Посещение мастерской художника - это отдельный, имеющий почтенную традицию способ бытования в культурном пространстве. Всю свою юность-молодость я провел в мастерских. Я дружил и продолжаю дружить со многими замечательными художниками. А работы замечательных - в моем, разумеется, понимании - художников можно было в те годы увидеть только в их мастерских, а больше нигде. Вот мы и перетекали из мастерской в мастерскую. Так и жили.

Мастерские служили не только рабочим или экспозиционным пространством. Все мы тогда были измучены квартирным вопросом, то есть, говоря попросту, жили в основном либо в тесных коммуналках, либо в далеких новостройках. А мастерские располагались, как правило, в центре города и были просторны. Там устраивались поэтические чтения, велись умные разговоры, заводились романы, пелись песни и пилось вино. Там было прекрасно.

Попадая в мастерскую художника, ты как бы прорывал угнетающе плоский и монохромный мир советского бытия и оказывался в другом - гармоничном, красочном и, главное, пьяняще свободном мире. Пусть на один вечер. Но каждый этот вечер был незабываем.

В мастерские часто забредали и "просто так", проходя мимо или оказываясь неподалеку. Внезапные визиты не всегда радовали художника, и если он говорил "извини, старик, я сейчас работаю", никто не обижался: работа - это святое. Один знакомый художник составил целую книжку из накопленных им за многие годы записок, оставляемых в дверях мастерской незадачливыми посетителями. Некоторые были очень смешные, некоторые поражали экзистенциальной глубиной.

Потом многие из этих художников стали мировыми знаменитостями, и эпоха волшебных "мастерских" посиделок ушла с актуальной сцены, найдя свой последний приют на страницах многочисленных мемуаров.

Но традиция эта куда старше. И мастерские посещались отнюдь не только друзьями и единомышленниками художника. Разные люди там бывали.

В годы оккупации в парижскую мастерскую Пабло Пикассо явились без предупреждения и тем более приглашения несколько гитлеровских офицеров. Они были строги, но корректны. Ходили вдоль стен и молча рассматривали работы. Один из них, увидев фотографию знаменитой "Герники", спросил: "Это вы сделали?" "Нет, это сделали вы", - ответил великий Пикассо. Возможно, это и легенда. Но красивая.

А в середине 70-х в мастерскую моего друга-художника, ныне одного из самых прославленных художников мира, пришли двое, но не в форме - в штатском. Представившись капитаном Петровым и майором Николаевым, они стали вести с художником дружескую беседу. Их интересовал, в общем-то, один вопрос: каким образом фотографии картин художника попали в Париж, где совсем недавно был издан большой альбом, посвященный неофициальному советскому искусству. "Вы же их не отправляли по официальным каналам?" - спрашивают его. "Нет, не отправлял, - отвечает художник. "Тогда как?" - "А я не знаю", - в соответствии с неписаным поведенческим этикетом того времени и того круга отвечает художник. "То есть как это не знаете?" - "Ну, не знаю и все. Ко мне же разные люди приходят в мастерскую. Некоторые фотографируют. Что же тут такого". - "Что значит разные люди? Вы что, прямо вот так всех пускаете в мастерскую?" - "А почему нет?" - "Ничего себе! А вот если бы к вам Гитлер, например, пришел? Вы бы тоже его пустили?" В этом месте художник, вдруг со всей яркостью представивший себе эту сцену, принялся безудержно хохотать. "Ничего смешного тут нет", - сухо среагировал то ли Петров, то ли Николаев. Впрочем, поговорив для порядка еще минут пять-десять, они отстали и удалились, пообещав продолжить разговор. Не продолжили - времена были уже не очень страшные.

А в мастерскую другого художника, тоже ныне очень знаменитого, примерно в те же годы пришел японский коллекционер в сопровождении тихого и очень очевидного переводчика из Интуриста. Японец посмотрел картины, остался очень доволен, вознамерился что-то купить, а потом сказал: "Я очень восхищен вашими работами. Я очень бы хотел устроить в своей галерее вашу выставку. Вы не против?" - "Я не против", - сказал польщенный художник. "А также, - сказал японец, - я очень хотел бы, чтобы вы лично приехали на открытие вашей выставки". Тут художник слегка замялся и покосился в сторону переводчика. "Дело в том, - откашлявшись, сказал художник и снова покосился на невозмутимого переводчика, - Дело в том, что это не так все просто..." "Я понял, - сказал гость, - Если вы имеете в виду расходы на дорогу и проживание, то все это я беру на себя. Вы будете моим личным гостем". - "Спасибо. Но дело не только в этом, - сказал художник, - Еще, знаете ли, требуется официальное приглашение..."

Несколько секунд японец молча вникал в то, что только что сказал ему художник, а переводчик перевел. Потом лицо его просветлело, и он сказал: "О! Теперь я понял!" Во весь свой скромный рост он поднялся со стула, затем согнулся пополам и церемонно произнес: "Я вас официально приглашаю!"

А вот совсем недавно, следуя славной традиции, скромную, но уютную мастерскую художника Ильи Глазунова посетил премьер-министр Путин.

Казалось бы: премьер-министр посетил художника в его мастерской. Так и что? Очень хорошо, очень правильно, очень по-человечески.

Власть должна интересоваться искусством. Не должна отгораживаться от него. Художник как член сообщества, весьма уязвимого в социальном смысле, должен всегда помнить, что он под защитой сильного, доброго и умного государства, что он не один в этом бездушном, жестком и прагматичном мире, что облеченные высоким доверием народа лидеры великой страны не настолько погрязли в рутинном практицизме, чтобы потерять способность умилиться трогательному цветку, пробившемуся сквозь плотный асфальт профанной жизни, что они умеют думать не только о ценах на горючее, о транзите газа и об угрозе безопасности наших южных границ, что и им надо время от времени вдохнуть глоток живительного воздуха чего-то вечного, подлинного, не измеряемого в категориях презренной пользы.

И все, кто смотрит телевизор, видели эту незабываемую встречу двух великих людей.

Как бы ни было это соблазнительно, но никаких ассоциаций ни с японским галеристом, ни с гитлеровским офицером, ни даже с Петровым-Николавым этот исторический визит вызывать не должен и не может. Потому что не было в этой встрече никакого социально-культурного диссонанса, наблюдаемого в описанных выше историях. А были, напротив, полная гармония, полное взаимопонимание и полное благорастворение воздухов, столь редкие во всей истории взаимоотношений искусства и власти. Все эти разговоры про длину меча и непацанское поведение двух православных святых потешны, разумеется, но они не режут ни слух, ни глаз, потому что легко и ненатужно вписываются в конкретный историко-культурный контекст.

Вполне естественной была в этом же контексте и реакция художника, выразившаяся в немедленной готовности все это тут же исправить в соответствии с мудрыми советами мудрого руководства.

Все это было многократно воспроизведено в известных исторических мизансценах типа "Товарищи Сталин, Каганович и Ворошилов встречаются с писателями в квартире Максима Горького" или "Товарищ Хрущев беседует с творческой интеллигенцией на своей даче".

Это все оттуда, из того, все еще не исчезающего мира, и нечему тут удивляться. Это было бы смешно, нелепо и безвкусно, если бы мы вдруг вообразили себе, что Глазунов на самом деле художник, а Путин на самом деле политический деятель современного государства. Дело в том, что Глазунов точно такой же художник, как Путин премьер. Они вполне конгениальны друг другу, а потому и их встреча столь естественна и столь органична.

Точно так же, как естественными, органичными и, главное, счастливыми, были визиты мои и моих друзей к друзьям-художникам в те далекие и прекрасные годы.