В первом десятилетии XXI века в России вошли в моду стихотворения Пушкина "Клеветникам России" и "Бородинская годовщина". Этот факт надобно занести на "кровавые скрижали", о которых сказано в этих стихах, то есть в историю русско-польских отношений. Первое - ответ "народным витиям" Франции, которые требовали от своего правительства оказать помощь польскому восстанию 1831 года, второе - ода на взятие Варшавы войсками генерала Паскевича, тоже обращенная к Европе. Обращаться к полякам Пушкин считал излишним. В свое время советским пушкинистам приходилось проявлять чудеса казуистики, дабы замазать шовинистический смысл стихов: считалось неприличным, что солнце русской поэзии так ненавидит поляков.

Однако из песни слова не выкинешь. В отличие от фальшивого верноподданнического ража Фаддея Булгарина, у Пушкина упоение кровавой расправой было совершенно искренним. Описав в письме к Вяземскому отчаянный героизм поляков в одном из сражений, он добавляет: "Все это хорошо в поэтическом отношении. Но все-таки их надобно задушить, и ваша медленность мучительна".

Но князь Петр Андреевич этих взглядов не разделял. Он назвал "Клеветникам России" "шинельными стихами", пояснив, что имеются в виду "стихотворцы, которые в Москве ходят в шинеле по домам с поздравительными одами", и записал в дневнике, что ему надоели "эти географические фанфаронады". "Народные витии, - пишет он с неподражаемой невозмутимостью, - могли бы отвечать ему коротко и ясно: мы ненавидим, или, лучше сказать, презираем вас, потому что в России поэту, как вы, не стыдно писать и печатать стихи, подобные вашим". Суров был Вяземский: "Вот воспевайте правительство за такие меры, если у вас колена чешутся и непременно надобно вам ползать с лирою в руках". Эта оценка была господствующей в русском обществе, по крайней мере в том кругу, мнением которого дорожил Пушкин.

Федор Иваныч Тютчев слагал хвалу Муравьеву - душителю другого польского восстания, 1863 года, и тоже от чистого сердца. Но даже в высших сферах уважения не снискал. Петербургский генерал-губернатор Суворов, внук знаменитого полководца, на предложение подписать приветственный адрес "Вешателю" не только ответил отказом, но и назвал Муравьева "людоедом". Возмущенный изобретатель особенного русского аршина разразился юродивыми виршами:

Гуманный внук воинственного деда,
Простите нам, наш симпатичный князь,
Что русского честим мы людоеда,
Мы, русские, Европы не спросясь!..

В апреле 1866 года, когда сразу после каракозовского выстрела в стране воцарилась атмосфера злобной реакции, Некрасов в тщетной надежде спасти от закрытия "Современник" прочел на обеде в Английском клубе "мадригал" в честь графа Муравьева. В тот же вечер, вернувшись с обеда, он написал покаянные строки:

Ликует враг, молчит в недоуменьи
Вчерашний друг, качая головой...

Журнал ему спасти не удалось. Позором он горько терзался всю оставшуюся жизнь.

Так обстояло дело прежде. Сегодня в России завелись свои "мутители палат". Они не только не стесняются своей полонофобии, но и получают явное удовольствие от публичной демонстрации оной. "Как похотлив их патриотизм! - писал все по тому же поводу Вяземский. - Только пощекочешь их, а у них уже и заходится и грезится им, что они ублудили первую красавицу в мире". Изрядно сказано. Этим никогда не бывает стыдно - у них в организме отсутствует железа, вырабатывающая фермент стыда. Они придумали назвать московскую улицу, на которой стоит посольство Польши, именем Муравьева и воздвигнуть на ней кумир "Вешателя". Вскоре они объявили этот план шуткой, что, разумеется, еще гнуснее - люди, способные так шутить, бесповоротно перешагнули грань приличий.

Между тем в Польше в эти дни отмечают 85-летний юбилей "чуда на Висле" - разгрома войск Тухачевского на подступах к Варшаве 13-25 августа 1920 года. Лозунг похода Тухачевского был "Через труп Польши - к мировой революции!". Однако поражение под Варшавой переломило ход войны. После этой битвы большевистские армии только отступали.

Но скоро наступит наш черед веселиться: Россия в этом году впервые будет справлять в качестве государственного праздника день изгнания польских интервентов из Москвы. Надо полагать, столичные власти не пощадят казны на изъявление народного восторга. Но если уж устраивать театрализованное представление, то придется изобразить для начала торжественное прибытие в столицу Лжедмитрия I. Главную военную силу этого самозванца составляло русское войско. Москва встречала их колокольным звоном и народным ликованием.

Новый царь был первым русским монархом, увидевшим мир западной цивилизации и вкусившим ее благ. Человек умный и способный, он задумал глубокие реформы, которые должны были радикально изменить облик Московского царства, повергнутого в варварство зверствами опричнины; он мечтал о братском слиянии двух великих славянских народов. Лжедмитрий был тайным католиком. Он видел себя во главе христианского войска, сокрушающего Османскую империю - источник главной военной угрозы для Европы того времени. Создание антиисламской коалиции было насущным вопросом европейской повестки дня. Успешная реализация этого плана могла превратить Москву в лидера крещеного мира. Ничему этому не суждено было сбыться. Окно в Европу заросло. Зато прогнали интервентов.

Нынешнему поколению российских политиков все это невдомек. Они всегда правы по определению. Им просто не хватает достоинства не что решить, а даже подступиться к решению польского вопроса, который Владимир Соловьев считал одним из величайших в русской истории. Для него это был вопрос о воссоединении России с европейской цивилизацией. "Действительное и внутреннее примирение с Западом, - писал он, - состоит не в рабском подчинении западной форме, а в братском соглашении с тем духовным началом, на котором зиждется жизнь западного мира". До этого, как видно, еще очень далеко.