Также: Чечня, Война | Персоны: Илья Мильштейн

статья "Я воевал с Россией, но никогда не терял достоинства"

Илья Мильштейн, 09.03.2005
Аслан Масхадов. Фото с сайта www.ural.ru

Аслан Масхадов. Фото с сайта www.ural.ru

Гибель Аслана Масхадова вызывает боль. Это боль неожиданного свойства. Речь не о жалости – покойный президент и лидер сепаратистов был солдатом и погиб как солдат, на своей земле, в селении, носящем имя автора "Хаджи-Мурата". Речь о масштабе трагедии бывшего полковника советской армии, отраженной в судьбе его народа. Речь об одиночестве и безвыходности жизненной ситуации, которая не оставляет выбора.

Человеческая трагедия Аслана Масхадова началась в тот день и час, когда он осознал себя воином за свободу своего народа. Помню, в каком-то давнем интервью Аслан Алиевич, усмехнувшись, рассказывал про свою службу начальником артиллерии дивизии в Вильнюсе – о том, что все никак не мог понять, о какой независимости толкуют литовцы... Но едва это зацепило его самого, полковник оказался идеалистом покруче, нежели подконтрольные ему прибалты. И тогда, уволившись из армии, он пошел за Дудаевым, а после гибели мятежного генерала выяснилось, что никого толковее Масхадова в Чечне нет. Ни на войне, которую он выиграл, ни после. Увы, победив на единственных за всю историю Ичкерии честных выборах, он взвалил себе на плечи непомерную ношу.

В тот день, 27 января 1997 года, началась политическая трагедия Аслана Масхадова. С горсткой единомышленников он оказался один – против ревнивых бывших соратников и конкурентов на выборах и против России. Ибо соратники увлеклись расстрелами на площадях и прочей экзотикой, а в Кремле после Хасавюрта преобладали тяжкие похмельные чувства и тоскливая жажда реванша. По сути Басаев и российские силовики действовали заодно, мечтая о новой войне. Масхадов метался между собакой и волком, чеченские радикалы наглели, экономика свободной Ичкерии дышала на ладан, и дело кончилось идиотским походом Басаева в Дагестан. То есть второй чеченской войной, о чем мечтал уже не один скучавший в мирное время Шамиль, но и весь российский генералитет, и малоизвестный в ту пору председатель ФСБ, вскоре назначенный наследником.

Вторая война оказалась страшнее и таинственней первой. Мы не знаем, кто взрывал дома в Москве, но знаем, кто воспользовался этими взрывами. Масхадов кричал в те дни, что осуждает Басаева, и обвинял ФСБ в кровавых провокациях, но его уже никто не слышал. Тем временем в Чечне и по соседству выросло новое поколение, поразившее мир в "Норд-Осте", Беслане и других местах мерой своей жестокости и невменяемости. Но Масхадов был давно уже оттеснен от руководства, а с войной случилось самое жуткое, что только могло произойти: она атомизировалась. Бойня обрела полнейшую бесконтрольность и бесконечность.

В этих условиях Масхадов мог служить лишь символом чеченского сопротивления – равно безнадежного и для чеченцев, и для завязшей в войне России. Он воспринимал свой сгинувший президентский пост как ответственность за судьбу народа, его избравшего – и мог лишь за голову хвататься от беспомощности и отчаяния. Впрочем, он по-прежнему был опасен для Кремля – хотя бы своими человеческими качествами на фоне Путина и Басаева. В политической игре, в те редкие часы, когда на Западе вспоминали о Чечне, его называли "умеренным" – и это было правдой. Трагедия заключалась в том, что умеренные на этой войне не востребованы с 1999 года. Они не нужны ни Кремлю, ни сотням басаевых, чья религия – месть, смерть и самоубийство.

Поэтому в устах разнообразных наших шабалкиных Масхадов превращался в фигуру одновременно зловещую и никчемную. Он был "обыкновенным бандитом" и лидером как бы несуществующего подполья. Он якобы лично планировал Беслан и при этом никого не контролировал. Его ловили как боевика-одиночку и с ним же готовились подписать соглашение о капитуляции. Его вроде не ставили ни в грош, но с его представителями встречались и генерал Казанцев, и солдатские матери – с ведома Кремля.

Загнанный, смертельно уставший и обреченный, он все эти годы болезненно переживал ложь и до последнего патрона бился за свою репутацию. Стремился в Беслан вызволять заложников, требуя лишь минимальных гарантий безопасности. Заявлял о готовности к переговорам без малейших предварительных условий. Требовал встречи с Путиным, почему-то обещая при этом, что за полчаса договорится обо всем. Он вряд ли лукавил. Идеалист до последнего дня, он полагал, что знает слова, способные переубедить непрошибаемого российского главнокомандующего. Бог его знает, что это были за слова. Он не был красноречив.

"Я воевал с Россией, но никогда не терял достоинства", – сказал Масхадов пять лет назад. Он не утратил офицерской чести и в свой смертный час, взорванный в бункере и выставленный на обозрение чеченцам и русским – в луже крови, сочащейся из головы. Последний законно избранный президент Чечни, он унес в могилу последний, крохотный, почти эфемерный шанс на мирное разрешение конфликта. Поэтому его еще вспомнят, и не раз, как вспоминают Дудаева – человека, с которым можно было договориться обо всем. И чем безнадежней мы будем погружаться в трясину террора, тем печальней будут эти воспоминания. Воспоминания о бессмысленном убийстве на бессмысленной войне.

Илья Мильштейн, 09.03.2005


новость Новости по теме