Зимние месяцы оказались щедры на трагические новости. В начале декабря умер легендарный бард Алексей Хвостенко, месяц спустя скончался давно потерянный из виду литературной публикой поэт Денис Новиков, две с половиной недели назад - поэтесса Татьяна Бек. В Америке на днях застрелился отец-основатель "гонзо-журналистики" Хантер Томпсон, чуть раньше ушел из жизни один из самых почитаемых американских драматургов Артур Миллер, в конце декабря умерла публицист и прозаик Сьюзан Зонтаг. И каждое событие из этого печального ряда становилось испытанием для журналистов - ведь любая смерть всегда серьезный экзамен для пишущего о ней: так легко дать петуха, сорваться в пафос, в пошлость, наговорить глупостей, за которые потом самому будет стыдно.

Впрочем, за последние недели, даже дни, выяснилось, что такое представление о смерти безнадежно устарело. Некролог вообще оказался отменен как жанр, и на его месте возникло гибридное образование, которое литературный колумнист "Газеты" Александр Агеев блестяще определил как "рецензию на смерть". От обычного некролога такая "рецензия" отличается кардинально. Если некрологист неизбежно умаляет себя, то "рецензент смерти", напротив, взяв трагическое событие за повод, решает свои задачи: пишет о собственных проблемах, излагает собственные взгляды, сводит собственные старые счеты. И он в общем-то даже не особо виноват, это просто жанр такой.

Чтобы было ясно, о чем речь, приведу пару примеров. Вот пример первый – попроще, поочевиднее. Умер хороший поэт Денис Новиков. Из тусовки он давно выбыл, связи со старыми друзьями порвал, умер не в России, а в Израиле, о похоронах родные никому не сообщили – а потому здесь о смерти его несколько недель вообще, кажется, никто не знал. Когда новость все же дошла до Москвы, то откликнулся на нее, если не ошибаюсь, один только Олег Хлебников, поместивший статью памяти Новикова в "Новой газете". Статья мало того что единственная – еще и очень неплохая, и подборка старых стихов Новикова к ней приложена.

То есть все бы хорошо, когда б не режущие глаз следы авторского произвола. То Хлебников походя кинул камень в Сергея Гандлевского и Тимура Кибирова, учеником которых ощущал себя Новиков в молодости. То вдруг выяснилось, что "баритон" покойного поэта "очень подходит для неосуществленной сейчас настоящей гражданской лирики" (и это при том, что Новиков от этой самой "гражданской лирики" не раз и не два публично, в стихах, отрекался, в том числе и жутковатыми, хотя и неуклюже-декларативными строчками, заключающими "новогазетную" подборку: "Что – Россия? Мы сами большие.// Нам самим предстоит умереть"). То вне всякой связи с основным текстом промелькнули проклятия по адресу "шокотерапии", "безвременья корпоративного чекизма" и прочих прелестей из этого джентльменского набора. Неужели для некролога нельзя было сделать исключение – если это, конечно, и в самом деле некролог, а не "рецензия на смерть"?

Впрочем, Новикову, как это ни кощунственно звучит, до некоторой степени повезло. В том смысле, что все могло быть гораздо хуже. Судите сами: в 25 лет первая книга, через три года вторая с послесловием Иосифа Бродского, разговоры о Новикове как о главной надежде поэтического поколения, запутанная личная жизнь, вредные привычки, скандалы, отчетливые суицидальные мотивы в стихах (чем дальше, тем больше), разрыв со своим кругом, исчезновение, загадочная смерть в Беэр-Шеве в новогоднюю ночь, в возрасте 37 лет.

Готовая легенда, казалось бы, очередной "проклятый поэт". По счастью, не сориентировались, не разобрались. Возможно, свою роль сыграло и то, что о Новикове помнили исключительно в литературных кругах – на экране не мелькал, интервью не давал, в тусовках последние годы засвечен не был. Даже про стихи неизвестно – писал или нет.

Второй пример, увы, куда как печальнее. Татьяна Бек мало того что стихи писала, еще и в литературной жизни активно участвовала, и дочерью знаменитого писателя была, и о смерти ее стало известно не через месяц, когда пресловутый информационный повод уже вроде как потерян, а в тот же день (она умерла в ночь на 8 февраля). Кроме того, версии сразу стали возникать самые разные: самоубийство, несчастный случай, инфаркт. В общем, "смерть, окутанная тайной", как изящно выразилось одно информационное агентство. На запах тайны, естественно, слетелись все – первые дни после случившегося соответствующий раздел в новостях "Яндекса" обновлялся по нескольку раз в час. Ситуация становилась все более отвратительной и по законам трагифарса должна была разрешиться чем-то совсем уж непотребным.

Так и случилось: 10 февраля в книжном приложении к "Независимой газете" появилась статья Виктории Шохиной "Она не могла молчать". В статье были озвучены слухи, к тому времени уже три дня гулявшие по Москве: Татьяна Бек выступила против затеи с переводом стихов Туркменбаши и погибла в результате травли со стороны авторов знаменитого апологетического письма среднеазиатскому тирану.

За первым залпом последовал второй: Шохина дала разъяснительное интервью Полит.Ру, где рассекретила недораскрытые имена "травителей". Этот материал можно рассматривать и как успешный опыт дальнейшей гибридизации жанра: "рецензия на смерть" оказалась здесь скрещена с элементами журналистского расследования: "По данным Виктории Шохиной, в "Литературную газету" сегодня утром был принесен некролог, написанный Евгением Рейном".

Старания зама главного редактора "Независимой" не остались без поддержки со стороны коллег, и смерть поэта окончательно превратилась в лакомый сюжет для желтой прессы: "Стрингер" подпустил пафосу, Компромат.Ру произнес свое веское слово. Графоманы напряглись, мобилизовали по случаю свои познания в германской мифологии: "Звали не Лорелея,// Но –// Рейном снесло".

То есть началась обычная самовоспроизводящаяся истерика, когда исходный повод давно позабыт, а люди продолжают накручивать себя и друг друга. Даже на похоронах борцы за правду не с покойной прощались, а глазами по сторонам шарили – эти придут? не придут? пришли! – дабы потом поделиться с окружающими результатами своих наблюдений. Не верите – посмотрите соответствующие записи в "Живом журнале" и на форумах. Не дай Бог уйти под аккомпанемент таких поминаний!

Самое страшное, что все это не со зла. Конечно, присутствуют в этой истории и старые счеты, и элементарная зависть, и порочное любопытство, и еще много всего. Но зачастую ни журналисты, ни читатели искренне не понимают, о чем идет речь, какие такие ограничения накладывает смерть на тех, кто берется писать о ней: почему их призывают отказаться от поисков виновных – мол, сейчас неважно, правдивы ли слухи, а если да, то в какой именно степени; почему говорят, что смерти приличествует молчание, что ситуация требует склоненной головы и хотя бы для приличия надетого на лицо выражения скорби; отчего утверждают, что нехорошо скликать к гробу папарацци.

Ирония судьбы: пока в одной типографии набиралась статья Шохиной, в другой печатался уже упоминавшийся номер "Газеты" с колонкой Агеева, где он напрямую обращался к разносчикам слухов и литературным журналистам: "Господа, человек умер, зачем же над смертным одром устраивать какую-то карусель ничем не подтвержденных мнений, застарелых амбиций, спекулятивных домыслов, гнусных догадок... Смерть есть смерть – примите сей факт, отдайте дань уважения и не устраивайте на могиле достойного человека шоу. Она, право, этого не заслужила и не хотела". Призыв опоздал. Да и выйди газета с этой статьей днем раньше – что бы изменилось? Авторы желтых статей всерьез считают себя бескомпромиссными искателями истины, разгребателями грязи, они уверены, что таким образом чтут память покойной.

А больше всего, как водится, повезло иностранцам. Сын Хантера Томпсона Хуан сразу после смерти отца сделал заявление для прессы – мол, писатель "высоко ценил неприкосновенность личной жизни, и мы просим его друзей и почитателей проявить уважение к нему и его семье". То бишь "в том, что умираю, не вините никого и, пожалуйста, не сплетничайте. Покойник этого ужасно не любил", – как писал в предсмертной записке Маяковский. Самое интересное, что в случае Томпсона это сработало. Крупнейшие американские и английские газеты вынесли новость о его гибели на первые полосы и посвятили ей редакционные комментарии. И как ни странно, там очень мало анекдотцев из личной жизни знаменитого эксцентрика и куда больше размышлений о его произведениях, идеях, об "интеллектуальной независимости" Томпсона. То есть они там все еще некрологи пишут, по старинке. Бездуховность, одно слово.