Степан Зимин, получивший один из самых больших сроков "за Болотную" (3,5 года), на свободе. Это, конечно, главное. Но все это время мне хотелось рассказать историю его защиты. В свое время у меня просто не хватило времени и сил.

С осени 2012-го мы с женой начали свое журналистское расследование по Болотному делу. Потом стали помогать адвокатам. На суде по "делу 12-ти" я уже вошел в процесс официальным защитником. После ареста очередного обвиняемого следствие обычно сразу предъявляло крошечный кусочек видеозаписи, где смутно был виден вменяемый ему эпизод. Остальное - договаривалось словами, но считалось, что видеозапись - серьезный аргумент обвинения. Мы тут же начинали искать источник или альтернативные видео и фотографии, сопоставлять, сводить, анализировать.

Со Степой у нас была настоящая головная боль. С другими было понятнее: в большинстве случаев нам сразу удавалось найти съемки вмененных им эпизодов. Или понять, что эпизод этот - чистая выдумка. "На словах" Степану вменялось бросание в полицию кусками асфальта. Такое было на Болотной, и несколько эпизодов "с киданием" были обсняты со всех сторон. Но Степы на тех кадрах не было. Его вообще не оказалось на видеосъемках с Болотной (которых мы просмотрели почти 100 часов). То есть да, мы нашли кадры с ним еще во время шествия, до прихода на Болотную. Это был шок: Степан (в нем больше двух метров росту) возвышался над морем людей, как могучий утес. Его невозможно было не заметить. Тем более что, по словам полицейских, он был в черной маске! Однако на Болотной мы его никак не находили.

В деле тоже не было съемок самого эпизода - был кусочек "оперативного" видео, где уже задержанного Степана подводят к автозаку. Конечно, не сам эпизод, но уже что-то! На нем стоял "тайминг", но мы не могли спросить полицейского оператора, насколько он достоверен. Вдруг - удача: на фотосъемке корреспондента "Граней" Жени Михеевой отыскивается тот же самый момент. Такой же кадр, но с другого ракурса, мы обнаружили в фототеке РИАН. И у Жени, и на съемке "Новостей" стояло время, которое можно было проверить. Да, часы на камерах были выставлены правильно. Примерно то же время стояло и на оперативном видео.

Следующим делом мы обратились к составленной еще раньше шкале времени всего, что происходило на Болотной. Оказалось, что 18:07 (время, стоявшее на полицейской съемке) - самое начало событий. Еще до появления всяких "загородок", "камней" и до начала каких-либо столкновений. Стало понятно, почему мы не видели Зимина. Его уже просто не было на площади. А в момент его задержания огромная масса демонстрантов, еще не разрезанная омоновскими рейдами на части, плотно стояла напротив полицейской шеренги. Очень плотно стояла. Почти в давке. ОМОН понемногу поджимал толпу в сторону канала, только усиливая тем самым сдавленность. Полиция только и могла что пытаться выдергивать кого-нибудь из самого переднего ряда (зачем они это делали - другой вопрос). Операторы и фотографы тоже не могли проникнуть вглубь стоящей массы, и все съемки того времени - общие планы, со стороны. На них видна лишь неразличимая, уходящая вдаль масса людей. А Зимин говорил, что стоял в глубине. На съемке Минаева с верхней точки есть только один подходящий для случая Зимина момент: когда ОМОН клином попытался разрезать толпу, но увяз в людской массе. Кого-то прихватив с собой по дороге, омоновцы отошли назад. Кого тащат, сверху не видно, но именно там должен был стоять Степан.

Ни о каком "беганье туда-сюда и метании асфальта", о котором в голос рассказывали свидетели обвинения, и речи быть не могло. Особенно в отношении гиганта Степана. На суде, правда, главный "потерпевший" (он же "свидетель") омоновец Куватов пытался объяснять, что Степан "в давке переносился постоянно с места на место и бросал камни со всех сторон". Но судья и прокуроры воспринимали этот бред как должное.

В деле лежало еще одно видео. Следствие пыталось ссылаться на него в обвинении, но оно стало подарком защите. На нем мелькнул уже задержанный Степан, которого вели двое омоновцев. Но нас теперь интересовал даже не сам эпизод, а его время. А оператор РИДУСа, ведший онлайн-трансляцию, снимал нон-стопом. Правда, на записи время не отображалось, но можно было сопоставить запись с самой полной и непрерывной видеохроникой - трансляцией Минаева. Там со временем было все в порядке (его, правда, тоже пришлось устанавливать, но это было легко благодаря заметным часам в студии). Более того: снимая, оператор в какой-то момент четко произносит фразу: "Начали бросать камни", - и кладет камеру на землю, чтобы надеть защитный шлем. Происходит все это уже гораздо позднее задержания Зимина.

Мы нашли оператора Тимофея Васильева. Я опасался: репортеры часто сторонятся участия на какой-либо стороне. Но Тимофей без колебаний согласился прийти в суд по вызову защиты. Оказалось, он уже давал показания следователю, когда у него изымали съемку. Тимофей выступил в суде внятно и однозначно: подтвердил свое авторство и то, что съемка велась непрерывно. Степана он не вспомнил, но заверил: до того как он произнес свою фразу, камней не было.

Казалось бы, все уже ясно, но к тому времени был горький опыт дела Михаила Косенко, где доказательства защиты тоже казались абсолютными и несомненными. Со свидетелями Мише повезло как никому, но суд полностью наплевал на это. Поэтому нужно было найти все возможные аргументы, подтвердить показаниями каждый шаг. И тогда мы стали искать свидетелей задержания Степана. Шли несколькими путями.

Мы знали, в какой райотдел полиции он был доставлен. На сайте ОВД-Инфо нашлись, пусть и неполные, списки задержанных 6 мая по всем ОВД. Когда задерживают не десятками, а сотнями, то просто заталкивают всех подряд в ближайший автобус. Заполненный автозак едет в райотдел. Такой конвейер. Это значит, что оказавшиеся в одном отделе могли приехать в одном автобусе. То есть быть задержанными почти одновременно. Обычно тот, кто сообщает о задержанных из райотдела, оставляет ОВД-Инфо контактный телефон. Мы нашли такого человека, но у него не оказалось контактов всех остальных задержанных. И мы полезли в соцсети. У нас были только фамилии без имен. На митинг съезжались люди из разных городов. Но первый "комплект" возможных свидетелей был определен.

Одновременно мы снова просмотрели тонны видео, пытаясь найти людей, которых тащили в автозаки примерно в это время. Кроме того, мы обнаружили в деле еще одну оперативную съемку, сделанную уже в ОВД. На ней была единственная женщина, активно отстаивавшая свои права перед полицейскими. Ее же лицо было и на снимках задержаний, и в одном из профилей Вконтакте. Я написал ей личное сообщение. Вообще я много писал незнакомым людям в соцсетях по этому делу. Кое-кто не ответил или сказал, что больше не хочет вспоминать эту историю, но большинство откликались сразу же. Так я познакомился с Леной К. и ее мужем, будущими свидетелями в суде (их задержали вместе, на кадрах так и тащат - обнявшихся). Их закинули в автозак практически одновременно со Степаном, и они все помнили. Да, их выдернули из густой толпы, это было около 18:10, в самом начале, еще никто ни с кем не дрался и ничего не кидал, все основные события они вместе со Степаном наблюдали уже из окна. Нашлись еще несколько человек из этого автозака. К сожалению, они либо не помнили Степана, либо не могли подробно описать обстоятельств своего задержания. И потому защита решила их не выставлять

Оставалось найти связующее звено между свидетелями и Степаном. Среди снимков с Болотной на Яндекс-фотках нам попались фотографии Лены и других задержанных, сидящих в самом автозаке. А в самом центре между ними - Степан! Автор снимков, молодой фотолюбитель Айнур, тоже был среди задержанных и немедленно согласился представить свои снимки в суде. Все срослось: свидетели, подтверждающие их слова снимки, время, Степан. Наша "сыскная" функция закончилась. Дальше за дело взялись адвокаты Максим Пашков и Сергей Панченко.

День, когда они представляли в суде свои аргументы, должен был стать триумфальным для защиты. Судья Никишина сразу почуяла неладное. Но поначалу не могла понять, к чему клонит защита, по крупицам собирающая факты из документов и кажущихся разрозненными показаний свидетелей. И тогда судья решила бить обухом. Найдя "слабое звено" в лице непривычного к таким ситуациям провинциального юноши-фотографа, она обрушилась на него с грубым нажимом, издевками и двусмысленными вопросами. Парень просто растерялся. Вернее, он оставался верен себе, но они как будто заговорили на разных языках. А судья и не пыталась понимать свидетеля. Она отвела и его показания, и его снимки как "недостоверные". Я описал тогда эту историю. Но мне до сих пор стыдно перед честным, искренним Айнуром. Особенно стыдно за некоторых зрителей и участников процесса, которые, не разобравшись в ситуации, поспешили злобно поддержать судью в обструкции. Это ведь правоохранители не хотят слышать и понимать нас. Но и Маша Баронова, и активисты из группы поддержки болотников, они по одну сторону с Айнуром, а тем более со Степаном, которого тот пришел защищать...

Других свидетелей ей "остановить" не удалось и остальные материалы пошли в дело. Но тогда я понял: Степану - сидеть. И блестящие выступления адвокатов в прениях уже ничему не помогли.

Честное слово, мне не хотелось проводить такие аналогии, но жизнь сама на них навела.

Сегодня 6 мая, дата, забыть которую уже невозможно. Дата-символ. Символ не столько жестокого разгона мирной демонстрации, сколько жестокой расправы над выхваченными в случайном порядке людьми. Символ победившего страха, старта большой волны политэмиграции. Символ многочасовой изнуряющей жары в автозаках и "судах" (или наоборот, мороза, это же всё не один месяц, это годами), морального отупения на "судейских" лицах, бесправия и невозможности доказать невиновность при наличии самых очевидных доказательств. Выученной беспомощности, как модно говорить.

Абсурдных формулировок, которыми калечат жизни людей. Ярких характеров, которые уравниваются решеткой и наручниками. Невысокой цены гражданской солидарности, когда от десятков тысяч скандировавших "Один за всех, и все за одного" остаются только тысячи, а то и сотни активистов, и это сообщество со временем все больше и больше напоминает гетто...

Так уж получилось, что именно на этот день, 6 мая 2015 года, назначили два заседания по продлению арестов украинских заложников. И Олегу Сенцову, и Надежде Савченко. Надо же так было совпасть. В России незаконно удерживают с десяток, если не больше, украинцев, но именно Сенцов и Савченко стали символами. Про них сложно сказать, что, мол, мы к ним ходим на "суды" поддерживать, потому что, если вы хоть раз видели этих славных людей в клетке, вы знаете, что они духовные аккумуляторы для нас, российских активистов, лишенных всякой надежды, а никак не наоборот.

Они, казалось бы, самые заметные жертвы войны России с Украиной, но назвать их жертвами невозможно. Они непривычно для нас дерзки, потому что за последние годы мы привыкли быть тише, дуть на воду и поменьше отсвечивать. Они оба удивительно красивы внешне и внутренне, а клетка и конвой вокруг них смотрятся ну очень комично. Они еще станут героями игр украинских (а если повезет, то и российских) детей.

Просто так получилось, что в один день и годовщина разгона Болотной, давшего начало разгрому российской оппозиции, и продление арестов двух украинских героев.

И если спросить, каков итог этих трех лет, то ответ задан календарем. Итог этих трех лет таков (представьте, что вы смотрите на все это из 2012 года), что в этот день продлевают арест, во-первых, украинской военнопленной, потому что мы больше года ведем войну с Украиной, но официально в этом не признаемся и придуриваемся, будто она не военнопленная, а уголовница; во-вторых, талантливому режиссеру из Крыма, потому что Крым мы отжали, тупо введя войска, а тех, кому это не понравилось, пытаем и убиваем.

И это действительно все, что вам нужно знать об итогах Болотной.

Три года назад десятки тысяч людей пришли на Болотную площадь Москвы. У них были разные желания и ожидания. Одни намеревались, как обычно, прийти, чтобы обозначить свою позицию, послушать ораторов и уйти. Другие надеялись, что представится возможность дойти до Кремля и постоять там, у заветных стен, - так же мирно, как первые на Болотной. Самые отчаянные мечтали, что рано или поздно им удастся в этот самый Кремль войти. И в политическом смысле люди эти придерживались очень разных взглядов. Это нормально - любое здоровое общество состоит из множества самых разных людей. Важнее для здорового общества - как и насколько адекватно люди поступают в конкретных обстоятельствах. Необходимо заметить, что у собравшихся не было ни оружия, ни автомобильных покрышек, даже большинство пластиковых бутылок с водой они оставили «на рамках».

На Болотной же возникла неразбериха. Поначалу все повели себя тоже по-разному. Кто ушел от греха подальше, кто сел на асфальт, кто заметался из конца в конец небольшого пространства, окруженного семью тысячами полицейских. Кто-то стал вырываться, лишь бы что-нибудь сделать и сохранить иллюзию, что можно как-то влиять на ситуацию. А вот бесчисленные полицейские, вместо того чтобы неразбериху разрулить и обеспечить безопасность пришедших граждан (как указывает им закон), начали этих граждан хватать, бить и вытеснять в разные, часто противоположные стороны. Создав еще большую неразбериху.

И тут граждане отреагировали совершенно адекватно: они обиделись и рассердились. И повели себя на удивление дружно. Во-первых, они не ушли, как им приказали полицейские. Отказались уходить не 10 или 100 человек, как бывало раньше, а многие тысячи. Во-вторых, они стали требовать от полицейских уважения к себе. В-третьих, всеми доступными средствами не позволять полицейским задерживать товарищей. А товарищами сразу стали все окружающие, на ком не было полицейской формы, вне зависимости от их взглядов и мечтаний. Все разногласия между ними свелись к тому, как защищать себя и других. Некоторые нашли на абсолютно пустой площади несколько кусков отколовшегося асфальта и решили кинуть их в нападавших. Другие, опасаясь последствий или считая неприемлемым любое насилие, убеждали их этого не делать. Но смысл действий для всех был одним, и осознавали его вполне ясно.

В результате усилий полиции 6 мая 2012 года на Болотной площади люди повели себя совершенно адекватно. А на политическом пространстве, может быть, впервые возникла небольшая работающая модель гражданского общества. Все произошедшее после никак не укладывается в моем сознании.

Мой сын, фигурант Болотного дела Иван Непомнящих, живет у своей матери. Он там жил до восьмого или девятого класса, а потом переехал ко мне. И вот теперь вернулся к маме, живет вместе с мамой, бабушкой и сестрой в трехкомнатной квартире. Ему там выделили отдельное помещение, он все обустроил по-новому, вытащил мебель, чтобы было посвободнее. Есть у него компьютер, не подключенный к интернету.

Распорядок дня он себе определил. Наши друзья подсказали нам, что это очень важно - соблюдать распорядок: не спать долго, наполнить жизнь смыслом. Он продолжает изучать книги по своей специальности (он инженер-гидравлик), активно учит английский. Иван готовился поступать в магистратуру в Америке, и за две недели до ареста ему пришло приглашение из магистратуры Нью-Йоркского университета. Чтобы его поддержать, я сам стал вспоминать английский. Решает олимпиадные задачки по математике, которые я ему подкидываю (я учительствую). И занимается спортом. Он в детстве ходил в секцию каратэ и сейчас вспоминает всякие движения - ногами машет до потолка.

Чувствует себя хорошо - как человек с ясным умом и чистой совестью. Прочитал в последнее время «Колымские рассказы» Варлама Шаламова и «Бесов» Достоевского.

Я рассказываю ему о том, как его поддерживают, и его всегда это очень радует. Приезжала к нему его институтская группа, они стояли под окошком. Он им в окошко задрал ногу и показал браслет. Собрали денег ребята.

В общем, такая веселая жизнь. Повезло парню, как говорится.

И, конечно, все время я ему напоминаю о тех ребятах, которые, можно сказать, за него и за нас сидят. Они сидят по-настоящему.

Сегодня я и Алексей Соколов, эксперт Фонда защиты прав заключенных, приехали на заседание Стародубского районного суда, где рассматривались жалобы Сергея Кривова к руководству колонии. Кривов выдвигает порядка десяти требований, а основная его претензия в том, что его обращения и жалобы остаются без ответа.

То, что происходило в суде, нас удивило. Оказалось, что судья Геннадий Гарбуз сам несколько дней назад посетил Кривова в колонии, поговорил с ним, принял от него дополнительные требования, помог оформить доверенность на Соколова, дал указание начальнику колонии, чтобы тот эту доверенность и другие бумаги принял... Он также объяснил Кривову, что не может обеспечить его присутствие на заседании суда, потому что рассмотрение гражданских дел с участием заключенных не практикуется, а устроить видеоконференцию в Стародубе нет технической возможности: в суде стоят довоенные стулья, сам городок скорее напоминает село.

В моей практике никогда такого не было, чтобы судья сам ходил к осужденному. Возможно, причина в резонансе, или же, например, сотрудников суда впечатлило наличие в деле московского адвоката. Нас встретила секретарь, сразу же приняла документы, а затем и сам судья Гарбуз позвал, сказал, что рассмотрение сегодня не состоится, заседание будет 18 февраля - и как будто извинялся, что дело затягивается.

Извиняться, конечно, было не за что. Суд решил запросить дополнительные документы и даже допросить оперативного сотрудника колонии (мы пока не знаем, о чем) - а это в наших интересах. Сейчас в материалах есть журнал регистрации жалоб, в котором зарегистрировано только одно заявление от Кривова, тогда как он подавал десятки бумаг.

С того момента, как Сергей туда прибыл летом прошлого года, до ноября, когда я его навестила, ни одна его жалоба, ни одно письмо, ни одно ходатайство из колонии не уходили. Личные письма возвращались к нему без объяснения причин, а на заявления с просьбой указать причину цензурирования ответа не было. Ничего не ответили Кривову и на письменную просьбу перевести на облегченные условия содержания. С ним не был заключен трудовой договор, и ему до сих пор не выплатили деньги за работу. Все то время он был отрезан от внешнего мира.

Сейчас ситуация начала меняться. После ноября он получил более 200 писем и открыток, но мы до сих пор не знаем, уходят ли письма от него, а жалобы по-прежнему остаются без ответа.

Впрочем, после визита судьи новые требования попали в суд буквально за день. Мы навестили и самого Сергея. Выглядит он хорошо, передавал всем приветы... Чуть ранее он написал заявление, чтобы его перевели в безопасные условия. Сначала ему угрожали сотрудники колонии, затем начали поступать угрозы и от осужденных: мол, из-за тебя нас шмонают, жить не дают. Чтобы не усложнять жизнь другим зекам и чтобы к самому Кривову претензий не было, он попросил о переводе.

В настоящее время он в помещении один, постоянно находится под видеонаблюдением. Его условия фактически приравнены к ШИЗО. У него отобрали вещи и продукты, запретили пить кофе и чай, выдали робу ШИЗО. В камере, где он содержится, есть только скамейка и кровать, которая на день пристегивается к стене.

Соколов поговорил с замначальника, а потом и с начальником колонии, и нас уверили, что мы все не так поняли, пообещали вернуть вещи и продукты, заявили, что Кривов может пить чай и кофе, и обещали поставить тумбочку в камеру. Разве что заявили, что нет возможности предоставить телевизор.

В прошлый наш приезд с нами разговаривали рядовые сотрудники, теперь разговаривает руководство... Пожалуй, они поняли, что мы не отстанем, а Сергей не перестанет писать жалобы.

Не знаю, кто им приказывал. Я не знаю субординации внутри этой группы: кто принимал решения, кто с кем советовался и кто сколько знал. Я всего лишь прочел все материалы дела. Но теперь я знаю, как это работало. И даже многие имена.

Схема фабрикации «Болотного дела» выглядит просто. Полицейские, чтобы не отвечать за события на Болотной, давали следователям одностороннюю, неполную или ложную информацию (на самом деле в большинстве случаев инициатива исходила от следователей, но для понятности картины начнем с «низшего звена»). Следователи должны были бы эту информацию досконально проверять и уточнять, но вместо этого использовали ее с одной целью - доказать вины «болотников». Основная задача прокуратуры - следить за соблюдением законности (в том числе полицией и следствием). Получив от следствия грубо сляпанное, недоказанное, во многом сфальсифицированное дело, прокуроры должны были вернуть дело на доследование, а то и возбудить новое дело - о фальсификации. Но вместо этого они просто переписали весь этот бред в обвинительное заключение. И передали его в суд. Суду бы внимательно исследовать документы и доказательства, выявить нестыковки и нарушения процессуальных норм следствием, грубые ошибки при составления обвинения прокуратурой. И вернуть дело прокурорам, строго наказав больше так не делать. Но суд еще раз переписал текст обвинений в свои судебные решения. Так, пройдя все ступени правосудия, ложь (или заблуждения по глупости и непрофессионализму) рядового полицейского о том, что «имярек участвовал в массовых беспорядках», стали приговором.

Десятки, если не сотни людей стряпавших «Болотное дело» на всех его этапах, прекрасно видели, что происходит. И каждый поспособствовал или по крайней мере не помешал полученному итогу. Следствие с ног сбилось в поисках некой «организованной группы», действовавшей на Болотной. Так вот, описанное выше и есть «преступная деятельность группы лиц по предварительному сговору». И эта группа - российское правосудие.

Члены этой ОПГ оказались еще и халтурщиками - они оставили в деле массу следов своих махинаций. И подарили нам возможность узнать имена фальсификаторов и технику их работы.

Прежде всего это тотальный «копипаст»: огромные куски текста кочуют тут по всем документам - от написанных под копирку показаний омоновцев до постановления суда. Во-вторых, «конвейерные технологии»: надо продлить срок заключения обвиняемым - и один и тот же оперативник пишет на всех обвиняемых пачку рапортов, состоящих из одной фразы: «находясь на свободе, имярек планирует скрыться от следствия и оказать давление на свидетелей». При том, что имярек этот сидит в тюрьме уже полгода. Если следствие и придумало машину чтения мыслей, то в деле это никак не отражено. Или даты. Есть донесения оперслужб о «выявленном участнике массовых беспорядков» и найденном свидетеле его действий, которого надо бы допросить. Вот только датированы эти донесения позже, чем задержание «болотника» и допрос свидетеля. Так «был ли мальчик»? И кого за что решили сажать в действительности?

И это я еще не говорю о сути дела. А там, похоже, почти все липа, с начала до конца. Потому что практически все «свидетели» по сто раз меняли показания. В итоге они все «вспоминали» о событиях, в точности повторяя даже не сюжеты видеозаписей, имевшихся у следователей, а «описания» их, сделанные следователем Гуркиным. А описания эти весьма далеки от того, что есть на видео. Вряд ли некий омоновец Куватов имел такой зуб на студента Степу Зимина, что каким-то образом добыл хранящиеся у следствия оперативные видеосъемки, узнал о показаниях других свидетелей, сочинил конструкцию ложных показаний - и все только чтобы посадить Степу. Значит, все эти «конструкции» - дело рук следователей.

Не раз я слышал от некоторых друзей и близких «болотников», наблюдателей и адвокатов, заразившихся «стокгольмским синдромом» в атмосфере этого дела (атмосфере жесткой заданности оценок, произвола и безнадежности): «Ну вот этот полицейский - не врет, искренний парень. И следователь у моего не худший в сущности мужик, просто служака». Я честно пытался быть «адвокатом дьявола» и искал в деле хотя бы кусочки правды и искренности. Увы! Почти все, что казалось на первый взгляд честным, на поверку оказывалось фальшивкой.

Напоследок они сманипулировали еще раз: вынесли отнюдь не самые жестокие приговоры. О’кей, ребята, вы «проявили гуманность», потому что «всем все ясно - наказывать не за что, но наказать надо, чтоб неповадно впредь». Я счастлив, что мою подзащитную Сашу Духанину «отпустили» под условку, а оклеветанный Артем Савелов не получил 8 лет. Насколько я знаю, приговор удовлетворил и многих посаженных, и их семьи. Но теперь «гуманисты» будут торговать своей «гуманностью»: намекать, что для благополучной отсидки на зоне и даже возможного УДО лучше бы забыть обиды, не ворошить прошлое, а тихо досидеть. Чтобы потом как ни в чем не бывало продолжить прерванную на несколько лет этим делом жизнь в России. Или незаметно для давно все позабывших соотечественников уехать куда подальше. Но в таком случае «гуманисты» от власти смогут в любой момент снова применить свои «умения» в отношении любого из нас.

Я долго думал, продолжать ли публикации по «Болотному делу», если это не нужно никому. И решил, что необходимо. Зло должно быть если не наказано, то хотя бы явлено миру. Подслушивающие, подсматривающие, запрещающие и сажающие должны знать: за ними тоже наблюдают. И преступления их видны.

В публикуемой таблице названы все участники произвола, кого удалось выявить, используя только лишь материалы дела. И персональная роль каждого. И статьи Уголовного кодекса, по которым я надеюсь привлечь их в будущем. Но это простые исполнители - важнее назвать заказчиков. Если я не успею, это сделает кто-то другой. Даже если перемен в России придется ждать еще дольше, процесс осуждения нынешнего государства должен стать более категоричным и внятным, чем вялое осуждение сталинизма, пришедшееся на наш век. Иначе это будет повторяться вечно.

Партнеры проекта: ОВД-Инфо, Комитет 6 мая, Каспаров.Ру, РосУзник, Союз солидарности с политзаключенными.

Город Стародуб Брянской области, где находится исправительная колония ИК-5, старше Москвы и впервые упоминается в летописях в связи с именем Владимира Мономаха. К автостанции - транспортному центру крохотного городка - примыкает белый бетонный забор с кольцами колючей проволоки наверху. Еще натянута сетка, чтобы ничего не перебрасывали. Зеленые караульные вышки, под одной из них будка со сторожевым огромным псом, на вид, впрочем, вполне добродушным. Надпись "Режимная зона". Зона расположена с двух сторон от дороги: одна - жилая и административная, другая - промышленная, "промка", где расположены производства.

Стародуб - маленький уютный городок, дома максимум два этажа, только в центре, где расположена горадминистрация, есть несколько зданий выше. Очень зелено и не по-московски тепло. Ясное яркое небо, солнце светит весь день и даже греет. 15 минут достаточно, чтобы обойти весь город. Промышленность - "сушзавод", где "сушат мясо и другие продукты для зоны", и маслозавод. Много людей в голубой пятнистой форме - камуфляж "Ночь 91" (как у ОМОН, только нашивки другие), а также таксистов и рыбаков.

Зона рассчитана на 1100 человек, сейчас там содержится около 700. Кривов в пятом - "нормальном рабочем" - отряде.

К 8 утра открывается "окно передач", кроме меня никого из желающих сделать передачу нет, но процесс "передачи" затягивается почти до часу дня. В окошке приятные и доброжелательные женщины в форме говорят, что, прежде чем заполнить бланк списка передаваемых предметов и заявление на краткосрочное свидание, надо "сбегать отксерить образец в магазин, там на площади, потому что нет денег у зоны всем бланки давать, но магазин откроется только в 9 часов".

- У меня сумка тяжелая, я не могу с ней сбегать!
- Да оставляйте, тут никто не возьмет.

Оставляю сумку прямо под объявлением "Оставлять вещи строго запрещается".

Краткосрочное свидание - это разговор по телефону через два стекла, разделенных метровым промежутком. Впрочем, все вполне слышно и без телефона. В комнате занимаются своими делами и одновременно "надзирают" за нами две сотрудницы. Разговариваем около двух часов, нам никто не мешает, время не ограничивает, но скоромных тем, понятно, не касаемся - говорим "как положено" - быт, природа-погода, семья-друзья, приветы... Знаю, что за малейшее нарушение - замечание в дело, что отрицательно скажется на УДО. Стараюсь соблюдать инструкцию, чтобы не навредить, об "оппозиционной жизни" говорю только вскользь и иносказательно, рассказываю об общих знакомых, Сергей обо всех расспрашивает с глубоким интересом. "А про Виталика ничего не сказали. Как он?". Взаимопонимание отличное, смеемся. Удивительно, но Сергей хорошо информирован, следит за новостями. Насчет УДО иллюзий не питает, в ИК-5 получить досрочное освобождение практически невозможно. Высчитал, что у Артема Савелова освобождение выпадает на новогодние праздники: "Это хорошо, потому что согласно УИК (Уголовно-исполнительный кодекс) его должны освободить до праздников, то есть в декабре! Имейте это в виду!". Законник Кривов верен себе.

Сергей в темно-синей форме заключенного с именной нагрудной карточкой. Обязательная кепка, без нее нельзя даже летом, нарушение формы - это сразу замечание в дело; какие-то светоотражающие погончики. Выглядит, с учетом обстоятельств, неплохо. Поплотнел, стал по комплекции почти таким же, как был до голодовок в СИЗО. Показывает, что тепло одет, под форменной курткой черные рубашка и белье, которое он, наконец-то получил бандеролью от жены. Говорит, одеваться надо тепло, вчера стояли на ветру на поверке больше полутора часов. На руке часы - большие механические. Иметь часы в колонии - это очень хорошо.

Жизнь зека строго регламентирована: получать можно только раз в два месяца - одну передачу, одну бандероль и одно свидание.

Сергей начал ходить в "промку" на работу, до этого было свободное время и много читал - Фолкнер, другая зарубежная классика ХХ века. "Хорошая библиотека, есть новые издания, я даже удивился, но теперь времени для чтения практически нет. Подъем, зарядка, завтрак, построение - посчитали нас, и выход в "промку". Построение - работа - обед - работа - построение - ужин - хозяйственные дела. Жизненный цикл тут так и задуман", - посмеиваясь, рассказывает Сергей. Вечером и в выходные можно посмотреть телевизор - НТВ и Первый канал. Программы выбирать нельзя, вся трансляция в колонии идет "с одного пульта". Прессы по подписке пока не получал.

Иду после свидания в администрацию колонии, показываю подписные бланки, в ответ сотрудницы смеются: "А мы-то думаем, что это нам приходят какие-то газеты-журналы? Ну теперь передадим. Будем знать, что это Кривову". Выписывать и получать прессу в колонии не принято. Кривов тут первопроходец.

- Сергей, может, вам еще газету "Ведомости" выписать или что-то еще?
- Нет, спасибо. Мне бы теперь уже выписанное прочитать успеть. Хватит.
(Смеется).
- Как к вам тут относятся, не обижают ли?
- Отношение нормальное. Меня тут почему-то считают старым (опять смеется), не гоняют и не заставляют делать ничего лишнего как 20-летних.
- А вода горячая в колонии есть?
- Нет, конечно. Только холодная, тоненькой струйкой, похоже, экономят воду, напор дают совсем слабый. Раз в неделю баня, но тоже с водой проблемы. А так у нас тут все чистоплотные, в отряде есть два тазика (в отряде 90 человек. - М.А.), можно стирать. Все нормально.
- А как с питанием?
- Картошка, каша. Голодными не ходим, но еда вся какая-то безрадостная.
- А чем вы занимаетесь в "промке" на работе?
- Я в цехе по изготовлению цветов для кладбищенских нужд. Можно было выбрать и швейный цех, но я из-за зрения выбрал цветы (смеется). Собираем изделие из пяти-семи деталей - китайский капрон, пластмасса. Грамотно задумана сборка, получается вполне красиво и прочно. Сначала говорили, что норма 1900 изделий в смену, потом 1000. Сейчас поняли, что реально 500 штук сделать в день, если нанизывать без перерыва.
- Какие цветы вы делаете?
- Розу.
- Какого цвета розу?
- Розовую (смеется).

Рассказываю Сергею, как выглядит город Стародуб, какая пронзительно красивая природа по дороге к нему - просторы, поля, осенне разноцветные перелески, речушки, озера. И все это под постоянно голубым небом и ярким солнцем. Не московская погода. Сергей радостно поддерживает тему: "Да-да, я заметил, что тут климат другой, за сентябрь был только один пасмурный день. Очень солнечно! Жаль только, что деревьев тут нет". На территории зоны из природы заключенным доступны небо, свежий воздух, солнце и немного травы.

Когда речь заходит о семье - жене и детях - лицо Сергея меняется, становится страдальчески-болезненным.

- Сергей, что передать от вас?

- Передавайте большое спасибо всем, приветы. У меня все хорошо. Спасибо.

У болотных узников вообще все хорошо - книги читают, работают, спортом занимаются, некоторые даже иностранные языки учат... Вот и у Кривова Сергея Владимировича все хорошо.

У нас, свободных, только почему-то плохо.

- Так что же сказать людям, Сергей?

- И здесь есть жизнь...

Сколь бы массовым ни был Марш мира, говорят нам его противники, это все же не народ. Тонкая прослойка интеллигенции, бесконечно далекая от истинно народных чаяний, - пусть даже в масштабах Бульварного кольца она смотрится внушительно. Никогда либеральная повестка не выведет на улицу людей, много людей. Нужно подстраиваться под общие тренды, и тогда...

Поначалу нам и вовсе обещали, что Народ сорвет марш предателей, а при необходимости предателей и побьет. В результате "сторонники Новороссии" повеселили так, что, наверное, даже патриотические мыслители не станут акцентировать внимание на этом зоопарке.

Выстраивать позицию в соответствии с конъюнктурой и вообще-то некрасиво - этого принято стесняться. А при нынешнем раскладе сил конкурировать с властью, поднаторевшей в популизме, к тому же и бесперспективно.

Но и даже не в этом дело.

Давайте вспоминать, какие проблемы за последние три года выводили на митинги самые большие массы людей. Фальсификация выборов - раз. Антисиротский закон - два. Вторжение в Украину - три. Ну и общие «оппозиционные смотры» вроде митинга 6 мая на Болотной, который по сути собрал остатки движения за честные выборы.

Социальная проблематика, которой приписывают настоящий протестный потенциал (рост тарифов ЖКХ, увольнения, недоступная медицина, платное образование и даже коррупция), никогда не собирала десятки тысяч. Хотя левые постоянно говорят о том, что стоит только ее внести в повестку дня, как выйдет настоящий угнетенный народ. Что же мешает?

Даже санкции не вызвали никакого уличного протеста ни среди среднего класса, лишенного пармезана, ни среди людей поэкономнее, недосчитавшихся в магазине сельдерея, нескольких сортов яблок и сладкого перца, вкусных йогуртов. Хотя если следовать представлению, что протестуют желудком, а честные выборы - прихоть бесящихся с жиру, то тут и должны появиться зачатки бунта.

Национальный вопрос в плане конъюнктуры более перспективен. В 2010 году прогремело националистическое выступление на Манежке - на тот момент казавшееся сверхмассовым. Заметными были погромы в Бирюлеве в 2013 году. Но посмотрим дальше.

Националистические протесты, содержавшие в себе насилие, были подавлены ОМОНом, но даже жидкого «Оккупай Абая» за этим не последовало. Хотя, если следовать логике правых, эти акции должны были пользоваться широкой народной поддержкой, а значит, их разгон должен лишь провоцировать большее противостояние. В «манежном деле», как и в "болотном", ряд фигурантов применили неопасное насилие к полицейским, кто-то подвергся избирательному преследованию по политическим мотивам, кто-то не совершал тех действий, что ему вменили. И казалось бы, эти люди должны были стать народными героями, страдающими за правду русского большинства. Вся страна должна подняться на их защиту. Но фигурантам Манежки не снилась, пожалуй, и десятая часть той не самой убедительной поддержки, что есть у болотников. Честно говоря, на них вообще всем плевать.

Высказывая «антироссийскую» позицию (прекратить нападать на соседние страны), говорят нам, политики и общественники обречены быть маргиналами. Я все с трепетом наблюдаю, как происходит процесс «размаргинализации» у Удальцова. Все жду, когда к нему на суд придет много патриотов. Может, хоть письмо в его поддержку напишут: мол, ошибался парень, но он свой! То, что поддержка из микроскопической стала наноскопической, волновать не должно: это же отпали предатели. Вот-вот самые немаргинальные движения вроде ЕСМ и НОД станут его сторонниками, вот-вот простой слесарь скажет: «Серега-то Удальцов, он за народ! Не маргинал какой. Надо бы ему письмо написать». Да и средний класс, не чуждый в большинстве крымнашего, поймет, что именно этого-то политзека и надо поддержать. Жду, в общем.

А Удальцов пока пусть попривыкает, что раньше от его голодовок во время десятисуточных арестов на уши вставала вся пресса и активисты независимо от взглядов, а теперь уже как-то не то... Возможно, на таких примерах и нужно будет писать вредные советы: как перестать быть маргиналом и очень тихо сгнить в тюрьме стать настоящим вождем протеста.

Будем реалистами. В протесте сознание определяет бытие, гуманитарный нерв выводит на площадь. А у кого наоборот, тот не протестует. Всенародная Новороссия - это фейк, слепленный отчасти из равнодушия, отчасти из трусливого молчания и приправленный сверху вишенкой агрессии весьма узкой политизированной прослойки. Не гоняйтесь за воображаемым народом, толку не будет.

Чем запомнится вторая волна "Болотного дела", так это ощущением полной безысходности. Если трагедия, повторенная дважды, превращается в фарс, то во что же превращается судебный фарс, когда воспроизводится во второй, а то и в четвертый раз? Вот ровно в это и превращается.

Зрители умещаются в маленький зал. Протестов со стороны защиты на нарушения закона стало значительно меньше, чем на "деле 12ти". Даже вполне либеральные СМИ о процессе не знают и думают, что "Болотное дело" окончилось в феврале. "Терпилы", не имеющие отношения к обвиняемым, не удивляют и не вызывают никакого интереса, а воспринимаются как источник перлов, но никак не ценных показаний. Свидетелей защиты оставили по минимуму: тянуть процесс никто не хочет. А доказывать - да что уж тут доказывать...

Все уже знают свой срок с погрешностью в несколько месяцев. Прокуроры не троллят леденящими душу цифрами, а называют сроки, близкие к реальности: торг почти неуместен. Разговоры не о падении режима, конечно. Разговоры о том, какая медсправка позволит скинуть еще два месяца и в какой области колонии лучше.

Хотя именно «дело 4-х» могло бы стать красивым показательным процессом. Здесь нет лоскутного одеяла обстоятельств: у кого туалет, у кого камни, у кого ничего, у кого рука, у кого маска, у кого голодовка. Напротив, эпизоды у всех четырех фигурантов, включая Елену «мы не допустим демократического государства» Кохтареву, похожи. Все они захотели вступиться за человека, который подвергся насилию со стороны ментов. Каждый вмешался совершенно неопасным, не имевшим никаких последствий для защищенных амуницией ментов способом: дернул, толкнул.

Здравый смысл говорит, что даже сильный удар ногой по бронежилету опасен разве что для ноги. Равно как и рукой по шлему. А человеку, открывшему способ причинения физической боли простым прикосновением к каске или к берцу, наверное, дадут Нобелевскую премию.

Процесс над Гущиным, Марголиным и Гаскаровым очень цельный, а ребята в клетке защищали себя последовательно, продуманно, детально. Никому кроме них уже и не интересно, на какой минуте видео полицейские применяют незаконный удушающий прием и слышно ли было объявление об отмене митинга через мегафоны.

Вопрос о допустимости самозащиты граждан от полиции всегда был ключевым в "Болотном деле", но раньше он рассыпался на очень разные аспекты. Часть людей (Косенко, Савелов, Зимин, Акименков) не совершали вообще никаких действий, и обсуждать в их отношении, что можно, а что нельзя, было неуместно. Но ставить знак равенства между невиновностью и пассивностью вредно: ведь тогда кидание лимона уже действие, а значит, уже вина? Как относиться к Лузянину, применявшему-таки насилие к нескольким сотрудникам полиции и даже лишавшего их защитного обмундирования? К Барабанову, замахнувшемуся на омоновца? Что такое самозащита? Можно ли драться с полицейским, если ты не видел, как лично он применял насилие? А если смотреть шире: если ты поддерживаешь киевский Майдан и допускаешь возможность настоящих, а не фейковых массовых беспорядков - до какой степени можно допустить самооборону общества от государства?

В итоге говорить о "Болотном деле" как о едином явлении не получалось, но не получалось и воспринимать судьбу каждого фигуранта отдельно от остальных.

Вторая же волна дала усредненный образ болотного узника и усредненный образ обвинения, выкристаллизовала конкретный вопрос: можно ли прикоснуться к менту неопасным способом, когда он откровенно (не вообще по жизни, не по факту своей принадлежности к преступной власти, а здесь и сейчас) неправ... или нужно отойти на почтительное расстояние и сделать «Ку!» три раза?

Мы не ответили на этот вопрос, хотя на нем стоит не только "Болотное дело" - тут вся суть взаимоотношений с государством. Мы его проигнорировали. Мы научились кое-как возмущаться пытками, длительным заключением, разлукой обвиняемых с семьями и отказом в медпомощи.

Ребятам из второй волны стало трудно настаивать на своей правоте: ведь поддержки, которая помогла бы в этой правоте убедиться, почти что и нет. Илья Гущин частично признал вину, согласившись с тем, что двухсекундное отдергивание полицейского за бронежилет есть преступление (символическое, никому не вредящее признание, которое на практике может подарить несколько месяцев свободы). Александр Марголин, толкавший сотрудника ногой, сказал, что не знает, виновен он или нет. И даже Алексей Гаскаров, изначально утверждавший, что сделал все правильно, попытавшись оттащить Ибатулина за ногу, выступая в прениях, засомневался и сказал, что формальные признаки преступления здесь, наверное, есть.

Впрочем, мы-то все сдались намного раньше.

...И когда меня спрашивают - что, у нас все так плохо и ужасно? - я говорю: когда будет совсем плохо, зайдите в магазин и вспомните, что было при советской власти. В этом отношении мы добились каких-то шагов вперед. А так, чтобы в России было все замечательно, я не помню таких периодов...
Теперь я хочу обратить внимание на то обстоятельство, что вынесли окончательный приговор Удальцову и Развозжаеву - по 4,5 года... это определенный знак, определенный сигнал… я не знаю кто, но есть такие люди и в составе власти, которые могут идти на уступки… открывают дорогу к постепенному развитию демократии...

Вы серьезно? Их посадили на 4,5 года - и это у нас движение к демократии? Мы так должны думать?

А как? Ну, хорошо, будем думать, что все идет только хуже и хуже… так оно и будет, мы добьемся того, что опять будет какое-то восстание, будут скидывать наше правительство, скидывать президента. И после этого выбирать другого. Кто это будет?.. А четыре года, с учетом возможности помилования, УДО, - это не конченная жизнь. Желаю Удальцову успеха... Нужно принимать все. Особенно в таком положении, в котором мы живем.

Евгений Ясин, научный руководитель Высшей школы экономики

Наши предки лезли в клети
И шептались там не раз:
"Туго, братцы... Видно, дети
Будут жить вольготней нас".

Дети выросли. И эти
Лезли в клети в грозный час
И вздыхали: "Наши дети
Встретят солнце после нас".

Нынче так же, как вовеки,
Утешение одно:
Наши дети будут в Мекке,
Если нам не суждено.

Даже сроки предсказали:
Кто - лет двести, кто - пятьсот,
А пока лежи в печали
И мычи, как идиот.

Разукрашенные дули,
Мир умыт, причесан, мил...
Лет чрез двести? Черта в стуле!
Разве я Мафусаил?

Саша Черный. "Потомки"