все равно что Крымск: оно заслоняет собой еще худшие трагедии в малонаселенных пунктах. Это при том, что по официальной(!) версии, туапсинский штаб по предупреждению наводнения был создан еще в 16:30, а наводнение началось в час ночи! Вот так предупредили, население в большинстве ничего не слышало, а кто слышал, так уж за 15 минут до начала потопа.

Вскоре после местного наводнения стало известно, что все кипы заявлений, поданных в новомихайловский поссовет, стекались в 31-й кабинет, что на третьем этаже этого поссовета. Однако уже на тот момент всех уверяли, что они собраны и отправлены в Краснодар! Видимо, для того чтобы оправдать сильное затягивание их рассмотрения: если бумажки идут в Краснодар, то придется подождать! А Краснодар-то находится на третьем этаже, так смеялись потопленцы.

Добавим, что активным жителям не позволяют чистить русло реки, извлекать оттуда сухое дерево или мусор, аргумент властей таков: если почистить реку, могут упасть столбы. То есть столбы придерживаются... исключительно мусором!

И, наконец, главное. Причиной наводнения в Туапсинском районе стала сочинская Олимпиада. Окрестности Сочи посыпают веществом, которое защищает город № 1 от любых незначительных дождичков, но зато все тучи сгоняются в соседние районы, каковым является как раз Туапсе. Так будет до 2014 г. - тонуть им не перетонуть. Во всяком случае, новомихайловцы каждый раз с ужасом выезжали на трассу, спасаясь в район Сочи, при каждом ливне.

Между прочим, 28 сентября 2012 г. ожидалось новое наводнение в Туапсинском районе. Однако оно так и не состоялось. Очевидно, дело в том, что оно ожидалось, а задача состояла в том, чтобы потопить жителей во сне и неведении.

В целом к ужасам Краснодарского края можно добавить, что помимо геноцида людей местный губернатор Ткачёв занимается также геноцидом свиней... своих конкурентов. Все фермерские хозяйства ликвидированы под предлогом свиной чумы, но собственная ткачевская ферма почему-то ею так и не заразилась. Ну и к ментовскому вопросу: пользуясь памятью о наводнении, полиция использует свои автомобильные сирены для извлечения дохода. Богатые жители платят им за включение сирены и едут вслед за ними, по перевалам, без пробок. А население слышит сирены и принимает их за сигнал наводнения. Что касается казаков, заменивших собою силы правопорядка, то крымское казачество ни с того ни с сего сменило своего атамана сразу после наводнения. Намекают, что он был нерусским.

Юридическая оборона

"Нам надо холеру выгребать, а не бегать с бумажками!" - заявила одна новомихайловская женщина в поссовете. А ей в ответ чиновница: "А ну, скажите вашу фамилию! Вы поднимаете панику за холеру! Так вы клевещете на свою семью, что у вас в доме холера?" Вот и расставили приоритеты: жители за холеру, а власти за угрозы.

Так что же можно сказать, поднявшись над ситуацией? То, что нужно бить в колокол и писать диссертацию одновременно. Пока будешь писать, в результате "разгула стихии" будет окончательно развязываться судейский беспредел, а население ничего не сможет этому противопоставить. 7-метровое наводнение с 10 тысячами жертв - это рукотворный геноцид, но ведь каждый год на весенние паводки топит Сибирь, а летние штормы из Турции топят юг. Вся Россия со всеми ее нерусскими краями и республиками является перманентной зоной затопления. Около 64 запертых таджиков утонуло в подвале винного завода в Крымске - их заблокировало. Юг обслуживают таджикские, а восток - китайские рабочие. Сколько работодателей запирает их каждую ночь в подвалах, убоясь этнического воровства? А ведь наводнения, по крайней мере умышленные, бывают именно по ночам в одно и то же время. Сколько мигрантов потом отыщут родственники из бедных стран? Сколько их, неучтенных и не подлежащих компенсациям - и если это не обжаловать, то так оно и будет. А если обжаловать безрезультатно, то необходимо по крайней мере извлечь научные выводы из происходящего, изменить представление о целой отрасли права - праве чрезвычайных ситуаций, придать ей настоящую актуальность.

Есть много вопросов, не отторгнутых наукой за неудобностью, они изучаются и процветают. Есть гуманитарное право, посвященное защите военнопленных и жертв войны, но речь в нем не идет о войне с собственным народом путем открывания шлюзов. Есть понятие о гражданской обороне в природных ЧС, но речи не идет о юридической обороне в условиях массового обмана при проведении комиссий, об обороне в условиях массового недопуска пострадавших в суды. Есть наука о биоэтических вопросах оказания медицинской помощи при ЧС - медицина ЧС. Но нет правозащиты ЧС, адвокатуры ЧС, агитации ЧС, нет понятия об экстренном правовом оповещении населения по главным вопросам административного обмана.

Все эти науки замалчивают один неудобный момент: стихия может быть войной, а насилие властей может быть страшнее стихии. Исходя из этого необходимо работать над детальными рекомендациями насчет обхода домов с разъяснением: под какими актами нельзя ставить подписи не отмытыми от муляки руками; к каким юристам нельзя обращаться - это юристы-госслужащие, работники администрации, то есть противная сторона в будущем процессе; что вообще надо больше внимания уделить этим вопросам в самом начале, потому что чиновники стремятся застать людей именно в процессе выгребания муляки, когда все озабочены потерей имущества и обрадованы сохранением жизни. Им не до бумаг - но ведь и официальной науке не до вопросов необъявленной войны.

В самом деле, справедливо ли право войны отграничено от нашего круга вопросов? Нарушения прав человека в условиях ЧС отличаются внезапностью и массовостью, экстренными ограничениями наряду с отсутствием первичных потребностей, чрезвычайщиной в прямом политическом смысле. Уже по окончании ЧС остается шлейф массовых правовых проблем, объем и суть которых население не может себе заранее представить. В результате все население осуществляет ряд юридически невозвратимых действий, причем действий пассивных, подписывают акты, которые им подают где-то во дворе, еле отрываясь от грязной работы, никем не предупрежденные о значимости своих действий. Сами они никаких активных юридических действий не совершают, поэтому и не относятся к своим подписям как к опасным действиям. Они вообще не предупреждаются, что эти подписи - сбор информации для распределения компенсаций, а не просто для статистики или оказания помощи.

По этим характеристикам право ЧС должно выделяться в отдельную отрасль и быть отмежеванным как от "права безопасности ЧС", так и от права в период войны, поскольку в ЧС речь формально не идет о враждующих сторонах и вообще о врагах. Государство выступает в роли спасителя - в первые дни, а впоследствии начинает вскрываться повальный юридический обман, люди утрачивают собственность, фактически и землю. При этом пострадавшая территория уже перестает считаться зоной ЧС, однако судебные и правоохранительные органы работают в чрезвычайном режиме по целому году, изобретая собственные порядки в целях недопущения волнений или якобы для ускорения работы.

Таким образом, право ЧС должно распространяться на какую-либо территорию на все время разбирательства судебных дел, сколько бы они ни длились. А как правозащитная отрасль эти отношения образуют особую сферу защиты прав человека в на территории ЧС, где эта защита должна состоять не столько в обеспечении первичных потребностей населения (вода, еда, спальный мешок, пункт временного размещения), сколько в предупреждении обмана со стороны государственных органов и в контроле за судебной системой со стороны независимых лиц. Характер этой работы в первые дни должен состоять в экстренном предупреждении широкого круга лиц с одновременным сбором информации о причинах ЧС и о поведении властей. В дальнейшем, в спокойный период, задачей должно быть медленное достижение результатов в борьбе за права отдельных лиц, в первую очередь права процессуальные.

Я беру на себя личное обязательство разработать вопросы защиты прав человека в условиях ЧС - нет, не защиты, а обороны от врага. Материалов для изучения этой темы все еще предостаточно. И первой моей задачей после окончания теоретической работы станет подготовка популярных юридических инструкций для населения. Обыватели должны быть готовы как самостоятельно дать грамотный отпор властям, так и объединиться на сход или в коалицию для решения проблемы всем миром. В общем, проводить сходы, не бояться разгона и спокойно оппонировать представителям власти тоже необходимо обучать народ, и это не должно выпадать из нашей будущей отрасли.

Послесловие

12 марта 2013 г. на выезде из Крымска я и Татьяна Стецура были остановлены полицией неустановленного подразделения: их начальник в штатском одновременно называл себя как представителем угрозыска, так и представителем службы по предупреждению правонарушений на транспорте. В местном линейном отделе они пытались допрашивать нас о работе в Крымске и сообщили, что мы объявлены в розыск, не показав постановления об этом. Чтобы иметь возможность выехать из Крымска, мы были вынуждены пойти на серьезную уступку своим принципам — подписать обязательство о явке по первому требованию в полицию. В дальнейшем лица в форме каждую ночь заходили в поезд, будя пассажиров, и требовали все тех же показаний и явок. Но Бурятия - наша родина, а Россия - эмиграция. Добраться до Бурятии, вернуться на свою землю, благополучно довезя собранные крымские материалы, раз в жизни стало нашей приоритетной задачей. Официально заявляю, что после таких ночных допросов они больше не дождутся подобных уступок с нашей стороны и добровольной явки куда-либо. Прошу считать мое обязательство нарушенным, чтобы выполнить другое обязательство перед обществом и перед родиной, перед чужой крымской землей и родной землей бурятской. Чтобы подняться на вершину, нужно сложить крылья. Но только раз в жизни можно на это пойти.

Уже четверо суток мы находимся в Новомихайловском - после полутора месяцев крымской эпопеи. Природа иная, вокруг поля бегают и по-детски стонут шакалы, мелькают летучие мыши, каждую ночь приходится немножко стрелять. Ощущение, что сели в машину времени и переместились назад. Снова завалы, во фронтовом режиме двигающаяся техника, едкая пыль и отрешенная работа по(д)топленцев. Они еще, так же, как когда-то в Крымске, не ожидают всей дикости беспредела, который им предстоит.

Задача, которая здесь предстоит правозащитнику, иная – предупреждать, но часто уже оказывается поздно. Комиссия уже приходила, уже заставила все подписать, уже ушла, не оставив ни копии акта, ни фамилий сотрудников. Прошло всего несколько дней, многие в юридическом смысле еще и не опомнились, а хищные комиссии уже собирают свою жатву по накатанной схеме. За потопом следует насилие над всем населением, и феодальные порядки полностью меняют представление о времени. Время может катиться назад – вот вся философия.

Что же говорят новомихайловские жители? Их топили два предыдущих года, но слегка, и сегодня опять звучит знакомое: такого никогда не было, было сантиметров пятьдесят... Говорят, русло реки не чистили, сирены по окраинам не слышали вообще, в центре – только за 15 минут до начала.

А что же приходится им отвечать? Предупреждать о том, что они ничего не должны подписывать, не прочитав, требовать копии актов у комиссий и спрашивать фамилии-звания всех должностных лиц, а если есть замечания – писать их прямо в актах, даже если вырывать будут из рук? Оказывается, поздно: много чего уже подписали, потому что «кто ж нас спрашивал?» Из Крымска сделали полигон, где отработали весь план от и до, поэтому здесь надо ждать тех же административных методов. Все то, что ниже будет написано про Крымск, – это еще не полная правда, но даже в нее трудно поверить бедным новомихайловцам.

Так что же осталось в Крымске? В крымском суде два блокпоста из приставов, и войти в него попросту нельзя, они не пустят и вертушки закрыты. Очереди небольшие, но истерия создается искусственно: пускают только по одному. Нам, представителям, туда вход воспрещен как в присутствии заявителей, так и в их отсутствие, так как у приставов есть какая-то внутренняя инструкция. На просьбу показать ее, поправляются: «Ой, то есть устная инструкция». Во время этого диалога начинают внезапно хватать за локти и одновременно вопить: «Не трогайте мою руку!» Затем принимаются обыскивать вещи и объясняют: «Вы сюда прибыли с недоброй целью. Без вас все было так тихо и спокойно».

Так вместо обыкновенной канцелярии, где за одну минуту должны регистрироваться исковые заявления, в суде теперь устроена «приемная», в которую описанным образом блокируется вход. При том, что для регистрации заявления требуется только один секретарь и никакого «приема». Прием – это разговор, а не место регистрации входящих бумаг. Но это в теории, а здесь граждан разгоняют словами: «Уйдите, тут водят арестованных». И их действительно таскают на наручниках, показательно, сквозь очередь.

На каждом из этих блокпостов каждому посетителю вручается документ под названием «Расписка. Приложение №1 к Регламенту организации СМС-извещений участников судебных заседаний в судах Краснодарского края». Кто ее не подпишет, того отказываются впускать и принимать у него заявления. Расписка следующая:

«Я... согласен (согласна), что уведомления о подготовке к судебному разбирательству, судебных заседаниях, в том числе в суде первой, апелляционной, кассационной и надзорной инстанциях, по гражданскому делу №... будут направлены мне... на мой номер мобильного телефона SMS-сообщением... С момента поступления электронной повестки (извещения) от... суда (судебного участка) на мой электронный ящик или SMS-уведомления от абонента... я считаюсь извещенным...»

Внимание, об электронном ящике до того в расписке ничего не говорилось!

Иными словами, никаких эсэмэсок никому приходить не будет (это все равно что СМС-оповещение о наводнении уже после оного), а повесток тоже не будет, поскольку человек сам за это расписался. В итоге все судебные заседания пройдут в отсутствие заявителей, и это еще будет представляться как «отсутствие волокиты». А люди подписывают такие бумаги даже не от неграмотности – от страха, и чтобы заявление вообще приняли, а суд вообще состоялся! Следует назвать фамилии этих иуд, то есть приставов: Ефремов Андрей Викторович, Башкатов Андрей Георгиевич, Плашинда Татьяна Ивановна.

Подобным же образом ведут себя нотариусы, когда необходимо заверить доверенность от кого-нибудь из жителей. Единственный нотариус в Крымске точно так же впускает к себе только заявителя (неграмотного потопленца) одного, без того, кому он доверяет, затем из-за двери доносится отвязный вопль купленного нотариуса, который давит на посетителяь - какую-нибудь бабушку. За доверенность запрашивает 2 тысячи рублей, вчетверо дороже положенного. Нотариус в соседнем Абинске тоже рассуждает на тему «вы с недоброй целью приехали в Крымск», а все конфиденциальные вопросы решает только в коридоре, при многочисленной очереди. Впрочем, за услуги запрашивает только вдвое больше положенного, а после долгих обсуждений закона о нотариате соглашается на установленную таксу – 500 рублей. Вывод очевиден: все схвачено, но сила хватки прямо пропорциональна расстоянию.

В крымской межрайонной прокуратуре, как и во всех во всех штабах, жалобы не регистрируются непосредственно при подаче, заявляют: у нас штампиков нет. Необходимо звонить через три дня и «узнавать входящий номер». Зато на двери есть золотая табличка «приемная генерального прокурора РФ». Но стоило прийти вместе с заявителем, как обходительный помощник прокурора, Вербицкий Андрей Станиславович, лично сходил куда-то и поставил сакральный входящий номер – №1. Весь Крымск превращен сначала в морг, а потом в канцелярию, и за все это время первая из всех жалоб зарегистрирована только после нашего прихода!

Другую жалобу вообще не приняли только потому, что ее уже пытались подать, после чего на жалобе пришлось написать: «Не была зарегистрирована в нарушение п.2.3.8. Инструкции по делопроизводству в органах и учреждениях прокуратуры»... На все ответ один: кидайте в ящик, а если напишете в жалобе что-то про нарушения прокурорской канцелярией – мы вам и в ящик не позволим кинуть!

Отсутствие штампиков побудило бы кого-нибудь из мастеров перформанса устроить какую-нибудь смехотворную акцию, типа «подайте гуманитарку приемной генпрокурора». Но это где-то в Москве, а в этом проклятом краю нет сил даже усмехнуться, осталась только усталая боль. Потоп за потопом, обман за обманом – это уже не только не смешно, но даже и не страшно.

«Ассоциация юристов России», дающая бесплатные консультации в комфортабельном офисе, тоже продала душу дьяволу. Сначала они звонили и уговаривали нас перейти к ним и «работать по общей базе», тогда как они и приехали-то позже нас, зато у них офис, отдельная приемная в церкви, компьютер и «наработанная база»! Когда мы уклонились от этого заманчивого предложения, в отношении нас началась деза. Населению они говорят, что мы, во-первых, давно уехали в Москву (а мы ни разу не выезжали из региона), во-вторых, обещаем неправду насчет Европейского суда. Этот суд, говорят юристы из Ассоциации, он по правам человека, а не по такой гражданской ерунде! То есть умышленным затоплением города и массовым административным обманом государство прав человека не нарушило? Они говорят: вот если бы была доказана вина государства, тогда бы вы могли жаловаться, а так смиритесь. Но кубанцы люди хитрые и стремятся сверить полученные советы по разным источникам. В настоящий момент многие уже разочаровались в этой ассоциации.

Есть и бесплатные юристы, предоставляемые прокуратурой. Они и не представляются независимыми, а суть одна: штампованные иски без какой-либо индивидуальной информации по делу, без аргументов, по типу: «Заявителю Х комиссия БТИ вынесла решение о капитальном ремонте. Заявителю Х это не нравится, поскольку он хочет признания его дома аварийным». Но ни слова о том, что комиссий на самом деле было три и первые две признавали его аварийным. А третья комиссия увидела свидетельство о праве собственности на землю и поменяла дважды принятое решение. Поскольку бесплатный сыр, то есть юрист от администрации, этих фактов в иске не указал, пришлось вдогонку подавать дополнение к исковому заявлению.

Вообще такова система: если земля приватизирована, ее не заберешь для муниципальных нужд, поэтому с владельца нечего взять. Ему назначают капремонт. Если земля муниципальная, такой же саманный (глиняный) дом по соседству признают аварийным, чтобы воспользоваться землей.

Странная логика у властей, но мотивы понятны. Если в «зоне подтопления» нельзя строить новый дом на старом месте, то почему можно ремонтировать затопленный дом? А если на этом месте жить можно, то почему нельзя на этой земле строиться? Очевидно, практика «комиссий» подтверждает изначальное мнение народа: наводнение было сделано для того, чтобы забрать у жителей их землю. Кстати, после наводнения приватизировать эту землю уже нельзя.

Кроме того, стало известно, что жилье в Краснодаре и Новороссийске, куда людей возили смотреть новые квартиры, им так и не выдадут. Только в Крымске – и все дела. Это при том, что многие уже отдали задаток; видимо, это связано с тем, что в Крымске вообще никто не захотел оставаться, началась миграция. Говорят, что застройщики в этих крупных городах просто отказались строить дома по стоимости, которую администрация занизила.

Где подставные юристы, там и подставные диагнозы у врачей, даже у сочувствующих. Еще бы, статистику портить нельзя, ведь за легкий и средний вред здоровью назначена компенсация 200 тысяч рублей, за тяжкий 400 тысяч, а выплаты по этой статье единичны. Вот пример: у 12-летней Эльзары началось кровотечение в ночь наводнения. Через несколько дней, не оказав ей никакой помощи, ее отправили в лагерь, несмотря на протесты матери. В лагере приступ повторился, но гинеколог, осмотрев девочку, скорую не вызвал. Отлежавшуюся в лагере, ее увезли только на следующий день, но уже не в реанимацию - ведь «все прошло». В обычной палате она лежала в опасном для жизни состоянии, никого к ней не пускали. Главное – статистика! Затем говорят: «Вы все норовите списать это на наводнение. С мальчиками спала?» Со скромной кавказской девочкой удалось пообщаться напрямую. Врачей вспоминает без обид, потому что еще не понимает подоплеки. Иными словами, врачи кое-когда и лечат, но причину заболевания не указывают и любой ценой обходятся без реанимации.

Появляются новые сведения. Те пострадавшие, которые все же получили компенсации, за это давали «подписку о неразглашении количества трупов». Подписку о том, что их оповещали о наводнении, – это просто само собой. Но многие в ответ показали фигу и остались без компенсации. В поселке Утриш погибло одних узбеков 80 человек. Они работали на стройке, жили в подвале, и их на ночь всегда запирали. Ну, узбеки же все-таки, вдруг сопрут что-то у благословенной Кубани? Вот и потонули. Если из 170 вычесть 80 гастарбайтеров, то получится, что утонуло всего 90 коренных кубанских старушек 1920-х годов рождения. А это, как говорится, уже победный результат!

Что тут еще прибавить? Что в лагерь всю последнюю неделю приезжали из уголовного розыска с центром "Э" и нас прятали всем миром? Что от безысходности приставленные менты украли у лагеря генератор, а потом приставили к нашей палатке служебно-розыскную собаку под номером 120? Что я уже полтора месяца кашляю пылью, а для «профилактики инсульта» в связи с непрерывным шумом в голове мне давали по 10 таблеток глицина за раз? Что одного выезда на море на трое суток хватило для прекращения кашля, а по возвращении все началось заново?

Это называется «давно уехали в Москву» Вот эта полевая работа почти рекордно непрерывного срока? С исковыми заявлениями, зачастую написанными от руки в гнилых развалинах дворов, после того, как жителей уже обманули юристы-предатели?

Мы перелетели через угрозыск и через болезнь, через провокации и усталость - и оказались в прошлом. В этом прошлом такое же феодальное право, но улицы еще не вылизаны и телекамер нет. Это Новомихайловск. Это машина времени. Что ждет благословенную Кубань и другие полигоны? Что ждет нас? Новая правда и годы ожиданий, пока не выкопают братские могилы в Славинске и в Анапе, пока не взломают двери канцелярий и контор, пока мы сами не превратимся в пепел, который придется искать кому-то другому.

Добро пожаловать в прошлое! Время, назад!

Сегодня на втором этаже обычного дома я увидела большую игрушечную лягушку. Лягушка, карабкающимися вверх по окну, для меня стала каким-то острым символом: все живое должно спасаться как умеет. В каждой семье показывают на котенка, говорят: залез выше всех, вот живой! Скорее всего кошек погибло намного меньше, чем людей. В одном доме хозяин успел зашвырнуть на крышу единственного спасенного кролика, проплывавшего мимо.

Детей в Крымске почти нет. Единственная компания детей на качелях болтает об умении нырять: «Не хвастайся! Что, 30 минут, что ли, продержишься?»

Ликвидаторы в форме, бросив завалы, красят на центральных улицах деревья и аккуратно выкладывают вокруг них землю кружочками. Хорошо что не розы… Так как несчастный Крымск все время посещают то Сердюков, то патриарх Кирилл и, конечно, Путин.

Чего не скажешь о других. Во всем лагере у трассы мы единственные два юриста. Все заявки идут к нам. По адресам приходится ходить пешком, не выделяют ни компьютера, ни правовой базы. Ночью в темной палатке, днем во дворах клиентов и в поисках техники для работы. Начальство пришлось долго убеждать, чтобы нам вообще позволили оказывать юридическую помощь. Говорили, что населению она не нужна - в отличие от психологической.

21 июля в лагере прошло общее собрание, возмутившее многих волонтеров. Объявили, что отныне каждого пострадавшего надо фотографировать в момент получения гуманитарной помощи (в ответ послышалось: и раздать всем 150 фотоаппаратов! - по числу волонтеров). Назначенный Аленой Поповой комендант - никому не известное лицо - заявил: "Мы заглядывали в палатки, в окна и видели, что многие спят днем!" Ему стали возражать, что добровольная работа не значит работа без права отдыха в 38-градусную жару. Встал вопрос о выборах коменданта. Ответ из палатки руководства: "Нам некогда выбирать, нам надо работать!" В ответ собравшиеся решили, что им некогда стоять на собраниях, и разбрелись по палаткам.

Добавлю, что в лагере нет дежурных медиков, есть лишь неполный набор лекарств, и каждый пытается найти в ней что-то по своему разумению. В городе медики есть, но они принципиально сидят в своих палатках (у них они со столиками и не для проживания, а так, поработать). На просьбу поехать к пострадавшему не реагируют либо ссылаются на начальство, которое также не реагирует. В конце концов приходится вызывать скорую из другого города - за 40 км. При том, что сам Крымск - город маленький.

Лично видела, как в центре города целую коробку с гуманитарной помощью, точнее, рубашками и костюмами хорошего качества, МЧС выбросила в гору свежесобранного мусора. Пришлось достать коробку и поставить на место - на тротуар, откуда каждый мог взять одежду. Так государственные службы поступают с частной помощью. Власти пытаются пресечь любое неофициальное получение помощи - ведь с тротуара ее может взять кто-то, кому не дали справку "подтопленца".

Главное чтобы все проходило через фильтр одобренной свыше инстанции - уже не так важно, официальное это госучреждение или просто подходящий комендант лагеря. На вышеописанном собрании нам сообщили, что "город будет разделен на квадраты" и централизованно поделен между лагерями (после чего будет запрещено соваться в чужой квадрат). А также что к волонтерам "привлекут" студентов из комитета по молодежной политике.

Пару дней назад, в связи с "демобилизацией" служб спасения, казалось, что лагерю грозит закрытие. Теперь очевидно, что его укрепляют и бюрократизируют, даже дополняя частицами благоустройства. Но только не компьютером! Сами улицы Крымска находятся под контролем казаков, которые привыкли официально заниматься отловом "нелегальных мигрантов" и которые на практике "разбирались с провокаторами" прямо на митинге в первые дни после наводнения.

Пострадавшие от их рук "провокаторы" были осуждены на 15 суток ареста, один из них затем дал "покаянное интервью". Между тем население, решая свои правовые коллизии, сообщает новые факты должностного насилия. Людей заставляют (еще до прихода комиссии, решающей, сносить дом или выделять небольшую сумму на капитальный ремонт) заранее подавать заявления на капремонт, тем самым ухудшая свое положение. Тем, кто в ночь потопа находился у родственников, отказывают в общеобязательной сумме 10 тысяч рублей, допрашивая пострадавших: "А что вы сюда приехали? Где работаете? Где билеты? Специально прибыли к наводнению?" И это спрашивают те, которые специально "убыли к наводнению" за три часа до начала!

Выясняется, что еще в больницах пострадавших допрашивали следователи, вытягивая из них показания насчет якобы сделанного оповещения о катастрофе. Есть сведения, что братские могилы находятся где-то в центре города. Обращаю внимание на термин "подтопленцы" (через "д" - а население говорит "потопленцы"), применяемый во всех административных документах. Это очень подлый термин. "ПОДтопление" не может захлестывать окна, крыши, выворачивать чердаки. Любая справка, полученная жителем, - это зафиксированное надругательство. Компенсация (вреда, причиненного государством) именуется просто "помощью".

Население вспоминает наводнение 50-х годов. Говорят: половички стелили, по лужам бегали, детьми были - плавать учились, вот и все на их памяти. В "разгул стихии" с мягким названием "подтопление" не верит никто из тех, кто получает или не может получить оскорбительную справку.

Над городом красуется старый стенд "Крымск - город безопасности!" Так и кажется, что он стоит прямо на этой братской могиле вместо памятника. Ведь центр!

Со вчерашнего дня у жителей Крымска появился новый повод к возмущению. Сначала их обманывали об обстоятельствах «потопа» (народ отказывается называть его наводнением), а теперь обманывают, создавая иллюзию мирной жизни.

Закрываются столовые с бесплатной раздачей еды. С целью облагораживания городского облика массово сворачиваются лагеря МЧС. Сотрудники данной службы, вместо того чтобы продолжать разбор завалов, нервно убирают палатки и складывают раскладушки. В биотуалетах исчезла туалетная бумага. Помывочные пункты (походные душевые кабинки), впрочем, уже несколько дней назад фактически стали недоступны. Все лакируется к встрече министра обороны Сердюкова.

Из этих фактов, однако, напрашивается вывод: начальству показывают всегда то, что оно хочет видеть. Если бы начальство хотело увидеть слаженную работу всех своих служб, мобильный вывоз обломков и грязи, качественное обслуживание пострадавших и ликвидаторов едой и медикаментами, то именно это и продемонстрировали бы к приезду министра. Но он хочет видеть зачищенный от спасателей и всяких пунктов помощи город. Здесь это все больше не требуется! Началась мирная жизнь – по приказу, но не по потребностям.

Судя по всему, неофициальные сведения о выводе из Крымска военных были не случайны. О демонстративном «окончании работ» население говорит с возмущением. Становится невозможно даже найти канистру с водой – люди ищут, спрашивают и опять возмущаются. Они прорываются в наш лагерь для мытья и получения гуманитарки, видимо, из паники: остальные места бесплатной помощи стали для них уже недоступны. Некоторые говорят, что на их улицы помощь не доходит – везет не всем? В свою очередь, волонтерские пункты ужесточают контроль за выдачей гуманитарки, запрещая приходящим самим рыться в вещах. Волонтерское начальство утверждает, что пострадавшие злоупотребляют получением помощи. В то же время часть жителей отказывается получать одежду, принципиально считая других своих земляков более нуждающимися в ней.

Скромность пострадавших имеет вредные последствия. Есть сведения, что «невостребованные» вещи, собранные жертвователями, начинают уничтожать экскаваторами. Вероятно, это тоже часть программы по экстренной лакировке ситуации. Действительно, стоявшие на улицах ящики с пожертвованной одеждой, к которым люди подходили и выбирали себе вещи, тоже портили ландшафт мирного города.

Во всем районе до сих пор висит густой запах гнили, ни о каком южном воздухе нет и речи. По-прежнему вредно ходить без масок – закупорка дыхательных путей провоцирует задыхание. Волонтеры по-прежнему работают без выходных в бессменном 12-часовом режиме, живя в тесном лагере у дальнобойной трассы. Стало известно, что координатора нашей части лагеря сегодня вызвали на личную беседу к Сердюкову.

Сегодня в Крымске день особый. Откуда-то у властей нашелся мегафон, которого не оказалось в день наводнения, и сейчас они по всему городу передают следующее сообщение: «Внимание, внимание! 20 июля в 14:00 состоится пуск наладочных работ системы оповещения. Будут слышны звуки сирен. Просьба сохранять спокойствие». По неофициальным источникам в рядовом составе, сегодня все иногородние воинские подразделения должны покинуть город.

То есть Крымск снят с осадного положения? В таком случае почему со вчерашнего вечера в лагере волонтеров усилилось наблюдение полиции с собаками, почему туда прибыли казаки? Почему за спину крадучись заходят неизвестные парни, вечерком поодиночке? Это не наблюдение за сохранностью гуманитарки: если осторожно обернуться на подкрадывающегося, он отходит молча...

По лагерю можно судить о правдивости подобных сведений. Военные, по их словам, уезжают, так как именно сегодня должны быть окончены все работы! Это при том, что сотни волонтеров не успевают разгребать завалы, работая по 12 часов в сутки? В домах, во дворах удушливая грязь, подступает аллергия, тряпье и обломки, дороги разбиты, ликвидаторов не хватает, а военные уезжают в связи с окончанием работ!

Стоило только назвать их присутствие – осадой...

Так, значит, система оповещения в роковую ночь оказалась сломанной (точнее – в роковой вечер, так как администрация еще в 10 часов вечера провела совещание о предстоящей катастрофе и успела испариться)? Но мегафон-то у них был, раз они утверждают, что даже бегали с ним по дворам? То дышало на ладан, то «наладочные работы».

Есть еще один знак того, что власти просто дышат в затылок неправительственной прессе. Стоило мне опубликовать статью «Братские могилы и оцепленный хутор» ("Население должно платить по счетам... но никто не учитывает состояние воды... Ситуацию можно попробовать решить лишь коллективным иском, в чем они просят помощи"), как На следующий день, 19 июля, на официальном сайте «Крымск-2012» появилось сообщение о том, что на «совещании», оно же «сход граждан» (в присутствии 300 граждан), озвучено решение: снять с населения все коммунальные платежи за воду вплоть до ноября!

Стоило только написать... Они мониторят народ не только на предмет бунтов, они боятся даже коллективного иска!

В настоящий момент по городу распространяется спецвыпуск «Жизнь налаживается». Проводятся встречи с чиновниками по всем районам. Над головой, так, что видны лица пилотов, кружат военные, чеэсные и полицейские вертолеты.

Есть мнение, что военных действительно решили экстренно убирать, так как именно в их среде зреет нормальный бунт: они продолжают говорить о том, что надо взрывать правительство. Таким образом, из силы усмирения они могут оказаться двигателем потенциальных волнений.

Чтобы не допустить объединенного протеста ликвидаторов, контрактникам не выдают положенные 300 рублей суточных и одновременно внушают им, что волонтеры получают по 1000 рублей в сутки. А самих волонтеров последовательно подчиняют силовикам и местным казакам, чтобы лишить их, волонтеров, элементарной свободы делать, думать и даже передвигаться по собственному лагерю. Итак, лагерь на глазах превращается в добровольческое гетто.

P.S. Военные в разговорах называют уже новую цифру погибших – 6000 человек. Тем временем в спецвыпуске «Жизнь налаживается» сегодня опубликовано «интервью анонимного провокатора», который публично кается в том, что «намеренно преувеличивал» данные о погибших до каких-нибудь 5100 трупов.

Я нахожусь в Крымске со вчерашнего вечера и передаю то, что удалось узнать. Мы с Татьяной Стецурой прибыли в палаточный волонтерский лагерь с целью сбора правозащитной информации. Наш автобус проводили словами: «Вы все нереальные герои! Кто хочет выйти – еще не поздно...» Въезжали – трупный запах почувствовался еще через кондиционер автобуса. Посмотрим теперь, что в реальности могут сделать «нереальные герои» для жителей затопленного города. Что им позволено?

Как стало известно, возможности для правозащиты сводятся к нулю. По сравнению с первыми днями волонтеры, умеющие работать с документами, больше не могут заполнять для населения справки на получение компенсаций. Ранее сообщалось, что такие полномочия у добровольцев были, но от них требовали ограничивать выдачу справок, обделяя жителей ряда районов. Теперь дело выдачи справок, а значит, и непосредственного контакта с народом полностью узурпировано администрацией Крымска.

Вместе с тем чиновники попросту не справляются с объемом бумажных работ. У них периодически виснет компьютер то в мэрии, то в УВД, и людям приходится по второму разу бегать с документами. Пока выдали только по 10 тысяч руб. на харчи. При такой халатности или нехватке чиновничьих рук их отказ от волонтерской помощи выглядит как очевидный саботаж.

Сам лагерь приравнен к «свалке», и его грозятся ликвидировать. Город запружен полицией. Опасаясь, что можно ничего не успеть, я и Татьяна Стецура поехали на задание для юристов. Деревянные дома со снесенными стенами, следы плесени до самого потолка, но с уже поставленными счетчиками за электроэнергию. Со счетчиками на питьевую (!) воду особая история. Население должно платить по счетам, коммунальные платежи возрастают с июля, но никто не учитывает состояние воды и объем работы, которую приходится над ней производить для кипячения. А значит, и электричество… Люди предупреждены: пить нельзя. 15-минутное кипячение невозможно в сельских условиях, для мытья продуктов, для стирки и купания детей. В воде нашли «палочку», но ни о каких скидках на коммуналку и не подумали. Ситуацию можно попробовать решить лишь коллективным иском, в чем они просят помощи.

Людям отказывают в полноценной медицинской помощи. Работает одна больница, из которой, по их словам, женщин со сломанными ногами и сухожилиями на руках, разорванными при спасении детей, выгоняют через 2 дня. Поставили ли им хотя бы прививку от пресловутой «палочки», им не сообщили. «Что-то поставили» - вот и вся информация, касающаяся здоровья граждан.

Население и военные уверены, что наводнение не было случайным: «Правда вскроется…» Военных из регионов сейчас в городе 10 тысяч – только по официальным данным. Их проинструктировали: в разговоры не вступать, прятаться от видеокамер. Однако настроены они решительно, вплоть до реплик «взорвать бы следовало эту администрацию, это не чиновники, это звери». Жители осторожнее, говорят: «С теми, кто воду мутит, казаки обещали разобраться». Очевидно, вся эта живая сила направлена в Крымск не только для разбора завалов, но и для подавления возможных протестов и для запугивания неофициальных правозащитников.

По словам старожилов, даже в 2002 году вода поднималась не выше окна частного домика. А ведь это считалось очень серьезной катастрофой. Даже в год, когда высота снега превышала 60 см, вода почему-то схлынула за день. А тут такое. Жители уверены, что наводнение не связано с речкой ("вода шла параллельно реке!", а спровоцировано, чтобы освободить землю от людей использовать в коммерческих целях. Говорят: «У них был выбор: нас топить или Новороссийск. До Новороссийска вода не дошла бы через Кавказский хребет, выбрали нас». Хотя название реки Адагумка происходит от черкесского «бешеная».

По частной информации от приезжих военных, в 3-4 км вверх по течению есть (пока еще) размытая деревня, полностью оцепленная силами МЧС и МВД. Никого в нее не пускают и собираются по-тихому сравнять с землей. Местные жители предположили, что Красный хутор (один из трех под таким названием). Судя по всему, его хотят освободить под землю, которой так не хватает властям, или же дело в том, что там вообще никто не выжил, а было около 500 домов.

Население подтверждает неофициальную информацию о 4 тысячах погибших, о недопущении родственников в морги. По их словам, есть братские могилы, о местонахождении которых знают лишь «спасательные» службы. Говорят, только за последние несколько дней в местной церкви отпели больше 500 человек. Весь город суетится в похоронно-справочной суете, а в люках все еще шевелится кто-то. Трагедия уже стала обыденностью, лица спокойны и, кажется, готовы все забыть.

Мне приходится так подписываться, раз меня лишили имени и фамилии, а при чем тут крыса – будет понятно дальше. В статье Елены Санниковой "Новый закон о митингах и радикалы" идет полный, с цитатами, разбор моей статьи "Паспорт как военное преступление". Однако ни названия этой статьи, ни самой моей фамилии не указано. Вместо этого проводится слишком знакомая линия разоблачения неких "профессионалов", которые спят и видят, как им уничтожить свободу каждого и лично Санниковой. В этой статье и в блоге ее автора говорится о "профессионалах", "девушках", "радикалах", "подпольщиках", "революционерах", "командирах" (хочется продолжить – троцкистах, утопистах, оппортунистах, декадентах и прочих космополитах), но нигде меня не удостоили, а может, и не осмелились назвать по фамилии.

Если не наткнешься случайно или кто-то не покажет, то и не узнаешь, что кто-то написал полновесный отклик на твою статью, никак тебя не называя, не бросая открытого вызова. Раз нельзя спрятать свою фамилию – прячут фамилию оппонента. Эта тенденция уже набирает обороты. Так, в довольно одиозной статье Валентины Шариповой "Девушка и диктатор", посвященной обыску у Ксении Собчак, это прокатило. Следующий оборот вставлен где-то посередке, вскользь – и ничего: "Вот и молодые девушки-оппозиционерки жалуются – мол, свои же коллеги-мужчины не принимают всерьез. И не примут. Остается только создать свой женский мир в политике. Но пока до этого далеко, не жалуйтесь, девушки. В политике всегда жестко и больно, а в российской – особенно". Какие девушки, когда жаловались? Это должно подразумеваться безо всяких недоумений? Но моя статья "Защита девиц, или Половой вопрос" написана совсем недавно, и ее автор тоже в единственном числе. Больше никто на ум не приходит. А не называя, можно коллективизировать, подтасовывать и непринужденно уходить от ответственности.

Так что я в нашей идейной борьбе делаю шаг навстречу своему оппоненту – открыто обращаюсь к нему, а не к армии гуманистов.

Безымянные и хмурые

Страшно подумать, пишет Елена Санникова, что станет с нами, если к власти придут такие вот личности, которые запрещают мне выходить на площадь как я хочу. Да какое там, страшно уже сейчас! Страшно подумать, отвечу я, что станет с нашей многострадальной Россией, если к власти придут люди, обличающие тайно и всех скопом, прячущиеся за общие шаблоны-обвинения – и приписывающие невиновным чужие действия и слова. Получается какая-то коллективизация в журналистике. О каких, позвольте, девушках идет речь, если я единственный автор своей статьи? Почему я как журналист и политик не могу писать от себя? Почему люди, связанные со мной политической деятельностью, должны автоматически отвечать за мое авторское мнение?

Цитата из блога: "Ничем засевшую в них озлобленность мне смягчить не удалось. Проклятый дух революционности, разрушения и отчуждения..." То есть это у обеих, разумеется. Хороший способ спорить с автором статьи!

В целом Санникова развивает следующую тему: "А я скажу: да тем и прекрасен сегодняшний протест, что люди улыбаются. Улыбки и радость – это и есть сегодня наше оружие против хмурой тупости и беспросветной глупости полицейщины. Демонстрировать интеллигентность и миролюбие – это прекрасная возможность доказывать несчастным полицейским их неправоту..." Дальше нас обеих она ругает за "хмурость", проявленную на последней "Стратегии-31", хотя при часовом стоянии напротив ОМОНа очень многие были хмуры и неулыбчивы. Но вот что отвечает мой оппонент: "А я вот, может быть, не хочу, чтобы на мирный протест в моем городе выходили хмурые и воинственные "профессионалы". Я хочу радости и улыбок на улицах города, а не гражданской войны". Еще цитата: "Люди улыбаются друг другу – и это прекрасно. Люди выходят с радостью на лицах – и этим предопределяют успех. Люди не хотят кровавой революции – и это отлично".

Незачем и говорить, что под множественными "хмурыми профессионалами" имеется в виду Татьяна Стецура, но какая цель ставится при таком смешении личностей, можно догадаться. Об эксплуатации темы "девушек" я уже писала, это очевидный способ унизить автора и оппонента. Но главный прием здесь – проявить высшую степень неуважения, в том числе и к тому факту, что взгляды товарищей могут не совпадать. Было бы это правозащитное обращение с подписями или листовка с названием партии - другое дело. Но здесь необходимо опорочить всех одновременно. Кто кого после этого лишает свободы мнения, еще не придя к власти? Мы это уже проходили. Санникова намекает на то, что мы еще со времени своего уголовного дела склеенные личности. Что ж, то же писали о нас и эксперты-психологи сталинской закалки: у обеих хроническая злость, у обеих низкий социальный интеллект, у обеих сниженный порог совести, обе незрелые личности, обе ведут квазиправозащитную деятельность... Если так, то в случае заведения нового уголовного дела за экстремистские призывы (кажется, никто не станет отрицать, что сегодня, в эпоху улыбок и радости, это пока еще возможно) оно должно возбуждаться и на Татьяну Стецуру, поскольку она, возможно, в мыслях со мной согласна. Слово, состоящее из корней "мысле" и "преступление", всем известно, так давайте же пустим его в ход, чтобы избавить страну от радикалов!

Народничество

"Да и героизм я понимаю совсем по-другому. Ребенка из огня спасти – вот это героизм. А паспорт не предъявить той структуре, которая тебе же его и выдала, из рук которой ты его добровольно однажды получил, – это всего лишь продемонстрировать собственную беззаботность, наличие свободного времени". Но это же прямое противоречие. Да откуда же взяться беззаботности при хмурой озлобленности? Почему же тогда год назад Санникова писала о сухой голодовке, которую держали в Чите я, Стецура и Филонова: "А мы сидим, чай пьем. Простите нас, девочки". Да ведь мы и тогда не представлялись, и времени у нас было навалом – сначала день и ночь проводить с деревенскими жителями, потом камера в Петровске, потом целая ночь этапа через весь Забайкальский край, потом спецприемник и реанимация. И это все за конкретную юридическую работу в защиту целого коллектива. А теперь Елена Санникова, лично знающая и нас, и нашу борьбу в Петровске, и даже Филонову, заявляет, что мы действуем от беззаботности и наличия свободного времени, и добавляет: "А ведь он мог бы, этот "профессионал", оказать юридическую или моральную помощь тем, кого забрали совсем уж случайно..."

Так это не была юридическая помощь, которую признавало население, за которую благодарило? Но есть маленькая разница: те, кто выходит на Триумфальную, выходят не случайно: в своем большинстве они читают блоги и потом в гламурных джинсах идут "винтиться". Не более! Но при этом – улыбаться и получать удовольствие. Это искушенные люди, знающие многое и не идущие ни на что. У них есть масса возможностей читать множество споров о путях и тактиках. И я имею право, чтобы в числе прочего они читали и мое мнение, мой опыт. Лишать меня этого права – это более тяжкое преступление против свободы, чем моя агитация и мое мнение.

Я напоминаю об этом только потому, что это факты хорошо известные (в своем разоблачении Санникова даже поставила ссылку именно на материал о Петровске), факты, которые надо брать в расчет в своих оскорблениях личности автора. Я вспоминаю жителей Петровска, действительно бедных и необразованных. Не в гламурных джинсах со следами потерь – они шли по сельской грязи против мэрии, против собственных распоясавшихся властей принарядившись, на жалких каблучках, в юбочках и капроновых колготках, которые продаются у них в магазинах. Но они, не зная ничего ни о законах, ни о тактиках, ни об авторитетах протестного движения, шли, готовые в тот момент на все. А не на три часа. И разумеется, я объясняла им, какие бывают задержания, штрафы, что законно и что нет, и спрашивала: на что из этого вы готовы? Я не говорила им: предатели, быдло! Я не говорю этого и людям с Триумфальной. Но я имею право говорить с образованными и гламурными москвичами иначе, несколько требовательней, чем с деревенскими бедняками.

А образованные москвичи не поняли, что такое свобода слова. Они ответили на нее хамством. И почему-то каждый анонимный комментатор заявляет: "Кто вы такая есть, чтобы учить МЕНЯ, чтобы лишать МЕНЯ права делать то, что я хочу, бороться так, как мне подсказывает моя голова!" Очевидно, каждый аноним уверен, что я имела в виду лично его. Очевидно также, что на смену анонимам, выдохшимся в разоблачениях, должен был прийти кто-то более авторитетный. Правозащитница, лично с нами знакомая, открыто называющая свое имя (но не мое), имеет больше права повторять размноженные анонимами разоблачения?

Но если каждый решает сам, то почему Санникова не стесняясь пишет, как долго она старалась нас "вразумить"? Кто дал ей право и вразумлять, и в открытую писать в таком снисходительном тоне, если она борется за свободу "от тех, кто знает как надо"? Это защита свободы совести? А она считает, и анонимы считают не шутя, что такие, как я, несут огромную угрозу свободе.

Можно возразить, что мы изменились после защиты школ, деревень, народа (Санникова называла нас народниками) и в одночасье стали мрачными, хмурыми командиршами. Но... психологи находили у нас пониженный уровень совести еще намного раньше.

Имеет ли смысл рассуждать о том, "кто дал право"? Думаю, здесь достаточно одного аргумента: каждый, кто решается на что-то, имеет право призывать, требовать этого от других и давать нелестную оценку тем, кто не решается и призывает к обратному. Этого достаточно. Если правозащитник и бывший политзек Елена Санникова имеет право вразумлять меня, то я, также являясь правозащитником и бывшим политзеком, уж точно имею право высказывать свое мнение и призывать к чему-то целое общество, никак не задевая при этом Елену Санникову.

Если, например, человек с поясом шахида станет обвинять меня в том, что я не ношу пояс шахида, мне не придет в голову в ответ обвинять его ни в хамстве, ни в посягательстве на мое свободное мнение, ни в мании величия, ни в стремлении лично мной командовать. Я осознаю, что мои методы мягче, не требуют от меня такого тяжелого морального выбора и не влекут мою немедленную смерть. Ему умирать – и он имеет право обвинять. И я никому не позволю порочить его после смерти. Я начала свою политическую карьеру с того, что почтила память захватчиков "Норд-Оста", но даже это почему-то не вызывало настолько оголтелой ненависти ко мне и поголовного очернительства моих товарищей, как мой нынешний призыв не предъявлять паспорт в полиции. Очевидно, этого наше общество не перенесет.

Подполье – это когда воюют где-то в другом месте

Санникова приводит выражение генерала Григоренко: "В подполье можно встретить только крыс". Солидаризируясь с этим генералом, сама Елена понимает ли значение слова "подполье"? Это означает – опасная борьба с превосходящей силой, требующая осторожности, во многом конспирации, а также ответственности за каждое свое действие и верности тем, кто воюет на твоей стороне. Те, кто борется в таких условиях, – крысы? Извините, значит, диссиденты советского времени (когда вроде было не до улыбок и радостей) тоже были крысами. Да, кажется, так их и называли советские политтехнологи? Санникова не хочет войны – а диссиденты, значит, хотели и сами ее разжигали на пустом месте. Такие гуманисты (я тоже позволю себе обобщить) не понимают, что войну объявляет одна сторона, а другая вынуждена обороняться. Пусть сначала гуманисты убедят омоновцев и полицаев перейти к улыбкам и выбросить дубинки, а потом уже взывают: Отечество в опасности, радикалы лишают нас свободы! И хотят войны...

Я могу объяснить, почему я хмурая крыса. И объяснить, почему подпольщикам не до улыбок. Потому что я из Бурятии. Да, она стала для меня полигоном смерти. Когда в августе 2011 года на меня совершили нападение на забайкальской дороге, перед очередным митингом по поводу уже ликвидированных школ, мне было не до улыбок и не до рассуждений о том, что подпольщики как-то слишком хмуроваты. Для меня тогда остался только запах земли, к которой меня прижали, и еще немного – как бы не отняли сумку с блокнотом. Это была тишина под светом ментовских мигалок - и усталая мысль о том, что никто не найдет здесь ни блокнота, ни тела. И это было несмотря на мою осторожность, воспитанную годами, несмотря на мою хмурость.

Потому что я вижу пропасть, разделяющую народ Забайкалья, работающих за четыре тысячи, и протестующих с Триумфальной. Мне хочется ответить вам словами Базарова: "Посмотрим, в ком из нас народ раньше узнает своего". В том, кто честно говорит с народом, или в том, кто негодует: это неуважение к народу, как можно обвинять народ, как можно лишать его свободы, – и не знает этот народ даже на десять процентов, потому что Москва и Чечня – это еще не вся Россия, еще не все угнетенные, еще не все нации, говорящие на разных языках, которые надо учиться понимать. К которым не подойдешь так с ходу, постучавшись в сельскую калитку и оторвав от коровьего вымени: а ну, обыватели, быдло, немедленно на митинг, и паспорт не брать!

Елена Санникова взяла на себя роль выразителя общественного мнения, заслонив собой сотни анонимов. Да, действительно, такое мнение сейчас распространено. Что вся моя борьба и правозащита, все перенесенные трудности не дают мне права... говорить и писать. Что я просто опозорила себя одной статьей, честно подталкивая зреющий вроде бы протест в сторону дальнейших действий. Что после этого у меня не может быть ни минимального интеллекта, ни уважения. Но разве так много перенесший Удальцов и так мало перенесший Навальный не диктуют, не командуют вами: "В фонтан! Взяться за руки! Да или нет?"

Забывшись, Елена доходит до прямой дискриминации по принципу "забирай-ка свой баул и вали в родной аул!" Прекрасно зная, что говорит с приезжим(-и), она акцентирует: "А на Триумфальной у меня не стратегия, у меня там детство прошло. Это – моя площадь... А вот "профессионал" считает, что, приходя на площадь моего детства, я – "провокатор, который вмешался в честную войну, ради детского любопытства или из подлости зашел на полигон". Нет уж, не надо в моем городе никаких полигонов".

Либералы, правозащитники, гуманисты любят повторять: "Будь осторожен, выбирая слово". Хочется спросить: неужели не видно, что когда москвич усиленно твердит приезжему "это мой город" – это не только не аргумент в споре о протестной тактике, а прямое требование вернуться в свой аул. И там устраивать полигон. Однако Москва – это еще и столица, где решаются вопросы всех частей России, и я имею право отстаивать интересы моей земли даже в городе, где Санникова провела свое детство. Правозащитница не скрывает, как она поддерживала всю нашу деятельность в регионе, но констатирует, что все – теперь нас ни уважать, ни терпеть нельзя. А в Бурятии опять будет можно. Может, даже повысится наш общий уровень совести, как только уедем к дикарям, вчера вылезшим из юрты?

В завершение хотелось бы ответить Елене ее же словами: надеюсь, она сможет на меня не обижаться. Тот, кто просит другого не обижаться на свою публичную отповедь, должен также не обижаться на публичный ответ. Но я должна сказать еще кое-что.

Еще одна крыса

Наталья Филонова, редактор забайкальской газеты, вместе с нами, радикалами-командирами, держала сухую голодовку в Петровске и Чите. Также не представлялась и сопротивлялась при задержании. Она такой же гуманист и даже такая же мать, которая считает своим долгом "вырастить дите". Мать троих детей родных и одного инвалида-приемного, которого у нее все пытаются отнять органы опеки и та самая мэрия, у которой мы проводили круглосуточный митинг в защиту школ. Санникова гневно ставит в пример женщину, помогающую детям-инвалидам, и заявляет, что вот это – подвиг, а не избыток свободного времени. Но ребенок Филоновой – противоестественно хрупкий, с десятками операций на сердце, выглядит вдвое меньше своего возраста. На второго ее сына, едва он закончил школу, завели сфабрикованное уголовное дело. Извините, у нас почему-то вполне себе полигон. Сама Филонова, под 319-й статьей, и мать, и депутат, и гуманист, много лет каждую неделю ездила по районам, чтобы печатать свою газету "Всему наперекор", исключительно на самоокупаемости. Проще говоря – раздает их жителям, которые передают экземпляры из рук в руки и кое-чем помогают своей заступнице. А неделю назад на нее тоже было совершено нападение, по дороге в Читу на "марш миллионов". Не задержали, не свозили благородно на допрос, а поймали, увезли в другую сторону, переговариваясь с заказчиками по рации, в той спецоперации участвовали минимум три машины. Переговаривались так: "Везу ее, сейчас вам скину".

Так не быть ли нам после этого радостными? Или приходя на Триумфальную – мы обязаны об этом забыть? Но речь о том, что моего оппонента можно поздравить. Статья гуманиста позволила выявить еще одну крысу. Эту крысу, как и меня, тоже можно обвинять и в хамстве, и в дебошах, и в тупости, но вместе с тем – она, в отличие от меня и Татьяны Стецуры, и мать, и депутат, и редактор, и сопредседатель забайкальской "Солидарности". Полный мандат от публичных оскорблений. А свободного времени у нее ровно столько, чтобы дважды в неделю кататься из одного региона в другой с сумками тиражей.

И вот что пишет эта "крыса", защищая меня против армии анонимов и лично Елены. Я обязана привести здесь и ее ответ: "...Над действиями наших несгибаемых друзей-революционеров злобствуют и глумятся силовики (против которых мы все дружно выступаем); мечутся и не находят покоя друзья; язвят, оттачивая мастерство, острословы. Но готовы вступиться и встать рядом те, кто разделяет идеи борьбы за справедливое переустройство общества. И что самое интересное, используя методику, изобретенную Надеждой. И дело не в пресловутом паспорте(!), а в позиции – готов пострадать за общее дело, чтобы не дать впасть обществу в размягченное состояние соглашательства и лизоблюдства. Мои устремления ничуть были не радикальнее, чем устремления большей части наших сограждан, прячущих кукиш в кармане. Но пришло время – и я сделала выбор. Выйти на ненасильственный протест так, чтобы люди увидели мурло режима и содрогнулись этому оскалу, могут, оказывается, немногие, в числе передовых людей – Надя и Таня. Мы, когда в Улан-Удэ выходим на Стратегию-31, берем с собой плакат: "Надя и Таня – вы наша совесть".

В ответ на эту цитату можно снова разразиться обвинениями в мании величия. Но не странно ли, что где-то там далеко, подальше от московских статусников, правозащитников и писателей, простой народ считает за совесть не женщину, которая работает с инвалидами. Кстати, у нас такие есть, и они успешно работают во властной журналистике, ведут блоги... Народ почему-то не обвиняет нас ни в хамстве, ни в дебошах, как это делают анонимы, ни в злобствовании и стремлении командовать, как интеллигентно вторит лично знакомая нам правозащитница.

Елена Санникова настаивает: "Люди, наверное, сами разберутся, куда им приходить и где проходить". На что отвечу: люди также сами разберутся, кто действительно лишает их свободы, а кто вышел подлинно из их среды и имеет право на их доверие. Несмотря на слишком советские методы современной московской полемики.

Некогда говорить красиво, и начну прямо с конца. Эта статья – мой ответ на статью Павла Шехтмана "Подвиг как мера самосохранения". Цитата: "Я никого ни к чему не призываю. Я не предлагаю, например, всем, кто желает выйти на митинг 12 июня или на любую несанкционированную акцию, не брать с собой документов и всем как один категорически отказываться представляться при задержании. Я лишь указываю на тот факт, что в условиях обострения противостояния такое поведение становится в конечном счете наиболее рациональным, выгодным и прагматичным".

Полностью соглашаясь со своим товарищем по тактике, я хочу, тем не менее, поставить вопрос жестче. Да, выгода – но и обязанность. Настал момент, когда никто больше не имеет выбора. Подвиг – или предательство, по законам военного времени.

Очевидно, что там, где часть задержанных отказывается представляться, а часть проявляет максимум лояльности, с отказниками поступают максимально жестоко, а там, где отказываются все, со всеми обращаются лучше. До тех пор, пока участники митингов не приняли для себя минимальный кодекс чести, они предают друг друга, и до тех пор ходить на митинги становится опасно и бессмысленно. До тех пор, пока стада мирных жителей, а проще говоря – зевак, приходят на площадь с паспортом и готовыми показаниями на языке, отказников ожидают зверства, унижения и никакой взаимовыручки.

Никто не требует быть героем, но негерои должны сидеть по домам, а не мешать профессионалам. Разве так сложно определить заранее свой тип темперамента и уровень устойчивости к угрозам? Разве ты заранее не знал, надо ли тебе утром на работу? Разве ты заранее не знал, что тебе неприятна сама перспектива удара в морду или черенка в ягодицы? Так зачем ты пошел демонстрировать мужество, которого у тебя нет?

Не готов оставить дома паспорт – не приходи, и даже мимо не проходи. Паспорт - это информация и поощрение выбивать ее у других. Не хочешь, чтобы тебя замочили с согласия трусов, – займись делом. Считаешь режим в своей стране фашистским – забудь о конституции и мирных протестах, лучше собери банду, распишись кровью и начни воевать по-настоящему.

В Москве какой-то интересный язык. Вначале для меня совсем непривычным было выражение "ходить по 31-м числам" (в наших широтах говорят просто: участвовать в Стратегии, проводить митинги). Видимо, с нетребовательного языка и пошли все беды. Люди убедили себя, что вместо непрерывной борьбы они должны "ходить" по каким-то числам, отдавать долг и возвращаться домой – по возможности быстрее. Теперь они ничего не планируют менять, разве что долг станет материальнее в дензнаках.

Все это можно было терпеть и даже извлекать пользу в виде отдельных успешных акций, пока ситуация не обострилась. Стали в принципе забирать чаще и неожиданнее, чем прежде. Вошло в моду садиться и выходить по три раза в сутки, чтобы бежать на баррикады и снова ломаться. Катание в автозаке превратилось в стиль жизни. Многие перестали отличать эту скотовозку от гламурного клуба, фотографируются, обнимаются на лавочках и радуются непонятно чему. Причина в том, что процент нормальных радикалов снизился за счет гуляющих тусовщиков и случайно взятых прохожих.

Говорят, что протест левеет, но это не так. Он переполняется обывательщиной – людьми, не готовыми ни к чему и потому опасными для товарищей, склонными к предательству, и именно такие люди заполняют твой пыточный автозак.

Раньше оппозиция проходила естественный отбор. Каким был оппозиционер еще год назад? Человек сначала попадал в экстремисты, в отверженные, был абсолютным меньшинством на работе и в семье. На него смотрели как на преступника, врага народа, сумасшедшего, нужное подчеркнуть. Завели уголовное дело – с ним перестали здороваться. Вспомните-ка 282-ю статью, кто из вас тогда был против? И эти господа, которые одобряли репрессии, теперь смеют призывать к восстанию! Именно они первыми переставали здороваться с экстремистом.

Взяли за локти – позор, и человек мучительно твердил в уме: "Я политический... Я не какой-то вор... Я не должен стыдиться..." Он держал на себе бремя путинского большинства и отречение либералов. Не выдержал – вышел из игры. В итоге оставались только люди покрепче, соответственно, в нужный день именно они заполняли средний автозак. А сейчас понятие "экстремист" забылось по понятным причинам: оппозиция стала большинством. Это все еще опасно, но уже очень модно.

Да, народ пополняет свежей кровью, и мозгом, и героизмом застарелые ряды сливщиков. Но вместе с талантливыми и серьезными единицами в тот конкретный автозак, в котором тебя мочат до полусмерти, специально засовывают побольше тусовщиков и случайных прохожих, чтобы ничего ты с ними не мог организовать. Думаете, омоновцы только из садизма начали загребать столько невинных? Они обеспечивают себе нужный процент предателей. Давать показания, когда рядом человека мучают за отказ от тех же показаний (кто ты, где живешь, какие убеждения, давай поспорим, все это в пятидесятый раз, нам все известно, ничего особенного), - это не что иное, как переход на сторону врага ровно через час после попадания в его лапы.

Мы обязаны поделиться на ответственных подпольщиков и порядочных обывателей, которые не будут вредить подпольщикам, путаться у них под ногами в автозаке, мешать блокировать двери, невыдержанно болтать в присутствии полицаев и, наконец, попросту сдавать подпольщиков. Почему сдавать? У нас оккупационный режим.

Хорошо, представим, что кто-то решил попротестовать против оккупации, взял и пошел на площадь, взял с собой свой паспорт, свой номер на рукаве, свое клеймо, звезду, взял свидетельство о том, что он оппозиционер, партийный билет, взял карту местности, где он обитает со товарищи, и даже не специально все это взял, а так: что, ему есть что скрывать, что ли, просто не вынул из кармана перед выходом, да и все. И кто он после этого на войне? Провокатор, который вмешался в честную войну, ради детского любопытства или из подлости зашел на полигон.

На войне главный принцип: если не готов, уходи. Ты не должен присутствовать даже на первом собрании, не то что дальше вмешиваться в акции. Даже если тебя схватили по ошибке, и ты не виноват, и себе такой судьбы не выбирал, то все равно ты никого сдавать не должен. Я видела, как люди лихорадочно прятали свои паспорта и за это физически претерпевали, только бы не предать других и свои принципы. Это люди, которые брали свой документ по ошибке. А другие, наоборот, случайно забыли паспорт, но представляются охотно. Не пора ли нам разделиться все-таки?

Как бы то ни было, каждого могут арестовать и дома, что мы сейчас наблюдаем. И в этих условиях я должна затронуть еще один вопрос. Сейчас появились так называемые "Правила поведения на допросах". "Группа соавторов", включая "адвокатов и сочувствующих следователей", обучают свою паству: до прихода адвоката терпите даже побои, но молчите, а после прихода адвоката разговаривать со следователем все-таки придется! Вам нечего скрывать, ибо вы не преступник, место работы и учебы называйте, так как он все равно узнает и перестанет доверять другим вашим показаниям (сразу представила себе Порфирия Петровича, который ищет интуитивную истину)!! Ничего не говорите о других людях – но: максимально подробно описывайте беспредел ментов!!!

Как будто неопытный активист, коему предназначаются эти советы, не наговорит кучу лишнего, описывая беспредел ментов. Как будто неясно, что на работе каждый твой коллега, но отнюдь не боевой товарищ, станет против тебя невольным свидетелем обвинения. И как будто неизвестно, что со следователем можно и не разговаривать даже по приходу такого вот адвоката-сексота. Очень многое можно еще сказать об этих правилах, написанных доброжелателями со стороны защиты и стороны обвинения, но кончаются восклицательные знаки и кончаются минуты, когда кто-то еще не арестованный успеет прочитать хотя бы это. Чтобы стать серьезнее и недоверчивее – достаточно предупреждения, а изучить уголовный процесс каждый успеет потом. Короче, призываю каждого думать своей головой, не вестись на компетентную подставу и дать себе клятву порядочности.

В этой статье я вынуждена защищать не только честь арестованных, но и свою собственную честь. В первый раз мне приходится признать: это не правозащита, это отстаивание своих прав, и я в группе меньшинства. Прежде не так: я не была мусульманкой, чеченкой, буряткой, сельской школьницей, когда выступала в их защиту, но сейчас я политик женского пола младше тридцати лет. Я девица. Если бы мне не приходилось так часто слышать это определение и еще худшие слова по своему адресу, на каждом шагу, в каждом втором комменте, может, я бы и не поняла, какой подлостью заражено наше революционное общество и как оно смеет "защищать".

Начать с того, что небольшое письменное заявление вообще не следует считать полноценной защитой. Но более важный вопрос – разница в понятиях "защита" и "поддержка". Первое не исключает намеренных оскорблений, ради которых заявление часто и пишется...

Никто не замечает, что легальная оппозиция впадает в грязный мужской шовинизм – и не по своей вине, а с подачи чекистских политтехнологов. Они, как дети, съедают любую подачу властей, в данном случае - массовые репрессии против "девиц" воспринимают как повод унизить каждую из них под одну диктовку. Даже по своей логике наши випы хуже тех, кого они пытаются дискредитировать путем дискриминации. Сколько намекали на то, что Pussy Riot не умеют себя вести в церкви (ох, как это сложно усвоить, что туда являются в платках, а не в масках!), но сами же комментаторы не умеют себя вести в публичных заявлениях. Заявлениях в защиту! Вся пресса указывала на то, что Навальный явился на пикет поддержать арестованных девушек, между прочим – образованных артисток, но никто не замечал, как оскорбительно он о них высказывался.

Арест 18-летней анархистки Александры Духаниной вызвал целую серию одинаковых заявлений. Каждый автор выступает в защиту "девочки Саши", но сам при этом не подписывается как Леша или Яша. Каждый унижает репрессированную, по их же словам, девушку, как будто ей мало самой репрессии – нужна еще порка со стороны уважаемых мужчин-интеллектуалов! Если это допустимый стиль правозащиты, если женская дискриминация не является чем-то порочным, то пусть сначала отстебут в таких же выражениях самих себя или своих родственниц.

Начнем с Алексея Навального: "18-летнее дитё со своим камнем"...

Илья Яшин: "Саша Духанина, которая только достигла совершеннолетия, на какое-то время потеряла контроль над собой (а может, не растерялась? – Н.Н.) и кинула что-то в сторону полицейского оцепления... Теперь полицейская машина делает из девушки-тинейджера..."

Андрей Мальгин: "девица с камнем" – она что, на панели стояла с этим камнем?

Антон Орех: "Ну и что, новый "Пусси Райот"? Раздуем на пустом месте мировую новость и сделаем из девчонки узника совести, символ эпохи и героя протеста?" – Интересно, как он к Зое Космодемьянской относится? И так же ли храбро это говорит, например, в трамвае, полном старушек?

Евгения Чирикова, будучи женщиной, выразилась цензурно: "беззащитных девочек"...

Александр Рыклин: "Мне кажется, они начинают с восемнадцатилетней девочки (ребенка фактически)..." – да, г-н Рыклин, только давно уж начали, а вы и ведетесь.

Кирилл Медведев: "превратить 18-летнюю девчонку в козла отпущения"...

В козу, господа! Или вы еще не наужасались на судьбу Таисии Осиповой? Она, к своему счастью, замужем, у нее ребенок, и это не позволяет вам распускать язык. Замужняя мать не заслуживает половых оскорблений, она перестала быть "девицей", доказав свою взрослость, женскую востребованность и репродуктивную функцию! "Пусси Райот" тоже матери, но их несколько, а не одна, это дает право не замечать подобных мелочей. Их можно называть "девицами" во множественном числе, и они немного моложе Осиповой. И вот уже оскорбления посыпались. Но главное – теперь общество уже к этому подготовлено и не возмущается.

Этому нет другого названия, как бесчестие. Раньше за один подобный тон господа правозащитники, интеллектуалы и вожди революции просто получили бы пулю во время дуэли. А сегодня можно в один голос твердить, соревнуясь в языке: "Я защищаю этих девиц, этих дурех, этих детей". Вы бы, уважаемые защитники, предложили бы и вправду всех их выпороть, и не пришлось бы терять столько слов. Но выпороть Навального, Удальцова или Акунина у вас почему-то не поднимется рука и не повернется язык.

Да, каждый автор имеет свое право на мнение. И все-таки обратите внимание: это мнение почему-то сплошь в защиту, возмущенное действиями полиции... Но зачем в этом чистом, хотя и легком, деле столько мерзости? Кем направлена эта мерзость? Очевидно, целью этого всего является половая и возрастная стигматизация всего протеста. В случае с Александрой Духаниной – всех тех, кто отвечает на силу силой, пусть даже "девичьей". Всех немирных участников митингов они стремятся показать молодыми, невменяемыми идиотами, из которых все зачинщики – девочки, не реализовавшиеся в отведенных для них сферах. Прежде это было только замужество, сегодня это и карьера, но только не политика и уж точно не такая политика, в которой любого можно объявить (а можно и не объявлять) истеричным драчуном. А в случае с женщинами уже сама их физическая слабость – только дополнительный повод считать их дурехами, как будто это слабость мозга.

Я считаю, что авторы подобных заявлений ничем не лучше полицаев, которые любят ущипнуть со словами: "Давай, моя сладкая!" Понятно, в XXI веке не все формы женской дискриминации дозволены законом и не каждое явление разглядишь, особенно если очень не хочется. Но если таковы наши чекисты и таковы же наши оппозиционеры, то чего мы можем ожидать от рабочего народа и от его диких работодателей? Или простое население более порядочно, более воспитанно: оно даже бить жен и насиловать сотрудниц не будет с таким презрением, с которым вы защищаете политзеков? Или, наконец, так можно обращаться только с арестованными, которые не могут вам ответить и за которыми вы не признаете самостоятельного ума?

Законопроект об ужесточении наказания за несанкционированные акции уже спровоцировал серию несанкционированных акций против оного законопроекта. Никто не замечает, что ситуация начинает таскать нас по кругу, точнее, по периметру одних и тех же площадей. Болото из скупой крови болотной мошкары, Триумфальная для омоновских триумфаторов... За беззубые площади мы жертвуем своими зубами или унижаемся, чтобы сохранить их при себе. Вся «рядовая» оппозиция, заранее сообщая хищнику день и час, идет подставляться не только без оружия, но и без простой биологической хитрости.

В этот (эти) день (дни) по всем СМИ расходится один и тот же многоразовый шаблон о вожде, которого увели в лимономобиль под белые писательские ручки. Или другого вождя аккуратно уволокли за его сермяжную пролетарскую футболку. Остальные подставляются безымянно, нигде не фигурируют, подвергаются новостной клевете, молчаливо не получают статуса узников совести – и, дождавшись своей абай-зари, не жалеют о своем унижении... Лубянки 5 марта, Манежки 6 мая как бы и не существовало на свете.

Можно было бы сосредоточиться на правовом анализе. Административная юстиция, которая будет разорять митингующих по гроб жизни, безусловно нелегитимна, так как превышает репрессивностью многие уголовные штрафы. Впрочем, последние новости умиротворяют: не безумные 1-1,5 миллиона, а суровые 5-50 тысяч рублей. Были у нас герои 15-суточники, а станут 50-тысячники, а голодать они будут уже от разорения. Если честно, герои по-прежнему будут получать сутки, как ордена. Массовка перестанет ходить совсем, так как сутками ее не удостоят, а поделиться на работающих и неработающих не хватает самоорганизации. Напомним, в бедных регионах 5 тысяч – зачастую одна зарплата, 50 тысяч – почти год пролетарского труда.

Но не об этом речь, когда порочна сама традиция годами, невзирая на современные реалии, выходить на съедение, на заклание, даже не меняя место встречи. Ситуация развивается, а мы застряли где-то в конституционном сценарии.

Кто-то спасается по методу САМ-САМ-САМ! – приговаривая эту молитву во время помещения в автозак, и его не бьют. Затем представился, все подписал, три часа – и назад на баррикады. Таких даже за смертью посылать стыдно, не то что за свободой. Кто-то навсегда заменил для себя самооборону и наступление – видеосъемкой. Своеобразная автозак-бюрократия: один борется, трое снимают, десять на шее... на лавке сидят. Скоро мы и на виселицу пойдем, высовывая смартфон вместо языка. Зато у нас были великие каникулы на оккупай-пикнике, где мы делили трапезу с ментами! (А в туалет они ходили без очереди, чуть ли не прикладами расталкивая участников лагеря.)

За эти дни общество научилось только одной хорошей вещи: бегать. Есть много стен и крыш на оккупационных зданиях. Столько дней мы бегали просто так – возьмемся же не за руки и даже не за смартфоны, а за листовки и флаги. Будем хитро и неумолимо клеить и вешать их, и не только их, ночами. Разовьем свою групповую координацию, но и один справится. И будем больше не жертва вечерняя – а ночные мстители. По крайней мере что-то сделать успеем.

Вера Лаврешина рассказала, что к ней применяли фактические пытки, аналогичные карцеру в уголовном СИЗО. Только что вышедшая из 5-суточной сухой голодовки участница нашей «боевой группы» спокойным голосом сообщила, как с ней обращались все эти дни в Симферопольском спецприемнике. Административно арестованная оппозиционерка – случай беспрецедентный – не только не пользовалась свободным режимом, свойственным для людей ее положения, но и подвергалась дополнительным издевательствам.

Ее не пускали в душ, отняли книгу. Каждое утро в 6:00 с ее железной койки снимали матрац и возвращали ей только в 22:00. Предлогом для создания таких условий стал отказ голодающей вставать перед замначальником спецприемника. Пояснив Лаврешиной, что в их учреждении днем лежать запрещено, он приказал отобрать матрац.

Прочие женщины вставали навытяжку перед ним, затем снова ложились и спали хоть весь день. Однако и к ним применялось по-своему гулаговское обращение. Заключенные круглые сутки принудительно работают – лишь за это их пускают в душ, дают сигареты. Есть опасения, что есть и пить им бы тоже не дали в случае невыработки нормы... Они моют полы, перебирают грязное белье, переписывают ментовские анкеты и три раза в день подносят еду Лаврешиной на подносе, за то и ненавидят ее как принцессу.

Вере «пригрозили» отправить ее в одиночку. Она согласилась и даже потребовала этого, так как голодающих обязаны помещать отдельно от остальных арестованных. Услышав подобное требование, замначальника тут же передумал и отказал политзаключенной в ее требовании.

Речь вот о чем, собственно. Положение административно заключенных никого не волнует. Они еще бесправнее, чем подследственные в СИЗО, которых подвергать рабскому труду хотя бы запрещено. Однако есть практика режима и по понятиям. Всех административных зеков никто не караулит – лежат они днем или нет (конечно, когда не работают). Вскочил перед хозяином – и ладно, спи дальше. А к политзекам у них отношение и вовсе особое. Когда ты в сухой голодовке – создают все условия. Ежедневно предлагают душ, ведь влага поддерживает состояние человека, который не пьет. Их стараются не будить.

С Татьяной Стецурой именно так обходились в том же спецприемнике. Ей даже позволили составить жалобу для одной из «бытовых», в результате чего последнюю освободили от мытья полов. Она была одна в камере на 12 коек (а Лаврешиной объявили, что мест нет). Вспоминаю свой опыт в Читинском спецприемнике - картина та же: уговоры принять душ в любое удобное время, книги какие пожелаешь, не будили. Какое там вставать перед ними! И, кстати, там нас было трое подельников, все в сухой голодовке, и никого больше в камере.

Как бы то ни было, о режиме они при таких обстоятельствах и не вспоминают. А Лаврешиной дали понять: это заказ, и мы способны на все. Ждала отдыха после нар Таганского ОВД? Получай железную сетку в спецприемнике! Не позволяй душе лениться!

Есть обычные незащищенные зеки. Есть привилегированные. А есть и заказанные. После тех пыток, что пришлось перенести в Таганском, мы ожидали обычного смягчения режима для единственной из наших товарищей, которую присудили к аресту. Знали: койка, матрац, душ, книги, бить не будут. Не били, но ломали по ясно выраженному требованию: чтобы не торжествовали от своей безнаказанности. Одна за всех – вот как это по-настоящему. За наши захваты автозаков, за беззвучное перенесение истязаний, за лежачую забастовку они посмели осудить только одного участника, но как!

Призываю всех арестованных на Симферопольском и в других не столь отдаленных спецприемниках игнорировать любые требования: вставать и садиться перед администрацией, общаться с ними и принимать от них «неофициальные услуги». Если с вами вежливы – это от страха. Если вас медленно убивают – тоже. «Тоже людей», «исполнителей» там нет, есть преступники и рабовладельцы. Я не стыжусь к этому призывать, потому что сама отказывалась вставать перед тюремщиками.

То, что они устроили для Лаврешиной, требует мести. То, что они делают с народом в этом учреждении, требует расследования, трибуналов, чего угодно, только это – потом, и лучше не прятаться за проекты завтрашнего дня. А сегодня у нас есть только один путь – сопротивляться до конца тому противнику, что лично стоит перед тобой или крутит тебе руки за спиной. Единственное, что ответила Вера: «Мне вы не начальник». Она права – начальником он может быть только для своих наемников, но не для военнопленных.