Вчера во второй половине дня приезжаю на Баррикадку – и остаюсь сильно разочарованным. Я ждал, что разгон лагеря на Чистых прудах всколыхнет народ и соберется большая толпа, – ничего подобного, тусуется около сотни человек, хотя постепенно толпа и нарастает. Кто-то бренчит на гитаре, принесли щиты с постмодернистскими картинами, в углу уже наладили раздачу продуктов и воды, все тщательно стараются не ступать на газоны, чтобы не дать повода для нареканий полиции (старинный анекдот: немцы никогда не сделают революции, потому что для этого придется топтать газоны). «Грушинский фестиваль продолжается», - саркастически бросает кто-то. Позвольте, и эти люди собираются свергнуть Путина?

Вспоминается предыдущий вечер на Чистых. Спор со знакомым другороссом о том, что делать после разгона. "Надо перемещаться на Китай-город, поближе к Кремлю", - говорю я. "Нет, тактика убегать от полиции изначально проигрышная. Надо всем сцепиться и не уходить". – "Да ты понимаешь, что люди к этому еще не готовы?" - "Ну тогда пусть они живут под Путиным". Затем началась ассамблея.

На голосование ставится три варианта. 1. Уходить сразу при предъявлении требований разойтись. 2. Стоять, пока не начнутся первые задержания, и после этого уходить. 3. Стоять до конца. Предложения набрали голосов, соответственно, 65:50:20. Поскольку результаты первого и второго предложений были близки, устроили второй тур голосования – итог 75:82.

Итак, людей, настроенных абсолютно мирно, и людей, настроенных с разной степенью решительности, оказывается примерно поровну, из них «экстремистов», готовых идти на крайние меры, около 15% от общего числа. Такая вот социология, не слишком утешительная для моих друзей. Хотя, с другой стороны, как поглядеть. Стакан наполовину пуст - или же наполовину полон?

Дискуссии об этом продолжаются сутки спустя перед высоткой на Баррикадной. «Слили революцию! – кричит некий юноша. – Превратили все в детский праздник. Теперь будете шесть лет сидеть под Путиным». «Нельзя требовать от младенца, чтобы он сразу поднял штангу. Все должно развиваться естественно, своим путем, а пока что это хорошая форма протеста», - возражает ему мой знакомый историк. «Точка невозврата пройдена. Теперь эти люди уже никогда не будут прежними», - говорит третий собеседник. Так или иначе, но, если вынести за скобки проблемы революции, тусовка приятная во всех отношениях. Тем более что полиция ведет себя как будто миролюбиво и обещала не разгонять. Воистину Грушинский фестиваль!

И вот посреди этой идиллии заявляются два полицейских чина и начинают требовать, не утруждая себя особо ссылками на законы, чтобы была прекращена раздача еды. Им вроде как обещают убрать кухню. Впрочем, за окончанием разговора я не слежу, отвлеченный новой встречей. Потом мне говорили, что с ментами вроде как договорились и кухню начали сворачивать.

Я уже забыл об этом инциденте, как вдруг из припаркованного автобуса появляется целый взвод ребят в серой форме, строится в колонну и таким образом марширует через весь сквер в направлении кухни. Затем обратно. Видно, как волокут нескольких человек и тащат бутыли с водой. «Воры! Воры!» - кричат им. Народ кидается вслед за ними. Некоторое время вокруг полицейских автобусов происходит броуновское движение, потом какой-то активист начинает организовывать сцепку, громко повторяя: «Окружайте автозак! Окружайте автозак!»

И вот уже автобус окружен живой цепью, затем вторым кольцом. Подруливает второй автобус – окружают и его. Толпа скандирует: «Cвободу! Свободу!» Полицаи орут в мегафон: «Граждане, освободите проезжую часть!» «Граждане полицейские, освободите задержанных!» - хором отвечает толпа. Кто-то выкрикивает: «Верните наши деньги! Вы украли наши деньги!» И все подхватывают: «Вы украли наши деньги! Вы украли наши деньги!» Потом переходят к концептуальным лозунгам: «Мы здесь власть! Один за всех и все за одного!» Никогда на моей памяти этот лозунг, звучащий фальшиво и напыщенно в «мирных» условиях, не был так в кассу и не выражал так точно общего настроения.

Да, мы все в тот момент были единым целым – фашисты, антифашисты и, главное, множество простых мирных граждан, еще десять минут назад и не предполагавшие, что когда-то в жизни будут драться с полицией. И этот лозунг реализуется, когда омоновцы строятся цепью и начинают оттеснять нас от автобуса. Люди скапливаются перед автобусом, пытаясь помешать ему ехать. Автобус едет прямо на толпу – его пытаются руками(!) отталкивать назад – полицейские выхватывают из толпы отдельных людей, окружающие пытаются их отбивать, вцепляются и в меня, но меня сильно дергают сзади, и я вырываюсь. Автобус выруливает.

Люди бегут перекрывать улицу, полицейские растаскивают, мимо меня проносят Петю Верзилова, народ снова скапливается у автобусов и пытается прорваться к ним, но полицейские вовремя организуют цепь. Появляются новые автобусы, из них выходят серьезные ребята в шлемах и с дубинками. Но люди стоят прямо перед цепью. Страха нет, есть гнев и боевой подъем самозабвения.

Созывают ассамблею, на ней от имени полицейских чинов предлагается компромисс: мы вас не разгоняем, вы не топчете газоны и не «устраиваете лежбища», мы отпускаем всех задержанных кроме тех, кто дрался с полицией и порезал шины автозаку. Ответ единодушен: «Один за всех и все за одного!» Единодушен, но не единогласен: выходит кто-то и произносит речь, что, мол, полиция конечно нарушила закон, но ведь те, кто дрался с полицией и резал шины, тоже нарушили закон. Его освистывают: «Это наши товарищи! Нургалиев разрешил!» Все на боевом взводе и, кажется, в случае атаки реально готовы осуществить мечту моего знакомого другоросса: сцепиться и стоять до последнего.

Наконец появляется Дмитрий Гудков и заявляет: он провел переговоры, полиция обещала никого не винтить. Возбуждение успокаивается медленно, на ночь остается около сотни человек, но ночь проходит относительно спокойно.

А ведь начиналось все так чинно! Грушинский фестиваль, по газонам не ходить, окурки мимо урн не бросать... Мы мирные люди, мы свято блюдем законы и не вступаем в конфликты с полицией. Эти люди, должно быть, сами не представляли, на что они уже готовы внутренне.

Этот эпизод заставил меня мысленно расставить последние точки над i. Да, иногда кажется, что огонь протеста еле тлеет. Но тлеет он на конце бикфордова шнура.