Искусство невозможного
В "Мемориале" на минувшей неделе прошли первые чтения памяти Арсения Рогинского - диссидента и политзаключенного, председателя правления "Мемориала". Одной из тем обсуждения на этом двухдневном семинаре стал вопрос о том, насколько диссидентский опыт востребован в современной России.
Среди семерых участников этой заключительной панельной дискуссии был всего один бывший диссидент - Петр Поспихал, подписант "Хартии-77" и активный участник чехословацкого диссидентского движения. Все остальные - люди новые, относительно молодые, пытающиеся осмыслить диссидентский опыт по историческим документам, мемуарной литературе или чьим-нибудь рассказам.
Потребность в осмыслении есть - для новых поколений общественных активистов героический ореол диссидентского движения сохраняет свою привлекательность. Многим кажется, что они являются продолжателями диссидентских традиций.
Вопрос о востребованности диссидентского опыта звучит двусмысленно. Одно дело, нужен ли он современному российскому обществу. Совсем другое - усвоен ли он в современной России. И если на первый вопрос можно ответить уверенным "да", то на второй ответом будет такое же уверенное "нет".
Более того, диссидентский опыт отвергается сейчас в России, из него усваивается только самое поверхностное, формальное, в лучшем случае лозунги и символы, но не то, что составляло его суть. Усваивать его по существу некому.
Народ в России по большей части политически инертен, испытывает страх перед переменами и трепещет перед начальством, признавая за ним если не право, то неизбежную возможность командовать людьми и событиями. Народное сознание в России сковано страхом, чинопочитанием и безысходностью. Разумеется, в этой мрачной картине есть светлые места и со временем их становится даже больше, но общий фон до сих пор остается удручающим.
Культурная элита в основном как была, так и остается сервильной и безразличной к свободе. В советские времена даже самые талантливые и неконъюнктурные из них с удовольствием принимали Сталинские или Ленинские премии, награды, титулы и звания, оплачивая это своей лояльностью и смирением. Нынешние таланты так же легко принимают ордена от Путина и спешат записаться в его доверенные лица на каждых президентских выборах. Те, кому становится совсем уж невыносимо, уезжают в эмиграцию.
Политическая оппозиция перенять диссидентский опыт не в состоянии, поскольку она занята игрой, главный приз которой - власть. Правда, оппозиция никогда не выигрывает и выиграть не может, поскольку играет с шулерами, но сам процесс игры придает смысл ее существованию.
Журналисты, волонтеры гласности и бойцы за свободу слова принимают цензуру как неизбежное зло и послушно починяются требованиям прокуратуры и Роскомнадзора. Причем даже самые либеральные и, казалось бы, свободомыслящие. Какой разительный контраст с антисоветским самиздатом и подпольными типографиями!
Казалось бы, кому как не правозащитникам усваивать опыт диссидентского сопротивления? Но и здесь то же самое. Правозащитные организации стремятся вписаться в структуры власти, а не противостоять им. Правозащитники сидят в общественных советах силовых министерств и в Совете по правам человека при президенте России. Они считают нормальным сотрудничать с властью, которая единственная и является источником нарушений прав человека.
А могло ли в советские времена кому-нибудь из диссидентов прийти в голову брать деньги на правозащитную деятельность от власти? От КГБ или ЦК КПСС? Сегодня же президентские гранты получали, получают или пытаются получить такие известные правозащитные организации, как Московская Хельсинкская группа, движение "За права человека", "Агора", "Голос", Комитет солдатских матерей, "Русь сидящая", Сахаровский центр, "Мемориал".
Диссиденты во времена жесткого советского тоталитаризма были несравнимо более свободными и ответственными людьми, чем нынешние общественные активисты, живущие в условиях относительно мягкого авторитарного режима.
Слава богу, не все сегодняшние правозащитники, журналисты, оппозиционеры или деятели культуры ведут себя столь прискорбно. Есть достойные люди, но их, сожалению, меньшинство. Они вряд ли старательно усваивают диссидентский опыт - просто их личный этический кодекс близок к диссидентскому или даже совпадает с ним.
Усвоить диссидентский опыт - это не значит понять, как правильно вести себя в тюрьме или на допросе, как научиться обнаруживать за собой слежку или умело организовывать общественные акции. Усвоить диссидентский опыт - значит проникнуться духом сопротивления, осознать свое личное и гражданское достоинство, которое уже не позволит ни принимать деньги от тиранов, ни ходить на совет нечестивых, ни смиряться с цензурой.
Сегодня правозащитники и оппозиционеры отговариваются расхожим утверждением, что политика - это искусство возможного. Пусть так. Но диссидентство - это искусство невозможного. И сегодня в России оно, к сожалению, утрачено.
Блоги
Статьи по теме
Это звучит ГОНГО
Если путинский миллиард баксов состоит из бюджетов честных организаций вместе с ГОНГО, то тогда все становится не только объяснимо, но и разоблачительно. Каждая честная организация может взять в банке выписку о поступлениях на расчетный счет за год и опубликовать ее в открытой печати. Почему бы не вернуть "президенту" Путину его собственные обвинения в удвоенном виде?
Загон суров
В иные времена подобные диспуты бывают полезны: в них подчас рождается истина. Сегодня в них рождаются одни лишь недоразумения и обиды, и если предположить, что в работе с несистемной оппозицией администрация Кремля ставит основной целью раскол и разброд, то задача эта решается успешно. Стараниями самих оппозиционеров.
Гласность на фоне вечности
Вероятно, принятому решению предшествовали довольно долгие споры в администрации Кремля. С одной стороны, порядок есть порядок, и если трансляция была прервана в заранее определенный момент, то и незачем обнародовать, что там говорилось дальше. С другой стороны, отдельные участники мероприятия охотно делились с нами краткими, но яркими рассказами о выступлениях ораторов за кадром и о том, как им оппонировал президент.
Их молению внемли
На одних весах - унижения и пустопорожние прения, на других - человеческие жизни и гласность старательно протоколируемых дебатов. В центре зала - палач, вокруг него - просители, желающие быть услышанными. Двести челобитных отправляются в урну, но одна внимательно прочитывается. И это по сути безнадежная пьеса, поскольку сам факт иногда резкого, чаще спокойного, порой подобострастного разговора с Путиным узаконивает все беззакония, которые он творит.
Возьми злодея за руку
Оптимистами, которые не хотят и не могут простить грех сервильности своим по сути единомышленникам, являются как раз люди бескомпромиссные. Они верят, что тотальный отказ интеллигентов от сотрудничества с властью скорее приведет к ее изоляции и падению, нежели все эти бессмысленные "малые дела". Они считают, что заседать с Путиным в одном Совете под его руководством - это бесчестье и позор. Напротив, Людмила Алексеева была безысходным пессимистом.
Тоска по хозяину
Никто не объясняет, почему для диалога необходимо создавать общие структуры. Почему с властью нельзя вести диалог через прессу? Почему нельзя пытаться влиять на власть через выборы? Почему, наконец, нельзя доводить до власти позицию общества через уличные акции - демонстрации, пикеты, митинги? Почему не вести разговор на равных, а непременно сливаться в экстазе единства и сплочения?