В Нью-Йорке умер Виктор Балашов.

Мы стали друзьями как-то сразу, несмотря на разницу в возрасте и безумную, казалось, непреодолимую пропасть в жизненном опыте. Он появился у нас на диссидентской даче академического поселка в Абрамцеве сразу же после своего освобождения в 1972 году. У него за плечами уже было 10 лет заключения. Притом каких: Мордовия - побег из лагеря - новый срок - 3 года в крытой Владимирской тюрьме и снова Потьма! А мне было тогда 16, и весь мой «опыт» был опытом ожидания из лагерей брата Вадика Делоне.

И тем не менее мы каким-то загадочным образом сошлись, не знаю уж как.

Про его побег рассказывают легенды, а сам он говорил как-то о «технических» вещах (как не дал затравить себя собаками, как не дал волочить себя по снегу), как будто побеги из лагерей было делом обыденным, само собой разумеющимся.

Он вообще был необычным диссидентом: бэкграунд в виде Суворовского училища мало у кого был за спиной. А уж сама идея - кстати, реализованная! - напечатать листовки в официальной типографии ГРУ (да-да, Главного управления военной разведки!) была совершенно безумной и... удачной: КГБ туда доступа не имел, а все сотрудники решили, что молодой парень печатает порнуху, в чем он не стал их разубеждать.

Через два года знакомства и постоянных встреч, в 1974, кажется, году он эмигрировал в США. Время от времени звонил - кто помнит, это были звонки с того света: мы же все точно знали, что свидеться больше никогда не удастся. Удалось - в начале 90-х в телефоне раздался его знакомый голос: «Я в Москве, диктуй адрес, сейчас приеду!» Не так много на свете людей, с которыми после двадцатилетней разлуки разговор начинается так, как будто его прервали вчера. С ним именно так и было. Он приехал предложить России программы, которыми занимался в Йеле. Уезжал грустный. Не только потому, что они оказались неинтересны власти (по-моему, он к этому был внутренне готов), а потому что... «Ну вот объясни, почему ты пытаешься сам что-то сделать, а куча наших общих знакомых стонут, что им должны что-то сделать?» Он всегда всё делал сам.

В последние годы его «позывной» в фейсбуке - Vitruvius Technologos - связывал больше звонков. И это как-то не мешало: все равно за каждой строчкой звучал его голос. В прошлом году он затеял отслужить панихиду по тем, кто вышел в 1968 г. на Красную площадь одновременно в Москве, Париже и Нью-Йорке - смерть Наташи Горбаневской как-то потребовала это сделать. Его последняя запись в нашем чате от прошлой пятницы была о том, как собираются деньги на фильм о Наташе...

Теперь панихиду нам служить по нему.

Господи! Упокой его светлую душу в месте злачном, в месте покойном...

Балаш! Как же мне тебя будет не хватать! И не мне одному.

Полторы недели назад в "Комитет 6 мая" вдруг стали обращаться люди с просьбой о поддержке.Не один и не два. И именно по уже, казалось бы, уходящему в тень Болотному делу.

Естественно, мы постарались сделать все что возможно, категорически не понимая, что такое случилось.

Но понемногу дело прояснилось. И вот что оказалось на самом деле.

С год назад какой-то идиот (умному человеку такое в голову не придет по множеству соображений, каждого из которых достаточно) разослал губернатором пяти пограничных с Украиной областей электронные письма с призывом отделиться от России и войти в состав Украины. Не обращать бы на всех идиотов внимания - самое было бы разумное. Но такие письма подпадают под ст.280.1 Уголовного Кодекса РФ «Публичные призывы к осуществлению действий, направленных на нарушение территориальной целостности Российской Федерации». Правда, неясно, насколько их можно было признать публичными, но поскольку дело касалось губернаторов, то Следственный комитет решил отреагировать и возбудил дело в отношении «неустановленного круга лиц» по этой статье. Очевидно, что вычислить, откуда и кем были письма посланы, не удалось. После чего Управление СК по ЦФО направило запрос в Центр «Э» МВД, чтобы те их сориентировали по поводу экстремистов, которые могли бы эти письма написать.

Центр «Э» заморачиваться работой не стал. А попросту, благо эта-то база данных была под рукой, направил письмом за подписью г-на Метлина С.П. список из примерно ста человек, произвольно выдернутых из списка задержанных 6 мая 2012 г. на Болотной площади и оформленных по статье 19.3 Кодекса об административных правонарушениях, охарактеризовав их всех как лиц, «причастных к экстремистской деятельности». Как мы отлично знаем, на Болотной и даже вокруг нее полиция тогда хватала всех без разбору, а суды на следующий день всем оформляли ст.19.3 КоАП РФ. Потому что она была тогда единственной позволявшей оправдать суточное задержание. И вот все, кто тогда попал, теперь стали лицами, «причастными к экстремисткой деятельности».

Уже и Управления СК по ЦФО не стало, но дело оказалось «на контроле» - и его передали в центральный аппарат СК. Следователям которого теперь деваться некуда - приходится вызывать всех по списку на допрос, прекрасно понимая и даже не скрывая того, что никаких «экстремистов» в этом списке нет, что все это пустая работа, что ничего она не даст, - но машина запущена, и уже проще вызвать на допросы сто человек, угробив и свое и их время (а еще и их нервы), чем честно признать, что делать это бессмысленно. Потому что это придется объяснять начальству, тому - конфликтовать с Центром «Э» и объясняться наверху, а ведь путей найти автора писем как не было, так и нет. А так - хоть видимость работы.

И вся эта история - подарок от Центра «Э». Он всегда отличался редкостной компетентностью и эффективностью, но тут превзошел сам себя: заставил СК перелопачивать сотню людей просто из-за собственной лени, неумения и нежелания работать и так далее. Подливая воды в болото, чтобы не просыхало.

P.S. Мне доводилось ходить по бесконечным болотам на Севере. Когда каждый шаг - лотерея: провалишься или нет. Когда все надежды, что вот, мол, участок посуше да потверже - не более чем иллюзия: наступаешь - а под ногами все та же зыбь.

Но, загоняя всех нас в Болотное болото, власти стоило бы помнить, что она сама оказывается ровно в нем же. А вот тут - доверьтесь уж опыту! - у человеков больше шансов выбраться, чем у власти: она тяжела и неповоротлива, под ней болото расступится вернее и поглотит быстрее, чем каждого человека по отдельности. Правда, и нам тут мало не покажется. Собственно, уже не кажется.

Мне последние дни много приходится говорить и писать о Сергее Удальцове. Наверное, потому, что среди либералов я неожиданно для себя самого оказался одним из тех, кто безоговорочно остался стоять на позиции «несмешения мух и котлет» - безусловной невиновности Сергея в отношении предъявленных ему обвинений по делу 6 мая вне зависимости от несогласия с его взглядами относительно украинских событий.

Наверное, эти два момента - противостояние режиму и поддержку его в украинском вопросе - в самом деле не так уж просто отделить один от другого, когда мы говорим о Сергее. Они, похоже, вполне органичны ему. По крайней мере сегодня.

Хотя он всегда был неудобным соратником. Притом для всех. И для коммунистов - его прямота оказывалась замечательным зеркалом, в которое они могли поглядеться и удостовериться в своем махровом оппортунизме, и для либералов - красные флаги и «отнять и поделить» всех нас напрягали, и для просто офисных оппозиционеров - негламурный, нефешенебельный какой-то, митинговый оратор, заноза да и только!

Но именно поэтому его в союзники и принимали: на фоне многих остальных он был каким-то настоящим. Даже для тех, кто его взглядов категорически не разделял. Да еще и сам он явно начал быструю эволюцию от нерукопожатного неосталинизма в сторону гораздо более человеческих взглядов: нащупанный им термин «современные левые» открывал перед ним перспективу стать… нет, необязательно респектабельным, но вполне приемлемым партнером слева. Вообще создавалось ощущение, что, вырвавшись из догматического левацкого мирка, он вдруг увидел разноцветье и многообразие мира - и постарался найти в нем свою дорогу. И начал слушать и слышать людей вокруг.

В последний год перед его домашним арестом мы много общались. Он оказался куда более открытым, живым, со славным чувством юмора, чем выглядит на трибуне. Но столь же упорным и неуступчивым. И способным договариваться в общих интересах.

«Болотное дело» - по меньшей мере с того момента, когда Сергей оказался под домашним арестом, - только добавило солидарности с ним вне зависимости от взглядов: все понимали, что он назначен быть виноватым. Почему именно он - гадать не буду. Я с трудом могу вообразить, чтобы наверху не представляли реального соотношения сил в оппозиции, того, что Левый фронт есть больше дразнящий лозунг, чем реальная сила. Но назначили его. И самые разные люди с легким сердцем поддерживали его, как и всех остальных «болотников».

А потом случился Крымнаш и Донбасс с Лугандой. И все единство рухнуло, потому что Сергей Удальцов занял и публично высказал проимперскую позицию. Украинские события стали катастрофой для страны. Не из-за санкций даже, и даже не из-за отторжения всего мира - они раскололи российское гражданское общество (уж сколько этого общества ни есть). И левых - в том числе и в неменьшей степени. И враз стало трудно защищать тех, кто повелся на миражи несущего смерть «русского мира». Конечно, под домашним арестом Сергей был наедине с телевидением имени Дмитрия Киселева, конечно, получаемая им информация была тенденциозно неполна... но у других «болотников» с новостями было не сильно лучше, только вот...

...Только вот все это совершенно неважно, если мы говорим о приговоре. Потому что вне зависимости от того, согласен кто бы то ни было с Сергеем Удальцовым по всем остальным вопросам или нет, по сути предъявленных и признаных «судом» доказанными обвинений он невиновен. Если, разумеется, мы не готовы поверить в прорытие тоннеля из Бомбея в Лондон с целью подкопа под устои, подрыва скреп, подмыва свай... ну, дальше вы и сами знаете. И совершенно неинтересно, нужно ли и можно ли его судить за высказывания по Украине - к приговору по Болотному делу все это не относится. Потому что нормальный суд обязан был признать его невиновным. Чтобы и те, кто являются его идейными противниками, кого покоробили или возмутили его высказывания, могли повторить слова главного героя замечательного фильма Милоша Формана «Народ против Ларри Флинта»: «Если суд смог защитить такого паршивца, значит, он может защитить каждого из вас!»

P.S. Не сдавшись, Сергей выиграл процесс. Но, боюсь, все равно проиграл. Мне очень жалко, но факт: Путин, не сумевший уничтожить политика Сергея Удальцова приговором, сам о том, скорее всего, не задумываясь (какая разница, что будет после, даже если это «после» когда-нибудь наступит!), сумел добыть его на приманку своей крымско-украинской авантюры: любой следующей власти придется как-то восстанавливать отношения с миром и Украиной, а высказывания Сергея его от этого будущего отсекают.

Надежнее и вернее любых приговоров и тюремных решеток.

Послезавтра должна быть рассмотрена апелляция по одной из составных частей "Болотного дела" - так называемому делу восьми. Вряд ли эта машина даст задний ход - она на это неспособна. Единственное, на что можно надеяться, - это сокращение сроков. Если оно и будет, то скорее всего небольшое. Но даже два-три месяца имеют значение. Для двоих фигурантов - Ярослава Белоусова и Артема Савелова - это критически важно. Их срок близок к завершению, и, если его сократить, их не успеют этапировать: оформление документов и доставка в колонию занимают несколько месяцев.

В целом же, думаю, Мосгорсуд не будет далеко отходить от решения первой инстанции. И все равно мы будем добиваться полного оправдания наших подзащитных. В плане доказательств ситуация для нас чуть улучшилась. На процессе Удальцова-Развозжаева прозвучали важные показания, которые говорят в пользу обвиняемых, - причем это показания полицейского руководства. Полковник Дейниченко, например, рассказал, что на Болотной площади накануне митинга велись работы по асфальту, а также что полиция не проверяла территорию перед мероприятием. Это говорит о том, что претензии к обвиняемым, которые якобы ломали асфальт руками и ногами, несостоятельны.

Формально дело Удальцова-Развозжаева - это другой процесс, и суд может отказаться рассматривать показания, которые там прозвучали. Но, когда я давал свидетельские показания по делу организаторов, суд признал их неприемлемыми, потому что я являюсь общественным защитником по «Болотному делу». Таким образом они сами признали, что разные производства по «делу 6 мая» суть одно, и им придется как-то выкручиваться.

Что будет дальше? Почти у всех (кроме Сергея Кривова) подошел срок, после которого возможно условно-досрочное освобождение, и я не исключаю, что их отпустят по УДО. Смысла держать в колонии их нет, УДО - это не оправдание, поэтому власть может и спустить дело на тормозах. Это, впрочем, вилами на воле писано: их логика нам недоступна.

Возможно, ребята напишут прошения о помиловании. Я разговаривал с ними и знаю, что они обдумывают эту возможность, но пока не приняли решение. Конечно, все они если и будут подавать такие прошение. то только без признания вины.

Думаю, что решение, которое суд окончательно примет 19 июня, будет тиражироваться и на следующих фигурантов. Сроки по второй и третьей волне «Болотного дела» будут аналогичными, если не случится смены или хотя бы корректировки курса внутри страны.

У этой машины нет внешних рецепторов, она смотрит только наверх и не видит, что происходит вокруг. Я абсолютно уверен, что события в Украине не повлияли на приговор. Не влияет, к сожалению, на него и поддержка обвиняемых со стороны общества.

Но если суд и прокуроры равнодушны к тому, сколько человек приходят на слушания, если это не изменит результат, то для обвиняемых и для защиты поддержка имеет колоссальное значение. Выступать в пустом или в полном зале, видеть лица людей, которые переживают за тебя, или не видеть - огромная разница.

Окончательное решение Комитета протестных действий относительно «Марша мира» 15 марта принято: согласованные марш и митинг состоятся в соответствии с безальтернативным ультиматумом мэрии - по бульварам и на проспекте Сахарова. Я голосовал против такого решения и считаю необходимым объяснить публично свою позицию.

51 год назад, 16 апреля 1963 года, Мартин Лютер Кинг (замечу в скобках для молодых - принципиальный сторонник мирных действий) в ставшем знаменитом письме из Бирмингемской тюрьмы написал: «Я должен сделать вам два признания. Первое состоит в том, что за последние несколько лет я горько разочаровался в «умеренных» белых американцах. Я почти пришел к достойному сожаления выводу, что главный камень преткновения на пути негров к свободе - это не член Совета белых граждан и не куклуксклановец, а умеренный белый, более преданный «порядку», нежели справедливости, который предпочитает негативный мир (т.е. отсутствие напряженности) миру позитивному, означающему справедливость; который постоянно твердит: я согласен с целями, к которым вы стремитесь, но не могу согласиться с вашими методами прямого действия; который самодовольно считает, что может устанавливать срок для освобождения другого человека; который верит в миф о времени и постоянно советует неграм «подождать более удобного момента». Пустое сочувствие людей доброй воли расстраивает больше, чем абсолютное непонимание людей злой воли. Вялое одобрение разочаровывает гораздо больше, чем резкий отказ...»

Эти слова, написанные более полувека назад, имеют самое прямое отношение к нам.

Я считаю, что за последние две недели ситуация принципиально изменилась: власть окончательно сорвалась с катушек и стремительно эволюционирует от более или менее вегетарианского авторитаризма к жесткому и агрессивному фашизму, лишь прикрывающемуся фиговым листком будто бы демократических институтов, планомерно развращающему граждан пропагандистской ложью и прямо противостоящему интересам страны.

В этих новых условиях просить у власти разрешения на право сказать «Нет!» не просто унизительно - самоубийственно. И я не считаю правильным добиваться неких тепличных условий для нежных и трепетных. Все слова, что-де есть люди, которые не готовы ни к чему, кроме как выйти на разрешенные властью прогулки, я не считаю больше сколько-либо весомым аргументом. Да, выбор сделан не нами, а за нас. Но он сделан. Выйти пройтись по бульварам в оцеплении полиции отныне есть просто способ упокоения совести, самооправдания - не более того. Я убежден, что недостойно потакать такому гражданскому инфантилизму и безответственности - время, когда они могли сойти с рук, безвозвратно ушло, дальнейшее потворство салонным/кухонным оппозиционерам - прямое препятствие становлению гражданственности в нашем обществе. Те, кто не решается сказать «нет!» накатывающему фашизму, зная о возможных последствиях или стараясь о них не знать, помогают ему и заслуживают его. Потому что шутки - теперь уже в сторону.

Я абсолютно убежден, что единственное оружие, которое мы можем противопоставить власти, - это честность, прямота и принципиальность. Они требуют - простите за пафос - некоторого мужества. Но без них наше противостояние злу обречено.

P.S. Несмотря на мое несогласие с решением Комитета протестных действий, я в полной мере выполню взятые на себя обязательства по подготовке к акции.

Последняя неделя на «процессе 12-ти» по Болотному делу - которая по счету, я уже, по совести сказать, сбился - окончательно обозначила некоторый перелом. Как бы ни ужесточала судья Никишина свои действия в отношении защиты до этого (а она изначально играла на стороне обвинения), все же она делала все возможное, чтобы избежать прямых нарушений Уголовно-процессуального кодекса, сохраняя видимость объективного процесса и не «подставляясь». На этой неделе процесс, как самолет, у которого вдруг отказал двигатель, сорвался в штопор. И прямые нарушения УПК посыпались одно за другим.

Вот краткая «хроника пикирующего бомбардировщика».

Понедельник, 18 ноября. Вопреки протестам защиты зачитываются показания, данные на предварительном следствии потерпевшим Яструбинецким. Это реальный потерпевший, пенсионер, участник манифестации, выдавленный за спины цепочки ОМОНа во время «прорыва», пытавшийся выйти обратно, посланный полицеским офицером куда подальше («Идите куда хотите!»), возле которого упала и разбилась та самая невесть откуда прилетевшая единственная бутылка с зажигательной смесью, полыхнувшей и опалившей пенсионеру брюки и обжегшей ноги. Реальный потерпевший - не верзила-омоновец, у которого «пальчик бо-бо».

И вот обвинение просит суд огласить его показания без вызова в суд. Боюсь, что для того чтобы понять остроту ситуации, мне придется обременить читателей пространной цитатой из далеко не самого «беллетристического» произведения – родного УПК:

«Статья 281. Оглашение показаний потерпевшего и свидетеля.
1. Оглашение показаний потерпевшего и свидетеля, ранее данных при производстве предварительного расследования или судебного разбирательства... допускаются с согласия сторон в случае неявки потерпевшего или свидетеля, за исключением случаев, предусмотренных частью второй настоящей статьи».

Защита, как уже говорилось, возражает. Почему? А очень просто: во время следствия потерпевший на допросе оказывался один на один со следователем и мог подвергаться давлению с его стороны. Здесь же, в суде, путем перекрестного допроса у всех сторон процесса появляется возможность узнать, как же все обстояло на самом деле. Потерпевшего в суде нет – значит, вступает в силу уже упомянутая часть 2 ст. 281. Открываем и читаем:

«2. При неявке в судебное заседание потерпевшего или свидетеля суд вправе по ходатайству стороны или по собственной инициативе принять решение об оглашении ранее данных ими показаний в случаях:
1) смерти потерпевшего или свидетеля;
2) тяжелой болезни, препятствующей явке в суд;
3) отказа потерпевшего или свидетеля, являющегося иностранным гражданином, явиться по вызову суда;
4) стихийного бедствия или иных чрезвычайных обстоятельств, препятствующих явке в суд».

Всё. Больше никаких оснований для оглашения протоколов в отсутствие потерпевшего закрытый, т.е. не подлежащий расширительному толкованию, список причин неявки ч.2 ст. 281 УПК не предусматривает.

Потерпевший, слава Богу, жив (п.1). Он гражданин РФ, и потому п.3 на него не распространяется, никаких «стихийных бедствий или иных чрезвычайных обстоятельств, препятствующих явке в суд» за окном не наблюдается (п.4)... Может, он тяжело болен (п.2)? И вот тут обвинение предоставляет справку о том, что 11 ноября (напомню, дело происходит 18 числа!) г-н Яструбинецкий находился на лечении в ЦКБ РАН. Не бюллетень, который выписывается каждому больному в момент поступления в больницу, а некую справку с единственной печатью (вспомните, сколько печатей медики ставят на банальном рецепте, не говоря уж о больничном!). Все еще болен потерпевший 18.11 или уже вылечился, если еще нет, то скоро ли он сможет предстать перед светлые очи суда – все это обвинение оставляет за кадром.

Защита, среди нас и дипломированный врач адвокат Дмитрий Айвазян, придирчиво и недоверчиво осматривает пресловутую справку и заявляет о неустранимых сомнениях в ее подлинности, адвокат Сергей Бадамшин предлагает связаться с г-ном Яструбинецким по мобильному (благо номер известен), все мы по очереди заявляем о невозможности оглашения показаний в отсутствие потерпевшего, о прямом нарушении статьи 281 УПК и требуем оставить ходатайство обвинения об оглашении протоколов допроса без удовлетворения...

НИЧЕГО! Судья Никишина без малейшей задержки и видимых колебаний разрешает огласить показания. (Замечу в скобках, что причиной подобного же «заочного» оглашения показаний все того же г-на Яструбинецкого в суде по делу Михаила Косенко, выделенному в отдельное производство, послужило «нахождение потерпевшего на даче».)

Впрочем, причины удивительного нежелания обвинения выслушать в суде г-на Яструбинецкого выясняются по мере оглашения его показаний: даже эти показания, данные следователю без присутствия адвоката, гораздо больше на пользу обвиняемым, чем во вред им – а что еще неудобного для обвинения сказал бы потерпевший в суде? И что ответил бы он на вопросы, сформулированные защитой, а не обвинением, особенно если учитывать, что г-н Яструбинецкий пошел на марш 06.05.2012 не любопытствовать, а с четкой целью выразить свою гражданскую позицию?

Вот этих-то ответов, которых, очевидно, опасалось обвинение и которые хотела услышать защита, мы так и не дождались. Не услышали, потому что судья Никишина позволила себе прямое и неприкрытое нарушение четко сформулированных норм УПК.

В порядке «перемены блюд» - еще один представитель «потерпевшего» - полиции на транспорте, бойцы которой будто бы «утратили» 6 мая несколько дубинок и пару раций. Дама ничего толком не знает и сказать не может, хотя бодро заявляет, что выдвигает иск в рамках настоящего дела. Cледует краткий диалог.

Защита: Так имущество было утрачено или уничтожено? (Напомню, инкриминируемая подсудимым ст.212 УК о «массовых беспорядках» требует именно «уничтожения имущества».)
«Потерпевшая»: Утрачено, не стало же его!
Защита: Так все-таки утрачено (может, просто потеряли?) или уничтожено?
«Потерпевшая»: Ну так утрачено же!
Защита: А документы об уничтожении есть?
«Потерпевшая»: Ну, не знаю...
Защита: А акт о списании есть?
«Потерпевшая»: Нет...

Тут для верности позволю себе комментарий: если нет акта о списании, то имущество не только в юридическом смысле не уничтожено, но даже (опять же в юридическом смысле) не утрачено.

А дальше обвинение ходатайствует об оглашении показаний свидетелей-омоновцев, также данных ими на предварительном следствии и также без их вызова в суд. Одного из них, бойца челябинского ОМОНа Годыну, уже месяца два назад вызывали в суд, он приезжал, но допросить его в тот день не успели (найдите самостоятельно такую причину для повторного невызова среди пп.1-4 ч.2 ст.281, процитированной выше полностью). Защита снова протестует – безрезультатно. Затем решено огласить показания трех московских омоновцев, поскольку те «до 23 февраля находятся в служебной командировке в Северо-Кавказском регионе». Все наши протесты в связи с тем, что «регион Северного Кавказа» находится по-прежнему в составе РФ, что никакого режима чрезвычайного положения, чрезвычайной ситуации или даже контртеррористической операции там не объявлено, что вызывали свидетелей и из Мурманска, и из Челябинска – все это никакого действия на судью Никишину не оказывают, и показания оглашаются. Строго вопреки однозначным требованиям 281 статьи УПК.
И сразу же становится наглядным, почему обвинение так не хотело присутствия «свидетелей» в зале суда: ни один из этих омоновцев очевидно не в силах затвердить и воспроизвести феерические формулировки, вложенные следствием в их уста, типа вот такой: «увидел массовые беспорядки в виде сидения на асфальте с намерением прорваться к Кремлю», наслушались-нагляделись уже на бравых бойцов в судебных заседаниях. А вот то, что защите каждый раз удавалось буквально клещами вытащить из них кусочки правды, – это факт. И именно этого обвинение и суд боятся пуще огня!
И наплевать, что все это делается прямо, неприкрыто уже вопреки Закону – цель важнее средств!

Самолет процесса начал стремительно сваливаться в штопор.

Вторник, 19 ноября. Для «разогрева» - еще один «представитель потерпевшего» - Государственного казенного учреждения жилищно-коммунального хозяйства и благоустройства ЦАО. Это о тех самых миллионах за асфальт. Молодой еще совсем человек, ровесник большинству обвиняемых. Толком ничего не знает, хотя и пытается в меру сил исполнить поручение. Град вопросов (добрую половину из них Никишина снимает) – и почти полная тишина в ответ. Говорит о поврежденном асфальте на Болотной набережной, Болотной площади, Фалеевском переулке (ну, так уж заявила его контора!) – и явно озадачен просьбой защиты объяснить, какое имеют отношение не то чтобы 12 подсудимых конкретно, но вообще участники манифестации к «ущербу» на Болотной площади и Фалеевском переулке, куда ни одного из них полиция не пропустила... И как 8,8 млн руб. – смета на полный капитальный ремонт Болотной набережной (единственного места, где демонстранты хоть были!) - превратились в иск на 28 млн руб.? И показательный финал:

Защита: Вы готовы представить банковскую выписку о перечислении этих 28 млн руб. за будто бы выполненный ремонт?
«Потерпевший»: Готов предъявить платежное поручение.
Защита: Спасибо. Про поручение поняли. А все-таки как насчет банковской выписки? Предоставите?
«Потерпевший»: Нет.
И опять коротенький коментарий: любой руководитель организации может платежных поручений написать за любое число хоть сто штук, а вот банковская выписка – это единственное доказательство того, что деньги были реально перечислены и на чей счет. Только вот задним числом ни один банк фальсифицировать такую справку не будет, тем более год спустя – она уже прошла или не прошла в его отчетности. Нет выписки – все повисает в воздухе. То есть уже повисло и растаяло как дым.

И тут вдруг адвокат Бадамшин предлагает представителю «потерпевшего» не уходить, а посидеть в суде и послушать. И тот неожиданно соглашается. И сидит до перерыва, и после него остается... Задело, что ли?

А затем – эпопея с продлением «меры пресечения» нашим подзащитным. Обвинение даже не утруждает себя аргументацией, зачем продлевать содержание под стражей или под домашним арестом. А именно этого однозначно требует ст.97 УПК. Даже сугубо формально не утруждает себя обвинение – просто так: «Продлите!»

Защита – ну что с нас, занудных законников, возьмешь! – снова обращается к УПК. И настаивает, что никаких оснований для продления содержания под стражей, предусмотренных статьей 97, нет, а после того как большинство свидетелей обвинения уже допрошены и теперь уже подсудимые даже формально повлиять на их показания никак не могут, – тем более нет. И что, напротив, есть множество самых весомых оснований изменить меру пресечения на не связанную с заточением в СИЗО – все впустую. Сидеть вам, подсудимые, до 24 февраля – больше чем на 3 месяца продлевать УПК не позволяет – только поэтому и срок определен. И уже непонятно, почему только на три месяца, а не сразу чохом, пока суд не закончится, – все равно ведь УПК побоку!

В четверг, 20 ноября, заседания не было. И говорить бы было не о чем – так ведь есть!
Заседания не было, потому что Андрею Барабанову медики предписали диагностику и процедуры в гражданском офтальмологическом центре после перенесенной в начале октября травмы глаза. И начальник СИЗО «Бутырка» Телятников, который и до того строго следовал медицинским предписаниям, четко их исполнил невзирая на суд. А заодно и Володю Акименкова послал на обследование. И все это по контрасту с той драмой, что уже долгие два месяца разыгрывается с Сергеем Кривовым и нежеланием администрации другого СИЗО – «Матросской Тишины» - отреагировать на его состояние после 60 с лишним(!) дней голодовки.

Наконец, пятница, 21 ноября. В этот день в суд в роли свидетеля из колонии в Новомосковске Рязанской области был этапирован Максим Лузянин, ранее согласившийся на особый порядок рассмотрения своего дела и отбывающий неслыханные для решенного в особом порядке дела 4,5 года заключения.

Он оказался между молотом и наковальней: явно не хотел навредить нашим подзащитным, но и на себя навесить что-то еще тоже не мог. И он по сути избрал тактику отказа от дачи показаний: на все вопросы, где только можно, уходил под защиту 51-й статьи Конституции (право не свидетельствовать против самого себя) или отвечал «Не помню». И никого из обвиняемых не узнал – он действительно не был ни с кем из них знаком.

И тут обвинение заявило хадатайство об оглашении его показаний на следствии.
Защита в полном составе встала на дыбы. Дело в том, что, давая показания на следствии или в суде, потерпевшие и свидетели предупреждаются об уголовной ответственности за дачу заведомо ложных показаний согласно с.307 УК РФ и дают соответствующую подписку, а обвиняемый имеет право на ложь, с него такой подписки не берут. А потому нельзя протоколы допроса обвиняемого Лузянина оглашать как протоколы допроса «свидетеля» Лузянина! Здесь налицо нарушение целого букета статей УПК, что подчеркивали все выступавшие со стороны защиты. Вопрос очевидный – но судья Никишина с ходу ходатайство обвинения удовлетворила.

Срыв самолета суда в штопор завершился. Собственно говоря, о суде больше говорить не приходится. Остается дождаться столкновения с землей.

P.S. Я стоял у клетки с Максимом Лузяниным, когда мимо нас выводили ребят. И я не могу не оценить их мужества и благородства (представьте, есть еще не только такое слово, но и само благородство!), когда они говорили ему: «Спасибо! Держись! Мы с тобой!»
P.P.S. И еще: вся эта неделя прошла в отчаянной борьбе защиты, подзащитных и самого Сергея Кривова за его жизнь. Борьбы, в которой роль суда лучше всего описывает коротенький диалог адвоката Макарова с судьей Никишиной:
Макаров: Ничего, что у нас тут гестапо?
Никишина: Ничего!

НИЧЕГО.

День ото дня "Болотный процесс 12-ти" потихоньку, малоприметно, но добавляет в жесткости и пренебрежении законом. Все более и более становясь процессом показательным. Но не в смысле «Показательных Процессов» 1930-х гг. – публичных, яростных, имевших целью вдохновить и запугать, задавить и разжечь, обличить и явить! Нет, в этом отношении Болотный процесс становится все более рутинным, «техническим», все плотнее замалчивается подконтрольными власти СМИ, уводится из фокуса в плохо просматриваемую периферию, почти уходит в своего рода информационное подполье.

Но вот внутри этой «вещи в себе» показательность нарастает. И это показательность все более полного, откровенного игнорирования закона. Все чаще и чаще внятные, четко сформулированные вопросы защиты отклоняются с самыми различными формулировками: «как не относящиеся к предмету доказывания» (ну, скажем, о том, где же, собственно, дело происходило), «не относящиеся к существу дела» («А соблюдался ли вами Закон о полиции?»), «повторные» (при том, что ничего подобного в зале не звучало), «не относящиеся к показаниям допрашиваемого лица» (а его и спрашивают, что ЕЩЕ он видел, чему ЕЩЕ он был свидетелем). Все реже защите удается добиться оглашения документов предварительного следствия, даже в тех случаях, когда противоречия между показаниями, данными на следствии и в суде, оказываются вопиющими, а если таки удается - то только после окончания допроса, когда неизбежные вопросы в связи с наглядно проявившимися противоречиями уже задать невозможно: «допрос закончен». Все свободны, господа!

Уже рутиной стала нарушающая все установленные законом нормы «процедура» фактического опознания подсудимых в зале суда - а теперь уже и ходатайства относительно ее процессуальной недопустимости не только не удовлетворяются или даже просто не рассматриваются - их уже и заявить оказывается невозможным.

И все избирательнее становится амнезия все большего числа свидетелей обвинения, не помнящих ровным счетом ничего, кроме намертво затверженного текста, охватывающего две-три минуты, интересующие обвинение. И начисто из памяти «свидетелей» в форме стираются все лица, кроме сидящих за решеткой в клетке зала №303 Никулинского суда.

А параллельно множатся прямые лжесвидетельства: уже и аммиак в роли «химического оружия» со стороны демонстрантов появился, и специально нарубленная арматура (к слову, так и не обнаруженная следствием «на поле боя» вечером 6 мая 2012 г.) «полетела» в доблестных «защитников правопорядка» в результате чьего «культурного обращения с гражданами» (цитата. - С.Ш-Д.) больше 40 человек получили черепномозговые травмы и сотрясение мозга. И неразличимые ни на одной видеозаписи громокипящие призывы «Вперед на Кремль!» все громче и отчетливее гудят набатом в головах «терпил» и «свидетелей» в погонах.

Но то, что произошло сегодня, вышло за рамки рутинного сползания в бездну беззакония! Допрашивается свидетель Рябинин А.А., боец пресловутого 2-го ОПП, ударник задержаний на Болотной (по его словам, задержал 10-15 человек!). Само собой, никого из задержанных не помнит абсолютно! Ну то есть вообще ничего о них не помнит! Кроме одного - «вон того молодого человека, в сером джемпере с иностранной надписью на груди». «Вы в процедуре опознания участвовали?» - «Нет». - «Знаете, как его зовут?» - «Бара... Барабанов!» - «А откуда вам известно его имя?» - «Так мне вчера начальство позвонило, сказало ехать в суд свидетелем по Барабанову!» На последний ответ, пытаясь перекричать, заглушить, взвивается судья Никишина: «Вопрос отклоняется!!!» И оглушительная издевательская овация в зале, включая ряды не выдерживающих защитников.

Сегодня утром в метро увидел спешившего на работу полицейского. Он был в джинсах, но в форменной теплой куртке с надписью «Полиция» на спине и груди. Но я, собственно, не из-за джинсов решил, что он не на службе, - он был без бронежилета. Он поднимался на эскалаторе и не глядел на лица людей, спускавшихся ему навстречу (а куда еще глядеть, стоя на эскалаторе?) - он неприметно непрерывно озирался на стоявших и проходивших рядом каким-то бегающим, тревожным взглядом. И на лице его явно читался… страх на его лице читался, панический страх: вот так, одному, в форменной куртке и без бронежилета, шлема «Джетта» - и в толпе!

И именно в этот момент я остро почувствовал, о чем говорили полицейские «терпилы» и «свидетели», бесконечной чередой допытываемые нами на "процессе 12-ти" по Болотному делу.

« - Я принял решение войти в толпу на задержание особо активного молодого человека, кидавшегося камнями… - И что, задержали? - Нет. - А почему? Что вам помешало? - Я увидел слева, как наших товарищей, сотрудников полиции, пытались затащить в толпу, и пошел им на помощь. - То есть вы не стали задерживать преступника? - Нет. Наших затягивали в толпу...»

« - Я стоял в третьем ряду и держался правой рукой за бронежилет впереди стоящего. - А зачем? - Чтобы его в толпу не затащили. - А затаскивали? – Нет, но могли. – И? – Ну, затащить же могли...»

« - С меня сорвали каску «Джетта» и ухватили за бронежилет!.. – Вас били? – Нет... ну то есть я не помню... Еще ПР-73 вырвали! – И ударили вас ей? – Нет, выкинули в реку. – А почему не ударили? - ... – А что делали граждане, когда отобрали у вас шлем и дубинку? – Смеялись и кричали оскорбительные слова! – И все? – Ну да, оскорбляли...»

Все эти ребята не москвичи. Все они бог знает из каких провинций. По данным их паспортов в графе «место рождения» можно составлять карту «Умершая Россия». И этот гигантский город с непонятными для них людьми, говорящими на почти иностранном языке и живущими непостигаемой жизнью с какими-то марсианскими интересами, совершенно чужой, страшный, пугающий город, где никто никого не знает. Я помню как Веня Ерофеев со смехом рассказывал о своем первом приезде в совершенно еще тихую, маленькую, провинциальную по сегодняшним меркам Москву середины 50-х гг. (из родных ему Чупы, Лоухов и Кировска в Хибинах) поступать в университет: он вышел на площадь трех вокзалов, посмотрел на тогдашние толпы народа и суету машин (да были ли они тогда вообще по нынешнему счету!), увидел высоченные дома... сел и заплакал! Так вот, эти ребятки из провинции попадают в казармы, оказываются практически отрезанными от этой и без того непонятной жизни, им промывают и без того не эйнштейновские мозги отцы-командиры (а образчик такого отца-командира предстал перед нами на "процессе 12-ти" в светлом образе подполковника И. Беловодского, заявившего, что считает себя потерпевшим от всех в зале и что «раз сидят – значит не зря!»), наконец, их обязывают практически всегда и везде быть по полной выкладке – в бронежилете, с дубинкой (простите, со «спецсредством ПР-73»), наручниками, а то и в «Джетте». Даже когда они патрулируют (а вообще – какого хрена?) станции метро.

Поставьте себя на их место: на станцию метро – вниз, в освещенный, сверкающий мрамором зал, где, понятное дело, каждый день режут ножами и заточками и палят из стволов! – посылают в бронежилете, с дубинкой, целым нарядом – кругом же зеленка, партизаны за каждым кустом... Вот и ходят, прижавшись плечом к плечу: зазеваешься на мгновенье – утащат в толпу и поминай как звали! Хорошо если значок с номером найдут – родным (если есть) сообщить...

Так ведет себя оккупационная армия – и это поведение в порядке «второй производной» усиливает и без того нехилый оккупационный синдром. Полиция – в кольце врагов. Враги повсюду. И любые разговоры/уговоры/переговоры становятся невозможными: мы говорим уже не на разных языках – мы живем в разной системе координат. Попросту говоря, мы принципиально по-разному ответим на детский вопрос: «Что такое хорошо и что такое плохо?»

Как известно из истории, из этой ситуации есть всего два выхода: или оккупационная армия помалу вырезает оккупированное население, или уходит.

Для первого варианта нужно, чтобы у оккупантов было чувство превосходства – расового, национального, религиозного, культурного, социального – какого угодно! И чтобы у них была ясная и чистая идея – сияющая или чудовищная (сколь часто это одно и то же!), лишь бы была. Но нет ни того ни другого. А вместо этого – подавленное, запрятанное чувство собственной ущербности и неполноценности: именно оно прорывается прогрессирующими эксцессами озверения и жестокости.

Стало быть, вопрос не в том, что они уйдут, а в той цене, которую мы за это заплатим. И в том, что нам потом делать с ними и с той Россией, которая воспроизводит им подобных пока что с неотвратимостью печатного станка.

P.S. Я надеюсь, никто не сочтет этот текст попыткой «о бедном гусаре замолвить слово»: вопреки распространенному мнению, у каждого из нас всегда есть выбор: остаться/стать сволочью или слугой сволочей – или остаться/стать человеком.

Прошедший день в суде вроде как ничем от предыдущих не отличался особо. Опять один свидетель-полицейский и один омоновец-терпила. Со ставшим уже стандартным набором вранья.

Но собственно этой неотличимостью он и показателен. Потому что, как говорил Фрэнсис Скотт Фитцджеральд, "одна красивая девушка - это одна красивая девушка, две красивых девушки - две красивых девушки, а три красивых девушки - статистки". Так и здесь: которая уже по счету пара "свидетель+терпила" - статисты, общее место, но общее место, отражающее общую тенденцию, направление потока.

Сегодня в меню были свидетель Доценко С.А., полицейский ОБ ВАО г.Москвы, и терпила Ягупин Р.Н., боец ОМОНа ЦСН. Оба ничего не знают, не помнят, не слышали, на местности не ориентируются... кроме того эпизода, который следствию интересен. Правда, и тут не без перлов и не без вранья. Вот Доценко: "Задерживали самых агрессивных. Задержал двух человек МЕЖДУ ЦЕПОЧКОЙ И БОЛЬШИМ КАМЕННЫМ МОСТОМ где-то между 20 и 21 часом (?!). Один из них - Белоусов - размахивал руками, выкрикивал "Вместе мы сила!", зазывал толпу из-за оцепления, при задержании добровольно не пошел, постарался уйти в толпу, чем оказал сопротивление, заломили руки..." Ну, во-первых, никого между цепочкой и Большим Каменным мостом (вольно или невольно участвовавших в прорыве) не осталось на площади уже минут через 20 после прорыва, то есть к 18:20 (кого повязали, кого выдавили); во-вторых, Ярослав Белоусов вообще не попал в прорыв; в-третьих, его задерживали вовсе не в 20:00-21:00, а примерно в 19:38; в-четвертых, в момент задержания Ярослав никак не мог размахивать руками, так как его выдергивали за ноги из "сцепки" - живой стены людей, стоявших сцепившись руками; в-пятых, понятное дело, никого он "из-за оцепления" не зазывал, поскольку не был в прорыве, в-шестых... Список можно продолжать до бесконечности - все вранье. И даже то, что задерживали "самых агрессивных", как выяснилось в ходе допроса, тоже враньем оказалось, поскольку Ярослав Белоусов, по специфической классификации бойца Доценко, попадал в категорию "просто агрессивных", так как "просто кричал", а "самые агрессивные" еще и "предметами кидались".

Или вот терпила Ягупин: ему в "джетту" попали два куска асфальта, да по рукам в защите два раза флагштоком попали. Боли он не почувствовал, за мед.помощью не обращался, медосвидетельствования не проходил, даже синяков не было... Но потерпевшим себя по-прежнему считает. И тоже врет: что металлическими ограждениями давили на полицию, что таким образом к Кремлю прорывались, что даже "заходя в толпу" ПР-73 (резиновую дубинку) не применял (а если кто и применял, то он лично видеть не видел)... Да, и конечно - "антиправительственные лозунги" кричали: "Мы здесь власть!"

Но это все уже до скуки привычно. А вот что стало все отчетливее проявляться, так это "одноразовость" полицейских. Спрашиваю Ягупина: "А после эпизода с заграждениями вы долго были еще на Болотной?" (Напомню, этот эпизод произошел в 18:25-18:30.) - "Примерно до 21-22 часов". - "И что делали?" - "Ничего. В цепочке стояли, пока люди не разошлись". - "То есть совсем ничего?" - "Ничего. В цепочке". И с Доценко та же история: задержал двоих - и свободен, больше ничего не делал.

Такая вот "одноразовость" - точнехонько под свидетельства обвинения. И ничего больше. И ведь все так! Все до единого!

Но вот я сам был на Болотной набережной с самого начала до самого конца. И как-то тогда, полтора года назад, я не сомневался, что на нас нападают озверевшие бандиты, просто одетые в форму полиции. Но мало ли что мне могло с перепугу какого померещиться!

Только вот уже три с лишним месяца идет суд. И с каждым днем я все больше убеждаюсь, что все омоновцы там присутствовали минут по десять-пятнадцать (так, забежали, задержали, куском асфальта получили - и отбой!), никого не били и вообще вели себя предельно предупредительно.

А кто ж бил-то нас? Вот и выходит, что и вправду бандиты какие-то неопознанные, только замаскировавшиеся под полицейских. И одно лишь как-то беспокоит: откуда их столько сразу, да еще в одинаковой форме, взялось? И куда потом делись, растворились - будто и не было вовсе...

Почему-то с детства не любил ментов. И ведь родители никогда не пугали чем-то типа "Будешь себя плохо вести - милиционера позовем!" - никогда такого не было. А вот не любил - и всё тут. И Дядя Степа милиционер не вдохновлял вовсе. Почему-то эта детская нелюбовь вспоминается неотступно каждый вторник, среду и четверг - в дни заседаний по Болотному делу.

Сейчас у нас на процессе - "период терпил": мы допрашиваем одного за другим "потерпевших" полицейских. Почти все врут. Врут нагло, хамски и чувствуя свою безнаказанность. Врут словами и внезапно поражающими их слабые организмы обширной и глубокой амнезией, топографическим кретинизмом, дальтонизмом, слуховыми галлюцинациями и потерей голоса. И столь же внезапно проявляющимися способностями видеть сквозь непрозрачные материальные тела и за углом, находиться в разных местах одновременно, ускорять и замедлять течение времени...

Бог уж с ними, что у них в головах ("Бунтовали и лозунги выкрикивали!" - "Бунтовали? А именно?" - "Ну, флагами размахивали..." - "А лозунги какие?" - "Антиправительственные!" - "Ну, например?" - "Это наш город!"), но и с нервной системой у них какой-то швах: болевой порог не просто понижен, а (наряду с совестью) просто отсутствует. "Пальчик бо-бо!" - самое типовое. Ну, говоря юридическим языком, "испытал боль". От попавшего куска асфальта (правда, судмедэкспертиза утверждает, что реально зафиксированное повреждение пальца в принципе не могло возникнуть от попадания камня, а является следствием скручивающих усилий - в носу ковырял, что ли?), от того, что ударили в корпус (правда, как удается установить на допросе, все же ладонями, а не кулаками, толкнули, а не ударили, и не в корпус, а в руки), что за бронежилет потянули (тут узнать ничего не удалось, потому как кроме самого терпилы этого никто не заметил).

Стоят перед нами зажравшиеся, наглые тридцатилетние мужики и страдают пальцами!

И, наверное, единственное, что можно было бы испытать в их отношении, - это чувство брезгливости. Только вот оборачиваешься, видишь ребят за стеклом - и брезгливость обращается ненавистью. Волчьей, тягучей, холодной. И оттого неистребимой.

Этим подонкам не просто наплевать на чужие жизни - они еще и удовольствие многие получают: поди, Герасим был их любимым литературным героем - а тут вот такие Муму в стакане! Топи их!

И если вдруг - а ведь случается такое! - появляется среди полицейских такой, что просто не согласен быть куском дерьма, который старается не врать и которому стыдно как-то, что за его плевую ссадину (да еще неизвестно как случившуюся) люди за стеклом сидят уже год и неизвестно, сколько еще будут сидеть, - так вот, когда появляется такой - все мы готовы чуть ли не стоя ему аплодировать. Хотя, собственно говоря, он просто не топит ребят, да и сам посмешищем быть не хочет - не велика вообще-то заслуга! Да в стране слепых, и одноглазый - король.

Я не знаю, сколько еще таких терпил выставит обвинение. Сколько полных провалов прокурорши готовы продемонстрировать в зале суда. Их ведь тоже ничто не стесняет: ни то, что их свидетелей и потерпевших раз за разом размазывают по асфальту нудными, бесконечными, но в итоге все обнажающими допросами. Им по фигу этот стриптиз - они все еще уверены в том, что и так сойдет.

Не сойдет. И каждое следующее явление в этом параде терпил - капля, точащая камень. Они уверены, что камень большой и прочный. Но капли все равно сильнее - об этом они забыли. Или не знают: плохо в школе учились.

И с каждым днем я все больше убеждаюсь, что неспроста я с детства не любил ментов.

Побывав на некоторых судебных заседаниях по продлению меры пресечения узникам 6 мая, прочитав про те, на которых не был, я поймал себя на ощущении чего-то упущенного защитой. С разной степенью тщательности и скрупулезности адвокаты совершенно справедливо оспаривали утверждения составленных под копирку ходатайств следствия относительно того, что подсудимые, если их выпустить до суда не то что на свободу, но даже и под домашний арест, смогут «уничтожать улики», «оказывать воздействие на свидетелей», «скрыться»...

Это и впрямь смехотворно. Ну какие улики можно еще уничтожить спустя полгода и после проведенных обысков с изъятием всего и вся, что может хоть как-то относиться к делу? Неопознанные куски асфальта выкинуть? Выловить в замерзшем канале затонувшие полицейские шлемы и дубинку? Что еще? Как можно «давить» на свидетелей – сплошь сотрудников ОМОНа и полиции? Куда можно скрыться без загранпаспорта – на таежную заимку? Но, при всей абсурдности подобных предположений, их еще хоть как-то можно воспринимать – а вдруг? Однако никто из адвокатов по совершенно необъяснимой для меня причине не обратил внимания на последний пассаж из серии предположений о возможных действиях подсудимых в случае их освобождения из СИЗО: «продолжит заниматься преступной деятельностью».

А ведь это предположение не только столь же бездоказательное, как и все предшествующие, но еще и дважды клеветническое по отношению к подсудимым! Во-первых, даже сам факт, что они «занимались деятельностью», судом еще не доказан. А если не занимались, то как они могут ее «продолжить»? То есть следствие, подменяя собой суд, уже посчитало доказанным, что занимались? А во-вторых – и в-главных! – судом еще вовсе не доказано, что их деятельность (даже паче чаяния таковая была, а это далеко не очевидно для большинства случаев) была «преступной»! Такое заявление со стороны следствия есть злонамеренная клевета в адрес граждан, чья вина еще не доказана, то есть в отношении которых презумпция невиновности действительна. И совершенно неинтересно, что это, мол, стандартная, «штатная» формулировка! Даже более того – если это «штатная» формулировка, то она есть симптом, обличающий карательный характер всего нашего правосудия.

И я совершенно не понимаю, почему ни один из адвокатов узников не выдвинул немедленно встречного иска о клевете в адрес Следственного Комитета и Прокуратуры, коль скоро последняя посчитала возможным обвинение подержать.

Власть, по уши замаранная неправосудным процессом, пытается поставить нас – именно КАЖДОГО ИЗ НАС! – в положение глухой обороны, заставить нас оправдываться. И, выходит, действует по-своему грамотно, не давая вздохнуть и оглядеться. Но мы не можем, не имеем права идти у них на поводу. Тем более, когда уверовавшая в свою безнаказанность, она совершает такие вопиющие промахи. Стороне защиты нужно, необходимо срочно переходить в контратаку. И не давать следствию уже ни секунды передышки. Выбор-то здесь совсем незамысловат: или вечно безуспешно доказывать, что ты не верблюд, или помнить, что ЛУЧШАЯ ЗАЩИТА – ЭТО НАПАДЕНИЕ. И действовать соответственно.