Прощание с Еленой Цезаревной Чуковской как будто не случайно совпало с днем празднования Рождества. Священник Иоанн Привалов, приехавший на похороны из Архангельска, говорил о том, что Елена Чуковская укрепляла его в вере, будучи сама неверующим человеком. Впрочем, он замечательно написал об этом несколько лет назад, когда Елена Цезаревна была еще полна творческих сил:

«Мы иногда не чувствуем, что есть тайна веры и тайна неверия. Не все можно объяснить, доказать, исправить. Но вот то чувство неизъяснимой радости и благодарности Богу, которые живут во мне после встречи с Еленой Цезаревной и Лидией Корнеевной, углубило во мне веру в Бога и человека, подарило чувство непреходящего счастья».

Елена Цезаревна действительно была человеком, встречи с которым радовали неизменно, – человеком отзывчивым, открытым, искренним. Она обладала каким-то внутренним светом, который согревал окружающих.

В былые годы никому бы не пришло, наверно, в голову назвать внучку Корнея Чуковского диссидентом или борцом с режимом. Но та огромная работа, которую незаметно совершала она именно в этом направлении, превосходила усилия многих более известных на этом поприще людей - и по объему проделанного, и по результатам. Она была неутомима в защите жертв режима, в оказании поддержки и помощи преследуемым. И только оглядываясь назад, можно с уверенностью сказать, что Елена Цезаревна была неотъемлемой составляющей общего движения за свободу, деятельным тружеником противостояния тоталитарному монстру. Как и ее мать, Лидия Корнеевна Чуковская.

«Люша Чуковская почти пять лет, с конца 1965, стояла в самом эпицентре и вихре моей бурной деятельности: эти годы на ней перекрещивались все линии, все связи, вопросы, ответы, передачи - и еще потом следующие три года до моей высылки немало шло через нее... Она была как бы начальник штаба моего, а верней - весь штаб в одном лице (увы, постепенно это и в КГБ отлично поняли). Еще оттого особенно, что я никогда не жил в Москве, иногда в Рязани, иногда в Подмосковьи, а дела непрерывно возникали и решаться должны были именно в Москве... И ни разу за первые четыре года работы между нами не возникло объяснения: как она всю мою работу понимает? - так ли, как я. Зачем она все это делает? Я понимал по-своему, она по-своему, а работали ладно, дружно, без запинки...»

Нужно полностью прочесть главу «Елена Цезаревна Чуковская» из «Невидимок» Солженицына, чтобы оценить работоспособность, мужество и, в сущности, героизм этой невысокой и хрупкой на вид женщины, никогда не претендовавшей между тем на сколько-нибудь высокую оценку своей самоотверженности.

Конечно же, и удары со стороны КГБ она получала сполна. В начале 1970-х на ее жизнь покушались дважды, в июне 1973-го она чудом выжила в подстроенной аварии - неудавшемся политическом убийстве и долго восстанавливала здоровье после тяжелых травм. В силу своего характера она включилась тогда вновь в активную деятельность, не дождавшись полного выздоровления.

Не прекратились атаки КГБ на нее и после высылки Солженицына из страны: непрерывная, нескрываемая слежка, звонки, угрозы - все это было частью повседневного быта Елены и Лидии Чуковских.

Когда началась перестройка, Елена Цезаревна первая выступила в печати с ярким и убедительным призывом опубликовать «Архипелаг ГУЛАГ» на родине. Долгие годы она была активным сотрудником литературного представительства Александра Солженицына, а в 2011 году стала лауреатом его премии. Однако драматичный диалог, описанный Солженицыным в «Невидимках», в котором она выразила страстное неприятие «патриотической» линии, начавшей тогда зарождаться в деятельности писателя, так и остался незримой чертой, разделявшей ее с поздним Солженицыным. Что не мешало ей до конца сотрудничать с ним в тех делах, которые считала важными.

В Доме русского зарубежья, где проходило прощание с Еленой Цезаревной, прозвучало много важных свидетельств о ней.

«Она неспособна была кого-либо огорчить... Она резко пресекала похвалы в свой адрес... Ее отличало удивительное чувство юмора... Такие люди создают смысл жизни...»

Одна из ее сотрудниц по редакторской работе вспомнила, как недавно она искала на переделкинском кладбище могилу Георгия Владимова и Елена Цезаревна помогала ее поиску по мобильному телефону. А когда оказалось, что могила в заброшенном состоянии, Елена Цезаревна, не имевшая уже сил приехать сама, вскоре перезвонила ей и попросила найти человека, который ухаживал бы за могилой, а она будет за это платить. И в этом была она вся - в неутомимой готовности немедленно приходить на помощь: живым - в беде, ушедшим - в сохранении памяти.

Говорили о том, как ей постоянно приходилось вступать в неравный бой: то с цензурой за издание "Чукоккалы", то с чиновниками за сохранение дома Чуковских, за создание музея своего деда. А ведь противостояние это принимало порой фантастические масштабы, и силы казались неравными абсолютно...

Другая героиня "Невидимок" Солженицына, бывшая узница сталинских лагерей Надежда Григорьевна Левитская, сказала:

«Александр Исаевич не любил связывать между собою своих помощников, но Люша была центром, и от нее шли лучи во все стороны, она знала всех. Мы много вместе работали до его высылки, а после именно через Люшу поддерживались с ним связь... У нас были сходные черты характера, мне было легко с ней работать... Последнее, что я читала, - это книга Елены Цезаревны «Чукоккала и около», замечательно написанная, и дневники и воспоминания Лидии Корнеевны. Я несколько раз ей звонила, чтобы высказать восхищение этими книгами, восхищение всей ее работой, но ей уже трудно было говорить... Человек был целиком захвачен своим долгом и перед дедом и матерью, и перед Александром Исаевичем. Она самозабвенно помогала ему, в чем я и старалась ей помогать...»

А мне вспомнилась моя первая встреча с Еленой Цезаревной в 1988 году, когда я только вернулась из ссылки и пребывала в нелегком состоянии от контраста между насыщенной московской жизнью, наполненной тогда каким-то вихрем иллюзий и надежд, и той реальной и безнадежной действительностью, которая осталась там, в ссылке. Тогда-то мне позвонила Флора Павловна Ясиновская, мать Павла Литвинова, и настоятельно позвала в Переделкино на ежегодное празднование дня рождения Корнея Ивановича. По традиции дом Чуковских наполнялся в этот день гостями. Когда мы вошли, Лидия Корнеевну я увидела и узнала сразу, что было неудивительно: знала по фотографиям, читала ее книги. Но, увидев Елену Цезаревну в окружении множества других людей, я почему-то сразу же поняла, кто она, и показалось, будто мы знакомы очень давно...

Нет, об этом я не говорила на прощании. О чем-то похожем говорили другие люди. А я рассказала о том, как в тот вечер кто-то из гостей, подняв тост за Елену Цезаревну, вспомнил эпизод, как однажды Корней Иванович Чуковский за этим же столом посреди блистательного застолья сказал: нас здесь столько знаменитостей собралось, а вот Люша между нами - это Дымов.

Уже отойдя от микрофона, я сообразила, что упустила это пояснить - ведь не все в наше время читают Чехова. Героиня рассказа «Попрыгунья» окружала себя яркой публикой и знаменитостями, среди которых ее муж, врач и ученый Дымов, казался незаметным. И только после его смерти она осознала в скромном подвижнике, который всегда был рядом, великого человека.

И дело ведь не только в том, что среди литературной элиты, собиравшейся в Переделкине у Корнея Ивановича, Люша (так называли Елену Цезаревну дома) была не гуманитарием, а химиком. Корней Иванович оценил в своей внучке скромность и самоотверженность в работе и потому, наверное, сделал ее распорядительницей своего литературного наследства. Не предполагая, возможно, в полной мере, как много она сумеет сделать в этом качестве для него - а потом и для Лидии Корнеевны.

То домашнее празднование дня рождения Корнея Ивановича в Переделкине было, наверное, последним. Вскоре семья покинула дом, он стал музеем, Елена Цезаревна бывала уже там не как дома, а ради помощи музею, а дни рождения Чуковского отмечались уже по-другому. Я часто виделась с Еленой Цезаревной в Фонде Солженицына - и каждый раз радовалась встрече. Люди, знавшие Елену Цезаревну как блестящего редактора и знатока литературы, удивились бы, наверно, узнав, что она к тому же и ученый, кандидат химических наук. А друзья-химики вряд ли предполагали, что она так много сделает для литературы...

В кладбищенском лесу в Переделкине было солнечно, холод почти не чувствовался. Свечи не гасли - день был на редкость безветренный. Люди молча передвигались по узким тропинкам среди высоких деревьев, чтобы бросить последнюю горсть земли. Когда свежая могила уже укрылась венками и цветами, отец Иоанн хотел отслужить поминальный чин. Но, чтобы не смущать усомнившихся родственников, он поднялся на несколько метров вверх, к могиле Бориса Пастернака. Тут уже возражений быть не могло: и Борис Леонидович, и его сын Евгений, похороненный рядом, были церковными людьми. Елена Пастернак, много лет дружившая с внучкой Корнея Чуковского, и ее сын, внук великого поэта, одобрили поступок отца Иоанна. Таким образом люди, нуждающиеся в прощании с ушедшими через церковную молитву, получили возможность принять участие в литии (кратком поминальном чине). Дружба Елены Цезаревны с православным священником, ее сотрудничество с ним в культурно-просветительских поездках в Архангельск, ее заступничество за отца Иоанна, когда он подвергся гонениям, ярко характеризуют ее - человека разностороннего и открытого. Умеющего жить над барьерами разногласий, непонимания и разночтений - во имя того неиссякаемого общего и подлинного, что объединяет людей.