Кончина русского писателя, даже при нотариусе и враче, – всегда вызов власти. "Авторитарной", можно было бы уточнить. Так никакой другой на Руси почти и не бывало. В государстве, которое мнит себя часовым механизмом, смерть приходит не по графику, сбивает с толку зубчатые колеса, и потеют ладони чиновников, усердно карабкающихся по скользкой вертикали за призовыми сапогами: покойнику-то теперь все нипочем, он лицо безответственное, а служивому как определить место усопшего в посмертной табели о рангах? Ибо сплошь и рядом бывало, что мертвый, еще не остыв, вдруг резко повышался в чине. А бывало и наоборот. Одна морока с этими властителями дум. Их смерть – всегда акт вольнодумства и гражданского неповиновения. Это власть всегда сознавала остро.

Начало положил Пушкин, нарушив своей смертью сразу и гражданский, и церковный закон. Светская власть запрещала дуэли, а церковная приравнивала погибшего дуэлянта к самоубийце. Но Пушкин умирал долго и успел исповедаться, покаяться и причаститься святых тайн, а потому погребение было совершено по христианскому православному обряду.

Квартира умирающего поэта была полна народу, в том числе самого простого звания. Вряд ли мужики и бабы знали о заслугах Пушкина перед русской словесностью и торопились исполнить пророчество о "народной тропе"; многие приходили из любопытства. "У подъезда была давка, - вспоминает мемуарист. - В передней какой-то старичок сказал с удивлением: "Господи боже мой! Я помню, как умирал фельдмаршал, а этого не было!"

Царедворцев тревожил ажиотаж, не предусмотренный церемониалом. Глава цензурного комитета князь Дондуков-Корсаков, которого Пушкин ославил своей неприличной эпиграммой, вызывал редактора "Литературных прибавлений к "Русскому инвалиду" Андрея Краевского и строго выговаривал ему: как он посмел написать фразу "Солнце нашей поэзии закатилось!" Но лейб-медик Арендт помчался во дворец, сообщил царю, что Пушкин при смерти, и привез умирающему собственноручную прощальную записку Николая, которую, однако же, после прочтения адресатом вернул отправителю. Монаршая милость означала, что вельможам присутствовать на траурных церемониях не только не возбраняется, но предписывается.

Опасались несанкционированного скопления народа, а потому многие получили ложные приглашения на отпевание – на 1 февраля в 11 часов утра в церкви Адмиралтейства, прихожанином которой был Пушкин. На самом же деле гроб вынесли в полночь с 31-го на 1-е и доставили в придворную Конюшенную церковь. К выносу тела прибыл "весь Петербург". "Площадь была усеяна экипажами и публикою, но среди последней - ни одного тулупа или зипуна, - свидетельствует Александр Никитенко. - Церковь была наполнена знатью. Весь дипломатический корпус присутствовал. Впускали в церковь только тех, которые были в мундирах или с билетом".

Получив сведения о том, что в Пскове гробу готовится торжественная встреча, что там собираются "выпрячь лошадей и везти гроб людьми", полиция после тяжких раздумий нашла выход из положения: "Мудрено было решить, не относились ли все эти почести более к Пушкину-либералу, нежели к Пушкину-поэту. В сем недоумении и имея в виду отзывы многих благомыслящих людей, что подобное как бы народное изъявление скорби о смерти Пушкина представляет некоторым образом неприличную картину торжества либералов, - высшее наблюдение признало своею обязанностью мерами негласными устранить все почести, что и было исполнено".

Традиция общественных похорон, то есть не организованных правительством и в то же время не частных, а таких, когда за гробом следуют не только родственники и друзья усопшего, но и посторонняя публика, возникла в 1860 году, когда умер популярнейший в демократической среде театральный актер Александр Мартынов. Многотысячная процессия прошла по Невскому проспекту; робкие попытки вмешательства со стороны полицейских, не готовых к таким манифестациям, натолкнулись на крики "долой полицию!". Спустя год картина повторилась на похоронах Добролюбова. В декабре 1877 года скончался Николай Некрасов, над гробом которого, среди прочих, произнес прощальное слово Достоевский, поставивший покойного в один ряд с Пушкиным и Лермонтовым. "Он был выше Пушкина!" - закричал из толпы молодой Георгий Плеханов, и товарищи по организации "Земля и воля" шумно поддержали его.

В январе 1881-го умер Достоевский, и власти постарались придать церемонии его погребения официальный статус. Достоевский был любимым писателем наследника Александра Александровича и однажды встречался с ним. По примеру своего отца, заплатившего долги Пушкина и назначившего щедрое пособие его семье, Александр II назначил вдове романиста пенсию, а детям – стипендию. На отпевании присутствовали члены царской семьи (и едва допустили семью самого Достоевского, у которой не оказалось пригласительных билетов). Но контролировать толпу, сопровождавшую гроб от Кузнечного переулка до Александро-Невской лавры, полиция была не в силах. По разным свидетельствам, в траурной процессии участвовало 30 тысяч человек, а с тротуаров наблюдало за ней еще 100 тысяч. За порядком следил студенческий комитет. Единственный инцидент имел место, когда группа студентов решила пронести, как регалии, арестантские кандалы, но по требованию жандармов они отказались от этой затеи.

Один из очевидцев, народоволец Иван Попов, в то время студент Петербургского учительского института, вспоминает: "Процессия растянулась на большое расстояние, раза в четыре-пять большее, чем при похоронах Некрасова. Пело до двадцати хоров - студенческих, артистов, консерватории, певчих и т.д. На тротуарах стояли сплошные толпы народа. Простой народ с удивлением смотрел на процессию. Мне передавали, что какая-то старушка спросила Григоровича: "Какого генерала хоронят?" - а тот ответил:
- Не генерала, а учителя, писателя.
- То-то, я вижу, много гимназистов и студентов. Значит, большой и хороший был учитель. Царство ему небесное".

Надгробное слово произнес младший друг покойного - богослов, философ и поэт Владимир Соловьев, призвавший соотечественников послужить "великому делу всечеловеческого единения".

Спустя два года во Франции скончался Иван Тургенев. Посмертное возвращение писателя на родину получило символический смысл. Полиция ожидала манифестаций на каждой крупной станции по ходу следования поезда, везущего гроб, а посему его маршрут и расписание не разглашались. Когда выяснилось, что на вечере памяти Тургенева в Обществе любителей русской словесности собирается выступать Лев Толстой, вечер отложили на неопределенное время.

Но самым масштабными были траурные мероприятия по случаю смерти самого Толстого в ноябре 1910 года. Слава и моральный авторитет Льва Николаевича были таковы, что любое его появление на публике превращалось в общественно-политическое событие высокой значимости. Бунтарский потенциал похорон яснополянского старца ясно сознавался властями. Главная угроза определялась тем, что Толстой был отлучен от церкви. Смерть без покаяния была неприемлема для православного самодержца, поэтому Николай II лично занимался этим вопросом, посылая к умирающему Толстому священников, а Столыпин, в свою очередь, добивался от Синода отмены отлучения. Но Толстой и на смертном одре остался непреклонен и умер еретиком.

Николай II понимал, что игнорировать трагическое событие невозможно и нелепо, но и воздавать ему официальные почести было бы фарисейством. В газетах появился текст резолюции императора на докладе министра внутренних дел о смерти Толстого: "Душевно сожалею о кончине великого писателя, воплотившего во время расцвета своего дарования в творениях своих образы одной из славных годин русской жизни. Господь Бог да будет ему милосердный судья".

Станция Астапово, где встретил смерть Толстой, кишела полицейскими агентами в штатском, для предупреждения возможных беспорядков туда были стянуты кавалерийские части. Семья усопшего уведомила власти, что похороны состоятся, согласно последней воле покойного, на территории усадьбы, будут носить частный характер, и что никакие политические манифестации допущены не будут; присутствовавших на похоронах просили воздержаться от надгробных речей.

Тем не менее полиция приняла разнообразные меры предосторожности. Гроб был доставлен в Ясную Поляну тайно; имение наводнили полицейские. Железнодорожное начальство устроило путаницу со специальными поездами, дабы не допустить большого стечения посторонней публики и депутаций. Валерий Брюсов, все-таки добравшийся до усадьбы, был поражен малочисленностью процессии: "Как мало собралось здесь! Вероятно, не больше трех-четырех тыщ! Для всей России, для похорон Толстого, это цифра ничтожнейшая. Но ведь было сделано все, что только можно, чтобы лишить похороны Толстого их всероссийского значения". Несмотря на то, что похороны были гражданскими, на них пели "Вечную память", что воспринималось как недопустимое нарушение православного канона.

Но главные события развернулись не на похоронах, а после них. Многотысячные студенческие демонстрации, приуроченные к смерти Льва Толстого и проходившие под лозунгом "Долой смертную казнь!", состоялись во всех университетских городах России. По полицейским отчетам, в крупнейшей демонстрации в Петербурге участвовало до 10 тысяч человек. На разгон демонстрантов были брошены конная полиция и жандармы.

Сохранился составленный на основании агентурных донесений рапорт начальника петербургского Охранного отделения полковника фон Коттена о том, как восприняты студенческие демонстрации в социал-демократической фракции Государственной Думы: "Впечатление у всех то же самое: демонстрация не удалась, произошло меньше того, что ожидалось. Ожидали, по крайней мере, расстрелов, избиений в сильной степени. Однако — ни того, ни другого не произошло, так что нет даже материалов для запроса".

Сцены последнего прощания с Александром Солженицыным удручают прежде всего какой-то квазиказенщиной. Такое впечатление, что российская власть следовала указанию Людовика XIV: "Похороните непременно, избежав как торжества, так и скандала". Нам неизвестна последняя воля покойного относительно ритуала и места его проведения, а также присутствия первых лиц. Партхозактив наличествовал, но не в полном составе и не слишком настырно выпячивал свою государственную скорбь. Это, конечно, максимум деликатности, на какую эти люди вообще способны. Выбор зала как бы намекал на общегражданский, общественный характер ритуала. Но откуда в таком случае солдаты? Это что, войско Академии наук? Почему ружейные залпы на кладбище? Хоронят военачальника? Или милитаризованное сознание наших вождей не в силах вообразить похороны без пиротехнических эффектов?

А второе, что наводит на тоскливые мысли, – это безлюдье. Да, конечно, был дождь и даже ливень. Вероятно, многие не захотели участвовать в официозе – у них слишком личные, интимные отношения с покойником. Официозу и горя мало – они все равно написали, что "несмотря на сильный дождь, с утра проститься с Солженицыным пришло множество людей. У здания РАН выстроилась длинная очередь. Проводить в последний путь великого писателя идут люди всех возрастов". Эта "рыба" у них давным-давно заготовлена, только фамилии усопших меняют. Всегда будут и те, кто плюет на могилы, кто бы ни умер, – по какой-то неизбывной, истерической злобе и чуть ли не зависти к покойнику. Бог их прости, не о них речь, а о тех, для кого имя Солженицына ничего не значит.

Это и есть "крупнейшая геополитическая катастрофа XX века", перечеркнувшего напоследок своими двумя крестами все жертвы и страдания наших отцов и дедов. Все, без остатка. Отчасти в этой бездумной слепоте молодежи, родившейся при Горбачеве, виноват и сам Солженицын. За 18 лет вермонтского затворничества мы слышали его чаще, чем за годы, что он прожил в России после изгнания, а вернулся он в 1994 году. Чудится, что жил он эти годы какой-то тайной жизнью: ведь жить, по Пушкину, это "мыслить и страдать".

И еще хочется верить, что, изъявив желание покоиться на кладбище Донского монастыря, он думал не о пантеоне, достойном своего величия, а о тех, чьи останки захоронены там в общих могилах и называются в бумагах "невостребованными прахами". Память о них – его оправдание перед Вечным Судией.