Бесцветный человек Михаил Андреевич Суслов пообещал советскому писателю Василию Семеновичу Гроссману, что его роман будет напечатан лет эдак через 200–300, то есть где-то в районе 2361-го года.

Вот как далеко загадывал главный идеологический вертухай хрущевской и брежневской поры.

Он-то ведь как предполагал: пройдет пара-тройка столетий, во всем мире утвердится коммунистический режим, от каждого будут брать по возможности, каждому выдавать по потребности, ни у кого не останется и тени сомнения в праведности движения от Октября и Гражданской войны к коллективизации и индустриализации, через репрессии, гулаги и иные тернии к звездам коммунизма. Великая Отечественная будет восприниматься как еще одна Троянская война, станет преданием старины глубокой и явится предметом археологических изысканий. И вот тогда состоится заседание Политбюро, на котором, возможно, будет рассмотрен вопрос о публикации рукописи Гроссмана.

Вертухай оказался плохим пророком. Вертухаи в принципе не могут быть хорошими пророками – они охранители как по назначению, так и по призванию.

Роман был напечатан (сначала, конечно, за границей) через два десятка лет, а еще через десятилетие пала советская власть. И вот теперь ко всему прочему запретный роман еще и экранизирован.

Как легко можно было предположить заранее, телеверсия в ХХI веке вызвала жаркие споры в основном по двум пунктам. Первый: Сталин все-таки эффективный менеджер - или патологический душегуб? Второй: эта экранизация – жалкая профанация Гроссмана, или самоценное телепроизведение Урсуляка?

По первому вопросу дискуссия вспыхнула сразу после показа начальных четырех серий на "России". Записана она была до показа. Потому о самом фильме речи не было. Ведущий Владимир Соловьев предложил своим гостям заглянуть в роман Гроссмана как в зеркало.

Коммунист и режиссер Владимир Бортко заглянул и увидел в нем генералиссимуса Сталина, без которого, он уверен, не было бы на свете дочери писателя Гроссмана, вдовы писателя Солженицына и всех, всех, всех присутствовавших в студии граждан.

Литературовед Лев Аннинский обнаружил другую печаль: без несчастий и бедствий, выпавших за отчетный исторический период на русский народ, не было бы у нас великой культуры.

Телеведущий не стал спорить: он в основном скорбел по поводу прошлого и огорчался относительно нашей сегодняшней разобщенности.

Второй пункт сродни жвачке, которую после очередной экранизации чего-нибудь классического все рецензенты разом жуют. Жуют они проблему адекватности экранного создания литературному оригиналу. Потом эту "адекватность" не выплевывают, а бережно вынимают изо рта, куда-нибудь приклеивают и, когда на свет является новая экранизация, отлепляют от нижней кромки своих письменных столов, закладывают в рот и по новой начинают жевать с большой пользой для своих кинокритических зубов и десен.

С "Жизнью и судьбой" случилось то же самое. То же самое, к слову, было и с "Войной и миром". Это теперь работа Сергея Бондарчука считается образцово-показательной экранизацией. А прежде были критики, которые сильно сомневались на сей счет.

Может случиться, что и работа Сергея Урсуляка в 2361-м году будет признана конгениальной гроссмановскому роману.

Сейчас к телеверсии есть расхожая претензия: не так остро и полно в ней представлена трагедия Холокоста. Кроме того, из нее выпала важнейшая революционная тема романа - родовое сходство между сталинским и гитлеровским режимами: в сериале нет тех диалогов, где этот вопрос непосредственно обсуждается героями.

Вдобавок в фильме нет ни Сталина, ни Гитлера, ни фашистского концлагеря, ни советского гулага. То есть все это присутствует, но за кадром.

Впрочем, сегодня тема эта совсем не революционная - она стерта до общего места. Пробилась она на экран еще в 1965 году - с фильмом Михаила Ромма "Обыкновенный фашизм". А утвердилась в массовом сознании с любимым сериалом советского народа "Семнадцать мгновений весны", где легко считывалось сходство между нравами, господствовавшими в верхах обоих тоталитарных режимов.

Место общее, а накал страстей по его поводу с годами и с десятилетиями не снижается, в чем легко убедиться, заглянув на форумы и в социальные сети Интернета. Это во-первых.

Во-вторых, отчего ревнивые почитатели классиков не могут признать, что великие книги не умирают с течением времени, что они способны к развитию и обогащению новыми смыслами, к актуализации старых истин?

Идеалистка Надя, дочь Виктора Штрума, слышит от свой тетки Евгении Николаевны: "Уж слишком ты умна - не девочка, а какой-то член общества бывших политкаторжан". Реплика язвительна не потому, что в ней сквозит неуважение к тем, кто отсидел в царских тюрьмах. Просто она звучит как укор в узости понимания того, что происходит в стране.

Вот и многие суровые критики экранизации и истовые поклонники литературного первоисточника рассуждают сегодня как члены общества бывших политкаторжан и ощущают себя членами общества будущих политкаторжан. Их критика категорична и обжалованию не подлежит: экранизация вступила в непримиримое противоречие с романом, она уничтожает Гроссмана и т.д.

Политкаторжане в свое время оказались заложниками не столько узурпатора власти, сколько идеологии утвердившейся власти, чего они по большей части не понимали. И, как правило, не хотели понять.

Эту тему в романе и в фильме тянет-потянет бывший и настоящий политкаторжанин, старый коммунист Крымов, которому еще только предстоит осмыслить глубину пропасти, к коей подвела человека революция.

Понятно, что при полуживой советской власти роман читался как сугубо антисоветское сочинение. Как обличение режима. Этим он дорог, ценен и сегодня. Но ведь это только самый верхний его смысловой пласт.

Только теперь, в ХХI веке, до нас стало доходить, что советская власть – это рябь на воде. А там, под ней, – пучина бесчеловечья, в которой обречены барахтаться и выживать человеки со своими иллюзиями, надеждами, талантами, привязанностями, с жаждой любить и творить несмотря ни на что. Только в ХХI веке до нас стало доходить, в каком историческом тупике мы оказались.

Чего многие не могли (и до сих пор не могут) понять и простить, так это того, что в романе Гроссмана речь идет не просто о судьбе отечества, но еще в большей степени – об участи человечности в нашем благословенном отечестве.

Оттого режиссер Сергей Урсуляк сознательно или бессознательно сосредотачивается на отношениях героев между собой и с самими собой.

Закадровый голос Урсуляка сообщает, что в его повествовании нет главных героев. Все главные. Это так, но с одной поправкой: самый главный герой фильма – это Человечность. Ее нюансы, оттенки, улыбки, затаенные страдания, ее мужественность – вот что стало для режиссера предметом столь пристально-нежного интереса. Потому в этом фильме, как ни в каком другом, так много актерских удач – гениальный Сергей Маковецкий, по-новому раскрывшаяся Лика Нифонтова, Полина Агуреева, Сергей Пускепалис, Анна Михалкова...

Сегодня "Жизнь и судьба" смотрится как реквием по ХХ веку с его ужасами и испытаниями.

У Солженицына есть рассуждение о том, сколь несравнимы были лишения декабристок "во глубине сибирских руд" с тем, что довелось испытать женам репрессированных в сталинское время. Легко было Льву Николаевичу Толстому писать "Войну и мир". Вот вам мир, затем война, потом снова мир и счастье А каково было Гроссману? Вот война, которая как Мир, как Вселенная. Дальше – мир, который снова война, но уже не отечественная, а гражданская, что продолжилась и в ХХI веке. И нет ей конца, если верить телевизору.