Прокурорская проверка в России является классическим способом доставить неприятности. Он использовался всегда, правда, чаще против бизнеса, так что это не примета текущего времени.

У нас все устроено таким образом, что отыскание реальных нарушений и даже их фабрикация совершенно необязательны - собственно, большой неприятностью для организации является сам факт проверки. Особенно когда приходит много организаций проверять по всем параметрам, чтобы выкопать хоть что-нибудь. А то, что они ничего не найдут, уже не так важно по сравнению с масштабом проблем, которые создает сама такая проверка. Организация, куда она приходит, перестает работать и занимается выполнением требований контролеров. У контролирующих органов есть масса возможностей заставить организацию понести издержки: копирование документов, изъятие каких-то нужных документов, во время проверок бизнеса часто забирают компьютеры. Плюс, естественно, руководство и бухгалтерия просто перестают работать, а поскольку у нас все перерегулировано, никакие действия невозможны, если вы не можете их оформить.

Содержательная деятельность останавливается полностью. Если мы говорим об НКО, которая занята какой-то социальной помощью, это значит, что без помощи остаются люди, которые в ней нуждаются и для которых ждать две недели, пока проверка пройдет, очень тяжело.

Прокуратура в этом смысле самый универсальный инструмент, потому что она имеет право проверить практически на что угодно - у других организаций все-таки есть очерченные сферы полномочий. Прокуратура может привлечь к проверке кого хочет, любой другой контрольный орган, и это значит, что она может лезть во все одновременно. Поэтому в одной организации людей отправили делать флюорографию, в другой, предположим, придерутся к санитарному состоянию помещений, в третьей найдут что-то не то в компьютерах.

Что есть нового в том, что происходит сейчас, - это массированная проверка определенного типа организаций. Такие рейды, проверочные наезды осуществляются, как правило, по конкретным организациям, которым нужно доставить неприятности. А когда начинается массированная проверка всех НКО, причем по инициативе прокуратуры, которая не заявляет никакой конкретной цели этой проверки, конкретного нарушения, которое должно быть выявлено, это значит, что атака направлена против самой формы деятельности, самой идеи некоммерческой организации, которая частным порядком занята решением какой бы то ни было социальной проблемы или объединением людей на какой-то платформе. Такое ощущение, что наезд идет на сам факт свободного объединения граждан и их совместной деятельности.

Другой аспект вопроса - есть ощущение, что проверка реально сплошная, то есть прокуратура поставила себе целью проверить все некоммерческие организации. Как человек, изучающий деятельность силовых структур, я оцениваю возможности прокуратуры исполнить это задание так: могут, но на пределе. То есть если прокуратура перестанет делать что бы то ни было еще, в частности, просто проводить проверки в коммерческих и государственных организациях вообще, то она с этой задачей справится. Но это потребует всего персонала, который только вообще может быть на это выделен.

Прокуратура - это не такая большая организация. Это не МВД, в котором миллион с лишним человек, которых можно послать делать что угодно, проверять кого угодно, и еще люди останутся делать все остальное. Районная прокуратура - это в большом районе человек 35, часть из них занимается поддержкой уголовного процесса, от которого много людей не отвлечешь, потому что это постоянно действующий конвейер. Значит, если все остальные пойдут по НКО, я думаю, что они их все проверят. Но это значит, что прокуратура как субъект регулирования чего-то содержательного и борьбы с какими-то нарушениями существовать в ближайший год не будет. Я подозреваю, что бизнес вздохнет с облегчением. Хоть какой-то плюс.

Следующий малоприятный момент. Пока что мы не видим уголовных репрессий. Прокуратура используется как отмычка, поскольку она может прийти с внеплановой проверкой, а у других контрольных организаций есть ограничения: они должны заранее предупредить о проверке и делать ее на каком-то основании, например, по чьему-то заявлению. И в общем, насколько я могу судить по тому, что публикуется в прессе и ходит в социальных сетях, в основном у НКО требуют очень много документов, останавливают работу организации на неделю, заставляют ее нести совершенно незапланированные издержки. А у НКО нет лишних денег по определению. У нее нет прибыли, с которой она могла бы покрыть копирование всей своей документации, подчас нескольких шкафов с документами. Пока что это такие трудовые, материальные издержки, а главное, издержки, связанные с неоказанием помощи тем, для кого работает эта организация. Но у прокуратуры тоже есть отчетность: с людей, которые занимаются прокурорскими проверками, спрашивают за количество принятых мер, в том числе за количество возбужденных уголовных дел. И когда по окончании этой кампании, которая, конечно, является политической, прокуроры увидят, что у них нет оснований возбудить по итогам проверок примерно столько же уголовных дел, сколько они возбудили в прошлом году, что у них сильно упала собственная «продуктивность», они будут вынуждены как-то извернуться, чтобы эти дела возбудить.

Это даже не разговор о том, что сверху дано указание возбудить сколько-то дел. Может быть, такого и нет, но так организована прокурорская работа - они будут вынуждены выполнять план на том, чем они заняты. Одновременно обеспечивать положительную динамику показателей своей эффективности и проверять тысячи организаций, на которых этот план по-честному сделать, скорее всего, невозможно, - у них нет таких ресурсов.

Поэтому я думаю, что к концу года мы увидим некоторое количество дел, сфабрикованных против некоммерческих организаций, а о наличии или отсутствии политического заказа мы сможем судить только по тому, какие это будут организации. Если это сплошь окажутся какие-то сильно неприятные властям организации, то мы поймем, что был изначальный свисток на репрессии. Но я совершенно не исключаю варианта, к которому часто прибегают наши правоохранительные органы: что план будет выполняться на самых слабых и беззащитных. Выберут какие-то клубы и кружки, религиозные организации не самых традиционных конфессий, не защищенные авторитетом какой-нибудь РПЦ, за которых меньше вступятся, чем за «Мемориал».

И мне такой вариант кажется едва ли не наиболее опасным. Потому что он подорвет надолго низовую самоорганизацию людей, которые не готовы рисковать и выходить на площадь с лозунгами, но тех, которые решают свои собственные локальные проблемы. Эти проверки тех, кто, казалось бы, никому не мешает, не является сознательным противником режима и считает, что занимается чем-то относительно безопасным, напугают таких людей, не готовых рисковать, на много-много лет вперед. Я уверена, что против «Мемориала» дело можно только сфабриковать. На него невозможно действительно что-то накопать, было бы возможно – уже давно накопали бы. Я уверена, что сейчас за большие, известные, общественно-политически ориентированные организации с репутацией поднимется шум, но я совершенно не уверена, что общество будет готово с такой же интенсивностью защищать тех, кто наиболее беззащитен.

Что можно посоветовать организациям, куда еще не пришли? Думаю, прежде всего нужно найти юриста с хорошей репутацией, который не боится конфликта с правоохранительными органами, и поговорить с ним до того, как они придут. Кроме того, нужно аккуратно посмотреть с помощью юриста на бумажные следы своей деятельности. Любое нарушение фабрикуется из того, что зафиксировано в учетных документах. Чем меньше, проще и прямолинейнее вы фиксируете свою деятельность, тем меньше материала для того, чтобы собрать, как пазл, из этих бумажных элементов признаки нарушения. При нынешнем состоянии судов даже надеяться не надо, что хоть что-то суд поставит под вопрос. Не надо давать им материал.

Государство перешло ту грань приличия, которая существует для большинства населения. То, как власть вела себя в 2007 году, еще не было однозначно неприлично для среднестатистического человека, живущего в этой стране. Но на протяжении следующего четырехлетнего цикла государство хамело, переходило все новые грани в пренебрежительном, высокомерном и нечестном отношении к людям.

А люди, в свою очередь, вопреки распространенным разговорам о «деградации населения», стремительно цивилизуются. И встречным стало движение населения к повышению планки требований к государству. Обращение, которое несколько лет назад люди были готовы проглотить (ту же езду с мигалками), население больше не глотает. Появился средний россиянин, для которого это безобразие и оскорбление. И получается, что у населения эта планка повышается, государство тем временем планку опускает - и вот они встретились. И ядерные группы населения – самые обычные люди, не маргиналы, но и не элита совсем – начинают чувствовать себя оскорбленными, когда им врут в глаза по телевизору.

Еще один важный фактор, способствовавший росту цивилизованности людей, - это переход количества в качество по части доступа к Интернету. Постоянное получение информации из Интернета, а не из телевизора, жизнь в Интернете, а не во дворе и не «на районе» - это уже не элитарная или молодежная, а общая практика. Если 5 лет назад человек, живущий в Интернете, был либо существенно более образованным, чем среднестатистический россиянин, либо существенно более молодым, то сейчас вся разница в том, что дочка сидит «Вконтакте», а мама в «Одноклассниках». Чуть более образованные сидят в «Фейсбуке», а чуть более старшее поколение – в «Живом журнале», но это все мелкие различия. Ядерные группы населения не просто получают в Интернете информацию - они в нем представлены. Теперь у каждого есть виртуальное лицо, каждый сидит в какой-то социальной сети. И это создает возможности получения информации, горизонтальной самоорганизации, минуя все средства самоорганизации, которые обычно представляет государство. Это удивительным образом индивидуализирует человека и создает у него чувство ответственности. Когда в Интернете существует лог твоей жизни, который доступен всем, кто для тебя хоть что-то значит, то возвращается понятие репутации и индивидуальной ответственности.

Люди начинают хотеть вести себя красиво. И частью того, чтобы вести себя красиво, естественным образом становится желание не позволять публичным образом плевать себе в лицо. Последние выборы, то, как они были организованы, эти многочисленные фальсификации, – это плевок в лицо рядовому избирателю. И сносить такие плевки на миру, когда ты виден индивидуально и не являешься больше частью массы, становится намного сложнее.

И люди идут на выборы, чтобы показать, что они сделали что могли. Люди, которые готовы на что-то большее, записываются в наблюдатели и получают море поддержки от своего окружения. Четыре года назад все смеялись, когда человек вдруг обнаруживал политический темперамент и начинал участвовать в каком-то активизме. А сейчас такой человек на три насмешки получит 10 «лайков», извините за интернетовский жаргон, но тут он уместен.

Мы и не заметили, как произошел переход от атомизированного общества к сетевому. И государство, которое организовано по принципу бюрократической машины, работающей с безличными массами, не может ответить на этот вызов – ему просто нечем. Потому что если ты бульдозер, ты не можешь давить что-то текучее, что собирается и разбегается быстрее, чем ты вообще думать успеваешь.

Мне кажется, здесь сработали глубинные процессы трансформации общества. Это и есть та самая модернизация. Дмитрий Медведев, большой сторонник модернизации, думает, что модернизация – это техническое перевооружение бюрократии, правоохранителей и армии в соответствии с передовыми тенденциями науки и техники. Но это на самом деле не модернизация, а технический прогресс. А модернизация в наше постиндустриальное время – это когда общество перестает быть атомизированным на уровне людей и организованным сверху бюрократическими структурами. Такое общество позволяет плевать себе в лицо и в таком обществе возможен тоталитаризм, потому что у людей ослаблена личная ответственность и разрушены горизонтальные связи. В таком обществе все взаимодействие людей между собой зависит от того, как их организует третья сила сверху. Государство.

(Читать целиком)

В России очередная моральная паника - обострение внимания к теме педофилии. Когда некоторое фоновое зло, которое всегда существует и действительно является страшным злом, не нарастает, но его вдруг замечают и начинают страшно бояться, – это явление называется моральная паника. Ему подвержены, в общем, и здоровые общества тоже, но в нездоровом обществе это просто типичный способ поднимать и пытаться решать проблемы.

Я не специалист в семейной социологии, но, насколько представляю себе проблему, моральная паника не на пустом месте образовалась. В России действительно очень высокий уровень насилия над детьми, в том числе и сексуального. Это действительно правда. Правда и то, что по большей части это насилие происходит в семьях. Проблема в том, что у нас в стране нет никаких общественных или государственных институтов, которые могли бы эффективно с этим бороться.

Есть милиция, которая с трудом справляется с преследованием самых простых преступлений на уровне мелкого воровства и драк. Даже с такого рода преступностью наша милиция справляется плохо, с трудом, и без серьезных нарушений закона и причинения страданий невиновным людям бороться с этими вещами не умеет. Пускать этот же грубый и неаккуратный инструмент внутрь семьи просто опасно. Нельзя надеяться, что они в состоянии отличить насилие над ребенком от чего угодно – от собственной ошибки, от дворовой сплетни, ошибки лаборатории (как в деле Владимира Макарова, которому дали 13 лет за якобы домогательства к собственной дочери).

С другой стороны, вообще непонятно, кто в современной России может вмешаться в такой ситуации. Того, что происходит внутри семьи, не знает никто за ее пределами. Школа неблагополучие ребенка отследить не в состоянии, потому что, как правило, она является одним из факторов неблагополучия – если в семье хоть что-то не так, школа это «не так» умножит на сто. Социальные службы в лучшем случае умеют замечать, когда ребенок недокормлен и не одет – на более тонкие вещи их не хватает, это такой же топорный инструмент, как милиция. Когда их пытаются нацелить на что-то чуть посложнее для понимания, начинаются трагедии, они из помогающей службы становятся карающей. Не потому что они злые, а потому что не умеют. Частные люди просто лишены каких бы то ни было инструментов вмешательства кроме как пожаловаться государству, то есть той самой куче необразованных, некомпетентных и не особенно честных людей, из которой у нас состоит государство - особенно силовые органы.

Действительно эта проблема есть, но в чем я уверена, так это в том, что в результате моральной паники не станет меньше сексуального насилия над детьми. Просто дела о педофилии станут еще одной галочкой, по которой будет выполняться план по посадкам.

У милиции в силу отсутствия интеллектуального и культурного потенциала, просто нет «прибора», которым «регистрируются» такие тонкие отклонения, как неблагополучие внутри семьи. Поэтому это будет галочка по принципу: в плане есть ячейка «10 педофилов», значит, найдем 10 человек, которых можно за это посадить. Естественно, самый простой путь: это заранее решить, что любое сообщение на эту тему - это уже готовый преступник, выполненный план.

У меня такое ощущение, что попадать под эту статью будут (и уже попадают) не самые главные изверги, а наоборот, даже чуть более хорошие родители, чем в среднем по популяции. Вероятность того, что в результате тех официальных процедур, которые существуют сейчас, в сито попадется человек, который действительно насилует малолетнюю дочку, будет чуть пониже, чем если бы жертв выбирали случайным образом, броском монетки. Потому что человек – по минимуму - должен засветиться в обществе ребенка – дойти с ребенком до поликлиники, забрать из школы, чтобы кто-нибудь увидел их вместе и насторожился, что что-то там не так. Образ папы из такой семьи, где ребенка мучают, достаточно часто не подразумевает присутствие папы с ребенком на глазах вообще у кого бы то ни было. Это не тот папа, который придет за ребенком в школу или пойдет с ним в поликлинику. Он там вообще не появится.

Что касается предложения Бастрыкина о химической кастрации педофилов, то здесь не нужно объяснять злым умыслом то, что объясняется банальной глупостью. Человек захотел привлечь к себе внимание. Если бы он предложил увеличить сроки для педофилов на пять лет, никто бы не обратил внимания, поэтому он предложил нечто такое, о чем все будут разговаривать, - и теперь все об этом разговаривают. Я думаю, что судьба этого предложения будет такая: будет долгая общественная дискуссия, потом тихо-мирно вместо химической кастрации в Уголовном кодексе появится поправка, ужесточающая обычные наказания по этой статье. И вот это-то точно не приведет ни к каким изменениям. Потому что наказание существует, оно достаточно суровое и его ужесточение точно делу не поможет.

Что с проблемой на самом деле делать? Про это нужно разговаривать. Очень хорошо, что общество заметило проблему, начало о ней говорить. Но ценой этого будет появление еще одной статьи, по которой милиция будет выполнять план по посадкам за счет тех, кого легче взять, а не тех, кто реально это делает. Поэтому единственное осмысленное, что сейчас можно делать, – это заниматься просвещением на тему безопасности, чтобы люди – частные люди! – понимали, как выглядит ребенок, которого насилуют.

Он выглядит совсем не так, как люди думают. Есть вполне определенные признаки. Я не специалист и не хочу вносить дополнительное непонимание, предлагая свои критерии. Есть детские психологи, которые знают, на что в поведении ребенка ответственный взрослый должен обратить внимание и насторожиться – не подвергается ли ребенок сексуальному насилию. Это простые признаки, которые можно выучить, популяризировать, как правила перехода через дорогу.

Пока же получается, что не только не решается проблема семейного насилия над детьми, но еще добавилась проблема государства, думающего, что оно борется с семейным насилием.

Институт проблем правоприменения выпустил новую аналитическую записку: «От милиции к полиции: реформа системы оценки деятельности органов внутренних дел». Записка посвящена проблеме «палочной системы» в применении к деятельности криминальной милиции.

Предыдущие аналитические записки вы можете найти на сайте института.

Система оценки деятельности подразделений и отдельных сотрудников милиции (теперь полиции) на основе статистических показателей, отражающих количество выполненной работы того или иного рода («палочная система»), является одной из наиболее тяжелых проблем для реформы МВД. Стремление сотрудников всех уровней подогнать свою деятельность под «хорошие» показатели приводит к нескольким видам негативных последствий: припискам в отчетности, погоне за «хорошими» показателями в ущерб смыслу работы, уклонению от регистрации одних правонарушений и, наоборот, фабрикации доказательств по другим, формальному подходу к одним обязанностям, и пренебрежению другими, не влияющими на отчетность.

Особенно тяжело «палочный» вопрос стоит в случае криминальной милиции, где соответствующими показателями являются количество зарегистрированных уголовных преступлений, раскрытых дел, выявленных преступников. (Подробнее)

То, что люди в Москве и Петербурге ловят маньяков, которых не может поймать милиция, - это ровно то же самое, что было летом при тушении пожаров: когда люди добровольно занимались этим, понимая, что пожарные не справляются.

Граждане, понимающие, что государство со своими базовыми обязанностями не справляется и даже не пытается, начинают делать это для себя сами. Другое дело, что массовое помешательство на маньяках - это, как правило, утка какая-нибудь, и я совершенно не удивлюсь, если этот маньяк окажется городской легендой. Но механизм ровно этот.

Люди четко понимают, что милиция их проблемами заниматься не будет. Общество не может охватить весь Уголовный кодекс, но оно может реагировать на такие ситуации, к которым все относятся одинаково, по ним есть полный консенсус, что надо стараться, чтобы этого не было – ну вот, например, когда убивают на улицах. Это следствие не ухудшения криминогенной ситуации, не роста гражданского самосознания, а просто того, что до общества дошла мысль о полной недееспособности государства. В частности, о том, что милиция не является органом по борьбе с преступностью – в том смысле, в котором люди понимают преступность. То есть элементарно с тупым физическим насилием и грабежом.

Самое неприятное, что милиция не только не ловит маньяка. Самое неприятное, что она же с большим удовольствием закатает тех людей, которые попытаются его поймать, как только они предпримут хоть какие-то активные действия: ведь это же незаконно! Милиция очень хорошо умеет мешать нам защищать себя и при этом очень плохо умеет защищать нас сама.

Аналогии с «приморскими партизанами» здесь неуместны, поскольку «приморские партизаны» – это не масштабная гражданская самоорганизация. Когда собираются пять мальчишек под руководством одного харизматичного взрослого товарища и уходят в лес с автоматами - это не самоорганизация в масштабах общества, это одна такая история про конкретных людей. Но это и результат того, что люди в небольших городах вроде того, где это все происходило, чувствуют себя как оккупированные, относятся к милиции как к оккупантам. Ну вот ребята и последовали культурному образцу, связанному со Второй мировой войной: что надо делать под оккупантами – уходить в леса, рыть землянки, кидать гранаты; спасибо еще, что поездов под откос не пускали.

Я не думаю, что появится какое-то организованное гражданское сопротивление милиции. Но против тех угроз, с которыми теоретически милиция должна бороться, конечно, люди будут объединяться. Причем все больше и больше, я думаю. И это не будет мило, это не будет цивилизованно. Потому что когда общество начинает самостоятельно бороться с преступностью, это может привести к любым эксцессам, вплоть до судов Линча. Что называется, люди как умеют, так и будут делать.

Государство в России прошло ту планку, выше которой оно еще было способно решать проблемы лучше рядовых граждан. В большинстве случаев на сегодняшний день преимущества государства - координация, особые полномочия, закон, общий для всех, принцип соразмерности возмездия – все это делает государство более эффективным в решении определенных задач, чем объединения частных людей. Но у нас на другой чаше весов лежит настолько отвратительная организация, полная коррумпированность и деморализованность российских государственных структур, что от этой прибавки эффективности ничего не остается.

Время, когда все эти преимущества работали, прошло. Они перестали помогать российскому государству. Даже когда оно хочет сделать что-то хорошо, когда оно абсолютно никаких злых намерений не имеет, у него ничего не получается. Я уверена, что никто в милиции не мечтает, чтобы маньяк с молотком продолжал бегать по улицам, но, поскольку заточены они не под это, а под извлечение административной ренты, то нормально делать свою работу они не могут. На данный момент до граждан это дошло - и граждане начали принимать свои меры. Ближайший результат может оказаться весьма трагичным.

Действия граждан не будут цивилизованными и законными ни по каким критериям. Но силовые структуры на порядок лучше умеют пресекать нецивилизованные меры частных людей против преступности, чем саму преступность против частных людей. Так что неизвестно, на чьей стороне окажется сила и не столкнутся ли стихийные правоохранители с тандемом преступников и силовиков.

В проекте есть некоторое количество здравых вещей, есть несколько вещей, которые мне здравыми не кажутся. Но есть два пункта, каждого из которых достаточно, чтобы все остальное по существу не обсуждать.

Во-первых, это второй пункт статьи 56 "Переходные положения", который звучит буквально так: "Сотрудники милиции с их письменного согласия остаются на службе в полиции на соответствующих должностях". То есть при желании сотрудники милиции по заявлению автоматом остаются в той же должности, которую они занимали в милиции, в этой так называемой полиции. Что это значит?

Это значит, что мы берем ту же структуру, даем из нее уйти кому-то, кто не захочет оставаться, даем возможность начальству мягко и непринужденно уволить некоторое количество людей, которых оно хотело уволить, но не знало как, а тут имеет возможность мягко дать понять, что кому-то писать "письменное согласие" не стоит.

Вся организация остается точно такой же, как была: состоящей из тех же самых людей и имеющей ту же организационную структуру. То, что организацию дальше будут реформировать и менять ее структуру, в законе толком не прописано. И это значит, что мы имеем ту же самую милицию, на которой просто поменяли табличку. А дальше что-то будут пытаться с ней сделать силами того же самого МВД.

То есть реформировать они будут сами себя, оставаясь на момент начала реформы в неизменности. Тут надо понимать, что недостатки нашей дорогой милиции в большинстве своем не сводятся к тому что называется коррупцией: когда есть работающая система, а есть какие-то люди, которые позволяют себе отклоняться от правил, по которым она должна работать, что-то с этого имеют, а система работает хуже, чем могла бы. С милицией ситуация совершенно обратная: те недостатки, из-за которых мы все чувствуем необходимость в реформе милиции, это и есть базовые, центральные институты, на которых держится деятельность милиционеров. Это рутинные базовые практики работы: базовые практики оценки, устройство отчетности, базовые практики отношений между начальником и подчиненным, практики расследования и оформления дел, технические приемы, ценности, представления о допустимом, и так далее. Все это высоко институциализировано, взаимосвязано и косметическому ремонту не поддается.

Большинство позиций, по которым у нас есть претензии к милиции, - это не эксцессы, а рутина. Институты, на которых держится функционирование людей, имеющих право носить оружие и применять насилие, - это страшно устойчивая вещь. Ее практически невозможно изменить, ее можно только убить.

Я приведу два примера - один обидный, наверное, для милиционеров, а другой лестный.

Плохой пример. Когда была война с ворами в законе, потребовались очень большие эксцессы, очень много насилия и целенаправленной работы по разрушению конвенций, по которым это сообщество существовало, чтобы разрушить воровской закон. И были эти знаменитые войны в лагерях между придерживающимися и не придерживающимися закона уголовниками, и это все далось очень большой кровью, и это не было изменением, это было уничтожением. Уничтожением системы правил, по которым все существовало.

Хороший пример. Все читали "Три мушкетера". Бегают со шпагами люди, которым разрешено этим шпагами махать. И у них принято решать проблемы дуэлью. Каждый раз, когда это происходит (а это происходит сплошь и рядом), государство, которое считает своих солдат своей собственностью и не хочет, чтобы они друг друга убивали без пользы для короны, может стоять на ушах, делать личные выговоры, помещать их на некоторое время в Бастилию - ничего не изменится. Дуэли остаются, потому что это их внутренний способ регулировать отношения. И этот институт сильнее большинства вещей, большинства мер, которые этому может противопоставить государство. И только лет через 150, когда становится много людей, которым разрешено носить оружие, которые служат власти и не являются при этом частью этого сообщества благородных дворян, у которых другие ценности и представления о прекрасном, - только тогда обычай постепенно сходит на нет и за него становится возможным эффективно наказывать.

Так вот, перед нами то же самое сообщество, каким оно было за день до вступления нового закона в силу: те же самые люди, та же самая структура, а меняются какие-то формальные отдельные правила, по которым они действуют. Я вас уверяю: корпоративная солидарность, конкретные практики, что и как делается - это институты примерно той же силы, что описанные выше. К примеру, кого можно, а кого нельзя бить в отделении. Не надо думать, что милиционеры могут побить кого угодно. У них есть свои бытовые представления, с кем так можно, а с кем опасно. Есть свои "практики опознания". Периодически они ошибаются с "опознанием", и тогда бывает скандал. Рутина, представление о должном - это все остается с ними, и этот комплекс "понятий" и "практик" переварит любые нерадикальные изменения формальных правил.

МВД не может само себя реформировать, потому что то, что мы хотим реформировать, - это основа их деятельности, основа существования корпорации, а вовсе не какие-то эксцессы, которые поддаются уничтожению путем усиления контроля, перераспределения функций, наказания отдельных фигурантов и так далее. В законе не сказано о палочной системе и вообще ни слова о том, как должны выглядеть практики оценки деятельности этих людей. Это значит, что они себе напишут систему оценки деятельности, по сути такую же. Она может быть другой, но она будет основана на тех же самых принципах. Я ни минуты не верю, что милицейское начальство само для себя в состоянии придумать что-то кроме палочной системы. Все равно будет планирование от достигнутого. Может быть, спрятанное в какие-то другие названия показателей и формулы их расчета.

Второе, что делает абсолютно бессмысленным обсуждение конкретных позиций закона, - это положение о том, что государственный контроль над МВД осуществляется на уровне федеральной системы власти: президента, Думы, Совета Федерации и так далее. Это значит, что, к примеру, у милиционера, который подошел к вам на улице и повел себя с вами нехорошо, ближайшим начальником, к которому вы можете обратиться, является президент страны. Все остальные начальники над ним - это люди из его системы, которые связаны корпоративной системой ценностей и рутин. Условно говоря, если ваша проблема с этим милиционером не так велика, чтобы поставить на уши, как бывает, весь ЖЖ и администрацию президента, вам фактически не к кому апеллировать. Абсолютно отсутствует механизм разрешения рутинного простого конфликта между гражданином и милиционером. Суд в этом качестве не действует, и реформа МВД никак не изменит ситуацию в судах. Это просто другой кусок проблемы. Это совершенно другая структура, милиция не влияет на суды напрямую, и то, что суды, как правило, выносят решения против граждан, - это не результат внутреннего устройства МВД.

В законе, конечно, прописан какой-то общественный контроль, совет. Все понимают, что при нынешнем развитии гражданского общества в России это совершенная фикция. А близкого контроля и подчинения гражданским властям в законе не прописано вообще. Это значит, что они будут продолжать действовать, в том числе реформироваться, в соответствии со своими внутренними представлениями о прекрасном и рациональном.

Мне кажутся важными и очевидными несколько вещей, которые должны были появиться в законе.

Возвращение к местному уровню подчинения. Чтобы милиционеры мэра своего городишки боялись больше, чем своего начальства на два уровня выше. И местной подотчетности реальной, чтобы хотя бы наполовину они зависели от финансирования муниципалитета. Это избавляет нас от ситуации, когда вся милиция - это единая корпорация, которая отвечает только перед собой, внутри себя и способна противостоять любому местному сообществу, местным властям, людям и так далее. Милиция полностью противостоит сейчас гражданскому сообществу как таковому, включая гражданские органы власти. Это первое.

Второе, что было нужно прописать внятными словами. Это полный запрет на палочную систему, то есть на планирование деятельности, основанное на том, что вы должны просоответствовать некоторым показателям. Потому что всегда есть более легкие и рациональные, с точки зрения исполнителя, способы просоответствовать показателям, чем честно сделать то, что хотел тот человек, который эти показатели придумал. Если у вас есть план подобрать 10 пьяных в день на улице, вы не ходите по улице и не ищете 10 раз людей, которые действительно представляют опасность для себя или окружающих. Вы подбираете первые 10 человек, которые мало-мальски навеселе, отвозите их в вытрезвитель и больше уже не обращаете на пьяных никакого внимания, переходя к достижению следующего показателя.

Это базовое свойство плановой системы, и если оно чем-то лечится, то только обратной связью. Но никакой обратной связи в системе, которая контролирует сама себя, разумеется, нет. И не надо рассчитывать, что она появится отчего-то, это вопросы не к МВД, а к политической системе в целом. Именно поэтому этой конкретной милиции, которую мы имеем, хоть пять раз назови ее полицией, палочная система противопоказана.

Должны быть прописаны какие-то системы оценки внутренней деятельности как отдельного сотрудника, так и подразделения. Среди них не должно быть показателей, которых можно достичь путем "срезания углов". И это должен быть закрытый список, при котором должно быть положение, что милиционер, которому спустили целевые показатели, основанные не на этом наборе, имеет право подать в суд за нарушение законодательства за то, что ему ставят незаконные ограничения и требования.

Третье. Ничего невозможно сделать с милицией без того, чтобы в определенном смысле распустить и набрать новых. Или это должно быть выведение всех сотрудников за штат и прием на работу заново через какую-то внешнюю систему оценки, или это должно быть огромное обновление кадров, или, на худой конец, это может быть очень значительная перетасовка кадров, настолько большая, чтобы разрушились внутренние системы круговой поруки. Это должно быть разрушение социальной структуры милиции как корпорации, так или иначе. Никаким другим способом комплекс институтов, на которых она держится, невозможно реально изменить.

Василий Гроссман и Борис Васильев. В общем, наверное, и все.

Интересно мнение Сергея Пархоменко.

История с синими ведерками замечательна в первую очередь тем, что демонстрирует непрерывно углубляющийся культурный и, если можно так выразиться, этический разрыв между государством и живущими в стране людьми. Общество во многом преодолело и позднесоветское социальное разложение, и естественную трансформационную аномию. Оно начинает жить по человеческим, более-менее современным, неформальным правилам. Не в политике – в самом простом быту, на уровне вежливости, добросовестности, элементарной гигиены. Придерживать двери в метро, пропускать пешеходов на переходах, улыбаться, обслуживая клиента, не колоть одним шприцом пять пациентов, душ принимать каждый день, в конце концов. В позднесоветское время эти практики маркировались как элитарные, «культурные». Сейчас они стали массовыми, именно НЕследование им маркирует человека как маргинала. Многие ли помнят, что во времена перестройки, каких-то четверть века назад, одним из постоянных мотивов обличительных текстов против «совка» было состояние общедоступных туалетов в Москве и Ленинграде? Когда вы в последний раз видели пьяного водопроводчика – стереотипный образ советского времени? Десять лет назад, семь? Когда вам последний раз хаманули в магазине? (Общество цивилизуется, государство дичает)