Историю покушения на Александра II Эдвард Радзинский однажды уже поведал телезрителям. Теперь он ее рискнул повторить, но несколько иначе.

По-другому расставлены не только смысловые акценты. На этот раз телевизионная запись сделана не в студии, декорированной под уединенную обитель аристократа духа, а в зале, заполненном публикой. За спиной рассказчика задник, на который спроецированы фасады имперских зданий и увеличенные копии царских указов. В какие-то моменты повествователь кажется ничтожно малой величиной в сравнении с фоном, на котором он выступает. В какие-то – целиком его заслоняет.

Лейтмотивом проходит изображение женского лица, искаженного ужасом и наполовину прикрытого ладонью. Оно время от времени укрупняется, заполняет собой все пространство экрана; в финале перед нами один зрачок-экран. Есть еще кое-какой иконографический материал – портреты героев повествования, съемки тех мест в Санкт-Петербурге, где происходили роковые события.

Впрочем, все эти изобразительные эффекты, оживляющие рассказ, ничто в сравнении с живостью самого рассказчика. Прежде Радзинский выглядел усталым жрецом, который если иногда и выходил из себя, то просто оттого, что накипело. А когда эмоции выплескивались, он успокаивался, как убежавшее молоко, уходил в себя, становясь легким хлебом для пародиста Максима Галкина. Если же отвлечься от эстрадных шаржей, то надо признать, что прежние исторические эссе известного драматурга и беллетриста легко могли сойти за завещание мудрого затворника для нас, суетных современников.

А тут он обратился к зрителям с исторической проповедью: его голос временами дрожал, срываясь на фальцет. Он не стоял на месте, много и энергично размахивал руками. То был трибун, что посетил сей мир в его минуту роковую. И его повествование о событиях давно минувших дней оказалось набитым под завязку аллюзиями и ассоциациями, которые звучным эхом отзывались на то, что произошло вчера, происходит сегодня и, возможно, случится завтра.

Днем было объявлено о немилосердном приговоре Мужихоевой, а вечером Радзинский рассказывал о жестокости, с которой царизм обошелся с несколькими террористами. В среду он посвящает выразительные пассажи русскому идеологу терроризма Нечаеву, а в четверг на НТВ в цикле "Тайны разведки" Сергей Корзун излагает историю восхождения бен Ладена на террористический Олимп. Днем раньше Сергей Пашков на канале "Россия" закончил свою хронику противостояния Израиля и Палестины, прологом к которой как бы стало противоборство народовольцев и самодержавия. В пятницу в программе "Свобода слова" эхом суждений из "Загадки императора" звучали речи наших писателей и опискиных об участи и назначении христианской религии в России. И все это проходило под аккомпанемент взрывов, захватов заложников, зачисток городских кварталов и горных селений, угроз новых терактов, уничтожения боевиков...

Теленеделя смотрелась и звучала как концерт для Радзинского с оркестром.

Солист в основном прав. Он представил нам сказание об истории государства Российского. Разумеется, показан лишь один фрагмент этой истории, но так, что в нем отразилась она вся, вплоть до сегодняшнего, а то, пожалуй, и до завтрашнего дня. С его, Радзинского, точки зрения.

В историческом подполье, куда он проник, хранятся давно уже не секретные объяснения того, что с нами происходит, того, чему мы являемся свидетелями. Тайны историк и беллетрист не открыл и не выдал. Он просто систематизировал все, что находилось в открытом доступе, то есть последовательно перечислил те пресловутые грабли, на которые первым наступил Александр II: отмена "гармонии рабства" посредством реформ, которые "всегда опасно начинать", снижение уровня жизни, безответственность интеллектуальной элиты, сорвавшееся с цепи разночинство, авторитарные инстинкты и рефлексы, наконец, торможение реформ, которые всегда опасно не заканчивать.

Круг замкнулся, и "дети перестройки", по Радзинскому, убили ее отца. Россия после этого взяла курс на Великую Октябрьскую революцию.

Рассказчик не обошел так хорошо нам знакомые настроения и обольщения общественного мнения позапрошлого века. Первый акт реформ – счастье и общий энтузиазм: все купаются в них с демонстративным удовольствием, все любят Реформатора и хотят быть реформаторами.

Второй акт – все недовольны реформами и в еще большей степени реформаторами. Бунты, пожары... Здесь и во многих других местах следуют ссылки на "Бесов" Достоевского - роман, который вызывал патологическую ненависть у революционеров всех времен и народов. Третий – два шага назад. Репрессии, новый виток авторитаризма, ущемление подаренных было свобод.

Самое интересное и поучительное в этой исторической притче - то, как вызревал терроризм в российской действительности, какими идеями он вдохновлялся. Не из сора росли его цветы и стихи. "Чистейшие сердцем" шли на смертоубийство. Последнее обстоятельство звучало бы как откровение в устах Радзинского, если бы раньше не сказал об этом тот же Достоевский. О "чистейшем сердцем", об истовом идеалисте Алеше Карамазове у автора словно бы нечаянно вырвалось: "А ведь он, пожалуй, в террор пойдет". Радикальный идеализм и вправду оказался горючим топливом для всех террористических акций, включая и всевозможные революции.

Радзинский пытается проследить логику развития террора. По его мнению, со временем бомбистам славянской наружности стало важно не просто привести в исполнение вынесенный ими смертный приговор, но убить приговоренного публично, на миру. И положить как можно больше живой силы, а также живой немощи противника. Быть может, в отношении "Народной воли" это наблюдение небесспорно, но такая логика явно прослеживается в действиях современных организаторов террора - широкая публичность акта стала едва ли не самой важной составляющей террористической войны.

Раз так, с ней и надо сражаться публично. Потому он, Радзинский, не просто написал книгу об убийстве царя, а второй раз кряду решил поведать эту историю миру посредством ТВ, самого публичного из СМИ. Потому он это сделал предельно громко, что называется, криком крича.

- Э... - это я перехожу на почти умирающий шепот Радзинского, - так ведь как в свое время громко и убедительно прокричал об опасности Достоевский в тех же "Бесах" - и кто ж его услышал... А какую яркую, всех объединившую речь произнес все тот же Достоевский у памятника Пушкину. И все объединились – славянофилы с западниками, консерваторы с революционерами... на несколько дней. А дальше (я говорю совсем шепотом) все разбежались по своим партийным углам. И случилось то, что случилось.