Галина Старовойтова: к 15-летию гибели

Я познакомился с Галиной Старовойтовой в Вашингтоне в конце 1989-го или в 1990 году. Мы оба были стипендиатами Кеннановского института. Был такой американский журналист Джордж Кеннан, бывавший в царской России и писавший о ней. А его младший родственник - тоже Джордж Кеннан - был дипломатом, одно время даже послом в СССР, и участвовал в создании этого института. Когда его спрашивали, имени кого все-таки этот институт, он начинал мяться, потому что официально вроде бы имени Кеннана-старшего, но в то же время ему хотелось, чтобы это было имени его.

И вот там мы познакомились с Галиной. Это было время, когда многие советские люди поехали на Запад - рядовые граждане, журналисты, люди, имеющие отношение к политике. Тогда я познакомился с Юрием Батуриным, корреспондентом "Огонька", который потом стал секретарем Совета обороны при Борисе Ельцине и его помощником, а после – космонавтом и академиком. Приезжал Юрий Левада и тоже выступал в Кеннановском институте.

О Галине к моменту нашего знакомства я, конечно, слышал - правда, немного. Сам я в это время находился в эмиграции и о том, что происходило в тогдашнем Советском Союзе, знал только из печати, из сообщений агентств и западного телевидения. В Кеннановском институте она выступила с докладом о межнациональных отношениях в Советском Союзе и произвела очень сильное впечатление на всех, включая меня. После ее лекции я подошел к ней, и мы как-кто сразу подружились. Она была в Америке всего один месяц, и мы встречались чуть ли не каждый день.

Вскоре Галина прислала мне приглашение поехать вместе с ней в Армению. Я прилетел в Советский Союз с иностранным паспортом, поскольку советского гражданства был лишен еще при Брежневе, и мы полетели в Армению. Кстати (вспомнилось на фоне трагедии в Казани) летели на ужасном Ту-154, куда пассажиров пускали со всем их багажом, так что все эти чемоданы, коробки, тюки сваливались где-то в углу. Не знаю, для чего там были стюардессы, но они ни за чем не следили, не проверяли, пристегнуты ли пассажиры, и половина багажных полок при взлете была открыта. В полете самолет жутко дрожал и скрипел, и было удивительно, что он не развалился в пути. В Армении я увидел, какой безумной популярностью пользовалась там Галина. Вся страна знала ее в лицо, с ней невозможно было ходить по улицам.

Время тогда было беспокойное: 1990 год – накануне больших событий и в Советском Союзе, и в самой Армении, где действовало Армянское освободительное движение. Это была очень сильная оппозиция, которая фактически являлась второй властью. Движение собирало огромные митинги – на сотни тысяч людей. Но были и небольшие такие уличные собрания, и когда мы были рядом со Старовойтовой, ее везде приглашали. Была видна большая любовь армянского народа к ней.

Потом я в конце концов переехал в Москву, мне вернули советское гражданство, перешедшее впоследствии в российское, и мы часто общались уже здесь.

Она была женщина сильная, волевая и властная. Еще в Вашингтоне мы оба, будучи стипендиатами Кеннановского института, имели право на помощников-студентов. Я своему студенту стеснялся давать какие бы то ни было поручения, а Галя свою помощницу эксплуатировала на всю катушку – потому что она привыкла повелевать, а я не привык и до сих пор не научился.

Она была властная, но в то же время открытая людям, вызывала доверие. К ней могли на улице подойти и начать говорить о чем-то, она останавливалась и без всякой фанаберии выслушивала каждого, говорила с людьми. Огромной энергии была человеком.

Это было время большого оптимизма. Помню, мы отмечали ее день рождения в гостинице "Москва". И там кто-то произнес один из двух принятых еще в советское время у литературной интеллигенции застольных тостов – "За успех нашего безнадежного дела!" (второй был "Пусть сдохнет вся сволочь!"). Галина рассердилась и сказала, что наше дело не безнадежное, а очень надежное. Это было время надежд.

Общее впечатление, которое у меня было, когда я наблюдал ее вблизи и со стороны, когда она выступала где-то в Думе, - что она редкий самостоятельный политик, имеющий собственное совершенно ясное мировоззрение. Таких политиков потом становилось все меньше и меньше, и в конце концов остались она и Сергей Юшенков.

У меня было такое определение - "антисоветский советский человек". И Галину я относил к таким людям в том смысле, что она была очень критически, даже диссидентски настроена по отношению к советской власти, но, как человек советского времени, очень хорошо понимала, с кем и как нужно разговаривать. Могла быть и резкой, и дипломатичной, но со своего принципиального направления не сбивалась.

В то время, когда она как политик была больше всего востребована, высказывались разные предположения о ее дальнейшей карьере. Когда рассматривался вопрос о том, не заменить ли военного министра обороны гражданским лицом, то среди возможных кандидатов на эту должность упоминалась и Старовойтова. Не знаю, справилась ли бы она с этой ролью, но уверен, что президентом страны (эта возможность тоже не исключалась) она могла бы быть выдающимся. Если бы это случилось, мы сейчас жили бы в другой стране.

К сожалению, политический климат становился для нее все менее подходящим. Демократические реформы сходили на нет, открытая политика все больше заменялась привычной для устанавливавшегося режима аппаратной подковерной борьбой советского типа. Политики типа Старовойтовой становились все большей помехой на этом пути. И самым простым способом устранения этой помехи оказалось убийство.