16 августа 1941 года был издан приказ №270 Ставки Верховного Главного Командования Красной Армии "Об ответственности военнослужащих за сдачу в плен и оставление врагу оружия". Кроме Сталина его подписали Вячеслав Молотов как первый заместитель Сталина в Государственном Комитете обороны, маршалы Семен Буденный, Климент Ворошилов, Семен Тимошенко и Борис Шапошников, а также генерал армии Георгий Жуков. Приказ обвинял в предательстве и добровольной сдаче в плен командующего 28-й армией генерал-лейтенанта Владимира Качалова, командующего 12-й армией генерал-майора Павла Понеделина и командира 13-го стрелкового корпуса генерал-майора Николая Кириллова. Все эти обвинения не соответствовали действительности.

В 1945 году бывший начальник штаба 37-й армии генерал-майор Константин Добросердов заявил на допросе, что находившиеся с ним в плену военнослужащие были очевидцами того, как убитого в бою Качалова немцы вытаскивали из танка. 25 января 1952 года были официально запротоколированы показания жителей деревень Водневка и Старинка, которые, как очевидцы боя, подтвердили, что из подбитого немцами танка было извлечено тело танкиста в генеральской форме и что захоронили его в общей могиле на окраине Старинки. Как раз в этом районе последний раз видели Качалова. В том же году допросили одного из жителей Старинки, рассказавшего, что немецкий офицер приказал ему на могиле поставить березовый крест с надписью "Генерал-лейтенант Качалов". А еще через полгода по результатам перезахоронения останков из братской могилы в районе Старинки был составлен акт о том, что на скелете одного из погибших были обнаружены остатки советской генеральской формы. Кроме Качалова других советских генералов, погибших или пропавших без вести в этом районе, не было. Уже в 1952 году его можно было признать погибшим в бою и полностью реабилитировать. Но пришлось ждать смерти Сталина. Только 23 декабря 1953 года генерал Качалов был реабилитирован и больше не считался предателем.

Один из бойцов 12-й армии в письме вдове Понеделина рассказал, как ее муж пытался вырваться из Уманского "котла" в районе Подвысокого: "Павел Григорьевич повел в штыковую атаку остатки комендантской роты и другие разрозненные подразделения штаба группы. На нижней улице, ведущей к реке Ятрань, в рукопашной схватке он был оглушен прикладом автомата и взят в плен". Скорее всего это героическая легенда. Из немецких документов следует, что в ночь на 7 августа генералы Понеделин и Кириллов, прорывавшиеся из окружения, были блокированы в небольшом лесу с группой солдат и командиров и, когда кончились патроны, сдались в плен. После войны они были репатриированы в СССР и в 1950 году расстреляны. Понеделину инкриминировали еще антисоветские высказывания, в том числе по поводу колхозов, в дневнике, который он вел в плену. Дневник до нас не дошел, но вряд ли генерал при репатриации сохранил бы компрометирующий его дневник.

Еще Понеделину инкриминировали то, что он выдал на допросе состав 6-й и 12-й армий, которых к моменту пленения уже не существовало и состав которых немцы знали к тому времени из трофейных документов лучше, чем их пленные командармы. Кириллову же в расстрельном приговоре инкриминировали только добровольную сдачу в плен. Сталин ведь не мог ошибаться. Реабилитировали Понеделина и Кириллова только в 1956 году.

На основе сугубо ошибочных данных в приказе №270 были сделаны суровые выводы: "Можно ли терпеть в рядах Красной Армии трусов, дезертирующих к врагу и сдающихся ему в плен, или таких малодушных начальников, которые при первой заминке на фронте срывают с себя знаки различия и дезертируют в тыл? Нет, нельзя! Если дать волю этим трусам и дезертирам, они в короткий срок разложат нашу армию и загубят нашу Родину. Трусов и дезертиров надо уничтожать. Можно ли считать командирами батальонов или полков таких командиров, которые прячутся в щелях во время боя, не видят поля боя, не наблюдают хода боя на поле и все же воображают себя командирами полков и батальонов? Нет, нельзя! Это не командиры полков и батальонов, а самозванцы".

Поэтому было приказано: "Командиров и политработников, во время боя срывающих с себя знаки различия и дезертирующих в тыл или сдающихся в плен врагу, считать злостными дезертирами, семьи которых подлежат аресту как семьи нарушивших присягу и предавших свою Родину дезертиров. Обязать всех вышестоящих командиров и комиссаров расстреливать на месте подобных дезертиров из начсостава... Обязать каждого военнослужащего, независимо от его служебного положения, потребовать от вышестоящего начальника, если часть его находится в окружении, драться до последней возможности, чтобы пробиться к своим, и если такой начальник или часть красноармейцев вместо организации отпора врагу предпочтут сдаться ему в плен - уничтожать их всеми средствами, как наземными, так и воздушными, а семьи сдавшихся в плен красноармейцев лишить государственного пособия и помощи.

Обязать командиров и комиссаров дивизий немедля смещать с постов командиров батальонов и полков, прячущихся в щелях во время боя и боящихся руководить ходом боя на поле сражения, снижать их по должности как самозванцев, переводить в рядовые, а при необходимости расстреливать их на месте, выдвигая на их место смелых и мужественных людей из младшего начсостава или из рядов отличившихся красноармейцев".

На количество красноармейцев и командиров, сдающихся в плен, приказ №270 никакого влияния не оказал. Достаточно сказать, что два наиболее крупных "котла" - Киевский во второй половине августа - сентябре и Вяземско-Брянский в октябре 1941 года, в каждом из которых вермахтом было захвачено более 660 тысяч пленных, возникли уже после издания приказа №270. Как правило, пленных захватывает тот, кто наступает. Число пленных стало быстро уменьшаться лишь с осени 1942 года, когда немецкое наступление застопорилось и последовало советское контрнаступление под Сталинградом и на других участках фронта. В 1943-1945 годах, когда наступала главным образом Красная Армия, число советских пленных сократилось еще сильнее, хотя даже в 1945 году в плен попадают 14 825 красноармейцев. Таким образом, динамика численности советских пленных определялось общей стратегической обстановкой, а не изданием репрессивных приказов.

Из-за приказа №270 пострадало очень много невиновных. На примере генералов Качалова, Понеделина и Кириллова мы уже убедились, что жертвами ложных обвинений становились даже высшие военачальники. Что уж говорить о рядовых бойцах и командирах, в действительности погибших или попавших в плен отнюдь не добровольно. Между тем эти обвинения принимались всерьез, семьи несчастных лишались пособий или отправлялись в ссылку, что часто вело к голодной смерти. Вернувшиеся же из плена бойцы и командиры подвергались репрессиям за будто бы добровольную сдачу в плен.

К судьбам своих пленных Сталин был совершенно равнодушен. В начале февраля 1942 года из Международного Красного Креста в Женеве в НКИД поступило предложение распределить сахар среди советских пленных в Германии и Румынии, но взамен разрешить направить некоторое число продовольственных посылок германским пленным в России. На копии этой телеграммы сохранилась резолюция Сталина: "Решено не отвечать".

А когда через американского посла в Москве Уильяма Стэндли Ватикан предложил организовать обмен сведениями о военнопленных, Молотов ответил 28 марта 1943 года: "Подтверждая получение Вашего письма от 25 марта сего года с сообщением о предложении Ватикана установить обмен сведениями, касающимися советских военнопленных и военнопленных держав оси, имею честь сообщить, что в настоящее время этот вопрос не интересует Советское Правительство". Молотов также выразил "признательность за внимание к советским военнопленным" - выходит, до них было дело американскому дипломату, но не советскому наркому иностранных дел.

Эти и аналогичные ответы на предложения, касающиеся судьбы военнопленных, равно как и приказ №270, возможно, породили приписываемую Сталину фразу: "У нас нет военнопленных, у нас есть предатели", часто цитируемую в зарубежных источниках начиная с 1943 года. До сих пор неизвестно, говорил ли Сталин что-нибудь подобное, но его отношение к своим пленным эта цитата передает верно. Для Сталина пленные не представляли ценности, поскольку их уже нельзя было использовать в войне, и он не собирался тратить какие-либо ресурсы на их содержание, в том числе через Международный Красный Крест.

После войны большинство советских пленных, которые не могли доказать, что попали в плен ранеными или в бессознательном состоянии, оказались как бы гражданами второго сорта. За пребывание в плену как таковое, если это не сопровождалось обвинениями в измене Родине, их не репрессировали. Однако негласно для них вплоть до середины 50-х годов был затруднен доступ в вузы или на любую престижную работу. Кроме того, многие пленные после освобождения мобилизовывались в трудовые батальоны, условия в которых мало отличались от гулаговских.