В том, что мы любим и ласкаем, следует различать тело и плоть. Тело имеет форму, не только осязаемую, но и видимую: части тела, органы, размер, цвет, фигура. Плоть состоит из влажностей, гладкостей, теплот, изгибов - всего, что мы воспринимаем как осязающее и ласкающее нас. Мы знаем тело, мы видели его при свете дня - но мы еще не узнали его как плоть. Это плотское знание творится в темноте, оно состоит из ощущений вкуса, запаха, осязания.

Разница между телом и плотью - примерно такая же, как между фабулой и сюжетом. Согласно литературоведческому разграничению терминов, фабула - это то, о чем рассказывается в произведении, последовательность изображаемых событий. Сюжет - это связь тех же событий внутри самого повествования, все те бесчисленные перестановки, смещения, которые вносит в события способ их рассказывания. Тело - это фабула осязания, а плоть - это его сюжет, то есть претворение осязаемого тела в то, что само осязает нас, под чьим действием мы находимся, - в ту последовательность событий - соприкосновений, прилеганий, сближений, перемещений, - которая образует сюжет наслаждения. Плоть - это бесконечно плетущаяся вязь осязательного рассказа о теле. Знание о теле - совсем не то, что плотское знание, то есть знание тела таким, каким оно вбирает, охватывает нас.

Одна из трудностей желания - это зависание в пространстве между телом и плотью, неспособность претворить одно в другое. Между зрением и осязанием всегда остается какой-то зазор - как между желанием и наслаждением. Мы видим тело в его законченности, оформленности, "роскоши", в его соблазнительной позе - и желаем его. Но желание может быть чисто зрительной абстракцией, и когда желанное тело приближается, прилегает, охватывает, становится плотью, эта плоть подчас душит, теснит, становится адом... Такова неспособность превратить желание тела в наслаждение плотью.

Наслаждаться труднее, чем желать. Именно множественность тех эротических остранений, опосредований, покровов, которыми бесконечно расширена сфера желаний, затрудняет возврат к простому сексуальному удовлетворению этих желаний. Сексуальность уже превзойдена в эротическом подавлении-усилении либидо, разрядка которого теперь достижима лишь поступательно, а не регрессом к животному инстинкту. Этот горизонт наибольшего наслаждения, который открывается по ту сторону желаний, как их почти невозможное осуществление, есть любовь. Одно из определений любви - способность наслаждаться желанным, то есть вобрать в себя, слить с собой все то, чего я желаю и что желает меня. [1] У человека множество быстро вспыхивающих эротических желаний-фантазий, но, утоляя их чисто телесно, он не испытывает подлинного наслаждения, потому что эрос выходит за пределы тела и ищет чего-то иного, находящегося одновременно внутри тела и за его пределами, - того, что мы называем плотью.

Должен признаться, что ни в одной книге "про это", даже самой подробной и откровенной, мне не встречалось описаний того, что переживается в любви, когда "плоть плутает по плоти" (Цветаева): ни в "Кама-сутре" или "Ветке персика", ни у Овидия, ни у Апулея, ни у Боккаччо, ни в "Тысяче и одной ночи" или в китайских романах, ни у маркиза де Сада, ни у Мопассана, ни у Бунина, ни у Генри Миллера, ни тем более в научной литературе или в порнографических сочинениях. Перед читателем могут обнажаться самые сокровенные детали, половые органы и акты проникновения, но что при этом происходит в непосредственном плотском опыте, как переживается любовное наслаждение в чередовании прикосновений, давлений, прилеганий, сжатий - это как бы находится по ту сторону словесности. В описаниях присутствует тело, но не плоть. Плоть - это сокровенная, "исподняя" сторона тела, органом восприятия которой может быть только другая плоть. До плотского литература не доходит, ограничиваясь телесным.

Пожалуй, единственный писатель, у которого можно найти описание опыта любви с "закрытыми глазами" - это Дэвид Герберт Лоуренс, причем в тех сценах (например, в романе "Любовник леди Чаттерли"), когда он передает ощущения женщины, вообще гораздо более, чем мужчина, чувствительной к потемкам, к слуховым и осязательным восприятиям. Но то ли потому, что эти описания все-таки принадлежат мужчине, то ли потому, что язык вообще беден осязательными терминами, Лоуренс то и дело сбивается на цветистый язык метафор:

"...Во чреве одна за другой покатились огненные волны. Нежные и легкие, ослепительно сверкающие; они не жгли, а плавили внутри - ни с чем не сравнимое ощущение. И еще: будто звенят-звенят колокольчики, все тоньше, все нежнее - так что вынести невмоготу... Конни снова почувствовала в себе его плоть. Словно внутри постепенно распускается прекрасный цветок - наливается силой и растет в глубь ее чрева..." [2]

Хотя Лоуренс и замечает, что это "ни с чем не сравнимое ощущение", он именно и занят поиском сравнений: "огненные волны", "звенящие колокольчики", "прекрасный цветок". Тем самым автор опять-таки отвлекается от феномена наслаждения, от глубины плотского переживания - уходит если не к зрительному плану, то к плану условных подобий, и опыт любви остается опять-таки невысказанным в своей непосредственной чувственности.

Дело в том, что все эти повествования описывают наблюдаемую сторону любви: то, что происходит при свете дня, или то, что рисует воображение даже впотьмах. Но любовное переживание нельзя нарисовать, вобрать в зону зрительных впечатлений. Наслаждение есть прежде всего осязательный опыт, а для передачи этого рода ощущений наш язык менее всего приспособлен. Слова, вообще способы языковой артикуляции, представляют нам прежде всего мир объектных, зрительных впечатлений, затем - слуховых, тоже предполагающих дистанцию, и лишь в последнюю очередь - ощущения осязания, которые непосредственно сливаются с осязаемым.

Вопреки тем советам, которые дают учебники изощренной любви, свет, нагота, зеркала, возможность любоваться сплетающимися телами во множестве отражений и проекций - все это столь же быстро возбуждает влечение, как и притупляет его. Супругам, которые хотят испытывать остроту наслаждения на протяжении долгой совместной жизни, можно было бы посоветовать почаще гасить свет и закрывать глаза, то есть погружаться в ту область тактильных, слепых ощущений, где наслаждение находится у самого своего истока. Не в этом ли одно из значений мифа об Амуре и Психее? "...Как я тебя уже не раз предупреждал, увидевши (меня), не увидишь больше". [3] Именно любопытный взгляд Психеи на таинственного Любовника разлучает супругов, которые до того уже много раз соединялись под покровом темноты.

Плоть, в отличие от тела, бесконечна и не овнешняема, она не имеет внешности, поскольку воспринимается только как совокупность прилеганий к собственному телу, как его неотъемлемая, непрерывная, нескончаемая среда. Даже когда плоть не прикасается ко мне, она воспринимается как горячая, влажная, дышащая, пахнущая. Плоть - это явление безграничности в ограниченности тела, это как бы пространственный аналог той остановки времени и бесконечности повтора, которая происходит в соитии. Плотью, в отличие от тела, нельзя владеть - с ней можно лишь сливаться, становиться ее частью. Слово "тело" имеет множественное число, тогда как "плоть" остается всегда в единственном числе, как то бесконечное, немножимое, что в другом теле осязает и лепит мое тело. И моя плоть - это то, что отзывается на плотское в другом, что льнет и липнет к другой плоти. [4]

Тела сродняются, слепляются через плоть. В Библии слово "плоть" впервые употребляется в первой главе книги Бытия - именно в связи с отношением первосупругов, Адама и Евы. Жена - "плоть от плоти" мужа; и муж должен прилепиться к жене своей, и будут двое "одна плоть" (Бытие, 1:23-24). Плоть понимается как предпосланная и трансцендентная телу, та первоначальная глина, тесто, вещество существования, из которого вылепляются обособленные тела - и которым они слепляются. Переплавка телесного в плотское, способное слепляться с плотью другого, и происходит в супружестве...

1. Мы сейчас не касаемся любви как таковой, в совокупности всех ее условий и составляющих, - это высший и труднейший предмет эротологии, которого мы не достигнем в данных заметках. Важно лишь отметить, что эротическое наслаждение, которое действительно отвечало бы полноте эротического желания, вряд ли возможно без той или иной степени любви. Приведем целиком стихотворение Пушкина периода его новобрачия (1830), где противопоставлены два типа наслаждения, по нашей терминологии, "торопливое", "сексуальное" - и "затрудненное", "эротическое".

Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем,
Восторгом чувственным, безумством, исступленьем,
Стенаньем, криками вакханки молодой,
Когда, виясь в моих объятиях змией,
Порывом пылких ласк и язвою лобзаний
Она торопит миг последних содроганий!
О, как милее ты, смиренница моя!
О, как мучительно тобою счастлив я,
Когда, склоняяся на долгие моленья,
Ты предаешься мне, нежна без упоенья,
Стыдливо-холодна, восторгу моему
Едва ответствуешь, не внемлешь ничему,
И оживляешься потом все боле, боле -
И делишь наконец мой пламень поневоле!

Заметим, что здесь говорится о плотской любви - но именно о любви, о таком наслаждении, которое отвечает предельному напряжению желания, его "мучительной" задержке и "счастливому" разрешению, - в отличие от экстатического сплетения и содрогания тел, которое может совершаться безо всякой любви.

2. Цит. по изд.: Миллер, Г. Тропик Рака. Лоуренс, Д.Г. Любовник леди Чаттерли. Пер. И. Багрова, М. Литвиновой, Красноярск: Гротеск, 1993, сс. 390, 391. Кстати, нельзя не обратить внимание на перекличку лоуренсовских образов с гоголевскими - в сцене сладострастной скачки панночки и Хомы в "Вии". Лоуренс: "...Будто звенят-звенят колокольчики, все тоньше, все нежнее - так что вынести невмоготу". Гоголь: "Но там что? Ветер или музыка: звенит, звенит, и вьется, и подступает, и вонзается в душу какою-то нестерпимою трелью... Он слышал, как голубые колокольчики, наклоняя свои головки, звенели".

И далее, вопли ведьмы, которую удалось оседлать Хоме, "едва звенели, как тонкие серебряные колокольчики, и заронялись ему в душу... Он чувствовал бесовски сладкое чувство, он чувствовал какое-то пронзающее, какое-то томительно-страшное наслаждение". Скакание Хомы на панночке есть эротически остраненное, метафорическое описание соития; таким образом, перекличка Лоуренса с Гоголем здесь не случайна - видимо, колокольчики действительно звенят. О демоническом эротизме у Гоголя см.: Михаил Эпштейн. Ирония стиля: Демоническое в образе России у Гоголя.// Новое литературное обозрение, # 19, 1996, сс. 129-147.

3. Апулей. Метаморфозы, или Золотой осел. М.: Художественная литература, 1969, с. 420.

4. Такое соотношение между понятиями "тела" и "плоти" находит поддержку в феноменологическом анализе: "...Плоть, можно сказать, это состояние тела, но не тело в своей анатомической и перцептивной ограниченности; тело трансгрессивное, т.е. переходящее свой предел его утверждением, и есть то, что я бы назвал плотью". Валерий Подорога. Феноменология тела. М.: Ad Marginem, 1995, с. 128.

Все эссе Михаила Эпштейна по эротологии
"Нейротика" Линор Горалик