В том, что случилось с Ильей Фальковским, несколько факторов соединились воедино.

Во-первых, это, конечно, творчество, которое стало известно, потому что оно появляется в Интернете и люди о нем значительно более широко осведомлены. Интернет все же дает мощное распространение, большее, чем возможно в музеях. Каким-то образом до работников спецслужб дошли его произведения. По всей видимости, в недрах ФСБ создан специальный отдел по работе с творческой интеллигенцией. Именно таким образом Фальковскому все это было представлено во время ночного допроса: что есть некоторое количество людей, которые занимаются систематическим отсмотром произведений.

У Фальковского, у группы ПГ есть работы, которые касаются каких-то горячих тем и, как правило, воображаемых ситуаций. У них нет документализма, это все-таки фэнтези на социально-политические темы: убийство негров в Москве, взятие Москвы китайцами, прибытие в Москву пиратов из Сомали. Все это такие фэнтези, сны и кошмары сегодняшнего нашего общества. И все это ФСБ посчитала провокационной деятельностью, которая разжигает политические страсти, без того достаточно накаленные.

Второй момент – это активное участие Фальковского в художественно-правозащитной деятельности. Он активно выступал и готовил акции в поддержку группы «Война», заступался за других художников. Вообще он пытался каким-то образом мобилизовать общественное мнение в художественных кругах по поводу этих нападок со стороны не столько государства, сколько ультраправых сил. Это ведь было главной проблемой прошлого года – атака на современную российскую культуру ультраправых сил, мракобесов, которую государство решило игнорировать. Сначала оно заняло нейтральную позицию, потом склонилось к позиции мракобесов. Фальковский оказывался как раз одним из тех, кто старался противодействовать мракобесам, в том числе митингами, пикетами.

Третий момент – это то, что начинают наконец определяться контуры культурной политики. Некоего эстетического выбора, который интуитивно делает власть. Если посмотреть на проекты застройки городков будущей Олимпиады в районе Сочи, видно, что нынешний эстетический курс, очень там явно прослеживаемый, - это не российская экзотика, не самобытность художественной культуры, а «мы такие же, как и все». Такие же, как на Западе, точно такие же. То есть там фактически строят Куршевель.

А в Москве мы показываем русское искусство - абсолютно западное. Западное формалистическое, пластическое, работающее с какими-то геометрическими объемами, формами, какое-то достаточно отдаленное от социально-политической конкретики. Оно либо экзистенциальное, либо связано с тематикой экологической, природной, природными материалами, либо формалистическое, либо связано с использованием бытовых вещей, но с переводом их в абстрактный план.

В общем, это выбор в пользу формалистического варианта, и, соответственно, государством поддерживается такого рода тенденция. А другие тенденции начинают потихонечку вытесняться. Их уже нет в музеях, в выставочных залах. Не только Фальковского нет. А где «Синие носы»? Вы на последних выставках где-нибудь видели «Синие носы»? Кто их приглашает? Кто их выставляет?

Я не говорю, что все искусство должно реагировать. Но художник живой человек, он реагирует на разное. Он рассуждает о вечном, но одновременно рассуждает о конкретном социально-политическом контексте, в котором он находится, и это нормально. Одно другого не исключает. Искусство так или иначе связано с тем окружением, в котором оно производится. И вот эти связи с контекстом власти настроены всячески обрубать.

Эти художники всегда найдут себе какое-то применение и найдут публику, которая будет ими интересоваться. Другое дело, здесь это будет или за границей.

Мне кажется, что этот компонент нашей культуры не должен быть единственным и не должен быть главным, но он должен быть, присутствовать. Он чрезвычайно важен для здорового политического климата в стране. Потому что в общем это такой диагноз. Это искусство не просто отражает что-то, оно более чувствительно, чем другие рецепторы, оно реагирует на те опасности, которые, может быть, еще не проявились, но проявятся завтра. И подавлять эти рецепторы значит просто усугублять свою болезнь.

В чем, я считаю, ошибка в поведении власти: если не замечать такого рода искусство, не воевать с ним, оно ведь особенно же и не заметно. А если начать с ним войну, об этом все узнают, начнут интересоваться, искать информацию и так далее.

Я вижу развитие ситуации в эволюции наших художественных институций. Прежде всего художественных академий, училищ, выставочных залов и Министерства культуры. Все эти структуры страшно устарели, они не знают чем заниматься, просто потеряли смысл своей деятельности. Они полностью утратили контакт с современной культурой. Культура существует без них, выстраивая какие-то временные мостки – частные выставочные залы, частные музеи, частные школы. Но это ненормально, это временная ситуация.

Мы – я говорю про наше общество – должны решительно обновить культурные институции, которые будут заниматься популяризацией и разъяснением как властям, так и обществу тех произведений, которые кажутся непонятными, а потому вызывают возмущение и недовольство. У нас не хватает профессиональной посреднической деятельности между художником и обществом, между художником и властью. Между художником и такими общественными организациями, как партии, церковь и так далее. У нас полный провал художественных институций наблюдается по отношению к нашим бывшим партнерам по восточноевропейскому блоку, бывшим соцстранам.

Министр или замминистра культуры, люди которые должны профессионально заниматься, знать современную культуру, не ходят на выставки, не бывают в мастерских художников НИКОГДА, не знают художников. Это позор! Министр должен знать художников, он должен быть другом художников, он должен быть из художественной среды. И не только он, но и его заместитель, и руководители крупнейших музеев должны быть людьми, которые очень близки к художественному процессу. Даже если они занимаются традицией, даже если они занимаются наследием, все равно ведь это наследие идет сквозь призму современного художественного состояния.

Как только у нас появятся внятные художественные институции, которые не побоятся объяснить, что Авдей Тер-Оганьян не призывал в своих работах свергать Путина или к террористическим действиям, а что эта работа несет совсем иной смысл, что она как раз о другом – о том, что искусству приписываются несуществующие цели; когда они будут объяснять, что работы группы ПГ как раз предостерегают от расизма, что это попытка бороться с уличным расизмом, а не провоцировать его, - тогда ситуация изменится. До этого конфликт будет продолжаться.