В каком-то шатком межвременьи мы живем. Изменится ли хоть что-то к лучшему? Качнется ли к худшему? Что будет после мартовских «выборов»? Неотвратимо ли то, о чем и подумать отвратительно? На что нам надеяться – на «авось»? Поживем – увидим?

Под гнетом многолетней общественной подавленности и апатии мы привыкли уже к тому, что судьбы страны не нами решаются, а если и приходится выбирать, то непременно из двух зол меньшее – вместо того чтобы настаивать на выборе доброго.

Чем больше людей стряхнет с себя сегодня гнет этой апатии, тем лучше, конечно. До отрицания зла мы, кажется, почти уже доросли – но вот как у нас с пониманием и утверждением добра?

Двадцать с лишним лет назад у пробуждающегося общества хватило сил выдвинуть академика Сахарова в народные депутаты, но не хватило дерзости выдвинуть его в президенты, равно как и волевого импульса выбрать такой состав Съезда народных депутатов, с которым Сахаров действительно мог бы работать. Что представляло собой большинство в том парламенте – кто не помнит, пусть посмотрит хроники. Сердце Андрея Дмитриевича не выдержало той агрессивной массе противостоять – остановилось. Пожалуй, легче было противостоять тоталитарному государству и КГБ в борьбе за права человека, чем живой массе «народных избранников», злобно захлопывающей речи академика.

Мне даже подумалось тогда: не нужно ему было идти в политику. Если бы он продолжал заниматься любимой наукой и правозащитной деятельностью – ведь сберег бы еще хоть на десятилетие силы и жизнь...

Но он ведь не сам туда пошел – его выбрали. Он не мог отказаться, равно как не мог не занять в парламенте ту позицию, которую он занял.

Вот такими, собственно, и должны быть настоящие выборы: не того выбирать, кто ударил себя в грудь и сказал: «Я! За меня голосуйте!» И, конечно же, не того, кого предложили сверху. А только того, кого люди сами выдвинули из своей среды как одного из достойных, как человека с честью и совестью, как яркую и глубокую личность.

Ровно за день до массового митинга 24 декабря в Праге хоронили Вацлава Гавела. В московском «Мемориале» в тот день прошел вечер его памяти, где раздавали на выходе большие фотографии Гавела – люди шли с ними на следующий день на проспекте Сахарова.

Собственно, чем отличаются такие люди, как Сахаров или Гавел, от многих из тех, кого мы сегодня видим в лидерах? Не только ведь тем, что оба – бывшие политзеки и диссиденты.

Наверное, тем, что они в последнюю очередь – политические лидеры. А прежде всего – люди с высокой нравственной планкой. А также таланты в своем деле – науке, искусстве, творчестве, в последнюю же очередь – в умении говорить речи. Такие люди выслушают вас, задумаются над поставленной проблемой вместе с вами, будут открытыми и искренними во вдумчивом диалоге и даже, возможно, изменят свою точку зрения в свете новых фактов, которые им изложат. Никакого двойного смысла либо корысти вы в таких людях не найдете, зато найдете ум, талант и доброту.

Иное дело политический лидер-профессионал. Попробуйте уловить его взгляд – не выйдет: взгляд с неизбежностью скользнет поверх вас. Поговорить о чем-то важном – не выйдет: будет думать о чем-то другом и куда-то спешить. Зажигательный спор для него – куда более привычный способ общения, чем вдумчивое обсуждение. Он вряд ли услышит вас, зато отлично услышит самого себя. Партийные интересы будут для него куда важнее общечеловеческих. В конце концов вы либо ощутите бесполезность разговора и отстранитесь, либо начнете ему поддакивать.

Вацлав Гавел в эссе «Политика и совесть» писал: «Некогда правители и лидеры... были личностями во всем своем своеобразии, со своими человеческими лицами, еще в какой-то степени персонально отвечавшими за свои поступки, как хорошие, так и дурные... Система, идеология и аппарат лишили нас - как правителей, так и подданных - нашей совести, нашего здравого смысла и естественной речи, а значит, и самой человечности». В противовес этому Гавел утверждал императив «аполитичной политики»: «То есть речь идет не о политике как о технологии власти и манипулирования властью, или своего рода компьютеризованном управлении людьми, или же искусстве целесообразности, практических методов и интриг - мы говорим о политике как об одном из способов поиска и обретения смысла жизни, умении сохранять его, служить ему; о политике как о претворенной в жизнь нравственности, как о служении истине, наконец как о гуманной и органичной заботе о ближнем, руководствующейся гуманными критериями».

Чехам повезло, у них целое десятилетие президентом был человек, сформулировавший не только на словах принцип нравственной политики. Но случиться это могло только потому, что чешское общество внутренне доросло до такого президента, как Вацлав Гавел.

Им было легче, конечно. У них не было кровавых революций, гражданских войн и большого террора, они не оказывали в обозримом прошлом вооруженного сопротивления оккупантам, зато обрели и в 1939-м, и в 1968-м опыт сопротивления нравственного, внутреннего. Не оттого ли сберегли в себе силы стать мирной, человечной страной, в которой люди на улицах улыбаются.

Территория страны, которую возглавил Вацлав Гавел, сократилась при нем чуть ли не вдвое – и чехи не взвыли о государственных интересах и территориальной целостности – поняли, что раз словаки хотят независимости, то по-человечески будет поступить именно так.

В конце декабря вернулась из Чехии моя знакомая и рассказала мне, сколько людей она видела в Праге на похоронах и какие это были люди. Ее удивили юноши и девушки, которые тихо и искренне плакали, как в личном горе – и сколько света было в их глазах... Когда толпа перестает быть толпой и становится общностью людей – тогда и происходит настоящее.

Наша проблема не в том, что нет среди нас человека, подобного Вацлаву Гавелу, – вполне возможно, что есть. Проблема в том, какими будем мы сами. Кого захотим видеть в лидерах на наших трибунах, кому рукоплескать захотим. Тем ли, кто говорит красивые и яркие фразы, у кого есть умелый и правильный расчет – или же тем, для кого главное – совесть.