Когда два года назад я решил стать сотрудником Общественной наблюдательной комиссии (ОНК) по Москве, я догадывался, что это, как и любая общественная деятельность, будет отнимать много времени и сил. В общем-то так и получилось – иногда меня просто не хватает. А иногда охватывает легкая паника.

Когда мы, например, ходили в женский СИЗО № 6, там было много ситуаций, каждая из которых сама по себе просто сенсация, о каждой надо кричать и придавать ей соответствующий резонанс. Но я понял, что испытываю чувство некоторой вины перед теми, кто на меня понадеялся, хотя я всем всегда говорил: «Друзья, я вам ничего не обещаю, я просто постараюсь вашу проблему высветить».

Комиссия заточена под то, чтобы проверять, как соблюдаются права заключенных. Когда мы с администрацией заходим в камеру, все всем всегда довольны, по-другому не бывает. В основном люди боятся, хотя и не все, бывают отчаянные. А мы ходим как свадебные генералы, какая-то ширма, декорация. Спросишь – ой, хорошо всем, прям санаторий. И медициной довольны, и питанием. А без администрации мы ходить не можем.

Мы приходили в СИЗО, чтобы переписать всех, кто болен и кто по экономическим статьям сидит. Заходишь в камеру, называешь себя, начинаешь переписывать. Люди воспринимают это как надежду, помощь в их деле. Выкладывают подробности дела, свои доводы, как будто я решающая инстанция, как будто от меня зависит решение об их освобождении. От этого мне неуютно, я чувствую себя Хлестаковым. Они потрясают бумагами, рассказывают свои истории, а я сижу и как будто изображаю, что я вообще чего-то значу.

Правда, были и какие-то успешные действия. По нашему ходатайству выпустили одну беременную на пятом месяце, у которой дома еще четверо детей. Мы передали молельный коврик блогеру Дудко. Постарались поддержать осужденную журналистку Айгуль Махмутову, даже приобрели для нее холодильник на общественные деньги (в Интернете Аня Каретникова объявляла сбор), но не успели передать – она уехала на этап. Она здесь была под следствием по второму делу (по первому у нее срок закончился УДО), ее отправили куда-то в область досиживать. Очень трагическая история. Но она очень хорошо держится. Мы два или три раза ее навещали.

Многие работники СИЗО не верят в нашу бескорыстность. Вот я по просьбе, подследственного связываюсь с адвокатом, о чем-то прошу, что-то передаю. И, видимо, трудно поверить, чтобы в наше время человек бросил все свои дела и ходатайствовал о ком-то чужом за спасибо. Одна подследственная так и спросила – сколько стоят наши услуги? Я сказал, что нисколько, но, похоже, она так и не поверила. Я думаю, что подозрение такое витает в воздухе вокруг комиссии. Может, даже внутри комиссии кто-то кого-то подозревает.

К нам постоянно поступают сигналы. И сейчас есть пара жалоб, по которым в данный момент работаем. У одного человека, которого я встретил в СИЗО, Николая Петровского, отобрали гражданство России. Он работал по контракту в Бресте, в университете, где создал юридический факультет и на нем же преподавал. Когда до окончания контракта ему недолго оставалось, он как-то резко высказался про Лукашенко. Его стали преследовать, потом закончился контракт, и он вернулся в Россию. Белорусский КГБ и тут стал его преследовать.

Первый раз его задержали в марте, доставили в отделение милиции, где сделали запрос в ФМС. После подтверждения российского гражданства Николая отпустили. При втором задержании ответ на аналогичный запрос был противоположный: ФМС сообщила, что Петровский является гражданином Белоруссии. Николай рассказал мне, что когда они работали в Белоруссии, им почему-то чуть ли не насильно, как он говорит, всучили белорусские паспорта. Но сам он заявления о лишении российского гражданства не писал никогда. На тот момент, когда мы у него были, подходил к окончанию срок в 40 дней, после которого его должны были экстрадировать или отпустить. На днях собираюсь звонить его жене, узнавать, как у него дела.

Теперь что касается отделений милиции, где мы тоже регулярно бываем. Поначалу для сотрудников милиции закон об ОНК, даже когда он уже действовал и был подкреплен приказом их министра Нургалиева, был новостью, и нас просто не пускали на порог некоторых отделений. И далеко не сразу мы приучили их к мысли, что нас надо пускать.

В Мещанском отделении как-то после акции 31-го числа мы простояли часа два или три, и милиционеры очень гнусно себя вели. Во-первых, имело место законотворчество: они выдумывали про какие-то сутки, которые должны пройти с момента уведомления о посещении, еще какие-то нормы, которых в законе нет. Но у нас-то при себе всегда есть закон - вот, покажите пожалуйста. И тут уже шли в ход всякие милицейские фантазии – я уж к ним давно привык: мол, у меня есть закон, но он в кабинете, а канцелярия сейчас закрыта.

Еще распространенный прием у милицейских начальников - это когда взрослые люди в звании полковника, подполковника говорят: «Сейчас приду, через пять минут» - и все, пропадают навсегда. Не стесняются просто прятаться.

В конце концов, путем жалоб и обращений в вышестоящие организации мы их к себе приучили. Заняло это где-то полгода. И сейчас во всей Москве нас пускают в любое время. И мы там в принципе существенную помощь оказываем. Многие задержанные говорят, что покуда мы не пришли, милиционеры совсем себя по-другому вели. Был такой эпизод. На ночь оставили ребят после какой-то протестной акции. Мы приехали, потребовали для них горячего ужина и постельных принадлежностей. Сотрудники милиции засуетились как-то, никак не могли с каким-то замом по тылу созвониться (он все не брал трубку), никак не могли найти ничего без него - а в итоге всех выпустили.

За время работы я заметил такую вещь, которую очень хотелось бы исправить. За два года работы мы так и не упорядочили работу нашей комиссии. Нет горячей линии, где сидел бы человек на телефоне и принимал бы звонки. Мы реагируем на жалобы, но каким-то непонятным путем они до нас доходят. Во многих изоляторах висят наши контактные данные, и многие пишут письма, но я понимаю, что эти письма будут неизвестно когда нами получены.

Небольшие деньги на оплату одного-двух секретарей могли бы улучшить эту ситуацию. Нужно чтобы людям было куда обратиться, чтобы все письма упорядочены были, чтобы было место, куда вся информация стекается.

Ну и конечно, хотелось бы законодательство подправить. Когда мы встречались с английскими посетителями тюрем, мы узнали, что они могут встречаться с заключенными так, что представитель администрации их видит, но не слышит. Это очень важно.

Я подал документы на новый срок в ОНК. Может, я и хотел бы спрыгнуть, но товарищи пристыдили меня. Это утомительно. Но надо.