В середине декабря режиссер Александр Прошкин заканчивает работу над 12-серийным телефильмом по роману Пастернака "Доктор Живаго". Главную роль сыграл Олег Меньшиков, чья харизма слегка потускнела из-за полуудачи в "Статском советнике" (так что "Живаго" - это удобный случай ее подреставрировать). Чулпан Хаматова, которая в последнее время из картины в картину воплощает драматичный образ "девушки на грани нервного срыва" ("Дети Арбата", "Гарпастум"), снялась в роли Лары. Олег Янковский, со времен "Дракона", кажется, не игравший патентованных мерзавцев, выступил в роли искусителя Комаровского. Сергей Горобченко, известный публике по нашумевшему "Бумеру", преображается из добродушного разночинца Антипова в кровавого комиссара Стрельникова. В фильме также заняты Владимир Ильин, Инга Оболдина, Сергей Гармаш, Андрей Панин, Кирилл Пирогов. За камерой стоял Геннадий Карюк, музыку сочинил Эдуард Артемьев. Съемки проходили в Москве, Ярославле и Костроме.

Об особенностях крупного телепроекта, осуществленного кинокомпанией "Централпартнершип", а также о смысловых акцентах первоисточника, актуальных сегодня, рассказывает автор сценария фильма – кинодраматург и прозаик Юрий Арабов.

Т.Р.: По-моему, "Доктор Живаго" – это в каком-то смысле роман о лишнем человеке. А как вам кажется, откуда лишние люди берутся? Может, дрейфуют в реальность из литературного пространства?

Ю.А.: Лишние люди - это те, кого объявляет лишними большинство. Например, в сегодняшнем агрессивно-масскультовском контексте может показаться лишним любой, кто читает того же Пастернака, смотрит фильмы Бергмана, говорит о Боге, абстрагируясь от государственной идеи, с которой в последнее время принято ассоциировать православие.

Сегодняшние лишние не вписываются в параметры новой идеологии, навязанной телеканалами и глянцевыми журналами. Кукловоды, призванные отлучить человека от политической и культурной жизни, судя по всему, убеждены, что будущее за ними. Но я допускаю, что они ошибаются, историческая перспектива вполне может оказаться за "лишними". Как это в свое время случилось с людьми, подобными доктору Живаго. Ведь именно через них (или их духовных наследников), казавшихся некогда "лишними", социально чуждыми, выразилась в итоге историческая тенденция – разрушительная по отношению к государственной системе, построенной на насилии и крови.

Т.Р.: Считается, что фигура доктора вышла у Пастернака крайне размытой. Пытались ли вы преодолеть эту размытость на уровне сценария? Или предоставили решать проблему режиссеру Прошкину с актером Меньшиковым?

Ю.А.: Я насколько мог стремился конкретизировать этот образ и писал доктора Живаго с поэтов, которых знаю. Я хорошо знаком с московской богемой 80-х годов – с настоящими людьми, которые делали настоящую поэзию. Такими, например, как Иван Жданов (и не только он). В Живаго мне хотелось обозначить черты своих асоциальных, небезупречных знакомцев, которые в совсем недавнее и тоже по-своему нелегкое время все-таки пытались вести себя более или менее нравственно.

Т.Р.: Если применить к герою Пастернака вашу теорию причинно-следственных связей, описанную в книге "Механика судеб", то за что именно получил воздаяние Юрий Живаго? Какие судьбоносные узлы завязал неверно и как пытался их перевязать?

Ю.А.: Если бы мы с вами анализировали жизнь конкретного исторического человека, разговор на эту тему был бы более продуктивным. А к художественному произведению моя теория неприложима: герой все-таки вымышлен. Что касается автора, то Пастернак, конечно же, как любой порядочный человек, был терзаем чувством вины, вымышленной или реальной. Его мучила история с Цветаевой, которую после приезда из эмиграции он не смог приютить. Вот и Юрия Живаго мучит в романе чувство вины и раздвоенности между Тоней и Ларой.

Если помните, доктор (а понятно, что он – второе "я" самого Пастернака) попадает в "лесное воинство", то есть к красным партизанам из-за того, что все время ездит в город к Ларе от беременной жены. Так что с точки зрения теории, описанной в "Механике судеб", здесь есть трагическая вина и воздаяние за нее в качестве "неожиданных событий", в данном случае плена, в который попадает Живаго.

Т.Р.: А скажите, готовы ли вы (опираясь на роман или безотносительно к нему) оценить степень вины русской интеллигенции в ХХ веке? Вы говорите, что такие, как Живаго, самим своими существованием, этической установкой как бы способствовали разрушению советского государства. Но ту же революцию, то есть крах предшествующего государственного устройства, Юрий встретил с ликованием, пусть и мимолетным...

Ю.А.: Сейчас множество публицистов (особенно почвеннического направления) пытаются свалить вину за Октябрьский переворот и за смуту на интеллигенцию, направляемую рукой масонской "мировой закулисы". А народ при этом обелить. Но, к примеру, не самый глупый человек и не самый плохой писатель Варлам Шаламов не желал слышать "песен" о безгрешности народа. Он утверждал, что если кто перед кем виновен, так это народ перед интеллигенцией.

Это, конечно же, радикальный и очень жестокий взгляд на трагедию столетней давности. Ругать собственный народ, конечно же, бессмысленно. Я только хочу уточнить, что нравственное растление и бедных слоев, и интеллигенции началось задолго до революции. И Достоевский сильно ошибся, полагая, будто это растление, поразив Запад, не одолеет Россию: будто русский народ способен устоять против "бесов". Нет, не устоял.

Т.Р.: Если отвлечься от понимания, что Юрий Живаго – это почти что сам Пастернак, то доктор выглядит в романе человеком хотя и порядочным, но безвольным, неспособным защитить ни родину от большевиков, ни Лару от Комаровского, ни даже собственных детей (которых заводит во множестве) – от нищеты и прозябания. Единственным оправданием его жизни служат стихи, помещенные автором в конце текста. Понимает ли это режиссер? Прозвучат ли стихи в картине – ведь без них история Юрия Живаго обессмыслится?

Ю.А.: Режиссер, я думаю, все понимает. Просто кинематограф, особенно, телевизионный, таит в себе массу подводных камней, связанных с технологией и производством, - никогда не знаешь точно, что получится. А по поводу того, может ли человек защитить другого человека... Ну скажите, кто защитит Лару от Комаровского, если она его страстно любит?

Т.Р.: Разве? По-моему, она любит Живаго и Антипова – своего мужа. А Комаровский добивается ее хитростью.

Ю.А.: Вовсе нет. Комаровский – это единственный, к кому она страстно привязана. Он первый мужчина в ее жизни.

Т.Р.: Но если Лара – это сама олицетворенная Россия, то как толковать ваше утверждение? Выходит, избранник ее сердца – какой-то продувной юрист?

Ю.А.: Именно. Некоторые литературоведы действительно считают, что Лара – это и есть Россия, которая в итоге связала свою жизнь с растленным юристом-циником. (Напоминаю, что Владимира Ильич тоже был юристом.) Это звучит несколько пародийно, но, если вдуматься, тут есть некая правда. Я считаю, что эта роковая страсть на самом деле перебивает чувства и к Антипову, и к Живаго. Комаровский имеет над Ларой гипнотическую власть.

Т.Р.: Но гипноз и страсть – не одно и то же. Лара сопротивляется, даже стреляет в "гипнотизера", но не может устоять. Вы говорите – Ленин загипнотизировал Россию?.. В принципе похоже.

Ю.А.: Мне-то кажется, что привязанность Лары еще и психологически оправдана. Человеку вообще и русскому в частности зло почему-то особенно импонирует, оно кажется ему обаятельным. В этой симпатии к безнравственному выражается стихийно-чувственное начало, свойственное любой душе, оно свойственно, к сожалению, и нашему национальному складу. Признаться, я, человек крещеный и более или менее воцерковленный, иногда думаю, что в протестантизме с его узким пониманием добра и зла что-то есть – хотя над этой разновидностью христианства у нас почему-то принято изощренно издеваться.

Т.Р.: Между Февральской и Октябрьской революциями Живаго в разговоре с Ларой с ликованием замечает, что свобода свалилась с неба "нечаянно, по недоразумению". Не думаете ли вы, что ликовать было рано? Что ни в начале ХХ века, ни в 90-е годы бОльшая часть населения не была готова к свободе и тут же принялась превращать ее в беззаконие.

Ю.А.: Что касается минут свободы, то они опьянительны в любую эпоху. Думаю, эмоции Даниила Андреева, восторженно описавшего первый день Февральской революции в "Розе мира", мало чем отличались от чувств сотен людей в августовские дни 91-го, ожидавших перед Белым домом штурма со стороны войск ГКЧП, который в итоге не состоялся. Я сам испытал тогда эти чувства и отрекаться от них не собираюсь. Но другой поэт, живший много ранее, сказал: "К чему стадам дары свободы? Их должно резать или стричь". Я, кстати, себя от стада не отделяю...

Впрочем, если расшифровать некий романтический пафос, с которым я сейчас рассуждаю, то можно сделать одно прозаическое примечание. Все наши разговоры о том, достойны ли свободы русские (или шире – россияне), похоже, не имеют особого смысла, и вот почему. Ни русских, ни россиян уже не существует в природе.

Т.Р.: То есть как?

Ю.А.: Нация выбита. Ее нет. Это нужно понять всем – в том числе интеллигенции и власть имущим. Сельское население Центральной России, бывшее когда-то опорой государства, влачит жалкое, униженное существование. Алкоголизм, наркомания и преступность добивают последних людей, которые могут еще держать в руке молоток и топор. Я по полгода живу вне Москвы и вижу, что происходит.

Поэтому бессмысленно обсуждать, достойна ли нация свободы и демократии, или, например, для нее больше подходит конституционная монархия. О чем речь? Нет больше носителей этих категорий. Политологов много, а народа нет. Спалили его за последние 100 лет. Поэтому прежде чем прикидывать, что нам полезно, а что противопоказано, нужно в течение 30-40 лет восстанавливать народы, проживающие на территории России. И русский народ прежде всего.

Т.Р.: Пусть вопрос прозвучит банально, но все же - в чем для вас состоит актуальность романа Пастернака? Почему вы взялись за создание сценария?

Ю.А.: Актуальность – в поисках ответа на вопрос: возможно ли нравственное существование в безнравственную эпоху? Пастернак отвечает, что возможно. Для меня этот вывод крайне важен.

Т.Р.: Но нет уверенности, что зритель воспримет эту тему. По-моему, никаких месседжей публика считывать и не подумает. Ей вполне хватит любовной интриги.

Ю.А.: Я с вами соглашусь. Сегодня все, что попадает на телевидение, обречено на провал и несчитывание, как вы выразились. Я сужу по истории с "Мертвыми душами" Павла Лунгина. Сценарий для сериала был выполнен крайне тщательно. Но оказалось, что ТВ – яма, своего рода, чудовищный философский камень, который нивелирует все, что оказывается в поле его деятельности. Любое произведение приобретает чудовищный налет пошлости хотя бы из-за контекста – из-за соседства с рекламой памперсов и прокладок.

Что касается зрителя, то, думаю, на протяжении последних 10-15 лет ТВ воспитывало определенного потребителя своей продукции. Он выращен в пробирке, и теперь этот гомункулус заказывает продукцию под себя.

Т.Р.: Скажите, вы пишете что-нибудь для Сокурова? Чем вообще сейчас заняты?

Ю.А.: Работаю над биографией Шаламова – опять же для ТВ. Надеюсь, что это моя последняя работа в жанре телесериала, поскольку перспективы серьезного художественного труда на сегодняшнем телевидении я не вижу.

Т.Р.: Выходит, лишним человеком себя чувствуете?

Ю.А.: Для художника это нормально. Ненормально, на мой взгляд, когда поэт "задрав штаны, бежит за комсомолом". Я не делал этого даже в юности, а уж в зрелом возрасте тем более не собираюсь. Отчаяние рождает вдохновение, так у меня всегда было. Не представляю, о чем писать в благоустроенном обществе А в сегодняшней России сюжетов и тем предостаточно. В общем, как Бог даст, так все и случится. Что касается конкретной работы для конкретного режиссера, то здесь все дело в востребованности. Не забывайте, что сценарист в кино – это наемный работник.

Т.Р.: У вас есть и другая ниша – ваши романы. Кажется, уже второй закончили?

Ю.А.: Да, еще весной. Роман называется "Флагелланты". Вот только издателей пугает "не тот" тон. Сегодня не принято так писать о России, о нашей жизни. Я думаю, книга рано или поздно будет опубликована, просто судьба у нее складывается трудно.

Т.Р.: А издательство, напечатавшее в свое время ваш "Биг-бит", новым сочинением не заинтересовалось?

Ю.А.: Я не ставил его в известность, поскольку, как мне сказали, оно печатает сейчас мемуары работников ФСБ. Так что мне прежде, чем предложить туда рукопись, надо будет сделать соответствующую карьеру.