Интересные метаморфозы происходят в последнее время с фигурой крестителя Руси, киевского князя Владимира I (980-1015). Если в ходе нашумевшего проекта "Имя России" в 2008 году он не вошел даже в топ-50 главных исторических деятелей ( в отличие от Александра Невского, Дмитрия Донского или своего сына Ярослава Мудрого), то с началом российско-украинской войны его образ стал стремительно позиционироваться кремлевской и церковной пропагандой как один из главных мифов так называемого русского мира. Тут и якобы сделанный им на века "цивилизационный выбор", и создание "единой русской нации", и воплощение в жизнь "христианских идеалов", и еще сорок бочек арестантов в духе известной формулы "православие, самодержавие, народность" (злые языки меняют последнюю часть триады на "доходность").

Причины невиданной актуализации полулегендарной и довольно темной ( в прямом и переносном смысле слова) фигуры канонизированного церковью "святого равноапостольного" князя Владимира ясны как божий день и могут быть кратко сведены к чеховскому "Воловьи Лужки наши, а не ваши!" Были, есть и будут, и за ценой мы тут не постоим.

В переводе на язык современного православного чекизма получается так: князь Владимир наш, а не ваш, украинский ( на постаменте поставленного в Лондоне в 1988 г. украинской общиной памятника князю он назван "правителем Украины"). Вас, собственно говоря, вообще нет - Владимир уже сделал выбор, крестив в днепровской купели будущие братские русский, украинский и белорусский народы, которых потом "сплотила навеки великая Русь". И нечего устраивать "разделенный народ", когда все едины во Христе и Путине.

Нынешняя владимиризация всея Руси - это прежде всего война исторических памятей, то есть та же война с Украиной, но в плоскости идеологической и ментальной. Здесь тоже рвутся снаряды, горят и рушатся здания, гибнут люди и сеются ядовитые семена смертельной вражды между народами. Приватизируется князь Владимир, причем в доброй церковной традиции он тут же умножается - один грядет в Москве, рядом с Кремлем, другой будет напоминать у истоков Днепра под Смоленском о том, что и сама купель наша, а не ваша. Ну и лиха беда начало. Как говорилось в десятилетней давности анекдоте, переименуем город Владимир в город Владимир Владимирович (тоже, кстати, не последний мотив в этой церковно-чекистской свистопляске).

Легитимизируется при помощи разнообразных словесных химер ("цивилизационный выбор", "идеалы святости", "сплочение народа" и т.д.) империалистический концепт "русского мира", один из виновников аннексии и войны в Крыму и Восточной Украине. Войны, уже давшей несколько тысяч погибших и десятки тысяч беженцев. Наконец, практически официально уничтожается гарантированный Конституцией светский характер нашего государства, а православие становится опять, как во времена Уварова, основой духовной жизни нации и единственно правильным христианством.

Как историк, "я гляжу на это дело в древнерусской тоске" (Б.Б. Гребенщиков). Гляжу и ясно вижу три источника и три составные части этой идеологической мути: мифологизация, архаизация и мобилизация сознания моих телевизионнозависимых соотечественников. Начну с последнего: нынешний вариант памятника князю работы скульптора Салавата Щербакова изображает его с крестом в правой руке и мечом на левом бедре. Месседж ясен - и это в конечном счете, после отшелушивания всех слоев луковицы, сакрализация насилия, в том числе и убийства. Что мы и видим вокруг и что и было обещано в самом начале ("мочить в ..."). Мобилизующая роль образа князя Владимира - быть иконой в химерической попытке воссоединения и сплочения якобы несправедливо разделенного народа.

Это, конечно, глубокая ментальная, социальная, политическая архаика в религиозной обертке. Это самодержавие, делающее выбор за народ, причем на тысячелетия вперед. Кстати, тоже не новость - у пропагандиста уваровской триады историка Михаила Погодина схожим образом трактовалась российская монархия: в отличие от мятежного и тлетворного Запада, где государства возникли в результате завоевания, на Руси государство якобы образовалось после добровольного призвания Рюрика с братьями, заключенного с ними договора на века вперед, и поэтому, рассуждал Погодин, не нужны нам ни парламент, ни конституция.

Ну и наконец, бессмысленная и беспощадная мифологизация деятельности реального князя Владимира Святославича. Ведь он, разумеется, не делал никаких цивилизационных выборов и не сплачивал никаких будущих народов. Современные научные представления о крещении Руси основываются на выделении двух этапов религиозной реформы Владимира: унификация языческих культов в начале 980-х гг. и введение христианства в 987-989 гг. Это были разные средства для достижения одной и той же цели: укрепления рыхлой конфедерации славянских и финно-угорских племен и племенных союзов под властью киевского князя. В первом случае искомого не получилось: унификация языческого пантеона во главе с киевским и княжеским богом Перуном и насаждение его верховного культа вызвали ряд антикиевских восстаний и даже отпадение некоторых земель, которые потом пришлось снова завоевывать (например, территорию вятичей). Пришлось обратиться к другой, монотеистической религии, и тут получилось удачнее, хотя и совсем не сразу.

В общем, киевский Владимир идолов свергал, а его наследники, наоборот, ставят; легенды говорят о нравственном перевороте в его душе после крещения, о попытке отказа от казней и убийств, а современное российское общество к войне стремится, причем, похоже, со всем миром; князь основывал школы и училища, а современная российская власть их успешно закрывает.

Мифологизируя князя Владимира, мы на деле отрекаемся от его реальных, а не выдуманных заветов. Впрочем, не то же ли самое за последние пятнадцать лет произошло, скажем, с Конституцией 1993 года? И со многими другими вещами, увы. В общем, как пелось в одной приснопамятной песне, "лучше бы в Бога, сука, верил".

Вспоминая отца Павла Адельгейма: свет, прежде всего свет и тепло, лившиеся из его голубых глаз. Свет Христов и тепло тоже явно неземного извода. И никакого фальшивого смирения, маскирующего у большинства обычный конформизм, слабость и приспособленчество «страха ради иудейска». Никакого тошнотворного «я (мы) политикой не интересуемся», обычно тоже маскирующего жизненный интерес к сохранности собственной задницы путем наплевательства на Христа.

Редкое бесстрашие. Благородное диссидентство. Абсолютная любовь. И труд, труд, труд - со всем лагерным и постлагерным грузом хворей и на деревянной ноге.

Многолетнее противостояние безбожному архиерею и в его лице - всему безбожному насилию в нашей церкви, нашем государстве и обществе. И стихи - трезвые, горькие, беззащитные, как крокусы в феврале.

Часто говорят о гонениях на церковь в XX веке, о пролившейся крови новомучеников. И очень редко - о гонителях внутри самой церкви, ее иерархах, клире и мирянах, сотрудничавших с палачами и предававших себя и своих, и продолжающих предавать. Эти непроговоренные и ненаказанные церковные преступления и есть наши компрачикосы,из-за которых мы перемогаемся, изуродованные. С ними воевал отец Павел.

Как писал ему соразмерный протопоп Аввакум, «аще б не были борцы, не были б даны венцы».

Редкую и смелую попытку назвать все вещи своими именами, «расколдовать» церковную дьявольщину и лишить ее легитимности в 2008 году предприняла матушка Вера Адельгейм, написав письмо псковскому епископу (ныне - митрополиту) Евсевию:

Пишет жена свящ. Павла Адельгейма, прослужившего 50 лет в РПЦ, претерпевшего репрессии, пострадавшего до крови от безбожной власти, а ныне без вины и без суда гонимого Русской Православной Церковью Московской Патриархии в Вашем лице.
Как и Вы, я родилась в глухой деревне. Мой отец и четыре родных дяди погибли на фронте, отдав жизнь за веру и Отечество. Ещё четыре дяди прошли войну, получили генеральские и полковничьи погоны и ордена. Два дедушки дошли до Берлина. Меня воспитывали в строгих правилах. Дедушка оставил три наказа: “не воровать, не лгать, не сквернословить”. Храню их с юности. В 17 лет окончив школу, вышла замуж и уехала в далекий Ташкент, где жили с мужем в райских кущах тепла и любви удивительных священников и епископов.
Когда о. Павел построил в Кагане храм и его арестовали, я осталась с тремя детьми без средств. Меня не бросили, хотя все жили в нужде. Владыка Ермоген из Жировицкого заточения посылал часть пенсии. Свящ. Милий Руднев, имея семерых детей, помогал. Многие делились последним. Я не чувствовала себя покинутой, надеясь на Бога и добрых людей. Советская власть выселяла меня из квартиры с детьми, Бог не дал в обиду. Время было другое, Церковь тоже была другая.
Мы были счастливы, пока не встретили Вас. Когда Вы пришли, жить стало страшно. У Вашей ненависти нет причины. Она сжигает Вас изнутри геенной огненной. Свящ. Андрей Таскаев приписывает о. Павлу “манию преследования”. Мания не у него, а у меня. Каждый раз, когда останавливается автомобиль, приходит письмо, звенит звонок, у меня падает сердце, как при арестах 1937 года. Память смертная не покидает ни днём, ни ночью все эти годы.
Сердце болит не зря. “Новая газета” спрашивает: “Неужели “заказали” священника?” (№53 за 2003 г.). Покушение на о. Павла Адельгейма вызвала публикация архиерейских проклятий в “Благодатных лучах” (№2 за 2003 г.). Кто подослал убийцу, развинтившего рулевую тягу? Кто заказал убийство, забыв Бога? “Живущий на небесах посмеется им”! (Пс.2,4). О. Павел остался жив!
О. Сергий Иванов пришел завоевателем в мирный приход. Пренебрегая традициями храма, сложившимися за 20 лет, разжигает пожар. Надо разорить приход? Уничтожить “дух и жизнь?” (Ин.6, 63).
В Прощеный день Иванов оправдывался перед народом: “не по своей воле я пришёл. Владыка велел: либо клади крест на стол, либо иди в Мироносицы”.
В прошлом году Вы посылали его разгонять Иоанно-Предтеченский приход: свящ. Андрей Давыдов ушел из епархии, его община распалась и разбрелась по чужим храмам.
Иванов похвастался: “Не раз меня командировали наводить порядок в чужих приходах”. Если дух общины и настоятель не нравятся, Вы разгоняете приход. По этой причине пора отцу Павлу собираться в скорбный путь, конец недалек. А прихожанам куда бежать?
За 15 лет преследований Вы разрушили все, во что вложена душа и десятки лет жизни: отняли три храма, школу, приют инвалидов, производство, здоровье и покой семьи, создали вокруг о.Павла искусственную изоляцию - менее стойких Ваше “пастырство” доводит до болезни и самоубийства.
Прот. Евгений Борода из г. Дно повесился, лишившись прихода, в котором прослужил 45 лет - всю жизнь со дня хиротонии.
Запрещение подкосило здоровье игумена Романа Загребнева: инсульт, отнялись ноги. 10 лет запрещения приковали к постели свящ. Владимира Андреева. Сколько их загубили? Зачем?! Какой конец назначили о. Павлу? Он выдержит и устоит!
Труднее выжить мне с непроводимостью сердца и кардиостимулятором. Ваши интриги и происки изранили сердце. Не упрекнёшь: чужими руками зло делаете. Отсюда слово “злодей”. Заказчика труднее обвинить в преступлении, чем исполнителя.
Вернувшись из тюрьмы без ног, муж пришел к епископу в чужой рясе, на березовой ноге. Архиерей растрогался и наградил его наперсным крестом, который Вы намерились отнять.
Безбожники гнали. Теперь репрессирует митрополит РПЦ. Вы превратили РПЦ из Церкви мучеников в Гонительницу. Не удивительно. Господа Иисуса тоже гнали и распяли архиереи. “Распни, распни!” - кричали, жаждая крови Сына Божия. Всё повторяется. Теперь архиерей губит народ Божий.
О. Павел не первый и не последний. Вы со многими расправились. “Тать не приходит, разве да украдет и убиет и погубит” (Ин.10, 10). Вам 69 лет. Задумайтесь о старости и смерти - время не остановить! Петух уже кричит! Много дано - много спросится.
У каждого своя судьба. Вы приносите человеческие жертвы. Мы - Ваши жертвы – вместе с Вами предстанем на суд Божий: белый клобук не убелит пастырские преступления.
Простите! До встречи на Страшном Суде Божием.

Такой вопль к небесам. Такие вот «мелочи архиерейской жизни» 2.0. Лескову и не снилось... Вспоминая отца Павла, молясь ему, сможем ли мы продолжить его дело, его противостояние злу?

Святый отче Павле, моли Бога о нас.

Закончились, слава богу, пять лет моей работы в двух радиопроектах Сергея Доренко ("Русская служба новостей" и "Говорит Москва"). Вчера устами его заместителя мне объявили о «разрыве наших отношений».

Причина понятная - новый этап российской внешней (она же внутренняя) политики. Этап, по поводу которого мне Доренко полоскал мозги последние два месяца разными подленькими идиотизмами типа «наша страна на войне, критиковать власть сейчас - это нож в спину», «да я бы отутюжил все до Львова» и т.д. и т.п. Запретил произносить в эфире слово «Путин» (да-да!). Запретил говорить также о чем бы то ни было после 1999 года. Вот так.

При том, что программы я вела исторические, совсем не про современность, просто без параллелей и перекличек невозможно, любому нормальному человеку понятно. И совсем я ими, перекличками, не злоупотребляла, но такова уж страшная сила исторического повествования, ничего не попишешь. Ключевский говорил, что история напоминает ему волшебный фонарь, который светит из прошлого в будущее. Начнешь про опричнину - ан тут рюмочная в Твери, да и Сечин с "Роснефтью" вылезут, тьфу-тьфу. Только въедешь в какого-нибудь Постышева, друга новогодней елки и исполнителя Голодомора, как Мединский образуется, прости господи, с культуркой на службе великой России...

Вот ведь как интересно жизнь наша ускоряется: за первые четыре с половиной года, с 2009-го по 2013-й, Доренко меня цензурировал всего один раз. Так, я бы сказала, смешно, по-детски. Сидим мы в студии теплой компанией с отцом Глебом Якуниным и Леной Волковой, про богословие антикоммунизма беседуем, Подрабинека письмо «ветеранам» анализируем. Как вбегает в студию замглавреда, отводит мой микрофон в сторону и глаголет так нежно, но с чувством: «Ир, он звонил в бешенстве, сказал: еще раз Подрабинека упомянешь - закроет программу». Ну, и продолжали говорить дальше, не упоминая всуе имени, и что? Текст его дальше тоже читали. Лично я до сих пор в экзистенциальном недоумении пребываю по тому давнему делу.

За всю историю и с белыми лентами, и с панк-молебном не грозил ничем. А вот на Крыме и нынешней кровавой вакханалии террористов-ополченцев-самооборонцев сломался. Терпение лопнуло, кстати, после моей субботней программы про понятие русофобии, его историю и нынешнее состояние. Значит, попала в цель!

Испугался, что всякие там пятые колонны завалят его патриотический шестопалатный проект под названием «Говорит Москва» 94,8 ФМ. «Внимание, внимание! Говорит Германия!». В чистом виде, кстати, российский отечественный кремлевский национал-социализм с милитаристским окрасом. Один лозунг чего стоит – «Всеобщая мобилизация!».

Со всей возможной руссконацистской ложью, примитивной демагогией, полоумными «экспертами» и пофигистами-ведущими. Как говорится, работаем для вас, дорогие наши слушатели, а то вы у нас еще полностью свиньями не стали, хрюкаете как-то неуверенно, так уж мы со стариковыми-железняками-емельяновыми постараемся, отутюжим ваши извилины до Львова. Александр Герцен писал, что великие перевороты не делаются разнуздыванием дурных страстей, а вот для Homo Putinensis наше говоритмосковское гноилище подойдет, в самый раз. По жиру, по ранжиру.

В общем, из гигиенических соображений надо было мне давно уйти и перестать играть бесконечную «бабу-ягу в тылу врагу», но не могла оторвать себя от микрофона. Каюсь, братья и сестры, каюсь. Тянула свой просветительский проект, пока могла.

А Сергею Леонидовичу следует-таки сказать спасибо за то, что давал мне возможность говорить. Просвещать, а не развращать. Как тому самому басманному «преподавателю с подвижной кафедры».

Спасибо - и не дай вам бог, дорогие мои бывшие коллеги, дожить до того самого Нюрнберга 2.0, который по вам плачет. Плачет, ибо многие эфиры ваши давным-давно перешли грань, отделяющую просто непрофессионализм от уголовного преступления - информационного преступления а-ля Юлиус Штрейхер и Ко.
Повторяю - не дай бог.

Затея с единым учебником истории, конечно, чисто тоталитарная. Если общество не сопротивляется этим планам власти, а академическая наука готова их обслуживать, что она вчера лишний раз продемонстрировала устами господина Чубарьяна и других, - это гибель полноценного гуманитарного знания. Настоящие интеллектуалы участвовать в индоктринации не могут - иначе они превращаются в пропагандистов.

Единый учебник истории - это никакое не формирование у учащихся "правильной картины мира" или развитие у них "знаний-умений-навыков". Это индоктринация, пропаганда. И это, конечно, идеологический инструмент таких режимов, как северокорейский, гитлеровский, сталинский. Единый учебник истории и модернизация - вещи совершенно несовместимые. Все это зеркало, поставленное перед нашим обществом. И зеркало это показывает тяжелую болезнь.

В разговоре с участниками проекта глава государства сделал очень много ошибок. Например, он все время говорит "Великая Отечественная война". Это сознательное смешение понятий. Надо говорить о Второй мировой войне - потому что СССР вступил в эту войну 17 сентября 1939 года, и вступил как союзник гитлеровской Германии, которая войну развязала. А когда мы говорим о Великой Отечественной, которая началась 22 июня 1941 года, у нас выпадает целый смысловой пласт, связанный с пактом Молотова-Риббентропа, с нападением на Польшу с двух сторон и т.д. В концепции единого учебника говорится, что "СССР вступил во Вторую мировую войну 22 июня 1941 года, после вторжения Германии на его территорию". Это ложь.

В концепции (отголосок этого есть и в выступлении Путина) есть слова, совершенно неприемлемые в устах историков. Например, насчет того, что репрессии тридцатых годов были вызваны необходимостью борьбы с пятой колонной. То есть репрессии оправдываются наличием какого-то контингента предателей. Это недопустимо.

Все это тянется еще с 2007 года - с дискуссии об учебнике Филиппова. Потом была история с учебником Вдовина - Барсенкова, потом одна попытка написать единый учебник, другая... Если общество не сопротивляется изнасилованию, грош цена этому обществу. А вся академическая наука радостно сказала "да".

И когда видишь людей, которые были на совещании у Путина, хочется спросить: а судьи-то у нас кто, кто это все разрабатывает? Многие из них просто исторически безграмотны: архимандрит Тихон (Шевкунов) продемонстрировал нам это в своем фильме "Византийский урок", министр культуры Мединский - в своих книгах и в наполовину сворованной диссертации. Академик Чубарьян, который ни одной научной работы за всю жизнь не написал, - достойный руководитель науки. Весь этот синклит - просто незабудки над ручьем.

Ну и, конечно, Вячеслав Никонов. Я когда-то у него училась - он у нас на истфаке МГУ вел семинары по новейшей истории и выглядел, надо сказать, относительно прилично. Что-то такое говорил не самое мракобесное. Году примерно в 1980-м мы на семинаре обсуждали итальянскую компартию. И кто-то из нас стал критиковать ее за ревизионизм - вот, мол, отступают от великого учения. И Слава Никонов (он тогда еще был аспирантом) сказал: ребята, мы, сидя в этой аудитории, вряд ли имеем право ругать итальянскую компартию за ревизионизм или что-то другое - ведь они все-таки в поле работают. Это прозвучало очень неплохо, потому что тогда у нас обычно совсем другое говорили. Но вот время взяло свое, и теперь Вячеслав Алексеевич нам несет такую имперскую мракобесную пургу, занимается фуфлом со своим фондом "Русский мир"... Станислав Белковский как-то назвал Никонова "внуком Молотова-Риббентропа". Что ж, как бы ни был одиозен г-н Белковский, сказано удачно.

Инициатива проекта «Последний адрес» исходила от Сергея Пархоменко. Он встретился с Никитой Соколовым и со мной и рассказал об этом проекте, показал фотографии. Разумеется, мы с Никитой как историки немедленно откликнулись, потому что для историка это святое дело. Ведь то, что произошло со всеми нами в XX веке, до сих пор не осмыслено и не служит основой для наших действий в XXI веке. Этот опыт нами не понят, не продуман, по поводу него в обществе нет никакого консенсуса кроме консенсуса умолчания, игнорирования. Те мемориальные акты и акты осмысления хотя бы в учебниках, которые есть, - это все-таки скорее симулякры. Они не для того, чтобы глубже это понять и осознать последствия, - они для того, чтобы забыть.

Помните эту знаменитую якобы сталинскую фразу "нет человека – нет проблемы"? А в этом проекте она выворачивается наизнанку: нет человека, и это как раз и есть проблема. Давайте еще раз посмотрим на тех, кого нет. И здесь нет, и там нет, и через каждые десять метров нет.

Поэтому мне кажется, что "Последний адрес" - очень важный проект. Я не знаю, как он будет дальше идти практически, потому что это же все надо будет согласовывать с властями, и здесь будет очень непросто. Но даже если это затянется, будет блокироваться – все равно опыт проработки такого рода проектов для нас будет лекарством. Наша нация сейчас сама себе очень много дает яду. Вот вчерашнее создание нового информационного агентства, которое Лев Рубинштейн назвал "Короче, пацаны", - как раз тот самый яд. Дмитрий Киселев и компания – это яд в чистом виде. Вот как у Герберта Уэллса было эссе, которое называлось "Яд, именуемый историей". В этом смысле "Последний адрес" - это лечение, антидот. Это зерно, из которого много важного и нужного должно вырасти. И вырастет, конечно.

8 декабря в 11 часов мы встречались по приглашению Сергея Пархоменко широким составом, чтобы обсудить проект. За три-четыре дня до встречи Пархоменко в Фейсбуке вывесил приглашение для всех, кто неравнодушен к этой проблеме. Когда мы начали работать, в зале был 31 человек. И Пархоменко сказал: "Вот все люди нашего города, которые небезразличны к тому, что происходит". Потом, правда, народ прибывал, но вряд ли было больше 50 человек.

После того как Пархоменко показал визуальные материалы и изложил историю проекта, а Наташа Самовер рассказала об опыте "Мемориала" и Сахаровского центра по увековечиванию памяти репрессированных, собрание разделилось на две части. Историки, журналисты и всякие общественные деятели остались в одной части, а художники и дизайнеры ушли в другую часть помещения. Люди слова здесь, а люди дела – там.

Пять или шесть часов мы работали отдельно. Там, где обсуждались вопросы, кому ставить табличку, какой должен быть текст, в каких местах, что именно указывать, споры были нешуточные. Много было спорных точек, по поводу которых мнения уважаемого собрания разошлись. Но через какое-то время мы пришли к общим контурам концепции.

Художникам тоже было непросто. Они выдвинули пять вариантов табличек памяти и сами же отказались от всех вариантов. Когда мы воссоединились с ними и стали работать вместе, мы им предложили проголосовать все же за какую-то из табличек, а на следующее собрание попросили их принести что-то вроде муляжей, чтобы можно было понять, как это будет выглядеть на стене в уличной панораме. Понятно, что создать художественный образ, адекватный идее, без аффектации и арт-жеста, и все тут же за пять-шесть часов утвердить - это нереально.

В нашей секции тоже остались нерешенные вопросы. Например, указывать профессию на табличке или нет. Кто-то был конюхом, механиком, а кто-то энкавэдэшником, кто-то рабочим или учителем. Но советская номенклатура выработала массу профессий, которые одним словом невозможно выразить, а полное название не влезает на маленькие таблички.

Я сидела там и вспоминала слова замечательного реформатора Николая Алексеевича Милютина, одного из тех, кто вытащил на своих плечах отмену крепостного права в России. Там тоже были жаркие споры, как, кому, сколько, на каких условиях, сколько земли крестьянам, что помещикам... И когда зашли в тупик, Милютин сказал: «Сейчас не время спорить, надо успеть бросить семя». Это хороший образ: бросить семя, поставить камень, кричащий о людях, память о которых вытравливается.

Эти две недели до новой встречи (которая будет 22 декабря в 12 часов) каждый из нас будет думать, что-то читать. Я вот, например, вчера посмотрела фильм "Ханна Арендт", который показывали на фестивале немецкого кино. Он на меня произвел сильное впечатление. Полночи потом я читала все, что могла найти, написанное ею и о ней. Там ведь та же проблема зла – как мы его должны помнить и как осмысливать. Этот процесс сейчас, я думаю, у всех идет, и через две недели будет много интересного на встрече.

Можно сказать, что "Последний адрес" - это развитие проекта немецкого художника Гюнтера Демнига "Камни преткновения". Но все равно у нас все немного иначе. В Германии это в некотором роде проще. Во-первых, все ясно со временными рамками – 1933-1945 годы. Во-вторых, все ясно с теми, кто подпадает под проект: жертвы Холокоста. У нас трудности начались уже с периода – ограничить ли это только 1937-1938 годами, или 1937-1953-м, или какими-то другими границами? В итоге решили, что это должен быть весь период советской власти - с 1917-го по 1991-й. Представляете, какой это объем? И это тоже хорошо. Осознание того, чем в этом плане мы отличаемся от Европы, показывает всю глубину того, что нам предстоит сделать и понять.

Один из проектов мемориальных табличек для "Последнего адреса". Фото Д.Зыкова/Грани.Ру

Когда страшная весть об убийстве отца Павла полностью дошла до сознания, вспомнился эпизод из книги Сергея Иосифовича Фуделя «У стен Церкви»: «В храм вошли два мальчика: одному лет шесть, другому меньше. Младший, очевидно, здесь еще не бывал, и старший водит его, как экскурсовод. Вот и Распятие. «А это чего?» - замирает младший с широко открытыми глазами. Старший отвечает уверенно: «А это - за правду».

За правду, братья и сестры, ЭТО - за ПРАВДУ.

Простите мои заглавные буквы, иначе не пишется.

Отец Павел и был воплощенной правдой Христовой - в крепком соединении с Христовой же любовью. Все понимавший, все называвший своими подлинными, меткими, салтыково-щедринскими именами - и поместную церковь нашу с ее паствой и пастырями, и «небывалое государство» с президентом и чиновничеством. Расколдовывавший своим словом морок наших полуправд и недоговоренностей. Жизнью, точнее, житием своим тихо и несокрушимо засвидетельствовавший победу любви над злобой, правды над кривдой.

Нечастое, мягко говоря, явление в нашей церкви. Что называется, «на падение и на восстание многих во Израиле».

Христоподобный батюшка, Christ-like figure, отец Павел Адельгейм.

Вечная память!

Сегодня день рождения у нашей замечательной балерины Натальи Осиповой. Балерины редкого дара и редкой выразительности, резких противоположностей земного и небесного, уникальным образом не раздирающих, а центрирующих ее танец и ее личность для главного - возвышающего человека Смысла и Чувства.

Вослед Тургеневу сегодня можно сказать: во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины ты один мне опорой и поддержкой, о великий, могучий, правдивый и свободный русский классический балет. Любимое дитя империи, эту самую империю похоронивший и пробившийся, процветший сквозь все плиты и затворы. Плачущий над судьбой падших и дающий веру неверующим. И радость, радость солидарного совершенства.

Такова и одна из его лучших балерин сегодня, наследница Павловой и Плисецкой, Наталья Осипова. Высокая бравура и невероятный прыжок, тончайшая лирика и мощная трагедийность, вихревость и одухотворенность... И почти сотня(!) станцованных к ее 27 годам ролей, и невероятная любовь зрителей самых разных культур и континентов...

И «в рабстве рожденное сердце свободное», делающее балерину способной на яркий и благородный бунт против рутины и унижений - уход осенью 2011 года из Большого театра (вместе с замечательным своим партнером Иваном Васильевым). Неслучайно этот небывалый и шокировавший многих поступок лишь на месяц опередил рождение белоленточного сопротивления, они однокоренные явления по своей сути, по своему достоинству.

Когда нет сил жить и одолевает смертельное отвращение к торжествующем свинству, я вспоминаю танец Натальи и Ивана, черпаю от его силы и учусь у его смысла.

Браво, Наталья!

Многая лета!

Фото: The Telegraph

«Где начало того конца, которым неизменно оканчивается начало»? В отношении РПЦ МП? Ведь то, что началось при тов. Сталине и Страгородском 4 сентября 1943 года, заканчивается при тов. Путине и Гундяеве - если и не 17 августа 2012, то немногим позже. Лично мне кажется, что наступает конец конца этой сталинской церкви, ее тяжелая агония. Естественно, думаешь — а дальше-то что? «Оковы тяжкие падут, темницы рухнут» — долго ждать не придется, а вот что будет с РПЦ? Люстрация путем ампутации, как о том уже с осени говорит Станислав Белковский?

Вопросов, как всегда, больше, чем ответов. Есть среди них и такой, болезненный, — ну почему, почему ни один священник РПЦ МП не пришел к Хамсуду? Не покаялся, не призвал к милосердию? Не предложил себя в качестве свидетеля защиты? Речь не написал? Ведь только отец Вячеслав Винников на «Гранях» и «Кредо» да отец Павел Адельгейм в блоге ясно, недвусмысленно и до конца обозначили суть происходящего и свое христианское отношение к нему. Да еще трое-четверо священников осторожно, аккуратно так, без имен и точных характеристик напомнили некоторые слова Евангелия. Спасибо им за это.

Пощадит ли Господь наш российский содом с гоморрой ради двух праведников? А церковь нашу? Неужели наши замечательные отцы — Александр Борисов, Георгий Кочетков, Петр Мещеринов, Владимир Лапшин и многие другие — не понимают, какие раны наносят они своим молчанием — страшно сказать — Христу? Так ради чего??? Сохранения своих приходов (общин, институтов) внутри безбожной и гнилой поместной церкви («ты носишь имя, будто ты жив, но ты мертв»)? Что спасать-то, кроме своих грехов, выдаваемых за добродетели? И откуда это убеждение, что церковь спасает очередной отец Крокодилий — Сергий ли Страгородский своей Декларацией 1927 года либо другой какой, — а не Христос, к которому обращались Екатерина, Мария и Надежда 21 февраля?

Нет, не понимаю. Но ясно вижу — своим молчанием отцы, да и мы, если молчим, губим нашу РПЦ МП. И себя с ней тоже.

Но ведь еще есть время, совсем немного...

А если им не воспользоваться, то тогда — только ампутация. Как с МВД, ФСБ, АП и прочими абвгд. Потому что молчание означает только то, что пресловутые «врата ада» одолели-таки данную поместную церковь, ее служителей и прихожан.

Досвидос, как говорят в народе.

Елена Волкова, Ирина Карацуба

С 21 февраля, когда состоялся панк-молебен в храме Христа Спасителя, прошло два месяца, которые стали непростым и чрезвычайно показательным испытанием и для участниц акции, и для православного сообщества, и для российского общества в целом. Совпадение этого испытания со временем Великого поста, конечно, только подчеркивает смысловую глубину и мистическую значимость события. А состоит оно, на наш взгляд, в том, что одновременно идут два похожих, но по сути и нравственному смыслу противоположных процесса — страшный суд государственно-церковных властей над Pussy Riot, и Страшный Суд Pussy Riot над этой церковью, этим государством и обществом. «Так тяжкий млат, дробя стекло, кует булат» - и вдребезги летят святейшие и честные репутации, исчезает видимость законности в действиях властей, сквозь христианнейшие личины проступает самое что ни на есть дьявольское мурло, а в рассуждениях о кощунстве, богохульстве и «грехе страшнее убийства» явственно слышатся два до боли знакомых крика - «не друг ты кесарю» и «распни его, распни!».

Воистину, панк-молебницам удалось не только сказать, но и доказать, что «се, оставляется вам дом ваш пуст». Храм ваш срам, потому что нет в нем Истины, зато полно вранья и фарисейства. Потому что христиане вы (мы) только по самоназванию, а не по делам. Выгнав из храма разноцветных скоморошиц, изгнали Христа воскресшего. Шут, дурак, юродивый, как и положено в классической древней традиции, стал Судией, его духовная нагота и карнавальная личина посрамила фальшивый блеск белых клобуков, разукрашенных митр и срочно розданных к Благовещению крестов с украшениями. Да и само Благовещение с его благочестивым обычаем выпускать птиц из неволи на сей раз очень ярко оттенило пребывание во узах матерей маленьких детей и других политических заключенных. Какое сказочное лицемерие — птичек жалко, птичек выпускаем!

Но Суд (не басманный, хамовнический или таганский, разумеется) дает возможность очищения и преображения. Нужно только услышать, что Суд идет, и признать свою вину, а не творить пагубную расправу, прикрываясь именем Христа. «Смерть можно будет побороть усильем воскресенья». Воспользуемся ли мы этой возможностью?

Я к Алексею Навальному отношусь с симпатией, но его стремление вписаться в поле русского национализма, во все эти «русские марши», движение «Хватит кормить Кавказ», мне кажется очень опасной штукой. Есть такой роман «Опасные связи», вот я бы назвала происходящее «Опасные связи Алексея Навального».

Еще Герцен в свое время хорошо заметил в письме к Бакунину: «Великие перевороты не делаются разнуздыванием дурных страстей». Мне кажется, все эти «русские марши» и стремление разжечь вместо социального негодования негодование на национальной почве – явления, которые опасны и для нас всех, и для Навального тоже.

Строго говоря, то, что он говорит на эту тему, вообще антиконституционно. Он же как юрист должен знать, что первые слова российской Конституции: «Мы, многонациональный народ Российской Федерации...». Нельзя делить многонациональный народ на Кавказ, Среднюю Волгу, Карелию и что-то еще. Я абсолютно согласна со всеми - Сергеем Алексашенко и многими другими, - кто ему до этого говорил, что гораздо важнее лозунг «Хватит кормить жуликов и воров». Под этим и я подпишусь.

А на Кавказе действительно по-разному люди живут. Можно вспомнить, как Анна Политковская эвакуировала дом престарелых на Кавказе. Что, этого не нужно было делать? На это не нужны были деньги?

Опасный путь, опасные связи человека, который лично мне симпатичен как политик. Но вот эта сторона его деятельности для меня совершенно неприемлема. Я вспомнила замечательное стихотворение Александра Городницкого, написанное не так давно, лет 10 назад, оно называется «Родство по крови»:

Неторопливо истина простая
В реке времен нащупывает брод:
Родство по крови образует стаю,
Родство по слову создает народ.

Не для того ли, смертных поражая
Непостижимой мудростью своей,
Бог Моисею передал скрижали,
Людей отъединяя от зверей?

А стае не нужны законы Бога -
Она живет заветам вопреки.
Здесь ценятся в сознании убогом
Лишь цепкий нюх да острые клыки.

Своим происхождением, не скрою,
Горжусь и я, родителей любя,
Но если слово разойдется с кровью,
Я слово выбираю для себя.

И не отыщешь выхода иного,
Как самому себе ни прекословь.
Родство по слову порождает слово,
Родство по крови порождает кровь.

Вот там, где начинается акцентирование на крови, русской или какой-то еще, мне кажется, цивилизованному человеку делать нечего. И напрасно Навальный пытается сыграть на этом поле, ни к чему хорошему это не приведет.

Как известно, Великий пост — время сугубой молитвы, отречения и сосредоточения. И нечего телеящик включать. Совершившие сие — по усталости, дурости либо неведению — огребут немедленно. Как, например, ваша покорная слуга в понедельник вечером, попавшая на программу «Честный понедельник» с Сергеем Минаевым, где обсуждалась программа десталинизации, подготовленная комиссией при президенте РФ.

Грустно и страшно, честное слово... Во-первых, от уровня и методов ведения полемики. Это, господа, не спор, а в чистом виде беснование — то есть потакание самым низменным, отвратным инстинктам аудитории. И если для определенных деятелей вроде г-на ПроПаханова духовно-душевно-интеллектуальный разврат давно стал профессией, то вот от ведущего все-таки требуются какие-то профессиональные знания, умения и навыки. Если их не демонстрируют, то и сам ведущий фактически становится протагонистом бесовщины. И пошло-поехало... Крики, грязные оскорбления, призывы к расправе (уголовно наказуемые, если кто не в курсе) — и полное, удовлетворенно-хрюкающее попустительство ведущего. Родные мои, но ведь есть же хотя бы санитарно-гигиенический уровень публичной полемики...

Не говоря уж о втором и главном — идейном содержании. Тут вообще свет меркнет — такая мощная по накалу и бесстыдная по откровенности апология зла, демагогии и кривды. Типа, убивали вас, убиваем, и будем убивать. А памятники невинно убиенным — хрен вам, «не готов», как раз пять повторил ведущий. И обнаженная антропологическая катастрофа — в аудитории практически нет лиц, одни свиные рыла или изломанные маски комедии дель арте... Из выступавших только у представительницы «Мемориала» Ирины Щербаковой было собственно лицо — гневное, но и четко прописанное. За него и за позицию ей и досталось (как по сходному поводу писал протопоп Аввакум, «аще б не были борцы, не были б даны венцы»).

Так же, как на следующий день в прослушанной мною, бедной, на Русской службе новостей программе «Своя правда» (ведущая — Екатерина Родина) полемике мемориальца Никиты Петрова и депутата-коммуниста Николая Коломийцева по поводу последних событий вокруг «бронзового солдата». Опять-таки — ведущая равнодушно и вполне профнепригодно попустительствовала хамству, бесстыдной лжи и уголовному дискурсу господина депутата, ни на миллиметр не попытавшись направить спор в цивилизованное русло.

Можно, конечно, тяжело вздохнуть — мол, «жестокие нравы в нашем городе, сударь». Можно заречься вообще включать теле-еле и прочее радио. Как Ильич-то писал, «коллективный организатор, коллективный агитатор» - вот вам и агитирует коллективный ПроПаханов, с минаевыми-родиными на подтанцовках. Но, ей-богу, примирение с бесовщиной и ее адептами — грех. Душетленное дело.

И у меня в душе «свиристит и произрастает», как писал классик. Мемориальцев защитить надо, а вместе с ними и то святое, что Тютчев называл «солнце истины в нетленных небесах».

Хотя бы назвать все и всех своими именами. А потом... Вот что потом, меня больше всего интересует.

А вы как думаете?

К идее единого учебника истории я отношусь плохо, потому что я родилась и выросла в Советском Союзе, где и были единые учебники истории. И никто всерьез эти учебники не воспринимал, а большинство хороших учителей вело занятия по принципу: это то, что вы должны говорить на экзамене, а вот сейчас – как было на самом деле.

Очередной единый учебник сведется ровно к тому же – к очередному опыту двоемыслия. Наша страна и так разъедается этим двоемыслием. Кроме того, был Козьма Прутков с бессмертным проектом о введении единомыслия в России. Мы это уже проходили сто раз, и всегда это для нас плохо заканчивалось. Незнайка в стране невыученных уроков, конечно, будет учить уроки до тех пор, пока он их не выучит, но мне кажется, что страна этого Незнайку в этот раз просто не выдержит.

Я не могу отвечать за съезд учителей истории, которым будет предложено рассмотреть проект о введении единого учебника, но, как я понимаю, все-таки учительская общественность не поддержала печально известный так называемый учебник так называемого Филиппова. Поэтому я очень надеюсь, что съезд проявит благоразумие и не будет вступать в конфликт с ныне действующим законодательством.

Проект введения единого учебника грубо нарушает те законы, которые есть сейчас. По этим законам школы имеют право самостоятельно выбирать себе учебники и учебные пособия. И по Конституции у нас запрещена государственная идеология. А единый учебник истории превратится в эту самую запрещенную государственную идеологию, это ясно.

Отдельно хотелось бы сказать о Владимире Мединском как авторе этого проекта в нынешнем виде. Мне кажется, за этой затеей, за этим единым учебником истории стоят два мощных фактора. Я не знаю, какой из них мощнее. В православной церкви такие явления называют «равночестными». Вот два равночестных фактора. Первый – это стремление к тотальному оболваниванию в духе введения единого единомыслия, а второй – это банальный распил бабла.

Активность, которую проявляет Владимир Мединский, я думаю, направлена как раз больше на вторую ипостась, потому что, очевидно, он надеется, что финансовые потоки пойдут в руки его и близких к нему деятелей. А чего стоят эти деятели, хорошо показывает последнее решение Государственно-патриотического клуба «Единой России», который выступил с предложением вообще сократить количество предметов в школе, сделав главными предметами физкультуру, ОБЖ и патриотизм, а все остальное – по желанию. Вот это уже просто тотальный сюрреализм. Ни Салтыкову-Щедрину, ни Шендеровичу не выдумать того, что выдумали «Единая Россия» и ее Государственно-патриотический клуб.

Мне вообще трудно себе представить, каким будет исход дела "ЮКОСа". Мне кажется, что они будут тянуть до последнего, а тянуть можно долго. Возможны три варианта: или им дают новый срок, или их отпускают, или какой-то компромисс. Все три варианта неприемлемы, и власть, мне кажется, еще не определилась, чего она хочет от этого процесса. Поэтому у меня, как и у всех, есть чувство неопределенности.

Процесс интересен мне как историку скорее с точки зрения известного стихотворения:

Я на мир взираю из-под столика,
Век двадцатый - век необычайный.
Чем столетье интересней для историка,
Тем для современника печальней!

Приходят в голову очень тоскливые мысли. Во-первых, о какой-то удивительной повторяемости торжества насилия и зла в русской истории. Во-вторых, постоянно приходит на ум и очень мешает жить определение России, данное кинорежиссером Эльдаром Рязановым, когда были споры, кто мы – Евразия, Скандо-Византия, Азия, Европа, Азиопа: "Какая Азия, какая Евразия, какая Азиопа? Абсурдистан!"

И вот действительно, когда задумываешься про эти чудовищные оба дела – Ходорковского-Лебедева и Самодурова-Ерофеева, конечно, осознание глубины нашего абсурдистана очень мешает жить. Потому что человек – существо, склонное к рационализированию, а жить рационально очень трудно. Это, конечно, торжество чего-то, во-первых, темного, во-вторых, иррационального.

Я себя сейчас знаете на чем поймала? Я сейчас в качестве противоядия взялась читать на самом деле мной толком никогда не прочитанный "Крутой маршрут" Евгении Гинзбург. В 14 лет я его как-то пролистала в каком-то самиздатовском или тамиздатовском варианте и забыла. А сейчас я ее читаю - это, конечно, великая книга, но насколько же в ней все светлее, чем в нашей жизни! При том, что она описывает Колыму.

К сожалению, история России богата печальными и идиотическими судебными процессами. Я не беру процессы над декабристами, про которые никто ничего не знает толком. Никто даже не может сказать, кто те двое из пятерых повешенных, которые сорвались, или, может, их трое было. Но как только юстиция стала более-менее публичной, как только начались публичные политические процессы, так тут же мне приходят на ум аналогии с процессом Ходорковского-Лебедева.

Приходят на ум аналогии с процессами над революционерами, общественными и литературными деятелями эпохи Александра II: Чернышевский, народники, процесс 193-х...

Потом, к сожалению, мне приходят на ум и советские процессы. Это печально известные процессы 20-30-х годов. Риторика и градус нынешних словопрений по делу "ЮКОСа" (и не только, конечно) очень часто срываются на эти вот "троцкистско-фашистские зиновьевские собаки" и что-нибудь в этом роде.

И конечно, невозможно не вспомнить процессы знаковые уже другой эры – это, например, суды над Синявским и Даниэлем и над Бродским. Вообще очень многие выражения обвинительных и прочих речей вошли в наш лексикон. Поэтому, увы, мы страна богатая на такого рода публичные хэппенинги.

У нас еще почему такие вещи становятся общественно-значимыми? Потому что очень небольшое количество площадок для выражения общественного мнения. Как известно, у нас парламент не место для дискуссий. И практически вообще уже места для дискуссий не осталось. Кроме как в Интернете. Слава богу, что он возник.

Поэтому судилища столь явно несправедливые – они очень знаковые, это иконы современной жизни. Как историк, я все время вспоминаю речи разных людей XIX века и не только. Не знаю, вспоминают ли это нормальные люди, но историки вспоминают.

Сама на процессе Ходорковского и Лебедева я не была, но обязательно собираюсь сходить.

1. Фильм, наверное, все-таки "Проверка на дорогах". И "20 дней без войны" – какой был фильм!

2. Владимов. "Генерал и его армия". Лучше, я считаю, ничего не написано.

3. Стихи я вообще не очень люблю. Вспоминается сейчас одно стихотворение молодого малоизвестного поэта, он погиб в первые годы войны, Захара Городисского:

И если мне смерть повстречается близко
Когда? - мы не будем об этом гадать,
Ты скажешь друзьям, что Захар Городисский
В боях не привык отступать.
Что он, нахлебавшись смертельного ветра
Упал головой не назад, а вперед.
Чтоб лишних сто семьдесят два сантиметра
Вошли в завоеванный счет.

4. У меня одна любимая песня о войне – "Черные бушлаты" Высоцкого.

А спросите Артемия Троицкого, бывшего отца Иоанна Охлобыстина и патриарха нашего Кирилла.