Сорок лет назад, когда Солженицына высылали из СССР, я о нем думал примерно так же, как Александр Подрабинек сегодня, и выражал это мнение резко, категорично, публично, за что (и не только за это) был наказуем весьма сурово. За сорок лет мое представление об этом человеке несколько изменилось, что я отразил в своей книжке "Портрет на фоне мифа". Но сейчас я не о Солженицыне, а о других, уличаемых Подрабинеком во лжи и лукавстве. Которые (цитирую) "жалуясь на репрессивную советскую власть, утверждали, что их из СССР "выгнали", "выпроводили", "выжали", "выдавили", "вынудили уехать". Все это вранье и лукавство. По-настоящему выслали из СССР только Солженицына, а позже Владимира Буковского и еще пятерых политзаключенных – Александра Гинзбурга, Эдуарда Кузнецова, Марка Дымшица, Валентина Мороза и Георгия Винса. Все остальные уезжали добровольно, а те, кого по этому поводу тревожила совесть, обставляли свой отъезд той мерой лукавства и фантазии, на которую были способны".

Это утверждение Подрабинек публикует не первый раз, хотя за время, прошедшее после первого раза, мог бы подумать и расширить приведенный список, например, именем Юрия Орлова, который был доставлен в Нью-Йорк прямиком из тюремной камеры, а еще и Натана Щаранского, которого меняли на какого-то шпиона прямо по сценарию фильма "Мертвый сезон". Правда, за несколько лет до того Щаранский, нисколько не лукавя, выражал желание покинуть вскормившую его родину добровольно, без предварительной лагерной подготовки, но то же невинное в сущности желание пытались осуществить Эдуард Кузнецов и Марк Дымшиц, за что были приговорены к смертной казни. Должен сказать, что, находясь с Кузнецовым в дружеских отношениях, я высоко ценю его человеческие качества и силу духа и, если бы он смог уехать не после расстрельного приговора, мое мнение о нем не стало бы другим.

Мне, собственно говоря, все равно, как кто уехал или не уехал, я не сужу и не хвалю ни тех, ни других, но мнение Подрабинека оспорю. Вообще я отношусь к нему как к человеку честному и правдивому, но в данном случае он не честен и не правдив. Как можно считать добровольным отъезд после двух тюремных сроков Андрея Амальрика или Петра Григоренко, которого после тюрьмы и ссылки, старого и больного, я лично отвез в Шереметьево? Их что, нерепрессивная, очевидно, советская власть не выгоняла, не выпроваживала, не выжимала, не выдавливала, не вынуждала?

А Александр Галич, Виктор Некрасов, Виктор Некипелов, Наталья Горбаневская, Георгий Владимов, Павел Литвинов... Таких "добровольцев" можно насчитать десятки. Многие из этих людей были поставлены перед выбором - Запад или Восток. А некоторым угрожали и более крутыми расправами. Самого Подрабинека разве не вынуждали уехать, когда грозили тюрьмой? Ну да, он предпочел тюрьму, ничего не скажешь - герой. Хотя получил относительно мягкий приговор. Который, впрочем, дает ему основание судить с высоты личного подвига. А Анатолий Марченко соглашался уехать "добровольно" под угрозой очередного большого срока. Но принципиально отказался ехать в Израиль, потому что евреем не был. Вот за это его посадили и замордовали до смерти. Неужели только такая участь могла спасти его от неуважения Подрабинека?

В своем тексте Подрабинек оценивает достоинства людей только по тому, как они уехали или не уехали, не принимая во внимание хотя бы таких соображений, как был уехавший молодым или старым, одиноким или семейным и многодетным. И, что еще очень важно, было ли у него какое-то дело, которым ему стоило как-то дорожить. Здесь я осмелюсь сказать о себе, поскольку, как мне кажется (на воре шапка горит), в число "добровольцев", прямо не называя, Подрабинек включил и меня.

Нисколько не лукавя, могу сказать, что никаких угрызений совести у меня нет. На протяжении долгого времени (почти семь лет) мне так или иначе и иногда весьма красноречиво (с угрозами всякими, вплоть до "сдохнет в подвалах КГБ") намекали, чтобы я убрался. Я долго терпел, но наступил момент, когда мне был предъявлен четко сформулированный ультиматум (цитата): "Терпение советской власти и народа кончилось, и если вы не измените ситуацию, ваша жизнь здесь станет невыносимой".

А она мне к тому времени уже казалась трудно выносимой. Я устал. Погрузившись в диссидентство, я заметил, что такой образ жизни трудно совместить с художественным писательством (утверждаю, что это же испытал и Солженицын), и мне стало очень жалко своего ощутимо теряемого, не сочтите за нескромность, дара. Я уехал и кое-что написал, чего не смог бы написать, если б остался. Некоторым людям, может быть, наплевать на то, что я написал, но мне дороги те, которым не наплевать.

Я очень высоко ценю ту деятельность, которая называется правозащитной. Я сам в ней принял какое-то участие. Даже вполне заметное. Но всегда помнил, что у меня еще есть дело, в котором меня никто не заменит. Некоторые из моих товарищей, кого вынудили уехать, тоже что-то в этом направлении сделали, и если в конце концов не захотели стать лагерной пылью (иные - побыв ею до того), то стоит ли их попрекать этим?

Между прочим, у меня есть знакомый - бывший американский летчик. На своей "летающей крепости" В-17 бомбил фашистскую Германию. 75 процентов его товарищей погибли. Но у американцев для таких летчиков был лимит - 35 боевых вылетов. После чего летчик, если оставался жив, освобождался от прямого участия в войне. Если распространить это правило на диссидентов, то многие из них, прежде чем согласиться под давлением (да, под давлением, и вполне зловещим!) на эмиграцию, свой лимит участия в боевых действиях исчерпали. К этой категории я отношу и себя. Я уехал и, повторяю, никаких угрызений совести по этому поводу не испытываю (для угрызений у меня есть другие поводы). И никому ничего не должен. Говоря словами одного из персонажей Солженицына, "со всеми долгами расплатемшись".