По случаю начала военной операции в Ливии "Эхо Москвы" провело опрос своей аудитории. Ее спросили: "Как бы вы отреагировали, если бы с Россией поступили так же, как с Ливией?".

Оказывается, 36,6 процента слушателей отреагировали бы положительно.

По этому поводу видный оппозиционер Сергей Аксенов разразился гневной филиппикой: "Я пишу об этом, а руки мои дрожат от гнева. Это ж кем надо быть, чтобы желать своей стране подвергнуться бомбардировкам? Какие такие высокие соображения могут заставить радоваться атаке "чужих" против "своих"? Да-да, "чужих", дорогие поклонники де Кюстина".

Почему он называет этих подлых изменников поклонниками Кюстина - Бог весть, но не в этом в конце концов дело.

Некоторые сочли вопрос "Эха" провокационным. А я нахожу, что он сформулирован некорректно. Надо было спросить так: "Как бы вы отреагировали, если бы с режимом Путина-Медведева поступили так же, как с режимом Каддафи?" Вот тогда все встало бы на свои места.

Именно этот вопрос подразумевал ответивший Аксенову Евгений Ихлов. И привел исторические примеры, когда иностранное силовое вмешательство могло бы или стало спасительным для страны и мира: "Я был бы очень рад, если бы в марте 1918 года войска кайзера вошли в Москву и Петроград... Я был бы очень рад, если бы в октябре 1919 года английская авиация разбомбила конницу Буденного и войска Деникина вошли в первопрестольную, разогнав банду Ленина-Троцкого..."

И так далее, вплоть до Пол Пота и Иди Амина. А один из его читателей привел в поддержку этой позиции стихи Ивана Бунина на высадку французских войск в Одессе в декабре 1918 года:

И боль, и стыд, и радость. Он идет,
Великий день, - опять, опять Варягу
Вручает обезумевший народ
Свою судьбу и темную отвагу.

В "Окаянных днях" Бунин вспоминает стихотворный ответ себе в меньшевистской газете: "Согнулся вдруг холопски пред варягом..." И саркастически замечает: "Какими националистами, патриотами становятся эти интернационалисты, когда им надобно!"

В самом деле: в годы Первой мировой Ленин и его сторонники выступали с лозунгом "превращения империалистической войны в войну гражданскую", за что заслужили название пораженцев. В статье "О поражении своего правительства в империалистской войне", написанной в июле 1915 года, Ленин призывал отбросить ложный стыд и открыто встать на его точку зрения. "Революционный класс в реакционной войне не может не желать поражения своему правительству, - писал он, по обыкновению навешивая ярлыки оппонентам. - Это - аксиома. И оспаривают ее только сознательные сторонники или беспомощные прислужники социал-шовинистов".

На Циммервальдской конференции европейских социалистов в сентябре того же года пораженцы оказались в меньшинстве - была одобрена более умеренная, пацифистская резолюция Троцкого. Однако "циммервальдская левая" не сложила оружия. В конечном счете в России произошло именно то, чего добивались пораженцы: война превратилась в гражданскую. Но к этому времени большевики сами стали российским правительством и не могли желать поражения самим себе. Появился лозунг "Социалистическое отечество в опасности!" В соответствующем декрете Совета народных комиссаров, пожалуй, впервые в истории советского агитпропа появилась формула "защищать до последней капли крови".

Впрочем, начинать надо не с 1915 года, а с 1605-го, когда на Руси, повергнутой при Иване Грозном в хаос и варварство, воцарился Димитрий. Человек недюжинных способностей и ума, он был первым русским монархом, увидевшим мир западной цивилизации. Новый царь задумал глубокие реформы, призванные радикально изменить облик Московского царства, мечтал встать во главе христианского войска, сокрушающего Османскую империю - источник главной военной угрозы для Европы того времени. Создание антитурецкой коалиции было насущным вопросом европейской повестки дня. Успешная реализация этого проекта, одобренного папой, могла превратить Москву в лидера крещеного мира. Этому помешала борьба боярских клик. "Интервентов" прогнали. Окно в Европу заросло. Теперь это у нас главный национальный праздник.

При нашествии в Россию в 1708 году армии Карла XII народ куда больше пострадал не от "агрессоров", а от своего войска, по приказу Петра при отступлении оставлявшего неприятелю выжженную землю.

О двойственном отношении русского общества к Наполеону можно говорить долго. Андрей Болконский после Аустерлица выходит в отставку и твердо решает: "Ежели бы Бонапарте стоял тут, у Смоленска, угрожая Лысым Горам, и тогда бы я не стал служить в русской армии". Неоднозначным оставалось это отношение и перед самым вторжением, и в первые его недели. "Любовь к отечеству казалась педантством, - так передает настроения в обществе Пушкин в "Рославлеве". - Тогдашние умники превозносили Наполеона с фанатическим подобострастием и шутили над нашими неудачами... Молодые люди говорили обо всем русском с презрением или равнодушием и, шутя, предсказывали России участь Рейнской конфедерации". Ни о какой дубине народной войны не было и речи. Помещики опасались пугачевщины. Известный масон, отставной полковник Осип Поздеев писал из деревни уже после Бородина и пожара Москвы: "Войска мало, предводители пятятся назад, научились на разводах только, а далее не смыслят; войска потеряли прежний дух, а французы распространяются всюду и проповедуют о вольности крестьян, то и ожидай всеобщего восстания".

Победив Наполеона, Россия отстояла свое право на крепостное рабство, аракчеевщину, шпицрутены и звание жандарма Европы. Спустя считанные годы после войны русское общественное мнение "реабилитировало" Наполеона, который "миру вечную свободу из мрака ссылки завещал". Пьер Безухов, мечтавший убить Наполеона, в последних главах "Войны и мира" собирается вступить в тайное общество.

Достоевского бесили "пораженцы". Он нарочно вложил их мысли в уста своего самого неприятного персонажа, Смердякова: "В двенадцатом году было на Россию великое нашествие императора Наполеона французского первого, отца нынешнему, и хорошо, кабы нас тогда покорили эти самые французы: умная нация покорила бы весьма глупую-с и присоединила к себе. Совсем даже были бы другие порядки-с". Чтобы уж окончательно внушить отвращение к лакею-галломану, автор дает ему реплику: "Я всю Россию ненавижу". А между тем Смердяков лишь повторяет в вульгарной форме убеждение многих русских западников начиная с Чаадаева.

Одним словом, не стоит делать круглые глаза и доводить себя до дрожи в руках при виде опросов, подобных опросу "Эха". Думаю, что в глазах многих "пораженцев", столь возмутивших публициста-патриота, режим Путина-Медведева не только не синоним России, но скорее он сам сродни оккупационному режиму. Власть временщиков иной и не бывает, а вся эта трескучая риторика - "на чужих штыках" и прочее - как раз любимый лексикон этой власти.