Антуан Аржаковский - уникальная фигура в общественной и интеллектуальной жизни Франции. Историк и богослов с русскими корнями неустанно разоблачает ложь путинской пропаганды о войне с Украиной, занимается проблемами исторической памяти и европейской идентичности, организует диалог украинских, российских и западноевропейских гуманитариев.

По итогам прошлогодней поездки по России Аржаковский написал книгу "Путешествие из Санкт-Петербурга в Москву. Анатомия русской души" (Paris, Salvator, 2018). Это путевой дневник, в котором переплетены актуальная политика, семейная история, исторические и богословские размышления. Сейчас книга вышла в русском переводе. Мы публикуем фрагменты.

ЧИТАТЬ КНИГУ ПОЛНОСТЬЮ

...Происходившие события - все более обострявшаяся война между Россией и Украиной - не отпускали меня. Вместе с другими авторами я должен был напрямую обратиться к французской общественности, впавшей в соблазн великого союза с Россией. Необходимо было объяснить, что можно быть другом русского народа, не участвуя в играх с российской коррумпированной властью. Ради нашей давней любви, которая для кого-то выражалась в загадочности "русской души", а для кого-то - во французско-советской дружбе, любви, которую разделяют многие французы независимо от того, католики они или коммунисты, необходимо было напомнить о важности правового начала в международных отношениях. И прежде всего нужно было бороться против российской пропаганды, распространявшей столько лжи или полуправды в отношении Украины. Мы вступили в "эпоху постправды", как говорили в 2016 году.

Я собрал группу историков, объединенных желанием проанализировать историю европейского сознания на основе метода "перекрестных" взглядов. Следует отметить, что еще в 2009 году Европарламент принял декларацию "Европейское сознание и тоталитаризм", которая вызвала гневную реакцию Кремля. Этот документ осуждал любую тоталитарную идеологию, будь то коммунистическая, нацистская или какая-либо другая. Эта декларация призвала к осуждению преступлений коммунизма, согласуясь с вынесенным в 2006 году решением Парламентской ассамблеи Совета Европы, но она шла вразрез с тенденцией неосталинизации национальной памяти в России. Декларация была принята 533 голосами, 44 депутата проголосовали против, 33 воздержались.

Кроме того, 2 апреля 2009 года Европарламент обратился к государствам - членам ЕС, а также к другим европейским государствам с предложением провозгласить 23 августа Европейским днем памяти", чтобы с достоинством и беспристрастностью почтить память "жертв всех тоталитарных и авторитарных режимов".

Вместе с Еврокомиссией и в сотрудничестве с Европарламентом, открывшим интернет-сайт, посвященный европейской истории, этот исторический вызов был принят и парижским Бернардинским колледжем. Осознавая трудности, с которыми до сих пор сталкиваются историки в осмыслении общеевропейской истории, я предложил новый подход к пониманию европейского сознания, предложив обсудить самые разные точки зрения, и открытый для участия всех европейцев. Результатом этих инициатив стала книга, предисловие к которой написал бывший председатель Европейского совета Херман Ван Ромпей. Она вышла в 2016 году и позднее была переведена на польский и английский языки. Что может быть более насущным, чем обезвреживание бомб замедленного действия на национальных и идеологических границах нашего сознания? Разве не отказался председатель российской Думы Сергей Нарышкин "из соображений морали и нравственности" проводить параллель между преступлениями нацизма и коммунизма? А это противоречит исторической концепции, представленной 6 мая 2017 года во время открытия Нового музея европейской истории в Брюсселе в присутствии президента Европарламента Антонио Таяни.

На одно из организованных мною в 2016 году научных заседаний в Париж приехал Константин Сигов, один из ведущих современных украинских интеллектуалов. Он говорил о необходимости обсуждения проблемы перехода от homo sovieticus к homo dignus. Начать, с его точки зрения, следует с критики коммунистического прошлого до наших дней. И это касается не только Украины. Ибо идеология коммунизма, которая еще не спешит сдавать свои позиции, ознаменовала всю историю Европы. Татьяна Викторова, блестящая русская исследовательница, говоря о европейском прошлом, отраженном во многих мифах Европы и мира, привела, цитируя Жана-Клода Карьера, неожиданное сравнение: "Европа вела себя подобно Дон Жуану: захватив эти страны, она обольстила и овладела ими, а затем бросила". Из слов Татьяны было очевидно, что Россия - не только колониальная империя, но и великая держава, внесшая свой вклад в мировую литературу. И стало быть, она не может быть исключена из европейской истории, несмотря на то, что по причинам, требующим изучения, она по-прежнему не способна мыслить себя вне имперских категорий. В любом случае после тщетного двухвекового спора славянофилов и западников русским наконец нужно перестать считать себя независимым "целым" и сделать шаг навстречу другому "целому" - Европе.

Разве не ясно, что в обществе, поверившем в то, что оно сумеет освободиться от коммунизма, лишь соблюдая баланс между спросом и предложением, снова подул холодный ветер ненависти? Неужели непонятно, что волна популизма, захлестнувшая в последние годы Европу, может привести к новому мировому конфликту, причем вовлеченными в него окажутся и государства, решившие найти козлов отпущения? В период холодной войны немцы, потерпевшие поражение во Второй мировой войне, оказались перед выбором: идти путем добра или путем зла. В Западной Германии интеллектуалы-реформаторы исходили из результатов Нюрнбергского процесса. Но в России не было "Нюрнбергского процесса" над коммунизмом. Поэтому на исходе эры Ельцина бывшая коммунистическая элита смогла с такой легкостью вновь взять бразды правления страной и при этом упрекать демократов в том, что они ввергли Россию в "хаос 90-х годов". Эта далекая от реальности интерпретация событий 1990-х годов муссируется и сегодняшними СМИ. Нет, мы не забыли об обвале рубля 1998 года и о последовавшем за этим обнищании населения. Но, очевидно, тут следует напомнить, что большинство в Думе к этому времени уже три года как принадлежало коммунистам, а не демократам.

Франция в этом деле могла бы оказать существенную помощь, ибо в этой некогда могущественной империи на протяжении полувека проходит процесс деколонизации, и после эпохи Виши благодаря таким историкам, как Анри Руссо, здесь достигнут значительный прогресс в объективном формировании коллективной памяти и в изменении сознания в высших эшелонах власти. Немцы тоже проделали важную историографическую работу, которая выразилась в споре историков (Historikerstreit) 1986-1987 годов. Отвергая тезис об особом пути Германии (Deutscher Sonderweg), согласно которому источник зла следует искать в немецкой философской культуре, и считая недопустимым унижение национального величия, Эрнст Нольте пытался обосновать нацистское прошлое Германии реакцией на большевистскую угрозу и связывал рост тоталитарных режимов с европейской гражданской войной 1917-1945 годов. С резкой критикой позиции Нольте выступил Юрген Хабермас в своей статье против "апологетических тенденций в немецкой историографии", опубликованной 11 июля 1986 года в газете Die Zeit. По мнению британского историка Яна Кершоу, автора фундаментального исследования о Гитлере, эти два подхода следует объединить.

Важно, что и французские, и немецкие историки распрощались с националистическим богословско-политическим подходом, согласно которому французы или немцы являются единственными наследниками Священной Римской Империи, а ее император - единственным наместником Бога на земле. Помимо этого, Райнхарт Козеллек предложил дополнить историю победителей историографией побежденных. Со своей стороны Жорж Дюби, а затем и Пьер Нора не только поставили крест на мнимой победе при Бувине (1214), этом символе коллективного сознания французов, но также постулировали новый метод, основанный на непрерывном конфликте между историей и памятью. Разумеется, история нарушает покой и приносит страдания, как с сожалением говорил Поль Рикёр; она может приводить к столкновению взглядов, если больше не укладывается в установленные обществом рамки. Однако десакрализованная история способна различать божественное и человеческое, не исключая их возможной встречи. Это новое понимание истории явилось примирительным и совпало с возникновением Европейского экономического сообщества.

Отец Г. - человек интеллигентный, сердечный и остроумный. Он с уважением говорит о своих детях, которым он передал свою любовь к истории. Он с пиететом относится к православному богословию Парижской школы, к Антону Карташову, Николаю Бердяеву, Георгию Федотову... Он разочарован тем, во что превратился Православный богословский институт преп. Сергия в Париже, "который следовало бы закрыть еще в 1950-е годы". Я распознал в нем человека, который "прощупывает" своего собеседника. Сначала он "выпускает пар", но когда замечает реакцию собеседника, готов пояснить свою мысль. Да, нельзя не согласиться - Парижская школа переживает кризис, но я не мог не отметить, что в 1991-1992 гг., будучи молодым библиотекарем Института, я с восторгом слушал лекции Оливье Клемана, подлинного мастера богословия. В отце Г. я снова увидел, казалось, совсем забытые проявления двойственности сознания, типичные для травмированной ментальности.

Довольно скоро мы перешли к вопросам, волнующим нас обоих. Отец Г. далек от мысли, что создание органа, объединяющего епископов различных юрисдикций, способно ослабить резкое противостояние различных ветвей украинского православия. По его мнению, Украинская православная церковь будет признана Константинополем после смерти 88-летнего патриарха Филарета и после избрания нового патриарха. И тогда Русской церкви не останется ничего другого, как принять это решение, чтобы не оказаться отринутой другими православными церквями. Для отца Г. первостепенным является непременное и неизбежное покаяние Русской православной церкви в своем сотрудничестве с советскими органами. РПЦ же, в свою очередь, представляет себя не иначе как жертвой преследований, хотя и породила, по его словам, "больше гонителей, чем гонимых".

В частности, он изучал личность Сергия Страгородского (1867-1944), назначенного "Патриархом всея Руси" 4 сентября 1943 года во время тайной встречи со Сталиным, а через четыре дня после этого, то есть 8 сентября, избранного епископским Собором. Отцу Г. стало известно, что в конце жизни патриарх много пил. Отец Г. считает, что патриарх русской церкви, задумавший "перехитрить" Сталина, в 1944 году сам был им побежден. То же самое можно сказать и об известном митрополите Никодиме (Ротове, 1929-1978), председателе Отдела внешних церковных сношений Московского патриархата (1960-1972), скончавшемся на руках у Папы Иоанна Павла I. По словам отца Г., Никодим очень тесно сотрудничал с секретными службами и даже отдал Духовную академию на откуп КГБ, по распоряжению которого семинаристов, в частности, готовили для советской агентурной деятельности в Африке. В сущности, продолжает он, нынешнее положение Русской церкви трагично, несмотря на то что она ведет свою пропаганду за границей. Отец Г. напоминает, что лишь 3% крещеных в больших городах и 1% на периферии являются практикующими христианами (к каковым причисляют тех, кто причащается хотя бы раз в год!). Более того, способность Церкви к обновлению российского общества и себя самой приближается к нулю. Из всей русской истории он не может назвать ни одного заметного богослова вплоть до XV века...

Тут я и вспомнил о своих первых впечатлениях от двойственного сознания. Но эти особенности двойственного сознания - непоследовательность в беседе, постоянная проверка собеседника - объясняются ничем иным, как травмированной ментальностью членов Русской православной церкви. Русские слишком буквально понимают знаменитую книгу Георгия Флоровского "Пути русского богословия" (1937). От них ускользнуло, что Флоровский, будучи сам травмирован революцией и изгнанием, писал свою книгу в состоянии негодования и невероятной усталости. Чем-то он даже напоминает Венедикта Ерофеева, который 32 года спустя - в разгар брежневской эпохи - порицает Пушкина. К тому же русские по своему характеру максималисты и мыслят эсхатологически. Либо всё, либо ничего. Во время литургии они возносятся к вершинам Небесного Иерусалима, а когда спускаются на землю, поносят и дарованную им Богом свободу содействовать преображению мира, и обязанность работать в поте лица, то есть все то, что мешает им спокойно уснуть под Херувимскую песнь. Это было верно подмечено Достоевским в "Легенде о Великом инквизиторе". Вот почему дуализм отца Г. порой граничит с крайним пессимизмом, если не с фатализмом. Но когда я его за это по-дружески поддразниваю, он категорически отвергает мои замечания.

На самом деле сердце у русских болит. Когда перед ними оказывается внимательный собеседник, они готовы открыть ему душу. Прежде всего они решительно отрекаются от своей прежней веры в светлое будущее, в которой видят проявление юношеской наивности. Так, многие считают, что были наивны "в борьбе за демократию в начале девяностых". Редко кто думает, что нужно продолжать борьбу за правовое государство. И даже если об этом не говорится прямым текстом, весьма распространено мнение, что русские не созрели для правового государства и что России уготована судьба быть управляемой сильной рукой, чтобы хотя бы избежать ада на земле.

Отец Г. придерживается иного мнения. Когда-то он надеялся обрести подлинную Россию, уповая на возвращение к России царской в лице еще живущих просвещенных представителей русской эмиграции. Но сейчас он понимает, что возрождение царско-византийского призрака - это ничто иное, как освобождение от ответственности иерархии православной церкви за компромиссы с КГБ в прошлом, с одной стороны, и красная ковровая дорожка для путинских клептократов, с другой. Отец Г. не согласен с тем, что главная проблема православной церкви на настоящий момент заключается в ностальгии по "золотому веку". Он все еще цепляется за свое представление о мифе об императоре, а стало быть, и о безраздельном суверенитете Бога. Проще думать, что русская идея в тупике, что в русской церкви не было выдающихся богословов, что Россия обречена на исчезновение в результате демографического натиска китайцев в Сибири или что она погрузится в Китежское озеро, или... или...

На мой взгляд, если бы русские сильнее верили в Бога, если бы они уважали достоинство человека и активнее выступали в защиту своих прав, осознавая свою роль в Небесной литургии, они не предавались бы так быстро отчаянью или раздражению. Однако не стоит принимать за чистую монету эту склонность русской интеллигенции к унынию. Русские сохранили целостное видение мира, а значит, они не всегда будут пить лак для ногтей. Украинцы показали это. В их языке, как и в их сознании понятия "правда" и "справедливость" неразделимы. Это и есть та знаменитая "правда", которой Ленин после его возвращения в Россию 3 апреля 1917 года сумел соблазнить три четверти русских. А свою знаменитую газету с гипнотизирующим названием "Правда" Ленин, вдохновленный Троцким, основал еще 5 мая 1912 года.

Отец Г. бесстрашно критикует аннексию Крыма, добавляя при этом, что это попрание международного права Россией когда-нибудь ей аукнется. Говоря об этом, он знает, чем рискует, ибо его точка зрения кардинально отличается от позиции патриарха Кирилла, ни разу не высказавшегося с осуждением насильственного захвата полуострова Путиным. Отец Г. также порицает недавнее решение, принятое Верховным судом при поддержке Московской патриархии, о запрете свидетелей Иеговы. По его мнению, с иеговистами нужно было поговорить, а не запрещать их. Я не ошибусь, если скажу, что в отце Г. есть что-то протестантское - в лучшем смысле этого слова. Он представитель нового, реформированного православия, и это вселяет в меня надежду.

Драма русской истории, называемая некоторыми "русской бедой", заключается не только в антропологическом пессимизме, поразившем Государство-Церковь на исходе 1550-х годов и ставшем основной причиной неспособности великого князя мыслить себя человеком и в то же время наместником Бога. Проблема в том, что это "наместничество" понималось как единодержавное правление. Именно такое понимание мы обнаруживаем в трактате Иосифа Волоцкого "Просветитель". Это представление о всемогущем, всезнающем и всесильном князе своими истоками восходит к Византии, а не только к ханской юрте. Православное политическое богословие находилось под пагубным влиянием концепции епископа Евсевия Кесарийского (IV век), который исповедовал арианство и провозгласил императора Константина полубогом. Это псевдохристианское богословие стало представлять взаимоотношения между Церковью и государством не иначе как по стоической модели взаимоотношений души и тела: патриарх печется о душах, предопределенных к вечности, а император оказывает попечение телам, обреченным адскому огню. Отголоски подобного видения можно найти и в "Основах социальной концепции Русской православной церкви", обнародованной в 2000 году.

На самом деле отношения между государством и Церковью следует понимать в историческом и эсхатологическом плане. Церковь исторична и метаисторична. Она многообразна, о чем свидетельствуют первые главы книги "Откровения" апостола Иоанна, описывающего характерные особенности церквей Лаодикии и Фиатиры. Поскольку Церковь воплощена в истории, ее конфессиональная концепция православия не может быть абсолютной. На примере Иосифа Волоцкого ясно, что Русская церковь понимала "православие" в основном как "верную память" - в лучшем случае применительно к Вселенским соборам, но чаще всего - как это было в эпоху Филофея Псковского - по отношению к мифологизированному видению "византийской симфонии". Такая однобокость понимания православной веры привела к отрыву Русской церкви от церкви Вселенской и от европейской культуры. Гуманист Максим Грек, последователь итальянских гуманистов, принял постриг на Афоне и был приглашен ко двору Василия III для перевода духовных книг. В 1525 году по решению Поместного собора Русской церкви он был заточен в Иосифо-Волоцком монастыре. Этот шаг знаменовал окончательную победу иосифлян. Андрэ Ропэр показал, что Русская церковь поддерживала псевдоморфозу исключительной преемственности между Московской Русью и Византией: "Изначально заявляя о своей исключительности, русское православие отвергает любую возможность в этом усомниться. Что вместе с тем приводит к его закрытости, сосредоточенности на себе и бегству от подозрительно-чуждого, что выражается в ксенофобии и изоляционизме. Наконец, это поощряет постоянное, граничащее с мегаломанией, самовосхваление".

Понятие "русские беды" часто воспринимают как идеологему, и эта тенденция уходит своими корнями в ложную историографию. Многие русские и нерусские "эксперты" полагают, что они поняли историю России, если приклеили к ней этот ярлык. Так, недавно я присутствовал на лекции одного историка, которого попросили изложить - за час! - историю "русской души". Она - а это была женщина - начала с того, что проанализировала связь истории современной России с историей Киевской Руси. Тем самым она совершила типичную ошибку всех начинающих историков, путающих память с историей. Память - индивидуальная или коллективная - связана с нашим мифическим сознанием. Она стремится выстроить генеалогию, которая была бы прославленной, непрерывной, уникальной и увенчивающейся в будущем торжеством справедливости. Исторический разум - индивидуальный или коллективный - логичен сам по себе. Историческое сознание находится в поисках правды посредством объективации, дистанцирования и критики. Историческое повествование, основанное лишь на памяти, рискует зафиксировать прошлое в вечности и свести инаковость на нет. Историческое повествование, основанное лишь на критическом интеллекте, рискует разделить временное и вечное и утратить метаисторическое измерение события.

Существует третья форма интеллекта, которую я назову мудростью. Мудрое повествование является личным, ибо его желание - объединить жажду познания с признанием инаковости. Оно стремится к объединению памяти и истории, потребности поведать и необходимости излечить. Оно не отказывает мифу в определении истины, но постоянно сопоставляет этот миф с реальностью фактов, зафиксированных в архивах, в свидетельствах и в достоверных исторических событиях.

Мне уже приходилось писать, что русские связывают свою идентичность с Киевской Русью, с той лишь оговоркой, что и белорусы, и украинцы претендуют на это же - ведь не только русским принадлежит "наследие Владимира". Именно поэтому 26 июня 2017 года Эмманюэль Макрон во время приема в Елисейском дворце напомнил президенту Порошенко, что Анна Киевская не может называться Анной Российской, как за две недели до этого в Версале назвал ее Владимир Путин. Русское царство возникло не ранее XVI века, а Российская империя - не ранее XVIII века. Как уточняет Михаил Геллер, лишь в 1713 году Петр I повелел называть Московское государство "государством Российским".

Но прежде всего русские должны признать, что невозможно отождествлять эпоху Киевской Руси с современностью. Когда историк, о которой я упоминал, утверждает, что "к моменту падения Константинополя в 1453 году Русь была оторвана от Запада и византийского мира", она ошибается дважды. Во-первых, она ставит знак равенства между Московской Русью и всей Русью. А ведь тогда многие русины или рутены, жившие к западу от Днепра, не подчинялись Золотой Орде. Так, главное различие между князем Александром Невским, который покорился татарам, и Даниилом Львовским, остановившим в Галиции полчища хана Батыя, заключалось в том, что во время татаро-монгольского нашествия на Русь в 1240-е годы первый не увидел противоречия между своим православием и фактом сотрудничества с Монгольским ханством, тогда как второй, напротив, решил оказать сопротивление захватчику именно в силу своей православной веры. А во-вторых, южные и западные русины поддерживали связи с Византией и Римом и с радостью приняли условия унии, провозглашенной на Флорентийском соборе 1439 года. Эти факты, однако, никак не вписываются в мифологическую логику упомянутого историка.

Все это имеет свои последствия. В 2016 году патриарх Кирилл заявил, что он не будет больше применительно к гражданам России употреблять термин "российский", принятый в отношении населения Российской Федерации в 1990-е годы после распада советской идентичности. Патриарх Кирилл призывает не бояться использовать для определения национальной идентичности слово "русский", употреблявшееся в царское время в соответствии с традиционным представлением о русинах как о предках русских, но со временем ставшее символом имперской поработительской политики России. Подобное смешение памяти и истории препятствует воссозданию и процветанию России. Пока Российская Федерация грезит имперским величием и видит себя как единственную наследницу русинов, она не сможет обрести себя и достичь процветания.

Русская нация только тогда будет могущественной, когда осознает себя народом, который наряду с другими народами в 988 году принял христианство и пошел своим собственным путем. И лишь тогда она сможет наконец закрыть мрачные страницы своей истории и по праву гордиться своими достижениями, когда отречется от псевдохристианской мифологии, навязанной Иваном Грозным и его преемниками при участии некоторых Московских патриархов. Николай Зернов в 1938 году писал в журнале "Путь", что миф "Святая Русь" или "Москва - Третий Рим" оправдан лишь в том случае, если он зиждется на подлинной христианской вере, а стало быть, на государстве, которое служит общему благу (а не интересам клептократии), и на Церкви, воспринимающей себя как Невесту Агнца (а не как охранительный институт принуждающей власти). Вместо того чтобы служить языческой идеологии самовосхваления и господства, мифологема "Святая Русь" должна отражать большое смирение, большую мягкость, большую щедрость русского народа, проявившиеся в подвигах великих святых - от прп. Сергия Радонежского до прп. Серафима Саровского, и в творчестве ее лучших поэтов - от Лермонтова до Мандельштама.

Полный текст книги Антуана Аржаковского "Путешествие из Санкт-Петербурга в Москву. Анатомия русской души"