В России перестала существовать еще одна организация, занимающаяся защитой прав заключенных и их родственников.

Ассоциация "Содействие в правовой защите населения "Правовая основа" признана виновной в том, что отказалась зарегистрироваться в качестве иностранного агента, и должна выплатить штраф 300 000 рублей.

По мнению областного Минюста и районной прокуратуры Екатеринбурга, наши поездки по колониям для оказания бесплатной юридической помощи осужденным - не что иное, как политические акции. Обжалование незаконных действий сотрудников колоний в судах тоже является политическими акциями, а в совокупности все эти действия направлены на изменение государственной политики России.

Судья Орджоникидзевского районного суда Екатеринбурга Владимир Жабреев перед уходом в совещательную комнату задал мне вопрос: а почему вам трудно зарегистрироваться в качестве иностранного агента и дальше осуществлять правозащитную деятельность?

Посмотрев ему в глаза и вспомнив два дня, в течение которых я и два адвоката - Роман Качанов и Владимир Капустин - доказывали ему абсурдность выдвинутых против организации обвинений, я улыбнулся и ответил: я не буду вешать на организацию ярлык иностранного агента и признаваться в том, чего не совершал.

Между тем про себя я подумал, что раньше за отказ признаваться в том, чего не совершал, меня приговорили к трем годам лишения свободы, а сейчас мою организацию просто по факту ликвидировали. Я считаю, что это движение в лучшую сторону... Ну как в лучшую? Хорошо хоть в тюрьму не сажают и не расстреливают за правозащитную деятельность и помощь обездоленным людям.

В 2006 году я возглавил общественную организацию "Правовая основа". Нашей целью было оказывать бесплатную юридическую помощь находящимся в пенитенциарных учреждениях, представлять в судах их интересы по защите прав и основных свобод. Для этого мы за свои деньги ездили по колониям в Свердловской области, а потом и в других регионах, встречались с осужденными, которые ранее обращались (письменно, по телефону, через родственников) к нам за помощью, консультировали их во время свиданий. Подавали от их имени жалобы в надзирающие органы и суды. Поднимали острые темы, такие как недопуск правозащитников в колонии, недопуски адвокатов к больным заключенным, и выигрывали в судах, нарабатывая положительную судебную практику.

В 2007 году я выпустил документальный фильм "Фабрика пыток, или Педагогический опыт", рассказывающий о реалиях тюремной жизни, о произволе со стороны сотрудников колоний и невыносимых условиях содержания заключенных.

В 2009 году Общественная палата наделила меня полномочиями общественного наблюдателя на основании федерального закона "Об общественном контроле". Я получил возможность свободно приходить в отдел полиции или пенитенциарное учреждение, проверять условия содержания заключенных, беседовать с ними, собирать жалобы для отправки в государственные органы.

Моя деятельность очень не нравилась тюремным и полицейским службам. Меня неоднократно предупреждали, чтобы я сбавил свой правозащитный пыл и не поднимал серьезных вопросов по незаконному обращению с заключенными.

Проработав в ОНК всего три месяца, в мае 2009 года я был жестко задержан во время прогулки с дочерью. В отношении меня было сфабриковано целых три уголовных дела, которые полностью держались на противоречивых показаниях лиц, отбывающих наказание за совершенные преступления.

В 2011 году я был освобожден из красноярской тюремной больницы для наркоманов и алкоголиков, куда меня ранее привезли отбывать наказание. После этого я продолжил правозащитную деятельность. Возглавил ассоциацию "Правовая основа", создал команду правозащитников и адвокатов, с которыми мы ездим по колониям, оказываем бесплатную юридическую помощь осужденным, представляем их интересы в судах.

Мы зарегистрировали сайт "Правозащитники Урала", где публикуем всю информацию по нарушениям прав человека в пенитенциарных учреждениях России.

Наша деятельность не нравится властям. На наш сайт неоднократно совершались DDoS-атаки. На членов нашей команды писались доносы, которые нам приходилось "отбивать" в отделах полиции.

Сейчас нас лишили грантовой поддержки, которую мы получали от фонда NED, прекратилось финансирование и из российского источника - нашу новую заявку не продлили. Причину отказа нам не сообщают На организацию наложен огромный штраф, который мы не сможем выплатить. Работа по оказанию помощи заключенным в колониях парализована: нет денег на дорогу, а личных машин у нас нет.

Но хотим заверить, что работа по защите прав заключенных не прекратится. У нас есть команда, с которой мы будем продолжать нашу деятельность, хоть и не в прежнем объеме.

1 октября в Свердловском областном суде состоялось рассмотрение апелляционной жалобы руководства 62-ой колонии (г. Ивдель Свердловской области) на Решение Верх-Исетского районного суда г. Екатеринбурга, признавшего незаконными действия экс-начальника этой колонии Александра Гусева «по воспрепятствованию 18.02.2013 г. в реализации некоммерческой организации Фонд «В защиту прав заключенных» прав на получение свидания полномочного представителя Захаровой Ларисы Викторовны…» с тремя осужденными с целью оказания им юридической помощи.

Высшая областная судебная инстанция отказалась удовлетворять апелляционную жалобу и оставила Решение судьи Верх-Исетского районного суда Евгении Савельевой в силе. Во время судебного разбирательства этого дела в суде первой инстанции были установлены факты постоянного, как минимум, психологического давления на осужденных со стороны руководства ИК-62 для отказа от юридической помощи адвокатов или правозащитников.

Имеются факты и обмана осужденных. Например, сотрудник колонии говорит, что юридическое консультирование правозащитника стоит 15000 р. и возможно только при наличии этой суммы на лицевом счете осужденного. Когда осужденный возражает, говоря, что такой суммы нет, ему предлагается написать заявление об отказе от юридической помощи.


Лариса Захарова у стен ИК-62 в ожидании свидания с осужденными

Осужденный Алексеев в своих письменных объяснениях, приобщенных к материалам дела, пояснил, что зам. начальника ИК-62 (а ныне и.о. начальника) Александр Проценко во время встречи с осужденных сказал ему, чтобы он писал заявление об отказе от юридической помощи правозащитника Ларисы Захаровой. В ответ на его возражения Проценко сказал, что «если я воспользуюсь услугами Захаровой Л.В., то мне, после ее уезда понадобится помощь врача, когда я буду сидеть в ШИЗО. Опасаясь за свое здоровье, я был вынужден написать отказ от встречи с Захаровой Л.В.».



У правозащитников есть масса и других свидетельств подобного рода противозаконных действий со стороны администрации ИК-62. Так, по другому гражданскому делу, рассмотренному судьей Верх-Исетского районного суда г. Екатеринбурга Нецветаевой Н.А., решение по которому вступило в законную силу, было установлено, что целых два заявления осужденного Ситчихина об отказе от юридической помощи адвоката Романа Качанова были написаны данным осужденным под давлением зам. начальника ИК-62 Святодухова и к тому же задними числами. Несмотря на то, что данный факт был подтвержден многочисленными письменными доказательствами, в том числе, материалами прокурорской проверки, и несмотря на поданное заявление в следственные органы на личном приеме у руководителя СУ по Свердловской области, «воз и ныне там» — уголовное дело по очевидно имеющимся признакам «служебного подлога», «фальсификации доказательств» и «злоупотребления должностными полномочиями» следственными органами до сих пор не возбуждено, и даже ответ до сих пор не получен, хотя прошло уже несколько месяцев после подачи заявления.

Хотелось бы надеяться, что всему виной не коррумпированность должностных лиц, представляющих Следственный комитет РФ в г. Ивдель Свердловской области, а обычное разгильдяйство и халатность в работе, что также, конечно, не допустимо!
А новое судебное дело в отношении «фальсификатора» Святодухова – уже на подходе….

Вступившее в законную силу Решение Верх-Исетского районного суда г. Екатеринбурга от 01 июля 2013 содержит важную правовую позицию: «… довод представителя заинтересованного лица ФКУ ИК-62 ГУФСИН России по Свердловской области в обоснование своей правовой позиции о том, что отказ начальника ФКУ ИК-62 Гусева А.И. в предоставлении свидания был вынесен обоснованно и правомерно, поскольку требуется воля осужденного, а не волеизъявление конкретного представителя, при том, что от осужденных Ваганова В.В. и Алексеева Ю.С. 18.02.2013 г. поступили заявления об отказе в получении юридической помощи от гражданки Захаровой Л.В. (л.д. 78), суд находит несостоятельным, поскольку считает, что только на предоставленном свидании сам осужденный мог отказаться от получения юридических услуг (помощи). В противном случае это порождает жалобы со стороны представителей или адвокатов на нарушение прав осужденных об ограничении им правовой помощи, как и произошло в данном случае».

Свердловский областной суд, оставив Решение в силе, подтвердил эту правовую позицию.

Сегодня в мордовской колонии, правозащитникам, которые хотели встретиться с заключенными, вынесли заявления от осужденных, что они отказываются от юридической помощи. Тенденция, с распространением данного способа отказать правозащитникам во встрече с осужденными возрастает с космической скоростью.

Сбор подписей продолжается здесь

Уважаемая Людмила Михайловна!

Примите наши самые искренние пожелания в Ваш замечательный юбилей!

Здоровья Вам, долголетия, счастья, улыбок и прекрасного настроения. Вы для нас эталон Порядочности, Честности, Справедливости и Мужества.

Спасибо Вам, что Вы есть, и за Ваш неоценимый вклад в борьбу за будущек наших детей и нашего государства (народа).

Алексей, Гуля и Алина Соколовы

Из наших налогов сотрудники Федеральной службы исполнения наказаний (ФСИН) получают заработную плату. Их цель – контролировать безопасность и исправление осужденных в колониях. На деле получается совсем не так. Господа охранники вместо себя на основные должности ставят осужденных-активистов, которые за поблажки в режиме содержания, дополнительные передачи, свидания, условно-досрочное освобождение и пр. вымогают деньги у осужденных или их родственников, избивают тех, кто пишет жалобы, просто издеваются и даже убивают осужденных – этих подонков администрация специально выращивает, так как их руками держит в страхе основную часть заключенных.



Это видео подтверждает вседозволенность и безнаказанность активиста, который, ничего не боясь, выступает и посылает видеообращение к директору ФСИН А. Реймеру. Просит у него мобильный телефон и героин. Как вообще можно понимать такие заявления в режимном учреждении, где за осужденными якобы постоянно наблюдают сотрудники колонии? Как правило, для таких активистов режим в колонии не существует, а в некоторых колониях доходит до того, что активисты пишут докладные на младших сотрудников колонии, за малейшие провинности. И что ужасно, на основании таких докладных, начальство наказывает младший состав колонии, тем самым держит в страхе и сотрудников колонии. Все это покрывается и не выходит за пределы колоний или тюрем. Очень часто после освобождения такие активисты возвращаются обратно в колонию, потому что они привыкли властвовать и командовать над людьми. А на свободе разве покомандуешь? Да и могут попасть на глаза тем, кого они били или пытали. В колонии они защищены администрацией, которая не даст их в обиду.

Есть среди активистов особая категория - это те, кто работает на оперативные службы ФСИН и МВД, выбивает показания из арестованных, заставляет признаваться в преступлениях, которые не раскрыты и портят статистику. Таких под любым предлогом привозят в следственные изоляторы (иногда СИЗО устраивают на территории колонии, так называемое «помещение функционирующее в режиме следственного изолятора») и там организовывают специальные камеры ("пресс-хаты"). Активисты-осужденные кулаками и ногами, психологически и морально уничтожают человека, выбивая из него признательные показания. Такие на особом счету и как привило они "числятся" за управой своего региона. Местное начальство колоний их побаивается. Более подробно работу активистов я описал и показал в своем фильме "Фабрика пыток или педагогический опыт", видео подтверждение их "работы" есть в фильме "Иркутское СИЗО. Территория пыток".

Вот и получается что перевоспитанием только в худшую сторону занимается оперативный отдел ГУФСИН и администрация некоторых колоний. Такие активисты, освобождаясь, как правило, совершают самые жестокие преступления: так как привыкли к жестокости и безнаказанности. Закономерен вопрос, кого плодит ГУФСИН себе в угоду и почему люди на свободе должны расплачивается за их "работу"?

11 марта мне позвонил участковый и пригласил в участок для дачи объяснений. Гражданская супруга моего брата Инна Григорьева написала на меня заявление, о содержании которого участковый говорить не стал.

Вечером 12 марта, в день рождения жены, мы пришли к участковому. Пришли и удивились: Григорьева написала заявление о том, что просит привлечь нас с женой к уголовной ответственности за нанесение побоев. Якобы моя жена Гуля ударила Григорьеву ногой в предплечье. Дословно в заявлении «инцидент» описан так: «Соколовы А. и Г. 3.03.2012 препятствовали мне входу в квартиру. Неоднократно звонила в дверь, а меня покрывала матом Соколова Г., затем пнула в левое предплечье».

И это за неделю до окончания моего УДО. И ровно в то время, когда я был на работе, где моя смена составляет 16 безвылазных часов. Для чего? И доколе?

Инна Григорьева – жена моего брата, который посадил меня в тюрьму. Она обеспечивала ему алиби, когда брата привлекали в 2001 году по статье «грабеж». На этом основании брата выпустили из-под стражи и прекратили дело в отношении него.

В 2009 году брат, находясь в колонии, вдруг «признался», что совершал этот грабеж вместе со мной. Григорьевой тогда пришлось поменять свои показания, но уголовное дело в отношении нее следственные органы почему-то не возбудили.

Теперь уже я буду привлекать неугомонных лгунов к ответственности. Через суд.

Начальник СИЗО-1 г. Екатеринбурга применял к следственно-арестованным лицам наказание в виде "вязок" (привязывание к кровати).

Член ОНК Свердловской области Вячеслав Башков написал письмо в СИЗО-1 и областное управление ФСИН. Прошло около двух месяцев, а ответа не было. Тогда Вячеслав подал в Чкаловский суд г. Екатеринбурга. Ответчиком в суде выступало УФСИН по Свердловской области. В октябре состоялся суд, на котором выяснилось, что ответ был направлен председателю ОНК Свердловской области Е. Степановой еще 26 августа 2011 г., то есть спустя месяц с момента поступления запроса Башкова в УФСИН. Но где этот ответ, пока выяснить не удалось, Башков его не видел и не читал.

Зато пришел ответ из прокуратуры по надзору за соблюдением законов в исправительных учреждениях Свердловской области. Ответ очень интересен, читать здесь. Из него следует, что применение "вязок" к заключенному Павлу Петрову незаконно, а в СИЗО-1 г. Екатеринбурга отсутствует лицензия на медицинскую деятельность по психиатрии.

Все вроде хорошо, установлено нарушение закона, внесены прокурорские представления по данному факту, но этот же прокурор пишет: "...фактов, свидетельствующих о том, что в ФКУ СИЗО-1 применяются пытки к подозреваемым, обвиняемым и осужденным, не установлено".

Как так? А держать человека несколько суток привязанным к кровати - это что?! Видимо, прокурор по надзору за соблюдением законов в исправительных учреждениях Свердловской области А.В. Клементьев считает, что это норма для граждан России, которые содержатся в СИЗО-1 г. Екатеринбурга.

Данный ответ будет обжалован прокурору Свердловской области, т.к. внятных ответов на вопросы Вячеслава Башкова прокурор Клементьев так и не дал.

17 ноября в Ленинском суде Екатеринбурга пройдет предварительное слушание по иску В. Башкова к ФКУ СИЗО-1 о недопуске членов ОНК во время проведения проверки в камеру № 116. В этой камере содержат на "вязках" людей.

Продолжение следует...

Минюст внес предложения по расширению полномочий членов Общественной наблюдательной комиссии (ОНК). Теперь общественникам будет дано право готовить заключения «о целесообразности условно-досрочного освобождения заключенных, замены им неотбытой части наказания более мягким видом наказания и изменения вида исправительного учреждения».

Это может стать знаменательным событием, потому что, как правило, в судах об условно-досрочном освобождении (УДО) и об изменении вида наказания участвуют прокуратура и администрация. Со стороны заключенного же может участвовать только адвокат. Если правозащитники смогут реально влиять на ход рассмотрения ходатайств об УДО, показать заключенного не только с плохой стороны, но и с хорошей, то, возможно, изменится статистика по осужденным, вышедшим по УДО.

Для некоторых заключенных, которые подают ходатайства об УДО, администрация учреждения придумывает всякие незначительные нарушения, которые имеют решающее значение в суде. И было бы хорошо, если бы та же ОНК могла обратить внимание суда на то, что нарушения эти мелкие и совсем не являются показателем того, что человек не осознал своей вины, не исправился. Как, например, было со мной: попил чаю в комнате, не предназначенной для приема пищи, или присел на кровать в неположенное время. Это стало основанием для отказа в УДО.

Тут стоит заметить, правда, что ОНК должна реально работать в своем регионе. Не секрет, что некоторые наблюдательные комиссии бутафорские и никакой работы фактически не проводят. Показательно наносят визиты в колонию, пьют чай с администрацией и уезжают. Реальных правозащитников, которые на самом деле трудятся в рамках ОНК, защищают права человека в конкретном учреждении, можно по пальцам пересчитать. Только такие – реальные, а не бутафорские – комиссии смогут плодотворно работать на то, чтобы каждый заключенный мог воспользоваться правом на УДО.

Вообще с условно-досрочным освобождением сейчас большие проблемы. ФСИН реализует нововведение – систему социальных лифтов. Если человек – злостный нарушитель режима содержания, поддерживает воровские традиции, отрицательно относится ко всем и всему, то для него одна тропинка – тюрьма, ПКТ, ЕПКТ, строгие условия содержания. Тому, кто не нарушает внутреннего распорядка, ведет законопослушный образ жизни, находясь в колонии, по этой новой программе будет предоставлено УДО, но только после того, как он выйдет на колонию-поселение, то есть получит "перережим". До этого момента администрация не будет поддерживать ходатайства об УДО, таков негласный указ во всех регионах.

У меня есть свежий пример из Красноярского края. Одному заключенному отказали в удовлетворении ходатайства об УДО на том основании, что в деле имелась отрицательная характеристика. В ней администрация учреждения указала, что данный осужденный имеет с родственниками «иждивенческо-потребительские отношения», которые выражаются в том, что родственники делают ему передачи. Полный абсурд. Но на этом основании человеку отказали в УДО, несмотря на все поощрения и отсутствие нарушений. Через месяц в суде слушалось его ходатайство о перережиме на колонию-поселение. Та же администрация на этот раз предоставила в суд исключительную характеристику: хороший бригадир, имеет 18 поощрений, неоднократно премировался. По решению суда заключенный был переведен в колонию-поселение.

Что же касается предложений Минюста, то подвох здесь может быть в следующем. С одной стороны, Минюст и ФСИН понимают, что в комиссиях не так много осталось активных правозащитников. Вполне возможно, что они думают со временем и вовсе от них избавиться и сформировать во всех регионах подконтрольные комиссии. И они будут штамповать бумаги о том, что «данному заключенному предлагаем не предоставлять УДО». То есть фактически это будут бумаги, вышедшие из ФСИН. Я предполагаю, что Минюст или ФСИН впоследствии планируют сделать ОНК чисто номинальной структурой.

С другой стороны, это все может забюрократить реально действующие ОНК, если заключение этой комиссии будет обязательным приложением к ходатайству об УДО. ОНК будет тогда только тем и заниматься, что сидеть и писать эти заключения, инспектировать она уже не будет успевать совершенно ничего.

Вот у нас, например, 49 колоний. Представляете, сколько это работы? Ведь каждого заключенного необходимо узнать, причем не только ознакомиться с характеристикой администрации, но и познакомиться с ним, пообщаться и на основании своего анализа принять решение: поддержать или не поддержать ходатайство об УДО данного заключенного.

На мой взгляд, имело бы смысл построить эту работу следующим образом. Суд должен основываться не только на характеристике администрации, но и на заключении ОНК, если оно прилагается к ходатайству об УДО. Это заключение должно рассматриваться и учитываться судом. Но оно не должно стать обязательным, иначе мы получим конвейер, который будет штамповать одно решение: «не поддерживать».

Сегодня меня вызвали к полицейскому инспектору. Мне было заявлено, что уже второй месяц я не прихожу на отметку в полицию. Я был в шоке от услышанного. Ведь это реальный повод изменить мне режим на тюремный. Все мои отметки в полиции, включая регистрацию в органах внутренних дел после моего прибытия в Екатеринбург 29 июля, зафиксированы не только в отделе, но и у меня в бумагах. Есть разрешение на выезд в Башкирию в середине августа и подписанное заявление на выезд в Москву от 1 сентября, которое было подписано в день моей отметки в полиции. Следующая отметка назначена на 5 октября.

Я недоумевал: что же я такого сделал, если вот так, внаглую, мне заявляют, что я не являюсь в полицию на отметку? Начал вспоминать: первым делом написал несколько статей о сложностях в правозащитном движении в России, участвовал в семинаре правозащитников в Москве, активно подключился к защите Игоря Коныгина, который в очередной раз угодил под коррумпированный "каток", действующий в правоохранительных органах Свердловской области, дал интервью немецкому журналу "Штерн" о произволе в правоохранительных и судебных органах. В екатеринбургской гостинице, когда шла беседа с журналисткой из Германии, возле нас постоянно крутились подозрительные личности. Даже Беттина (журналистка) заметила этих усатых типов и спрашивала, кто они такие. Собрал круглый стол с некоторыми правозащитными организациями Свердловской области; мы выразили решительный протест против поправок в УИК, ужесточающих наказание за голодовку в тюрьме, и написали об этом письмо в Госдуму.

На данный момент есть все основания полагать, что власть решила изменить мне режим содержания на тюремный. Сегодня пойду в полицию, узнавать свою дальнейшую судьбу. Вещи для тюрьмы уже собрал.

Приравнивание голодовок в колониях к бунтам, к дезорганизации учреждения – это лишение заключенных последнего законного способа протеста. Других нет: находясь в колонии, человек больше никак не привлечет внимания к своей проблеме. Его просто посадят в камеру, он там будет сидеть месяц-два-три, и никто о нем не узнает, особенно если у него нет родственников.

Бывают ситуации, когда заключенного избивают, побои не снимают, а просто прячут его где-нибудь в подвале, отбирают у него заявление о возбуждении уголовного дела. Единственный шанс что-либо сделать, добиться, привлечь к себе внимание – это объявить голодовку. А если не будет такой возможности протеста, то после избиения на того же заключенного можно и новое уголовное дело заводить – сопротивляться-то законно он уже не сможет.

Бывают и массовые голодовки, когда заключенные не в силах терпеть издевательства и решаются на этот отчаянный шаг. Это уже не один человек, а целый коллектив заявляет о незаконных действиях администрации, это более действенная мера.

По закону при написании заключенным заявления об отказе от пищи администрация учреждения обязана в течение 24 часов сообщить в прокуратуру, что в данном учреждении проводится такая акция. То есть администрации приходится в любом случае выносить сор из избы. Понятно, что прокуратура в большинстве случаев лояльно относится к администрации, но сигнал есть - факт голодовки зарегистрирован. Человек заявил, что он готов идти до конца и добиваться выполнения своих законных требований несмотря ни на что. И это заявление уже невозможно игнорировать – чиновникам приходится что-то делать: ведь в случае летального исхода при проверке заявление всплывет, виновные будут найдены и вполне реально наказаны.

Когда меня в Новосибирске избили и хотели спрятать в карцере, я объявил голодовку, дождался прихода прокурора, изложил ему все, показал побои и попросил провести медицинское освидетельствование. Разговор наш был в пятницу, в понедельник меня должны были освидетельствовать. Но в воскресенье меня вывезли. Если бы не это, прокурору пришлось бы выполнять свое обещание.

Последний раз я пользовался этим способом 7 июня 2011 года. Голодовка дала положительные результаты: были сразу же извещены прокурор, управление ГУФСИН, моя жена Гуля. Ко мне приехал председатель ОНК по Красноярскому краю, с которым мы поговорили, он зафиксировал все мои жалобы. Также состоялся телефонный разговор со Львом Александровичем Пономаревым, который сказал, что он займется этой проблемой, что меня услышали и что необходимо прекратить голодовку и начать прием пищи. После голодовки у меня больше не было проблем с телефонными разговорами, из-за запрета на которые я голодал.

Голодовка – это право заключенного, которое необходимо отстаивать. Правозащитным организациям надо включаться в решение этой проблемы, мы не должны допустить принятие этих поправок. Если мы проиграем, жизнь заключенных станет еще тяжелее.

Правило жизни в тюрьме для меня было только одно – не поддаваться ни на какие провокации, уходить от проблемных тем и разговоров. Под проблемными темами я имею в виду разговоры, касающиеся того, с кем я работал, чего хотел добиться, желал ли революции. Я знал, что эти разговоры могли записываться. Были также «случайные беседы» о том, что те люди, которые мне помогают, используют это в своих целях. В каких? Я так и не понял, как это может быть использовано.

Эти разговоры не были случайностью, в колонии ничего не происходит случайно – все запланировано и ожидаемо. Каждый день происходит одно и то же. Люди сидят годами, в основном это наркоманы и алкоголики. В общем, контингент таких лиц, которых в жизни практически ничего не интересует. И когда они подходят и задают вопросы о том, как я познакомился с Алексеевой или почему меня защищает Пономарев, - это настораживает.

Меня провоцировали часто. И сотрудники колонии, и заключенные пытались вывести меня из нормального состояния, чтобы я сорвался, ударил кого-то, повел себя неадекватно. Таких ситуаций было очень много. Например, сотрудник администрации как-то пришел и забрал мое одеяло. Он думал, что я буду пытаться забрать его, так как было холодно, хватать за руку или еще как-то. Все это происходило при свидетелях, потом можно было бы возбудить уголовное дело за нападение на сотрудника. Или, еще пример: сижу смотрю новости, подходит заключенный, переключает на любой другой канал и говорит: «Мы новости смотреть не будем». И смотрит на меня, ждет моей реакции.

В такие моменты я иногда спрашивал, зачем они это делают, но, как правило, просто не реагировал, уходил от любого возможного конфликта. У меня было впечатление, что мне хотели еще что-то добавить, оставить меня в колонии на более долгий срок. Поэтому два с лишним года я держался в условиях жесткой самодисциплины, сосредоточившись только на том, чтобы как можно быстрее возвратиться к семье. Жил в постоянном напряжении, каждый шаг, каждое слово сначала обдумывал, а потом делал и произносил. Иногда я мог отдыхать – на прогулке. Гулял я часами, независимо от погоды, и это меня спасало.

Вначале я пошел этапом через Новосибирск, где сотрудники колонии без причин и объяснений избили меня в присутствии заключенных, снимая все происходящее на видеокамеру. В избиении участвовал начальник учреждения. Потом мне было предложено написать заявление, что я напал на сотрудников и они применили ко мне спецсредства. Я отказался. Единственое, на что я согласился, - написать объяснительную, что я выражался нецензурной бранью. После этого побои прекратились.

После случившегося я объявил голодовку, и через пять дней меня этапировали в Красноярский СИЗО. Потом меня на две недели поместили в краевую туберкулезную больницу №1 (КТБ №1), там я немного подлечился. После этого меня отправили в лечебно-исправительное учреждение №37 (ЛИУ-37), где лечат наркоманов и алкоголиков. Там же содержатся ВИЧ-инфицированные.

Не было никакого, даже формального обоснования, почему меня туда поместили. Я находился там с октября 2010 года по февраль 2011-го. Через месяц после того как меня туда привезли, я подал ходатайство на УДО (мне сделали два нарушения и отказали), а 1 февраля я отбыл в СИЗО Красноярска для рассмотрения кассационной жалобы. После рассмотрения жалобы меня снова отправили к КТБ №1, а потом – в ЛИУ-37.

Сокамерники попадались разные. Некоторые общались нормально, но в основном это были люди, которые, узнавая, что я правозащитник, что обо мне пекутся люди из Екатеринбурга и Москвы, что ко мне приезжает жена, начинали завидовать.

В КТБ №1 мы делали фильм для фестиваля ГУФСИН. Совместно со студией местного телевидения мы сделали презентационное видео об условиях содержания в больнице. Показали новый корпус, построенный по евростандартам, палаты на 3-4 человека и на 8-10. В каждой палате есть умывальник, туалет. Условия действительно очень хорошие, не в каждой больнице на свободе есть такие. Критические моменты не могли бы войти в фильм, так как это презентация, но, честно говоря, я таких моментов и не увидел. Именно это учреждение устроено согласно букве закона. Видно, что деньги, выделенные УФСИН по Красноярскому краю, использованы по назначению, условия очень хорошие для больных.

В КТБ №1 у меня с администрацией сложились нормальные отношения – я к ним не ходил, и они ко мне не приставали. В СИЗО Красноярска у меня тоже не было проблем, я встречался с начальником учреждения, разговаривал с ним, все вопросы, которые я задавал, решались.

А в ЛИУ-37 все поставлено так, что каждый сам себе начальник. И пока до начальника учреждения проблема дойдет, могут уже произойти непредвиденные обстоятельства. В качестве примера могу привести случай с телефонными переговорами, когда сотрудник администрации своим «волевым решением» запретил всем звонить. Сказал: «Я вас буду воспитывать. Вы курите на отряде, у вас грязно и постели плохо заправлены». Я спросил: «Ко мне лично есть какие-то претензии?». Он, естественно, сказал, что ко мне претензий нет, но раз я нахожусь в отряде со всеми, я подлежу общему наказанию. Правда, он предложил мне: «Я могу тебе дать позвонить сегодня и завтра». Я отказался, потому что не нуждаюсь в его одолжениях, звонки мне положены по закону.

Ранее звонки предоставлялись без проблем, и с чем связан запрет, я быстро догадался. 7 июня мне запретили звонить, а 9-го у меня планировался суд по замене вида наказания на более мягкое, приезжал мой защитник Валера Шухардин. То есть мне банально не дали согласовать мою позицию с адвокатом.

Я хотел обратиться к начальнику учреждения, но его не было на месте. Он является начальником объединения нескольких учреждений уголовно-исполнительной системы – ЛИУ-37, колонии-поселения, женской и мужской. И в связи с тем, что стояла жара, засуха, начальник был на полях, спасал урожай. Именно поэтому один из его замов, пользуясь случаем, и решил проявить себя начальником и проучить заключенных. Звонить он разрешил только «активистам» - дневальным, старшим дневальным, завхозам. То есть дал всем понять, что «премирует» телефонными звонками тех, кто «дружит» с администрацией. Естественно, я объявил голодовку в знак протеста.

Насчет «активистов» хотел бы сказать отдельно. «Активисты» всегда были, есть и будут. Это та часть населения колонии, которая гласно или негласно сотрудничает с администрацией. Раньше они были в секции дисциплины и порядка (СДП), а сейчас это просто «активисты». Они и выполняют все указания администрации, как законные, так и незаконные. Кстати, в Красноярске СДП давно нет, ее расформировали еще до приказа Реймера. В Красноярском крае эффект контроля за осужденными был достигнут не за счет СДП, она не играла большой роли в наведении порядка и контролировании заключенных. У них там свои методы.

Заключенные обращались ко мне за правозащитной помощью по различным вопросам. Работы хватало. Естественно, администрация была против этого - я ведь консультировал и по вопросам отбывания наказания, и по их уголовным делам. Сотрудники пытались прощупать меня и подсылали «активистов». Они ко мне подходили, спрашивали, как написать ту или иную жалобу, пытались понять, действительно я помогаю заключенным или нет. Я реагировал спокойно, говорил: «Хочешь писать жалобу? Садись, пиши. Я тебе буду подсказывать».

(Может ли политзек просить об УДО?)