"Неизвестно ничего. Я в шоке... Все было интеллигентно и деликатно". Кирилл Серебренников, направлявшийся из свой квартиры на допрос, был предельно краток, но особых пояснений и не требовалось. Он в шоке и неведении, при этом шмонали его люди культурные и тактичные, и в этих фразах умещалось все. Вся история взаимоотношений власти и художника в России, и правила поведения в конкретных сегодняшних обстоятельствах. Тяжелых, но покуда неопределенных.

В памяти заложен страх, и легко догадаться о том, какие чувства испытал режиссер, когда к нему в дом вломились вежливые люди. Или что пережили актеры, когда их с утра пораньше согнали в зал Гоголь-центра, отжав мобильные телефоны. То есть едва ли Серебренников умом допускал, что его сейчас повезут пытать и расстреливать, как Мейерхольда, и труппа вряд ли ожидала массовых репрессий, но себя ведь не переделаешь и заложенное в генах не перекодируешь. Оттого в промежутке между обыском и допросом Кирилл Семенович высказывался очень аккуратно и беседу с журналистами возле подъезда сворачивал на полуслове. Да и как было не спешить, когда сотрудники ФСБ уже загрузились в свою машину и со всей деликатностью ждали завершения блиц-интервью. Отнимать у них время не стоило.

А в крови - умение приспосабливаться к условиям, созданным по окончании эпохи тотального террора, и эти навыки диктовали текст коллективного обращения к начальству, которое зачитывала перед театром Чулпан Хаматова. Растасканного уже на цитаты и парафразы и более всего поражающего солидарной готовностью сдать неких "лиц", хозяйствующих, что ли, субъектов, лишь бы их справедливо судили и не подвешивали на дыбе в ходе следствия. Лишь бы оставили в покое режиссера Серебренникова и его артистов. Лишь бы удалось донести до руководства свое ощущение ужаса и объяснить ему, лично дорогому Владимиру Владимировичу, который наверное не в курсе, что мы потрясены, мы в отчаянии и с нами так нельзя!.. И тот, кто видел молящие глаза учредительницы фонда "Подари жизнь", когда она призывала голосовать за Путина, ясно понимал, о чем идет речь и что происходит ныне с творческой интеллигенцией.

Сюжет, связанный с гастролями силовиков в Гоголь-центре, понятен в меньшей степени. Известно, что пять лет подряд, с момента его назначения режиссером туда, где вчера весь день выступали чекисты, Серебренников живет в атмосфере постоянных доносов, которые пишут и оставшиеся без ролей старые артисты, и неравнодушные граждане из прикремленного фонда "Искусство без границ". Теперь, вероятно, количество перешло в качество, и слабо знакомые с Мельпоменой Бастрыкин с Бортниковым, полистав эту очень пухлую папку, пришли к выводу, что надо бы восполнить пробелы в культуре и как-то к ней приобщиться.

Известно также, что театры наши в эпоху санкций и навязанного обществу мракобесия выживают с большим трудом, и это порой прорывается из-за кулис на сцену. Когда тот же Серебренников матом обкладывает цензоров, запретивших ему показывать в Гоголь-центре фильм про Pussy Riot, но потом все же смиряется и распоряжение начальства выполняет. Когда Константин Райкин клеймит позором и цензуру, и "церковь нашу несчастную", и богомерзких православных экстремистов, и самого замминистра культуры - невежду и сталиниста, а власть вдруг отзывается и финансовые проблемы бунтующего худрука обещает порешать.

Иными словами, успех в дискуссии государственно мыслящих и сотрудничающих с государством (о других здесь не говорим) мастеров культуры с властью всегда непредсказуем. А способы имеются разные. В ходе противостояния Гоголь-центра и ФСБ-СКР опробованы оба. Артисты в знак протеста против произвола карательных органов собрались возле театра, самые знаменитые подписали письмо, Хаматова письмо зачитала - и это бунт. Однако письмо по тону растерянное, отчасти даже верноподданническое - и это знак лояльности. Кирилл Серебренников в шоке, но и объективен, подобно Герцену, сказавшему однажды, что жандармы - цвет учтивости. Это одновременно и бунт, и благонадежность, а дальше интрига будет развиваться уже по законам нынешнего времени, которое все-таки не сравнить ни со сталинским, ни с брежневским, когда интеллигенция обещала взять на поруки оступившихся писателей Синявского и Даниэля. Дальше, как мы все знаем, должна начаться подковерная игра, и ошибется тот, кто станет утверждать, будто административный ресурс Бастрыкина с Бортниковым непременно окажется сильнее, нежели точка зрения Табакова, Миронова, Хаматовой.

Дальше царь будет думать, достаточно он напугал знаменитого режиссера с его артистами или недостаточно. Нужны ему знаменитые актеры в качестве доверенных лиц в будущем году или не нужны - или они в любом случае его поддержат, если сами на свободе останутся. Важен и международный аспект. На будущей неделе Владимиру Владимировичу предстоит знакомство с президентом Макроном, а Серебренников как назло очень популярен во Франции, и это порождает еще один вопрос: попридержать пока Гоголь-центр в качестве заложника или же скандал притушить, и как можно быстрее? Вопрос непростой.

С одной стороны, это же хорошо для высшей власти, что страхов в России снова прибавилось и мрак еще слегка сгустился, и чекисты с автоматами ясно показывают, кто в театральном храме хозяин. С другой стороны, традиция - она в России не одними только страхами кормится. Ненавистью к начальству тоже, причем столетиями, и сформировалась уже некая презумпция виновности власти, когда она накидывается на художника. Это тоже придется учесть, размышляя о том, как откликаться на обращение артистов. Песков уже на всякий случай сказал, что обыски в театре и на дому - "это не дело Кремля", ему, как всегда, никто не поверил, но кое-кто обнадежился. Ведь если не дело, то, может, и дела никакого не будет?

Свою интеллигентность и деликатность чекисты проявили, сам Серебренников подтвердил, а такие слова дорогого стоят. Ни сталинские орлы, ни андроповские ничего подобного не слышали. Только путинские удостоились этих удивительных похвал, и если дозволено нам давать советы президенту, то мы бы ему порекомендовали в знак благодарности режиссеру отвязаться и от него, и от всех, кто с ним работает.