"Да, Бог (послал России Путина). Да, призвал. Спасать Россию от враждебного поглощения. Белый рыцарь – и очень вовремя... Что оппозиция?.. Они или противники мои, или прямо враги. Никакой им поддержки. Никакой им передышки. Конечно, средства мои теперь не те. Но ничего, один буду партизанить".

Собеседник журнала "Русский пионер" говорит короткими рублеными фразами, за которыми с трудом угадывается давно знакомый персонаж. Такой всегда вальяжный, циничный, победоносный, насмешливый. Складывается впечатление, что он сильно возбужден и беседует, собственно, не с Андреем Иванычем, который Путина видел, а напрямую – с Владимиром Владимировичем. К нему он и обращает свою чистосердечную взволнованную речь, воспевая "корпоративную культуру" увольнения. Его и благодарит за изгнание, называет "великим человеком", ему и клянется жить, бороться и партизанить.

Иными словами, Владислав Юрьевич Сурков сильно затосковал в немоте и забвении. После отставки прошло без малого три месяца, и он больше не может молчать. Кукловод страдает от ломки, он рвется назад, во власть, но просто так ведь уже не позвонишь Белому рыцарю, дальше секретарши Пескова звонок не пройдет, и вот приходится как бы нехотя соглашаться на интервью "Русскому пионеру". Говорить о тяготах и соблазнах свободы, Сартра цитировать, о Евклиде вспоминать. Но главное: донести вот эти простые мысли. О божественном происхождении гаранта. О том, что несогласные – враги. И еще очень важно сказать о том, что Сурков не желает "скатываться в мемуары". Это последняя фраза в краткой версии интервью, она хорошо запоминается. Сурков еще пригодится, он все осознал и понял, он исправился.

Суркова сгубило тщеславие.

Ибо в отличие от среднестатистического российского чиновника, которого не интересует ничего, кроме власти и бабла, Владислав Юрьевич был чуток к проблеме репутации. Поэт и, грубо говоря, философ, он, должно быть, недовольно морщился, когда его называли негодяем и сравнивали с Геббельсом. Это стало главным противоречием его жизни: готовность исполнять грязные поручения Кремля и даже креативить их на свой лад – и желание выглядеть интеллигентным человеком, не чуждым литературе, музыке и той же философии, с ее звездным небом над кремлевскими башнями. То есть порой хотелось потрогать это небо, встав на цыпочки, но жить приходилось в режиме "околоноля".

Оттого в его речах независимые эксперты с тревогой усматривали столько противоречий, чреватых раздвоением личности. Сурковская пропаганда для внутреннего потребления отличалась предельной грубостью тона и чуть ли не сталинистской лексикой. Напротив, беседуя с иностранными журналистами, Сурков обнаруживал в себе неожиданные черты. Сурков для внешних сношений способен был с сочувствием отозваться о бывшем шефе Ходорковском, обозвать коммунистов "кровососами" и даже изъявить желание "пойти в ученики" к нашим западным партнерам.

Карьерная катастрофа Суркова началась, когда он, что называется, стал путать рамсы. Когда, вглядевшись в лица протестующих в декабре 2011 года, в интервью прикремленной центральной газете назвал участников митинга на Болотной не "пятой колонной", как обычно, но "лучшей частью нашего общества". Когда вдруг задался вопросом: "Кто захочет защищать глухую и тупеющую на глазах систему?" и сам же себе ответил: "Никто!"

Собственно, тогда же, в декабре, его и убрали из АП, передвинув на бессмысленный пост в кабинете бессмысленного Медведева. И это уже была опала, поскольку первый замглавы АП, покровитель "Идущих вместе", "Наших" и других мерзостей занимался реальной политикой. А тот Сурков, которому поручили "сколково" и прочую "модернизацию", мог бы уже и не выходить на работу, в силу ее отсутствия. Создатель злобных симулякров, он сам превратился в призрака и в этом призрачном состоянии явно мучился и пытался бунтовать. А потом, словно какой-нибудь враг России, поехал в Лондон, наговорил колкостей про Следственный комитет и, подобно несогласному, был изруган Маркиным и отправлен на покой. По сути несуществующий Маркин, созданный для закошмаривания общества, мимоходом прихлопнул и Суркова.

Куклы сожрали кукловода.

Оттуда, из брюха китова, из мрака и небытия он сегодня и пытается вещать. И мы едва узнаем его голос, когда публично униженный Владислав Юрьевич делится с Андреем Иванычем своими божественными откровениями – то ли над собой издевается, то ли над нами, то ли над всеми. Чудится за ним даже какой-то совсем другой голос, безумный, вдохновенный, отчаянный: "Та-ра-кан не ропщет!.. Сударыня, ваши великолепные чертоги могли бы принадлежать благороднейшему из лиц, но таракан не ропщет! Заметьте же, заметьте наконец, что не ропщет, и познайте великий дух!"

Прежний Сурков вспоминается разве в ту минуту, когда он вновь обрушивается на оппозицию, занимаясь перечислением диагнозов с использованием разных мудреных слов. "Ну не могут оздоровить страну личности, истерзанные тяжелейшими формами фрустрации, депривации, аггравации", – ругается Владислав Юрьевич и, похоже, разглашает свои болезни. Расстройство замыслов, состояние потери с оборванными социальными связями, склонность преувеличивать недуги в силу мнительности – это ведь скорее про него, нежели про любого из несогласных. Шутка ли, еще полтора года назад он был чуть ли не вторым человеком в государстве, а сегодня – отставник в расцвете сил, отчаянья и талантов. С такой высоты больно падать. С таким самомнением еще больней пресмыкаться в пыли, но он не ропщет. Главный читатель в Кремле будет доволен и, кто знает, призадумается о судьбе Суркова В.Ю., о его славном прошлом и непыльной работе в будущем.