Наряду со сладострастием и развратом следует еще выделить понятие чувственности. Чувственность - это восприимчивость к телесным ощущениям, тонкокожесть, осязательная впечатлительность, радость близости с телом другого. Чувственность не обязательно бывает сладострастной или развратной - это более широкое понятие, которое включает в себя и райскую, безгрешную, безмятежную чувственность. Такова чувственность детских и родительских ласк, чувственность матери, прижимающей к себе ребенка, чувственность мужа, обнимающего свою жену - не в момент желания, а просто потому, что он наслаждается близостью ее тела, прикосновением к ее коже, ее запахом - полностью вбирает в себя ее телесное бытие. Эротика ищет большего и большего сближения и для этого создает ряд отдалений, препятствий, остранений - соблазнов; эротика овладевает, и отчуждает, и снова овладевает... Чувственность не ищет большего обладания, чем то, которое уже есть в близости тел, - это наслаждение достигнутой близостью, в каких бы ощущениях оно ни проявлялось: зрительных, обонятельных, осязательных...

Райская чувственность - это чувственность до грехопадения, когда супруги слеплялись своими телами, но еще не знали стыда; и такова же чувственность отношений между родителями и маленькими детьми. Это чувство не половое, а долевое: ведь это тельце слеплено из моей же плоти, а не из чужой. Тут не требовательно-ищущее сладострастие, как к женщине, а полная и умиротворенная нега всего тела, обретающего целость не вовне, а в иной, лучшей части себя. Наслаждаешься чистым запахом головки, целованием крохотной, но уже округлившейся ручки, гладкой белизной кожи - и испытываешь изначально ту утоленность, которая во взрослых отношениях дается лишь после страстного неистовства. Незачем искать слияния, бороться за близость - мы изначально слиты друг с другом как одно существо. Смех, веселость, игра - чувство легкости и свободы, с каким единое существо, отце-дочь, мате-сын владеет собой и то разделяет себя на части, то опять собирает в целое.

Ребенок - своя плоть, которой можно наслаждаться, потому что она отделилась от тебя, но которую не нужно завоевывать, потому что она не чужая тебе. И поэтому нет стремления покорить, как в отношениях с посторонней плотью, где эротическая хищность пробуждается самой ситуацией охоты, соблазном настигнуть и овладеть. С ребенком желание - не взять, а отдать, раствориться, влиться в эту новую плоть всем остатком своей непретворенной плоти, целиком стать как она; капля за каплей перетечь в это зыбкое тельце, которое плещется у плеча. В отцовской любви тело не ожесточается, не твердеет для сладострастных усилий, а напротив, размягчается и в этом обретает невинность, неспособность причинять насилие.

Что-то райское есть в этой веселой чувственности - райское не только в переносном, но, быть может, и в прямом смысле. Ведь до того как Адам и Ева познали друг друга как "мужчина и женщина во грехе", Ева была в сущности дочерью Адама, "костью от костей и плотью от плоти его". Она не чужая женщина, "добытая", "поятая" в жены, а сама "взята от мужа", вылеплена из ребра его. И не есть ли первоначально невинные, но близкие и сладостные отношения, составлявшие их эдемский союз до грехопадения, именно отношения породившей плоти к порожденной, чистые от вожделения? "И были оба наги, Адам и жена его, и не стыдились" (Бытие, 2:25). Это потом, когда всеобщий греховный раздел вошел в мир, плоти их обособились, как бы разроднились и устыдились своей наготы, и тогда-то влечение двух противоположных полов вытеснило у них первоначальную близость. "И к мужу твоему влечение твое, и он будет господствовать над тобою" (Бытие, 3:16). Так из краха родственной нежности возникла половая страсть - вожделение и владычество, с ее разрушительными порывами, с ее короткой радостью, повисшей между двумя безднами. Родительская чувственность свободна от этой истомляющей смены влечения и отталкивания, от этого перепада между мучительной напряженностью и опустошительной разрядкой. Все это жестоко-страстное, живущее присвоением чужого, во многом уже преодолевается в супружестве, и еще более - в плотской близости родителей и детей.

Вот почему отвратительно кровосмешение: тут свои совокупляются как чужие. Соитие - единение с чужой плотью; когда же две плоти уже изначально едины, то половое общение между ними превращается в расторжение единства, в отчуждение родства. Плотская нежность родителей к детям не только отлична от половой страсти, но и прямо противоположна кровосмесительной, где не свое между своими и не свое между чужими, а чужое между своими.

В наше время понятие нежности совершенно потеряло кредит, оно замусолено в масскультуре - "сентиментальность", "ландыши", "слюни", "сироп", его почти неприлично употреблять, а между тем оно составляет самый центр любовных отношений, точку подвижного равновесия между "желать" и "жалеть". Нежность - это способность плавиться, размягчаться на огне желания. Желание может быть твердым, хищным, требовательным, подчиняющим свой предмет; когда же оно размягчается, становится приемлющим, то переходит в нежность. Если еще дальше двигаться к "жидкому" состоянию души и плоти, то получится жалость, слезность, полная размягченность, готовность течь и изливаться. Нежность - как раз посредине между желанием и жалостью, это такой полураствор, в котором желание еще сохраняет свой кристалл, огонь, упор, но уже оплавлено, легко принимает формы другой души и тела, вбирает в себя их глубокий оттиск. Нежность - это склонение, приникание, свивание, оплетание, оплывание, облегание, это состояние растений, перевившихся своими гибкими ветвями. А жалость уже не оставляет себе никакой отдельной формы, она вся растворяется в жалеемом, омывает его, плещется вокруг него слезным морем, благоухающим мирром... Кажется, нежность - лучшее из любовных состояний, тем более что она может питаться и силой желания, и жалеющей восприимчивостью.

Есть и совсем забытое слово "нега" - смесь нежности, страсти и наслаждения. К сожалению, вместе с этими "архаическими" словами выпали и целые пласты чувств - во всяком случае, элитарная постмодерная культура рубежа XX-XXI веков их чуждается и почти не артикулирует. Между тем в пушкинской любовной лирике "нежность" и "нега" - едва ли не ключевые слова, которые и обозначают классическую меру, присущую Пушкину вообще, меру пластичности в сочетании кристаллической твердости и восковой мягкости.