Патриарх Московский и всея Руси Кирилл заявил, что в последнее время в стране усилились нападки на Русскую православную церковь, которые якобы напоминают атмосферу накануне революции. Какой именно революции? Может быть, святейший полагает революцией восстание декабристов 1825 года? Потому что незадолго до этого, в 1819 году, Пушкин написал четверостишие «Мы добрых граждан позабавим и у позорного столпа кишкой последнего попа последнего царя удавим». А в 1821 году великий поэт написал кощунственную «Гавриилиаду». И уже после восстания - «Попа и работника Балду», который до 1882 года по цензурным соображениям заменялся в печатных изданиях сказки на «купца Кузьму Остолопа». Не помню точно, в каком именно году Пушкин написал, что «греческая церковь остановилась и отделилась от общего стремления христианского духа» и что у русского духовенства «точно у евнухов, одна только страсть - к власти». Эти нападки на церковь имеет в виду патриарх?

Потому что я не знаю, как там, в синоде, но вот мы здесь все-таки университеты кончали и хорошо помним, что абсолютно никаких нападок на Русскую православную церковь ни накануне революции 1905 года, ни накануне революции 1917-го не было.

Наоборот, в 1905-1907 гг. впервые за всю историю России в Москве и Петербурге были основаны религиозно-философские общества, которым предшествовали религиозно-философские собрания, что являло собой окончательный поворот русской интеллигенции к Русской православной церкви. Собрания 1901-1903 гг. даже проводили с согласия обер-прокурора Синода Константина Победоносцева и митрополита Санкт-Петербургского Антония (Вадковского); председательствовал на них ректор Санкт-Петербургской духовной академии епископ Сергий (Страгородский), будущий патриарх (с 1944) и создатель нынешней идеологии Московской Патриархии. Все эти собрания, на которых были сделаны первые шаги по сближению русского образованного класса с церковью, объединяли крупнейших деятелей русского религиозного возрождения ХХ века, которые, за очень редкими исключениями (принявший католицизм Вячеслав Иванов), в будущем стали православными священниками, богословами и религиозными философами. Меньше чем за год число участников одного лишь Московского общества выросло с 40 до 300 человек. Это ли свидетельство нападок на церковь? А не наоборот ли?

Кто и с какой стати начал бы накануне революции нападки на Русскую православную церковь? Представители дискриминированных религий? Их целью была отмена дискриминации. Зачем же им было сеять вражду, тем более что ограничивала их права не церковь, а империя? Социалисты? Но ведь к тому времени в России уже существовали христианский социализм и православное рабочее движение, связанные с именами священников Григория Петрова, Григория Гапона, Валентина Свенцицкого и др.

Левые социалисты-радикалы? Это нетрудно проверить. Кто может быть левее Ленина? Давайте посмотрим, что он писал «накануне революции» о церкви в своей основополагающей на сей счет работе «Социализм и религия» (1905): «Государству не должно быть дела до религии, религиозные общества не должны быть связаны с государственной властью. Всякий должен быть совершенно свободен исповедовать какую угодно религию или не признавать никакой религии, т. е. быть атеистом, каковым и бывает обыкновенно всякий социалист. Никакие различия между гражданами в их правах в зависимости от религиозных верований совершенно не допустимы. Всякие даже упоминания о том или ином вероисповедании граждан в официальных документах должны быть безусловно уничтожены. Не должно быть никакой выдачи государственной церкви, никакой выдачи государственных сумм церковным и религиозным обществам, которые должны стать совершенно свободными, независимыми от власти союзами граждан-единомышленников. Только выполнение до конца этих требований может покончить с тем позорным и проклятым прошлым, когда церковь была в крепостной зависимости от государства, а русские граждане были в крепостной зависимости у государственной церкви, когда существовали и применялись средневековые, инквизиторские законы (по ею пору остающиеся в наших уголовных уложениях и уставах), преследовавшие за веру или за неверие, насиловавшие совесть человека, связывавшие казенные местечки и казенные доходы с раздачей той или иной государственно-церковной сивухи. Полное отделение церкви от государства — вот то требование, которое предъявляет социалистический пролетариат к современному государству и современной церкви». И далее: «Как ни забито, как ни темно было русское православное духовенство, даже его пробудил теперь гром падения старого, средневекового порядка на Руси. Даже оно примыкает к требованию свободы, протестует против казенщины и чиновнического произвола, против полицейского сыска, навязанного "служителям бога"».

Какие же это нападки? Вполне нормальные и оправданные требования. Даже его известная «сивуха» - лишь его частное мнение как атеиста-радикала. Высказывать мнение – это не нападки на церковь. Это обыкновенная свобода слова. К тому же в данном контексте Ленин со всей очевидностью именует этим словом не вообще христианское учение, а именно казенное государственно-церковное православие.

В чем здесь нападки? Или патриарх Кирилл хочет для Московской Патриархии особых привилегий, при которых принадлежность к ней станет гарантией лояльности и патриотизма, а церкви остальных деноминаций будут систематически разрушаться и грабиться «православными активистами», как это произошло в Новокосине?

Сегодня Московская Патриархия вновь требует, чтобы в пушкинском «Попе и работнике Балде» заменили попа купцом Остолопом. Таковая замена как раз и была бы той самой государственно-церковной сивухой, о которой так резко высказался Ленин. И весь скандал с Pussy Riot, включая их осуждение, лживые пропагандистские фильмы о них и их арест – тоже типичная казенная государственно-церковная сивуха.

Неужели патриарх Кирилл всерьез думает, что и во времена Пушкина и «накануне революции» Русскую православную церковь (ее человеческий аспект) не было за что критиковать? Что в империи все было идеально? Отчего же в таком случае даже член Союза Русского народа прославленный правый консерватор протоиерей Иоанн Восторгов заявил после Февральской революции, что «в старом строе в епархиальной жизни все было придавлено, оттого, что и епископы, и Синод были в рабстве»? Отчего тот же протоиерей после падения империи самочинно, без благословения московского митрополита собрал под своим председательством Московский Столичный Совет Благочинных, на котором стал инициатором принятия заявления о «единогласном и вседушевном, во имя пастырского и патриотического долга, подчинении Временному Правительству»? И о приветствии «со всею радостью заявления Обер-прокурора св. Синода В. Н. Львова о новом направлении церковной жизни, в смысле полного невмешательства Церкви и ее служителей, как таковых, в их церковно-пастырской деятельности, в политический строй страны»?

Если патриарх Кирилл всерьез полагает, что в положении Русской православной церкви до революции все было так замечательно, значит, коммунистический период нашей трагической истории ничему его не научил, а сам он беспредельно наивен. Что сомнительно. Тогда к чему этот дешевый демагогический прием – сознательно прибегать ко лжи, дабы вместо ответа на справедливую критику демонизировать своих критиков? Или нечего отвечать?

Я думаю, что современному русскому обществу было бы желательно, чтобы патриарх Кирилл дал ясные и внятные ответы на все эти вопросы. В противном случае создастся впечатление, что Московская Патриархия категорически отказывается от всякого диалога с обществом ради симфонии с систематически и сознательно нарушающей права человека государственной системой. И тщится сегодня по приказу Путина превратить православие в род духовной сивухи, в которой рабы путинского режима топят свой человеческий образ и свои требования на сколько-нибудь достойную человека жизнь.

В ожидании разъяснений патриарха мне бы хотелось в виде приложения добавить к этому тексту еще несколько бесспорно нетленных истин. Быть может, патриарх Кирилл заодно прокомментирует и причины их возникновения в русской культуре и духовности?

"Святое Писание дано нам от Бога ради нашего спасения и прославления имени Божия: ради того должно его читать, и поучатися, и внимать. А когда ради православия нашего читаем и тщимся его знать, то оно не токмо не в пользу, но во вред будет нам".
Св. Тихон Задонский, епископ и духовный писатель.

"Духовенство наше все еще худо. Все еще много пьяниц, все учились сему ремеслу в семинариях и все делались там негодяями".
Андрей Болотов, писатель.

"Установление свободы в исповедании обидит одних попов и чернецов, да и те скорее пожелают приобрести себе овцу, нежели овцу во Христово стадо".
Александр Радищев, писатель.

"Католическое духовенство было чем-то, между тем как православное духовенство никогда, ничем и нигде не было, кроме как слугою и рабом светской власти... Наше духовенство во всеобщем презрении у русского общества и русского народа... Не есть ли поп на Руси, для всех русских, представитель обжорства, скупости, низкопоклонничества, бесстыдства? Большинство нашего духовенства всегда отличалось только толстыми брюхами, теологическим педантизмом да диким невежеством. Его грех обвинить в религиозной нетерпимости и фанатизме. Его скорее можно похвалить за образцовый индифферентизм в деле веры".
Виссарион Белинский, критик.

"В то время, как христианский мир величественно шествовал по пути, предначертанному его божественным основателем, увлекая за собою поколения, - мы, хотя и носили имя христиан, не двигались с места. Хотя мы и назывались христианами, плод христианства для нас не созревал". 
Петр Чаадаев, философ.

"Духовенству нашему недостает независимости, что и весьма справедливо. Духовенство наше на армейском положении. Есть между ними солдаты, обер- и штаб-офицеры, есть даже и генерал-аншефы, но все они без изъятия подчинены светской власти".
Князь Петр Вяземский, поэт.

"Грубость России, когда она приняла христианство, не позволила ей проникнуть в сокровенную глубину этого святого учения, а ее наставники утратили уже чувство первоначальной красоты его. Оттого-то народ следовал за князьями, когда их междоусобицы губили землю русскую; а духовенство, стараясь удалить людей от преступлений частных, как будто бы и не ведало, что есть преступления общественные".
Алексей Хомяков, славянофил.

"Церковь просвещенная и свободная! Но назначение патриарха всегда зависело от власти светской"...
Алексей Хомяков, славянофил.

"В России несвободна только русская совесть. Оттого и коснеет религиозная мысль, оттого и водворяется место запустения на месте святе, и мертвенность духа заступает жизнь духа, и меч духовный – слово – ржавеет, упраздненный мечем государственным, и у ограды церковной стоят не грозные ангелы Божии, а жандармы и квартальные надзиратели как орудия государственной власти, - эти стражи нашего русского душеспасения, охранители догматов русской православной церкви, блюстители и руководители русской совести!"
Иван Аксаков, славянофил.

"В Российской Империи, как издревле в Византии, религия, отвлекаясь от ее божественного происхождения, есть одно из тех установлений, посредством которых управляют народом; изменения, которым подверглась Восточная Церковь, исходили от светской власти или получали ее одобрение; служители Церкви - в то же время прислужники государя".
Михаил Лунин, декабрист.

"Лет двадцать пять тому назад английский путешественник, бывший в Москве, сказал одному архимандриту: «Ваш митрополит, должно быть, святой человек?» «Почему вы так полагаете?» - спросил архимандрит. «Он такой худощавый», - отвечал англичанин. «Помилуйте, - возразил архимандрит, - черт еще худощавее его!»
Князь Петр Долгоруков, историк.

"Правительству казались подозрительными даже благочестивые протестантские миссионеры, отправлявшиеся нести свет слова Божия диким племенам: им не дозволили продолжить святое дело, которое они намеревались развивать в наиболее отдаленных и наименее цивилизованных уголках империи. Власть усмотрела в них эмиссаров европейского либерализма".
Николай Тургенев, экономист.

"Разница между духовенством и другими русскими сословиями: здесь много пьяниц, там мало трезвых".
Василий Ключевский, историк.

"Если судить по словам ее защитников, наша церковь уже не «малое, но верное стадо», а стадо великое, но неверное, которого «пастырем добрым» — полиция, насильно, дубьем загоняющая овец в стадо!"
Владимир Соловьев, философ.

"Во что бы то ни стало хотят иметь свою особую религию, русскую веру, императорскую Церковь. Она не является ценной сама по себе, за нее держатся как за атрибут и санкцию исключительного национализма. Но не желающие пожертвовать своим национальным эгоизмом вселенской истине не могут и не должны называться христианами".
Владимир Соловьев, философ.

"Покойный митрополит Филарет находил, что телесное наказание преступников полезно для их духовного настроения и потому он стоял за телесное наказание".
Константин Леонтьев, писатель.

"Печально мне смотреть на братию мою, учащуюся со мною: все наполнены хитрости, обмана и богохульства, что должно быть непростительно в наших летах".
Федор Решетников, писатель из духовного сословия.

"В половине мая жена получила из конторы госпиталя бумагу за подписью комиссара и письмоводителя, что она не говела, что такие-то статьи закона и распоряжения начальника войск обязывают ее непременно говеть, поэтому предписывают на сем же донести, почему она не говела".
Федор Решетников, писатель из духовного сословия.

"Никак нельзя сказать, чтобы православие, которое когда-то было свойственно русскому народу, было свойственно ему и теперь. Из отчетов обер-прокурора Синода вы можете видеть, что наиболее духовно развитые люди народа, несмотря на все невыгоды и опасности, которым они подвергаются, отступая от православия, с каждым годом все больше и больше переходят в так называемые секты. Во-вторых, если справедливо то, что народу свойственно православие, то незачем так усиленно поддерживать эту форму верования и с такою жестокостью преследовать тех, которые отрицают ее".
Лев Толстой, писатель.

"Я убедился, что учение русской православной церкви есть теоретически коварная и вредная ложь, практически же собрание самых грубых суеверий и колдовства, скрывающее совершенно весь смысл христианского учения".
Лев Толстой, писатель.

"У нас церковь обратилась в мертвое, бюрократическое учреждение, церковные служения - в службы не Богу, а земным богам, всякое православие - в православное язычество. Вот в чем заключается главная опасность для России. Мы постепенно становимся меньше христианами, нежели адепты всех других христианских религий. Мы делаемся постепенно менее всех верующими".
Сергей Витте, министр.

"Чем сознательнее начинаем видеть «Святую Русь» в идее, тем более исчезает она как факт, заменяясь какой-то уродливой смесью французского с нижегородским".
Лев Тихомиров, публицист и общественный деятель.

"Не подлежит сомнению, что если бы церковь не взяла с самого начала все свободолюбивое движение под подозрение, как преступление против России, а попыталась бы указать правительству пути осуществления христианской свободы в государственной и социально-экономической жизни, то Россия не дошла бы до революции".
Федор Степун, философ.

"В противовес католически-протестантскому антропоморфизму, православное религиозное сознание выдвигает понимание всего как божественного, вплоть до готовности оправдывать свои недостатки, и обнаруживает равнодушное невнимание к человеческому, иногда превращающееся в специфическую холодную жестокость".
Лев Карсавин, философ.

"В известном народном пересказе беседа Христа с Самарянкой передается буквально так: «Она Ему говорит: как же я Тебе дам напиться, когда ты - Еврей; а Он ей в ответ: врешь, говорит, я чистый русский». Рассказ этот всегда неизменно вызывает снисходительную улыбку по адресу темного, безграмотного простого народа. Между тем он выражает собою самую сущность той национально-мессианской психологии, которая, быть может, еще в большей степени увлекала людей высокообразованных".
Князь Евгений Трубецкой, философ.

"Христианская церковь две тысячи лет служила источником, из которого черпались оправдания правового и экономического ограничения женщин".
Максим Горький, писатель.

"Русский дух хочет священного государства в абсолютном и готов мириться со звериным государством в относительном. Он хочет святости в жизни абсолютной и только святость его пленяет, и он же готов мириться с грязью и низостью в жизни относительной. Поэтому святая Русь имела всегда обратной своей стороной Русь звериную. Россия как бы всегда хотела лишь ангельского и зверского, и недостаточно раскрывала в себе человеческое. Ангельская святость и звериная низость — вот вечные колебания русского народа, неведомые более средним западным народам. Русский человек упоён святостью и он же упоён грехом, низостью. Смиренная греховность, не дерзающая слишком подыматься, так характерна для русской религиозности".
Николай Бердяев, философ.

"Почему Россия - христианская Россия - забыла о покаянии? Я говорю о покаянии национальном, конечно. Были ли когда-нибудь христианское поколение, христианский народ, которые бы перед лицом исторических катастроф не видели в них карающей руки, не сводили счеты со своей совестью? На другой день после татарского погрома русские проповедники и книжники, оплакивая погибшую Русь, обличали ее грехи... Жозеф де Местр видел в революции суд Божий. А в православной России не нашлось пророческого обличающего голоса, который показал бы нашу вину в нашей гибели. Это бесчувствие национальной совести само по себе является самым сильным симптомом болезни".
Георгий Федотов, историк.

"Древнерусская Церковь, при почти полном отсутствии в ней школьного научного просвещения, представляет собою довольно грустное и даже жалкое зрелище. По силе благочестия и аскезы, это - герой, почти богатырь. А по немощи богословской мысли и невежеству, это - в лучшем случае дитя, в худшем - слепец".
Антон Карташев, историк церкви.

"Народ русский никогда не был православным. Никогда не был религиозным сознательно. Он имел данную форму христианства, но о христианстве никогда не думал. Этим объясняется та легкость, с которой каждый, если ему как бы предлагается выход из отчаянного положения - записаться в коммунисты, - тотчас сбрасывает всякую «религиозность». Отрекается, не почесавшись. Невинность ребенка или идиота".
Зинаида Гиппиус, поэтесса.

"Как совместить три четверти века богоборческого коммунизма с тысячелетним исповеданием православной веры?"
Князь Александр Оболенский, историк.

"Если для Грозного самое ревностное обрядовое благочестие совместимо с утонченной жестокостью (опричнина задумана как монашеский орден), то и вообще на Руси разврат и жестокость легко уживаются с обрядовой строгостью, на удивление иноземцев".
Князь Александр Оболенский, историк.