Как выяснилось из рассказа Веры Лаврешиной, Таганка была еще цветочками. Напомню, там нас держали несколько часов лицом к стене в наручниках за спиной, и не просто заламывали, а ломали в разные стороны кисти и отдельные пальцы – от чего у меня и Лаврешиной до сих пор не прошло онемение, как от новокаина, в левой руке, а Низовкиной до сих пор тяжело взять в правую руку даже кружку с чаем. Потом скотч на ногах при обыске, в присутствии ментовских хряков, потом руки еще немного поломали на дактилоскопии, пытались поодиночке таскать на допросы силой. Но, по крайней мере, там и не было лишних благ цивилизации. Какие были деревянные нары, такие и были, этого из-под нас не отнять. И душа там тоже быть не могло, и книг. А вот в Симферопольском спецприемнике для единственной осужденной Лаврешиной создали условия анти-вип. Все, что там имелось, намеренно отняли.

Ее на третьи сутки заказали сломать в этом спецприемнике. Поясняю, помещать туда 5 человек, сухо голодающих, чревато новым триумфом нашей группы сопротивления, массовым утверждением наших ценностей, потому что не получится обманывать еще несколько дней всю интересующуюся общественность, как это было с двумя сутками. Кроме того, перебивает репутацию именитых голодовщиков, которых не просто так раскручивали и репрессировали.

Итак, Веру поместили в камеру к девяти женщинам. Окружили матом, гоготом, дымом и женской ненавистью обработанных сокамерниц. Курили постоянно все 9 человек, кроме нее, а это в состоянии обезвоживания все равно что газовая камера. Молодой амбициозный замначальника без формы, с 6 утра посетивший Веру, приказал забрать матрас с ее койки (в индивидуальном порядке), возвращали только на ночь. Койка была из железных прутьев, негнущаяся. Постельное белье не давали. Отмечу, что в состоянии сухой голодовки на третьи-четвертые сутки в животе начинаются сильные боли, резь и спазмы. В таком состоянии проблемой является просто удобно лечь на кровати, чтобы меньше мучиться. Попробуйте выбрать удобное положение на железных прутьях.

В тот же приход этот исполнительный начальник запретил Вере пользоваться вертухайской литературой, пытался заставить вставать перед начальством и представляться. Три раза в день прямо к ее койке на тумбочку, опять же в отдельном порядке, подносили горячую еду на подносе! Мне приносили только в обед, и то ставили на тумбочку возле входа – на приличном расстоянии. За эту единственную «привилегию» тюремщики, прекрасно зная о нравах в бытовых камерах, обеспечили ей круглосуточную ненависть остальных подневольных. В качестве альтернативы была психушка – такие разговоры Вера слышала из коридора. То есть если станет хуже, они еще добавят в больничке – в дурке. И кто потом станет слушать рассказы человека под психотропом, если он будет говорить про концентрационные условия в спецприемнике? Тем более что всем политическим ранее здесь был обеспечен более-менее приличный прием, без посягательств на этику политзеков: не вставать, не представляться, не злоупотреблять тем, что политзек ничего не просит и жалоб писать не будет.

Мы, господа заказчики и исполнители, просить и жаловаться не будем. Но освежите в памяти подвиг Веры Засулич, а то мы освежим его на вас.