26 ноября 1994 года танки с белыми башнями выползли на черное поле в пригороде Грозного. Боевики, поджигая одну машину за другой, мысленно благодарили того штабного умника у русских, которому пришла в голову мысль замаскировать танки по-зимнему... Спустя пять дней один из охранников президента Дудаева втолковывал мне, журналисту, прибывшему в Грозный с группой Сергея Юшенкова: "У них приказ был – перейти на зимнюю форму одежды. Я служил, знаю. Зима в армии наступает тогда, когда ее объявит начальство". Чеченцы известны своим мягким юмором.

А вечером, в подвале правительственного дворца, танкист с обожженными руками зло и нехотя пояснил: "Приказано было - для опознавания с воздуха". Между тем у дудаевцев к тому времени своих танков почти не было, с какой бронетехникой руководители операции боялись перепутать свои танки - непонятно. А главное, никакой поддержки с воздуха танкисты в тот день не дождались. Так до сих пор и не раскрыта загадка этого белого камуфляжа. А из тридцати экипажей почти половина тогда погибла.

Этот залихватский танковый бросок на город (без карт, без связи, без должной поддержки, без четкого плана действий) можно считать предтечей надвигавшейся чеченской войны, десятилетие которой Россия теперь вынуждена отмечать. И вовсе не факт, что это последняя круглая дата нынешней чеченской кампании. В той первой попытке решить дело одним сокрушительным ударом было все, чтобы прозреть и увидеть, какой она будет, эта "победоносная" операция по наведению конституционного порядка на чеченской земле: остовы танков, изуродованные тела солдат, грязные, изможденные, со смертной тоской в глазах российские пленные, самонадеянность и безграмотность арбатских полководцев, их пренебрежение к "пушечному мясу", вранье и предательство официальных лиц...

Когда министр обороны Павел Грачев, глядя немигающим взглядом прямо в камеру, уверял, что не знает, чьи военнослужащие пытались таранить субъект Российской Федерации, эти "неопознанные объекты" сидели у телевизора рядом с нами. Они слушали своего министра, как слушают смертники последнюю весть об отказе в помиловании. Это не метафора. Накануне Дудаев объявил: если Москва не признает пленных танкистов своими, их публично казнят. Он подтвердил это при первой же встрече с Сергеем Юшенковым и его коллегами. Кто-то спросил: "Но вы же на самом деле не сделаете этого?". Дудаев показал в сторону окна – там вторые сутки со дня нашего приезда в Грозный стояла, плясала, орала, палила в воздух многотысячная толпа. "Если я их не казню, меня казнят вместе с ними", – сказал с улыбкой президент Чечни.

Юшенков и его товарищи - Элла Памфилова, Владимир Лысенко, Михаил Молоствов, Виктор Шейнис - тогда всего за сутки успели сделать многое. Дудаев, а главное, весь Грозный увидели представителей российской власти, которые брали вину на себя, говорили ясным, человеческим языком и не страдали косоглазием профессиональных кремлевских политиков. Дудаев в конце концов согласился считать миссию знаком того, что Москва пусть и не официально, но все-таки признает плененных военнослужащими Вооруженных сил РФ. Решено было продолжить диалог на следующий день. А ночью бомбили пригород Грозного. Мы с Сергеем Доренко, определенные на постой в семью одного из работников дудаевской администрации, стояли у открытого окна и смотрели, как вдали полыхало село, как рвались снаряды, слышали тяжелый гул невидимых в ночи бомбардировщиков.

Наутро отношение к нам резко переменилось. Сопровождавшие чеченцы держались угрюмо, без тени вчерашнего гостеприимства. А потом было долгое сидение в приемной Дудаева – "президент занят, пока принять не может". А площадь уже ревела, требовала крови за пролитую ночью кровь. Как нам сообщили, от бомбардировок погибло несколько семей, в основном женщины и дети. Спасая из огня людей, погиб и чемпион по борьбе, любимец республики (имя его, к сожалению, сейчас уже не припомню). Толпа требовала немедленно выдать головой российских офицеров. Ситуация накалялась с каждой минутой. Когда Юшенков обратился к проходившему мимо начальнику охраны Дудаева с просьбой навестить пленных, тот мрачно ответил: "Теперь не о пленных - о себе подумайте. Еще неизвестно, удастся ли вас вывезти из города".

Позднее выяснилось: в то время как наша делегация томилась в "предбаннике" Дудаева, в его кабинете решался вопрос о публичной казни двух или трех офицеров из числа пленных. Потом, уделив мне, корреспонденту "Красной звезды", четверть часа, Дудаев объяснял: "Мы боялись, что ситуация выйдет из-под контроля, и были готовы к самым крайним мерам – к казни двух-трех офицеров".

А тогда, сидя у закрытых дверей дудаевского кабинета, я был уверен: те, кто послал бомбардировщики на Грозный, свое дело сделали - наша миссия провалена. Ни у кого из нас не было сомнений в том, что ночной налет - просчитанный ход московской, как тогда выражались, "партии войны", сделанный чтобы сорвать переговоры парламентариев с Дудаевым и не допустить разглашения информации о российских военнопленных. Теперь-то очевидно, что война к тому времени была уже делом решенным (за сутки до нашего появления в Грозном Борис Ельцин подписал указ о вводе войск на территорию Чечни). И через две недели, полагали организаторы операции, неприятная правда об армейских офицерах с курсов "Выстрел" и из Кантемировской дивизии, завербованных чекистами для выполнения спецзадания "в одной из южных республик", была бы погребена под развалинами от прицельного бомбометания российских асов.

Не получилось. Дудаев все-таки встретился в тот день с группой Юшенкова. Встретился, поверил еще раз и в ответ на настойчивые просьбы отпустил с нами в Москву двух мальчишек-срочников. А уже 6 декабря, после телесюжетов и публикаций о "неопознанных" российских военнопленных и депутатского запроса к министру обороны, Грачев признал в обитателях дудаевской тюрьмы своих военнослужащих. Что в тот же день подтвердил и при личной встрече в станице Слепцовской с Джохаром Дудаевым. Судьба двух десятков солдат и офицеров, первых пленных в длинной череде мучеников чеченской войны, была решена - все они, насколько я знаю, успели добраться до дому.

Что было потом, всем известно. Генералы бросали в узкие городские улицы под гранатометы и пулеметы чеченцев целые полки, российские самолеты стирали с лица земли села вместе с их жителями, Грачев стал "лучшим министром обороны всех времен", а Юшенков – "гаденышем"...

У меня же не раз был повод вспомнить нашу последнюю встречу с Джохаром Дудаевым. От него я тогда услышал, что "воевать с Россией - самоубийственно", что он, "как советский генерал, лучше других тут (ткнул пальцем в окно) понимает, какая это глупость - идти на прямое военное столкновение с одной из самых мощных армий в мире" (потом, еще при нем, пришли другие полководцы, без опыта службы в Советской Армии, не имевшие привычки обращаться к рядовым, пусть и пленным, со словом "сынок", и война закрутилась "по-взрослому", без ностальгических воспоминаний и преклонения перед державными авторитетами).

Напоследок я спросил Дудаева, почему он не идет на диалог с Москвой. Тот схватил папку, набитую под завязку какими-то бумагами, и стал трясти ее перед моим носом: "Вот тут, тут сотни моих обращений, телеграмм к Ельцину, к правительству, к Думе, к черту лысому. Я предлагал и предлагаю: давайте встретимся в любом удобном месте, давайте будет говорить, договариваться. В ответ - или ультиматумы, или тишина".

Он мог бы добавить, что в ответ – война. Но мне почему-то кажется, что тогда, ровно за неделю до вторжения, этот многоопытный генерал даже не догадывался, насколько уже все было предрешено. И его судьба, и судьбы тысяч и тысяч других россиян - русских и чеченцев, солдат и мирных жителей, грозненцев и москвичей. Судьба Чечни и всей России.