Политика
Статьи
Солженицын как религиозный тип
Все творчество Солженицына есть запоздалая рецепция энциклопедизма и просветительства. Его жанр - своеобразный аналог "Энциклопедии": тома "Архипелага" и "Красного колеса" суть описание грандиозного проекта устройства мира. В этом отношении православие Солженицына ничуть не отличается от атеизма Вольтера.
За родину, за Сталина
Есть что-то символическое в том, что именно Гори, где родился Иосиф Джугашвили, российская авиация бомбила больше всего. На то оно и бессознательное, что заставляет нас совершать поступки, которые мы впоследствии не можем объяснить.
Война и православное братство
Когда дело доходит до необходимости ссориться со старыми друзьями из-за не очень понятных разборок между горцами, тут машина православной поддержки деяний национальных правительств начинает буксовать.
Осетинские Судеты
Ситуация с Южной Осетией, Грузией и Россией в августе 2008 года более всего напоминает другую троицу: Судеты, Чехословакию и Германию в сентябре 1938-го. Здесь главное понять, что права человека, то есть права осетин в Грузии (или немцев в Судетах), хищника с имперскими замашками ни в коей мере не интересуют.
Не стоит страна без праведника
Мы вышли не из гоголевской шинели, а из солженицынского застиранного ватника с номерами. Солженицынское творчество стало нашими евангелиями. Мне было 17 лет, когда я прочитала "Один день". Именно тогда я решила, что этому строю и этому Союзу не жить и что я положу на эту задачу свою жизнь.
Митинг пустых корзин
В Москве прошел "митинг пустых корзин" в защиту малого бизнеса. На Триумфальной площади собрались петербургские предприниматели, а также активисты партий СПС и "Яблоко". Бизнесмены требовали "прекратить их кошмарить".
Военное таинство
Президент России распорядился готовить наградные списки за операцию в Южной Осетии. В ФСБ, как стало известно из тамошнего источника, почти полсотни офицеров дырявят мундиры под ордена. Свои награжденные будут и в смежных организациях – СВР и ГРУ.
Я и Солженицын
Он был возраста моего отца. Собственно, с ним я и боролся как с отцом, против которого бунтуют. Я бунтовал и не примирялся, но странным образом, похоронив его, я понял, что именно я его наследник или, как я сказал "Коммерсанту", "преемник".