Выдавливать из себя по капле раба, о чем когда-то Чехов писал Суворину, есть занятие для нашего отечества характерное: бесконечное, как российские просторы, и безнадежное, как тоска по справедливости. Но проницательный Антон Павлович понимал, что иного пути нет. Правда, преуспели мы на этом пути немного.

Запрет главы департамента культуры московского правительства Сергея Капкова демонстрировать в Гоголь-центре документальный фильм Майка Лернера и Максима Поздоровкина "Показательный процесс: история Pussy Riot" вряд ли поверг кого-то в шок. Чего еще можно ожидать от нашей власти? Вот досрочное освобождение политзаключенных – это удивительно, а цензурный запрет – что ж в том нового?

Неудивительно, к сожалению, и то, что художественный руководитель театра Кирилл Серебренников хотя и возмутился, но распоряжение выполнил. Так у нас повелось издавна – роптать, но исполнять. Роптать для очистки совести (когда опасно – на кухне, когда не очень – в интернете), исполнять – на службе, на работе, демонстрируя начальству свою лояльность. В советское время так жила практически вся творческая интеллигенция за исключением единиц, бросивших системе открытый вызов. Этих, отбившихся от стада, остальные презрительно называли ввязавшимися в политику диссидентами и тайно ненавидели за то, что сами на такое не способны.

Надо сразу отметить, что требование Сергея Капкова незаконно и по форме, и по существу. Даже если театр находится на содержании у московского правительства (то есть получает деньги из городского бюджета, образованного из налогов москвичей), это не дает правительству Москвы права вводить цензуру и вмешиваться в репертуарную политику. Цензура прямо запрещена Конституцией РФ.

С точки зрения формы такое требование ("требую отменить показ...") должно быть оформлено соответствующим актом – приказом, постановлением, решением городского правительства и т.п., то есть документом, имеющим юридическую силу и обязательным для исполнения. Письмо же Капкова, начинающееся словами "Уважаемому Кириллу Семёновичу" и "Уважаемому Алексею Аркадьевичу" (директору театра), а заканчивающееся пожеланием "беречь друг друга", "С наилучшими пожеланиями и надеждой на новые премьеры!", "С уважением к Вашему таланту", хотя и написано на официальном бланке и имеет исходящий номер, но представляет собой не более чем просьбу частного лица. Такое "требование" вполне можно не исполнять в силу его неправового характера. На него можно было просто не обращать внимания.

Почему же Кирилл Серебренников с ним согласился? Вопрос риторический. Страх и то самое рабство, которое надо выдавливать из себя по рецепту доктора Чехова. Никто реально не мог помешать показу фильма. Не приехал бы ОМОН, не били бы дубинками по головам авторов фильма и руководителей театра, не впаяли бы по "двушечке" участникам предполагаемой дискуссии, не сняли бы с поста лидера партии Ирину Прохорову, которая должна была вести дискуссию. Не случилось бы ничего страшного.

Худшее из возможного – снятие Серебренникова с должности. Неприятно, но даже на фоне обсуждаемой темы – процесса по делу Pussy Riot - это всего лишь мелкие трудности. Алехина и Толоконникова отстаивали в лагерях права заключенных с риском для жизни, а Серебренников не готов пойти на принцип и рискнуть должностью. Земля и небо!

Ну да, плохо без работы, тяжело потерять творческую площадку, жаль собранный коллектив, но свобода чего-нибудь стоит? Достоинство что-нибудь значит? Осип Мандельштам заплатил за свободу творчества лагерем и жизнью, Михаил Булгаков – безработицей и нищетой, Александр Солженицын – изгнанием с родины. Многие достойные люди платили за нашу общую свободу такую цену, которая не идет ни в какое сравнение с возможными последствиями для Кирилла Серебренникова. Чего бы было не упереться?

Ведь никто не призывает рисковать семьей, детьми, лезть на баррикады, готовиться к тюрьме или эмиграции. Речь не идет даже о гражданском неповиновении – не платить налоги, не пользоваться государственными банками, игнорировать дурные законы. Надо всего-то упереться в своем деле, на своем месте. Ведь цензура – это не только запрет власти что-либо писать и показывать, но и согласие журналистов и режиссеров выполнять эти требования. Цензура не может существовать там, где ей объявлен бойкот.

Что жаловаться на дурную власть – она от природы такова и вряд ли может быть иной. Кому придет в голову жаловаться на таежный гнус – мошкару, комаров или слепней. Они такими созданы. Вопрос, как с ними справиться, как от них защититься.

Кирилл Серебренников пишет: "Я призываю всех людей, для которых живы понятия честь и свобода, для которых важны достоинство и право художника творить и говорить свободно, сплотиться и сопротивляться пришедшему Мраку. Словом, делом, искусством, кто чем может". Однако серьезные решения принимаются в одиночку. У Серебренникова была такая возможность - он этого не сделал. Он призывает сплотиться, очевидно, придерживаясь распространенного заблуждения, что наша сила – в объединении. Я же думаю, что нас угнетают не потому, что мы разобщены, а потому, что поодиночке мы неспособны на поступок. Нам бы все собраться в стадо, чтобы за себя не отвечать.

Причин уйти от нелегкого решения всегда много, и все они уважительные. Они не выдуманы, они вполне реальны. И даже тезис об оказываемом давлении не высосан из пальца. Мы вообще живем в мире, в котором все на всех так или иначе оказывают давление. На Серебренникова давит Капков. На министра Капкова, которому до фильма скорее всего нет никакого дела, оказывает давление мэр Собянин. На Собянина – кто-то из президентской администрации, который, в свою очередь, опасается недовольства Путина. На Путина давят оппозиция, страх бархатной революции и коварный Запад, отчего он решает, что надо жестко пресекать всякие попытки свободомыслия. В этой системе побеждает тот, кто не уступает давлению. Поэтому так важно каждому принять для себя самостоятельное решение.

В минувшее воскресенье я пришел в Гоголь-центр к тому часу, на который было назначено мероприятие. У входа мне будничным тоном сообщили, что показ фильма отменен, а билеты можно использовать в любой другой день. Никто ничего не объяснял, не извинялся. Руководители театра не стояли в фойе и не выражали сожаления. В театре вообще не было никого кроме нескольких посетителей в кафе на первом этаже и дежурных сотрудников. Обманутые зрители не собрались перед театром, чтобы выразить свое возмущение действиями московского правительства. Все приняли случившееся как должное. Ну, не разрешили, так не разрешили. Что же теперь делать?

И это тоже очень печальное явление во всей этой истории. Пока мы не научимся хотя бы на своем месте не уступать произволу, так и будем прозябать в рабстве, поскуливая, что опять попался плохой хозяин.