«В годы прошлые, лихие
В стих отлитые стихии –
Таинства души».

Поэт поневоле

Весна 1983 г. Лагерь «Пермь 37». У заключенного Глеба Якунина отбирают Библию, и он объявляет голодовку. Его сажают в карцер, где, однажды надзиратель поздравляет его с Пасхой. Отец Глеб расстраивается, что он, священник, не знает дня Воскресения. «Тогда Бог в утешение, наверное, послал мне стихотворение». Первое, посланное, останется самым нежным и мелодичным из написанного (см. сборник стихов «Богу служение - стихосложение»). Его невозможно читать ровно, оно само поет свою песню под звуки плачущей мандолины:

НОГИ РАВВУНИ

Грешная Мария Магдалина,
Города, нагорья и долины,
Письмена дописаны пути,
Только Отчий город впереди.

Грешная Мария Магдалина,
Сердце кличет - плачет мандолина.
Похоронный миро, как любви елей,
На голову и ноги Раввуни пролей.

Грешная Мария Магдалина,
Разве зовы сердца одолимы?
Ты волной волос омой и оберни
Нежно, как младенца, ноги Раввуни.

Грешная Мария Магдалина,
Счастье миг, а время скорби - длинно.
Эти ноги утомленные - скоро
Тяжесть мира понесут на Голгофу- гору…

Так в заключении родился еще один «поэт поневоле» (или «по неволе»). Люди нередко начинали сочинять стихи в лагере, подтверждая печальную истину, что «тюрьма рождает поэтов». В лагере у отца Глеба рождается противопоставление священника - зэку как истинному служителю Христа. 20 ноября 1984 г., в день освобождения из-под стражи, за которым последовала ссылка в замороженный Ыныкчан (Якутия), он написал поэтическое завещание, которое я разместила в Фейсбуке, как только узнала о его смерти.

ЗАВЕЩАНИЕ

Тем, кто будет класть меня в гроб,
Я завещаю, чтоб
Не облачали
Меня в иерейские
Ризы,
В которых уже не обличали,
Служили Богу без риска,
В почти ливрейские,
В которые дули лишь легкие бризы.

Но душу мою облегчите -
Тогда меня облачите
В Зекову робу
Грубую.
В родной споцодежде
Одной лишь надежде
Предам себя, когда пойду в утробу
Гроба я.

Нет у меня святых орденов -
Ни великого князя Владимира,
Ни преподобного Сергия,
Которых дают за усердие
В разной степени.

Но ты, Господи, тогда меня
Помяни,
Одинок
Ордерок -
Бирку с именем увидав на моей
Груди.

Ты возвел меня сам
В высший - зековый сан,
Царством Божиим награди.

Хоронили отца Глеба в священническом облачении: стихотворение – молитва, образ, не прямое указание; его ризы не были ливрейскими, он носил их с честью и небывалым мужеством.

Поэтическая молитва наполняла почти все его стихи. Он либо начинал с обращения к Богу, святым, либо заканчивал криком в небеса. Свой сборник он назвал «Богу служение – стихосложение»: стихов плетение было литургическим, истовым, отец Глеб жил словотворчеством, поиск нужного слова мог занимать недели, его невозможно было переключить, например, на мемуары, стих действительно был его стихией. Он подолгу обсуждал найденные рифмы, предлагая все новые варианты, просил о редакторской помощи, и при этом боролся за каждую букву, а потом вдруг переписывал все заново.

Поэт-метафизик

В ссылке Глеб Якунин замахнулся на Иоганна Вольфганга нашего Гете:

«Идея этого произведения сложилась под влиянием классиков современного эволюционизма - Тейяра де Шардена и Владимира Вернадского в те далекие годы, когда я отбывал свой лагерный срок в 37-ой Пермской политзоне. Тогда возник план, уйдя в ссылку, взяться за фундаментальный труд, объясняющий первопричины катастрофы, постигшей российскую православную империю в 1917 году, а также тяжкого кризиса, поразившего само российское православие, - кризиса, который и ныне углубляется с каждым годом.

Но сбыться моим замыслам не удалось, в первую очередь по причине «технической» – в далекой Ыныкчанской ссылке (500 км от Якутска), где я оказался в 1984 году, литература, необходимая для написания академической работы, оказалась практически недоступной.

Тогда я, перегруженный идеями, жаждущими воплощения, предпринял отчаянную попытку выразить своё мировоззрение в стихотворной форме, хотя ясно понимал основную трудность - богословие, догматика, историософия - весь этот мир, требующий чётких, жёстких словесных конструкций, очень сложно втиснуть в нежно-хрупкие рамки языка поэзии.

Но все же приступив к делу, я сразу замахнулся на создание монументальной драмы в высоком классическом стиле (в подражание «Фаусту» Гете)».

В далекой сибирской ссылке,
в наитии, без предпосылки,
средь горных кряжей,
во мховой пряже,
средь листвинично-
брусничных
красот
души обнажил исподнее
в благое лето Господне
одна тысяча девятьсот
восемьдесят
пятое.

Поэма рождалась долго и трудно. «Хвалебный примитив юродивый в честь Бога, мирозданья, родины» увидел свет в 2000 году; второе издание, исправленное и дополненное, появилось в 2008-м.

О мой Бог, о мой Патрон!
Я не Гете -
йота только
из-под гнета,
но фауст-патрон
и мой не пуст -
его запустил
из пустующих
уст
Всесильный,
Всехвальный,
о Боже, Ты Сам!
(хвалу возношу ко святым Небесам),
себе амбразуру
из уст образуя,
Божественную бойницу!
И вот распростёрт
пред Тобою ниц я.

Второе издание 2008 г. Иллюстрации Александра Левинсона.

Поэтический манифест космической духовной эволюции и православной реформации написан был «по Меню»:

Сие меню
для духом нищих,
составлено из терпкой пищи,
по Меню Александру.

Отец Глеб свободно соединяет несоединимое, воплощая принцип discordia concors в традиции метафизической поэзии. Читатель должен понимать церковнославянизмы, литературные аллюзии, научную и богословскую терминологию, а также лагерную феню. Что за сочетание, скажете вы? Символическое для России 20 века, в которой верные Христу и свободные духом шли в лагеря.

Был я ранее
как бы раненый,
схоластикой
креационной,
что вся в пластике
реакционной.
Был в агонии
как в зек-вагоне я.
Был в мучении
от учения
о космогонии.

А теперь по живому
учению -
течению
блаженно теку
в лагуну
теологуменов…

…

Второй закон термодинамики
Включил души моей динамики,
И я в сердечном умилении
Воздал Создателю хваление.

Подобно Христу, сравнивающему Царство Божие с закваской или горчичным зерном (любимый образ Якунина), отец Глеб обращается к бытовым образам – манной каше, универмагу, или к банкомату, интернету, когда размышляет о космическом духовном росте:

Люблю я мир,
как манную
с вареньем,
желанную
мне с детства кашу.
Ей, Боже, не совру, ничуть не приукрашу.
Моя позиция
пусть сице
в стихослуженьи отразится,
астрономически-гуманная
гастрономически - гурманно.

Глеб Якунин создал свой язык, новый раешник, легко пренебрегая правилами, условностями, идя в словотворчестве своей дорогой столь же уверенно, как и в творчестве религиозном. Он смеется и юродствует, при этом рубленые фразы падают, как поваленные деревья; размашистые тире подобны взмаху топора: за строками можно увидеть кряжистую глыбу Глеба - крепкого, ладного, полного энергии и неиссякаемой веры в Бога и преображение России. Он называет свои вирши лубочными картинками, но они не просто «словеса», они «троса стальные,/Чтоб ими души поднимать/Упавшие и остальные».

Он соединил в своих стихах шутовство юродивого, пламенную веру пророка и светлый ум исследователя. Он пишет как право имеющий, как призванный проложить путь к очищению Церкви от фальши и ферапонтовщины, а языка – от штампов и мертвечины. Для него главными врагами православной веры являются обрядоверие без Христа (“Вера в свечке, в куличе - Русь лежит в параличе”), языческий культ имперской агрессии («Русь поверила Проханову/ Про империю – про ханову») и сотрудничество с КГБ:

Это лишь явочный храм!
Он же - спецхран
Для святых донесений,
Где можно закладывать
Без опасений.

Глеб Якунин просит у Бога прощения за церковную кичливость, державную агрессивность, за «кондовую ветхозаветность», рабство «крещёной собственности», подражательную беспомощность и антихристианский бунт.

Поэт-летописец

Стихи о Норд-Осте, Беслане, убийстве Анны Политковской и Александра Литвиненко, об Олимпиаде, судах над выставками «Осторожно, религия!» и «Запретное искусство 2006», поэтический цикл «Пуссиниана» - это своего рода поэтическая летопись последних пятнадцати лет. В 2004 году отец Глеб написал стихи о Майдане, которые и сегодня звучат остро:

На Майдане незалежности
апельсиновые нежности,
цвет оранжевый.
(…)

Метрополия московская,
митрополия поповская -
монополия каковская!

Что же наш майдан -
залежности?
Демократов принадлежности
в чемодан мы упакуем,
и свободу упокоем.

Или нашему майдану
Богом снова будет дан
дар любви к свободе,
чтоб на подвиг годен
каждый был,
при любой погоде.
Дар, что братья сохранили
на окраине,
в Украине.

Нам восстать от летаргии?
Петь свободе литургии?

21 сентября 2014 г. на московском Антивоенном марше я никому не могла дозвониться по телефону. Связь не работала. Отец Глеб и его дочь Аня звонили мне каждые десять-пятнадцать минут: «Где вы? Мне срочно нужна помощь. Это очень важно». – «Плохо себя чувствуете? Что случилось?» - «Нет, я написал очень важное стихотворение. О Ходорковском. Обязательно нужно сегодня же опубликовать». И мы стояли у входа в метро, не обращая внимания на проходящих мимо друзей: он читал новое стихотворение о будущем президенте Ходорковском по исписанной сикось-накось бумажке, я набирала текст на планшетнике, комментируя что-то, он то недовольно, но смиренно соглашался, то спорил.

Подписался в конце - «Священнопрещеннейший Глеб Якунин». И радостно спросил: «Правда, здорово придумал?» - «Потрясающе», - ответила я. Когда ему что-то нравилось, он обычно говорил «Потрясающе!»

27 декабря на прощании с отцом Глебом в Сахаровском центре я читала его стихи. Подходили друзья, просили прислать тексты. Я думаю, что панегирики смутили бы его, а стихам он был бы очень рад. В репортажах о похоронах его впервые называли не только священником, правозащитником и политиком, но и поэтом.

Ты тронул
меня десницей,
Божественнейшим перстом,
и огненная колесница
врагу полетела
на трон;
на бронепрестол.
Врагу
в тело
она полетела,
врагу
полетела в рога,
о, как, Господи, Родина мне дорога!