Мне кажется, одним из важных лозунгов на митинге 24 декабря должен стать лозунг пересмотра уголовных дел незаконно осужденных - не дожидаясь, пока эти дела дойдут до Европейского суда.

Это и политически мотивированные дела, и это же дела простых людей, которых посадили для галочки или по заказу.

В отставку судей, известных как инквизиторы: это Ольга Егорова, Елена Сташина, Ольга Боровкова и другие. Список можно составить.

Свободу политическим заключенным: фигурантам дела "ЮКОСа", от Ходорковского до Пичугина, Валентину Данилову, Заре Муртазалиевой, Таисии Осиповой и другим.

Вчера видела в спецприемнике № 1 Сергея Удальцова. Он держит голодовку с 4 декабря. Чувствует себя очень плохо. Нужно срочно его спасать.

Адвокаты подают надзорную жалобу в Мосгорсуд, который должен отменить незаконные решения нижестоящих судов. Удальцов должен быть на свободе! Иначе придется проводить акции протеста за его освобождение. Он сидит в спецприемнике совершенно незаконно.

Сейчас он лежит на кровати, и ему трудно ходить. Боли в почках. Лицо - почти иконописное, очень красивое. Он голодает в знак протеста против незаконного ареста. Его поведение достойно уважения.

Надо звонить в Мосгорсуд и требовать, чтобы скорей рассмотрели его жалобу на незаконный арест. Звонить Леониду Печатникову, в департамент здравоохранения, чтобы его немедленно госпитализировали. Надо его спасать!

Врачи 47-й горбольницы решили выписать Наталью Гулевич и отправить ее обратно в СИЗО. Это очень странно, тем более что вчера начальник Департамента здравоохранения Москвы Леонид Печатников говорил мне со слов главного врача этой больницы, что Гулевич будет содержаться в больнице, ее будут там лечить и будут возить на суд. Вероятнее всего, на главного врача оказали давление со стороны следствия, и он даже пошел на то, чтобы фактически обмануть своего непосредственного начальника - главу департамента здравоохранения Москвы.

Это значит, что Гулевич будет по-прежнему содержаться с катетером в тюрьме и будет ездить в суд, а утомительные поездки для больного человека губительны. Но ведь возили же на суд бывшего сотрудника Кредитсоюзбанка Сергея Калинина, который не мог ходить и лежал на носилках рядом с судейским креслом. Это не смущало судью. А в случае с Гулевич очевидно, что следствие хочет ее сломить, окончательно подорвать ее здоровье и осудить ее как можно быстрее.

Им плевать на Европейский суд и на общественное мнение. Следователи и судьи сегодняшнего дня - настоящие инквизиторы.

1) Назовите 5 ключевых слов/выражений последнего десятилетия.

«Мочить в сортире», «замучаетесь пыль глотать в судах», «диктатура закона», «имитация», «вертикаль власти».

2) Как бы вы назвали книгу (фильм) о прошедшем десятилетии?

Книгу или фильм назвала бы «Беспредел в законе».

3) Кого можно считать героями и антигероями десятилетия?

Герои - Анна Политковская, Михаил Ходорковский и Платон Лебедев. Антигерои – Путин и Кадыров.

4) Какие события в жизни страны за эти 10 лет были самыми важными лично для вас?

Окончание второй чеченской войны. Убийство Анны Политковской. Второй процесс над Ходорковским и Лебедевым. Высылка из России Игоря Сутягина.

Вчера комиссия Общественной палаты отбирала кандидатов в общественные наблюдательные комиссии (ОНК) по всей России. ОНК - это структура гражданского контроля, которая инспектирует учреждения, где находятся люди, лишенные свободы, а также оказывает содействие людям, находящимся в заключении. Я член ОНК города Москвы и уже в течение двух лет пытаюсь осуществлять общественный контроль в московских СИЗО.

В московской комиссии очень тревожные новости. В списке кандидатов в ОНК по Москве 42 человека (утверждено будет 20). И я заметила странную вещь: по крайней мере 13 кандидатов являются представителями общественных организаций, имеющих так или иначе отношение к силовым структурам. Взять хотя бы названия: Организация ветеранов и сотрудников спецслужб "Ассамблея", "Союз телохранителей России", Межрегиональная общественная организация ветеранов оперативных служб "Честь", Общественная организация ветеранов органов внутренних дел Москвы, профессиональные охранники "Элита". Я искала информацию в Интернете и обнаружила, что все они бывшие сотрудники милиции или военные, которые служили в Чечне, Афганистане.

Шестеро кандидатов из перечисленных организаций подали документы 1 ноября, хотя последний день приема документов был 29 октября. Я думаю, что по закону эти люди уже не должны быть в ОНК.

Здесь стоит упомянуть о том, чем конкретно мы занимаемся в рамках ОНК. Мы приходим в СИЗО (поскольку в Москве нет колоний, мы посещаем только СИЗО), спрашиваем у заключенных про условия содержания. Они нам, конечно, ничего не говорят, рассказывают, что все у них хорошо. Потому что мы ходим туда вместе с сотрудниками СИЗО, по-другому нельзя. Но зато они охотно говорят о нарушениях, которые происходят в процессе следствия.

Наша комиссия стала известна общественным расследованием по делу об убийстве Сергея Магнитского. Мы восстановили картину того, как он умирал, мы много говорили о том, что следствие в тюрьме играет огромную роль, что именно оно диктует начальникам СИЗО и колоний, какие условия создавать заключенным. И это совершенно незаконно, это используют для того, чтобы сломать человека.

Вопросы следствия - не наш профиль, но я обычно записываю телефоны, пытаюсь созвониться с адвокатами, предать огласке тот факт, что человек сообщает о сфабрикованности дела. Если в этой комиссии будут бывшие сотрудники МВД, то они будут выяснять, кто на что жалуется, кто о чем говорит. И неизвестно, как они будут использовать эту информацию против заключенных.

В других регионах, я смотрела, в списке кандидатов в ОНК тоже есть бывшие сотрудники внутренних дел - члены организации "Боевое братство" и так далее. В Татарстане из силовиков в ОНК идут четверо из 20, в Нижегородской области - восемь из 17, в Омской области - трое из семи. Остальные я пока не успела изучить. Но в Москве их просто огромное количество.

Я располагаю информацией о том, что министр внутренних дел Нургалиев разослал по регионам приказ (кажется, он секретный) о том, что в первом составе ОНК было слишком много правозащитников и было бы хорошо разбавить их "силовыми" общественными организациями.

У меня складывается ощущение, что правозащитников вытесняют из комиссии, как это бывает на выборах. В первом составе ОНК были в основном правозащитники. И был только один человек - Антон Цветков, - состоящий во всех советах при ГУВД и так далее. Он тоже бывший то ли "чеченец", то ли "афганец" - из ветеранской организации. В нашу комиссию он вошел от "Офицеров России", теперь идет от "Деловой России". Именно Цветков сейчас пытается провести всех этих "силовиков". Когда мы спрашиваем его, зачем он это делает, он отвечает, что "должно быть представлено все гражданское общество".

Комиссия - рабочая структура, у нас за эти два года были кое-какие успехи. Нам удавалось, например, освобождать из-под стражи больных людей. Мы проводили и проводим комплексные проверки и ходатайствуем об освобождении тех, кого по состоянию здоровья содержать в СИЗО нельзя.

Проблема здоровья вообще одна из самых важных проблем в СИЗО. У всех, кто там оказывается, все болезни обостряются, а медицинской помощи им не оказывают, потому что часто считают их симулянтами. Еще одна серьезная проблема - это то, что следствие через сотрудников СИЗО пытается ломать людей, создавая им невыносимые условия. Новому составу ОНК очень важно вести дальнейшую борьбу по этим двум проблемам.

Я не хочу сказать, что в комиссии должны быть только правозащитники, и я не против, чтобы были бывшие сотрудники силовых ведомств, но пусть это будет какое-то рациональное количество. Меня пугают диспропорции и то, что это фактически такое агрессивное "внедрение". Не должно же их быть 13 человек из 20. К тому же эти организации никогда не занимались помощью заключенным. А все нынешние члены нашей ОНК так или иначе имели к этому отношение.

Вот, например, по результатам обсуждения в Общественной палате Москвы Елена Гордеева, которая работает в Центре содействия реформе уголовного правосудия и очень много занимается именно темой защиты прав заключенных, оказалась почему-то "в резерве". А вместо нее в основном списке, который предложила Общественная палата Москвы, эти самые силовики. Вот что меня возмущает. Я уверена, что при массовом участии силовиков в ОНК это все превратится в профанацию.

Чем больше ходишь в тюрьму, тем больше понимаешь, что ты ничего не понимаешь...

Два года назад, подавая заявку на участие в Общественной наблюдательной комиссии Москвы (ОНК), я не представляла, насколько много сил будет отнимать эта работа. Я работаю корреспондентом в журнале The New Times, уделять очень много времени общественной деятельности я не могу себе позволить. Но, конечно, если выполнять работу в ОНК по максимуму, то нужно понимать – это практически вторая профессия.

Я недовольна собой. У меня не было возможности посвятить этому занятию столько времени, сколько нужно было бы. Ведь чем больше ходишь в тюрьму, тем больше понимаешь, что ты ничего не понимаешь. Это сложная структура. Мы приходим в СИЗО, наша цель выявить какие-то нарушения, узнать, какие проблемы у людей, которые там содержатся. Когда мы заходим в камеру, говорим, что мы правозащитники, спрашиваем, какие проблемы, люди, как правило, говорят, что нет проблем, что все прекрасно. И это понятно: мы уйдем, а они останутся. Их могут прессовать. Они там живут, устраиваются, приспосабливаются к этим условиям жизни, состоят в каких-то отношениях с тюремщиками. Кто-то платит деньги тюремщикам для того, чтобы у него были хорошие условия содержания, кто-то не может платить. Как узнать, что там действительно происходит? Это очень сложно.

(Читать полностью)

Мне кажется, проблема дискуссии вокруг дела Сутягина состоит в том, что каждый из ее участников преследует свои собственные цели – и Юлия Латынина, и Александр Подрабинек, и Игорь Сутягин. Цель, которую преследует Сутягин, кажется мне наиболее правильной и естественной. Человек продолжает последовательно доказывать, что невиновен. И по-моему, он уже достаточно сказал об этом в интервью, которые дал после освобождения. Очень точно на все претензии Латыниной и Подрабинека ответил Павел Подвиг.

Я давно слежу за тем интересом, который Юлия Латынина проявляет к делу Сутягина, - с тех пор когда он еще сидел. Интерес ее к делу абсолютно безнравственный, потому что человек сидел в колонии, у него был огромный срок – 15 лет, а она говорила, что его посадили за дело, он-де Родину продавал. Журналист не может такие вещи делать, это безнравственная журналистика, да и не журналистика вовсе.

То упорство, с которым Латынина продолжает пинать Сутягина, наводит меня на грустные размышления. Никаких новых доказательств его вины она не приводит, а просто муссирует одно и то же. И делает это с поистине маниакальным упорством. Для кого она это делает, мне непонятно. Нормальные, вменяемые люди, по-моему, уже для себя поняли, что Сутягин не занимался шпионажем. Кого могут переубедить аргументы Латыниной, не подкрепленные новыми и бесспорными доказательствами вины Сутягина? (А их нет, потому что просто не существует в природе.) Думаю, никого. Значит, продолжая гнуть свою линию, Латынина убеждает саму себя или, во что не хочется верить, занимается делом и вовсе далеким от журналистики.

Один из тезисов Подрабинека (раньше он был озвучен, кажется, той же Юлией Латыниной, потом подхвачен Андреем Солдатовым и Ириной Бороган) – о том, что поддержка Сутягина повредила правозащитному движению, - я считаю бредом. Правозащитному движению это повредить никак не может. Правозащитники и журналисты, которые защищали Игоря Сутягина все эти годы, пока он находился в заключении, делали это, потому что были уверены, что расследование и суд не имели никакого отношения к правосудию. Я считаю, что, напротив, то, что он был освобожден раньше срока, в какой-то степени такая горькая победа правозащитного движения, потому что все эти годы о нем не забывали ни в России, ни в мире, имя его было известно.

То, что Сутягин под нажимом ФСБ признал свою вину, нисколько не изменило позицию правозащитников по отношению к нему, потому что очевидно, что Сутягин не сказал всей правды о том, как его шантажировали в Лефортове, что ему там говорили, заставляя признать свою вину. Я уверена, что на него было оказано очень серьезное давление. Он намекнул об этом в самом первом интервью, которое дал журналу The New Times. Понятно, что он по-прежнему является заложником ситуации: его семья в России, сам он за границей. Он не может вернуться в свою страну, потому что у него нет на руках указа президента Медведева о помиловании и даже справки об освобождении нет. Сутягин все так же бесправен.

Вообще дело Сутягина, на мой взгляд, не меньший символ деградации российского правосудия, чем дело Ходорковского. Потому что самое интересное в этом деле – это суд присяжных. Я беседовала с присяжными из первой коллегии и из второй и с полной ответственностью могу сказать, что самые чудовищные нарушения в этом деле связаны с манипуляцией судом присяжных.

Если бы Сутягин был шпионом и у суда были доказательства его вины, я совершенно не понимаю, для чего нужно было распускать первую коллегию присяжных, когда стало понятно, что она может его оправдать, потому что не верит обвинению. Присяжные в состоянии воспринять серьезные доказательства вины подсудимого, тем более если речь идет о продаже секретов Родины. Но присяжные из первой коллегии говорили о том, что в деле не было доказательств его сотрудничества с иностранной разведкой. Они поняли, что он ученый, который занимается подработкой и делает обзоры прессы из открытой печати. Если бы были убедительные доказательства вины Сутягина, не стоило бы подбирать явно тенденциозную вторую коллегию присяжных, в которой по крайней мере половина людей были бывшими сотрудниками или имели иное отношение к КГБ и ФСБ? И почему список присяжных Мосгорсуда был опубликован в "Вестнике мэрии Москвы" только после того, как Верховный суд РФ утвердил приговор Игорю Сутягину?

В первую коллегию, вероятно, не были внедрены сотрудники спецслужб, и за этим процессом следили. В Мосгорсуде этим занималась непосредственно Ольга Егорова, которая видела, что ничего не получается. В совещательной комнате была прослушивающая аппаратура, и все, что там происходило, было известно. Когда стало понятно, что эти люди хотят оправдать Сутягина, по надуманным причинам коллегия была распущена. Тогда была избрана другая коллегия и назначен другой судья – Марина Комарова, которая специализируется по делам, связанным со спецслужбами. Коллегия единогласно вынесла обвинительный вердикт. А Комарова приговорила Сутягина к 15 годам лишения свободы.

Я как журналист и адвокаты пытались найти этот список, чтобы сравнить фамилии участников коллегии присяжных по делу Игоря Сутягина со списком, подписанным мэром Москвы. В нарушение закона этот список не был вовремя опубликован. Это говорит о том, что фамилии присяжных были внесены в официальный список задним числом и, следовательно, коллегия не была сформирована путем случайной выборки. То же самое было в процессе по делу об убийстве Анны Политковской в Московском военном окружном суде. Там я тоже, занимаясь журналистским расследованием, не могла найти этот список.

Кроме того, во вторую коллегию присяжных по делу Сутягина был внедрен некто Григорий Якимишин, которого никак не должно было там быть, потому что он в тот же год находился в списке присяжных заседателей Московского военного окружного суда, а по закону в двух списках быть нельзя. Известно, что этот человек работал в российском посольстве в Польше под прикрытием, будучи сотрудником внешней разведки. Каким чудом через несколько лет он оказался в списке людей, рассматривающих дело о шпионаже? При отборе присяжных о делу Сутягина в Мосгорсуде он в нарушении закона скрыл то, что работал в СВР.

Кроме того, известно, что и другие присяжные имели отношение к спецслужбам и могли иметь перед ними какие-то обязательства. Одна присяжная была сотрудницей "Интуриста", другая – горничной гостиницы "Пекин", в которой, как известно, в советское время работали сотрудники КГБ. Были среди присяжных и другие персонажи, которые по моей информации имели отношение к спецслужбам.

Вопросы для присяжных были хитро поставлены, чтобы получить нужный результат. Присяжным задавали, например, такой вопрос: "Передавал ли Сутягин информацию сотрудникам консалтинговой фирмы?" Даже сам Сутягин не отрицал, что передавал информацию, но открытую, а обвиняли его в передаче закрытой, но это в вопросах не отразилось. Естественно, присяжные ответили: "Да, виновен, он информацию передавал". Если бы это были присяжные, которые понимали, что он невиновен, и не имели задания его посадить, они могли бы сказать: "Нам эти вопросы непонятны. Они не соответствуют обвинению. Измените вопросы".

Но дело развивалось по сценарию, за ним следили и в администрации президента, и спецслужбы. Сотрудники ФСБ, которые вели это дело, не могли допустить осечки – должен был быть обязательно обвинительный приговор. Уже было известно дело Валентина Данилова, которого оправдали в Красноярске, - второго такого промаха невозможно было допустить. Потом и для повторного рассмотрения дела Валентина Данилова в Красноярске тоже была созвана определенная коллегия присяжных, в которой были люди, имевшие допуск к секретным сведениям, и сценарий дела Сутягина с манипуляцией судом присяжных в этом деле повторился. И в Мосгорсуде он до сих пор повторяется, когда есть какие-то громкие дела. Например, дело Алексея Пичугина, дело Алексея Френкеля. Сколько было скандалов вокруг манипулирования судом присяжных в деле Френкеля!

В одном деле о терроризме, которое рассматривал Мосгорсуд, один из присяжных был моим знакомым. Как-то мы с ним говорили по телефону на темы, совершенно не имеющие отношения к процессу, в котором он участвовал. Через некоторое время, за день до вердикта, его вывели из процесса, потому что он был знаком со мной и потому что знали, что он склоняется к оправданию. Система манипулирования судом присяжных очень хорошо отработана, и запущена она была именно в деле Сутягина.

Это вещи, которые ясно показывают: у следствия и у ФСБ не было доказательств вины Сутягина. Я считаю, что пора прекратить дискуссию: виноват Сутягин, не виноват. Доказательств его вины не было представлено ни на суде, ни после суда.

Что касается несекретных сведений, то Подрабинек просто вытащил фразу из контекста. Игорь читал газеты, делал обзор прессы по определенным темам. Когда началось следствие, проводились экспертизы. И некоторые сведения, которые были напечатаны в газетах и журналах, некоторые эксперты задним числом признали секретными.

Защита вызвала на суд одного из экспертов, который сказал, что сведения, которые Сутягин передавал сотрудникам иностранной фирмы, опубликованные в каком-то издании, не только не являются секретными - они устарели и не соответствуют действительности. Выслушав его, судья Комарова сказала: "Мы не будем это слушать перед присяжными".

Мне абсолютно непонятно, почему Латынина настаивает, что Сутягин долго не давал интервью журналистам, потому что он проходил дебрифинг. Это полный бред. А почему человек, который отсидел 11 лет, должен, выйдя на свободу, немедленно давать журналистам интервью? И второе: зачем спецслужбам Великобритании, например, МИ-5, проводить дебрифинг Сутягина? Он и до посадки не имел доступа к секретам, а после 11 лет заключения о чем он будет им рассказывать? О том, какую баланду едят в колониях Архангельской области?

А Подрабинек сводит с Сутягиным счеты как диссидент, который отсидел и не признал свою вину, не сломался. Он не может простить Сутягину, что тот не только признал вину, а еще и строил помещения камерного типа для заключенных. А советским диссидентам такое было западло. Но это проблемы Подрабинека. Кто ему дал право судить других? В этих обсуждениях очень много личного: как так, мы его защищали, а он взял и признался?

Сутягин не диссидент, это человек совершенно "из другой песочницы". Он ученый, который работал в Институте США и Канады, его курировали сотрудники КГБ, он с ними общался, не считая, что общаться с ними нельзя и, как было принято говорить, с ними даже на одном поле нельзя сесть. То, что понимали диссиденты, то, что понимают такие люди, как я, у которых КГБ арестовал родителей, Сутягин не понимал и не мог понимать. В те редкие моменты, когда я общалась с сотрудниками КГБ или ФСБ, я делала это через силу. Во всяком случае, я всегда буду относиться к ним с большим недоверием. Сутягин – человек из другого мира, у него нет идиосинкразии к кэгэбешникам, как она есть, например, у меня. Сутягин был очень наивным, верил в справедливость, в суд, не чувствовал своей вины, потому что передавал открытую информацию, которая не представляла никакого ущерба для его страны. Поэтому Подрабинек не может его понять: они очень разные.

Теперь Игорь очень изменился, он понял, что представляют собой сотрудники ФСБ. Цена, которую он заплатил за свою наивность, очень высока. И поэтому мне обидно, что продолжаются все эти разговоры. И сам Сутягин никак не может успокоиться и понять, что он не должен этим людям ничего доказывать.

Мне кажется, что время все поставит на свои места. Я очень надеюсь на решение Европейского суда, очень надеюсь, что они признают главное: что суд по делу Сутягина был несправедливым и что имело место масштабное манипулирование судом присяжных.

Все зависит от того, что говорит человек. Если он призывает к убийству людей какой-то определенной национальности, позволяет себе антисемитские, ксенофобские высказывания – такие высказывания должны быть уголовно наказуемыми. Слово тоже может убивать, призывы к убийству людей, которые не нравятся тому, кто призывает их убивать, это очень опасная вещь.


В Уголовном кодексе должна остаться 282-я статья, но здесь нужно говорить о правоприменении, чтобы не было злоупотреблений. Мы помним, что Юрия Самодурова, организовавшего выставку "Запретное искусство", тоже посчитали экстремистом.


К этой статье должны быть комментарии, которые объяснят, что именно имеется в виду, чтобы эта статья не была дубиной для борьбы с противниками власти, что распространено в нашей стране. В каждом конкретном случае нужно тщательно разбираться.

На Западе, к примеру, за слово предусматривается административное наказание. Все призывы к насильственным действиям должны жестко пресекаться, потому что они очень опасны. Бывает, что у группировок, призывающих к борьбе с "нерусскими", потом находятся последователи, которые их слова воспринимают как руководство к действию. В таких случаях слово оказывается страшным орудием.