Один из распространенных способов свернуть разговор о морали в действиях публичных лиц - заявить, что у нас тут не товарищеский суд. Образ прозрачен: одинокая жертва стоит перед группой граждан, которые с наслаждением разбирают каждое ее, жертвы, прегрешение, при том что и у самих рыльца в пушку. Достаточно обозначить этот образ - и у наблюдателей возникает неловкость. Так и поступил Михаил Ратгауз.

Дискуссию начал Сергей Кузнецов. Затем, после того как на "Кольте" вышло развернутое интервью Глеба Павловского, журналист Остап Кармоди, задал прямые вопросы изданию. К разговору присоединились еще несколько человек, в том числе я. По итогам обсуждения вышла статья, в которой я оказалась обозначена как член "группы граждан под руководством Кармоди" и мне было приписано создание предпосылок "для самосуда и линчевания". Позже люди, симпатизирующие Ратгаузу, упрекнули меня в том, что я помогла устроить "товарищеский суд" над "Кольтой".

Разберемся в терминах. Товарищеский суд советского времени представлял собой квазисудебный орган, исторически восходящий к корпоративному суду чести. Все такие суды - офицерские, судейские, дворянские - объединяет одно: вступая в корпорацию, человек принимает ее моральные установки и, следовательно, становится ей "подсуден". Советское государство прибрало суды чести к рукам и вместо корпоративного содержания наполнило эту институцию болтовней про моральный кодекс строителя коммунизма.

Под разбор на товарищеском суде попадали всякого рода "асоциальные элементы" - от алкоголиков до диссидентов. И тем и другим инкриминировался не тот "моральный облик". Мы знаем, как отвратительно публичное судилище над человеком, который думает или выглядит по-другому. И я понимаю и разделяю это отвращение.

Товарищеский суд утверждал примат коллектива над гражданином и на этом основании навязывал гражданину свое представление о добре и зле, то есть шаблон "коммунистической морали". Между тем участники дискуссии вокруг "Кольты" говорили каждый за себя. Ни я, ни Остап Кармоди, ни кто-либо еще не требовали, чтобы люди доброй воли объединились и единым фронтом выступили против "Кольты". Это только Михаилу Ратгаузу видится "группа граждан под руководством", атакующая ослабевшую жертву.

Я убеждена, что гражданин вправе задать вопрос о моральных основаниях деятельности любой публичной институции или персоне - будь то СМИ, эксперт или президент. Потому что их деятельность прямо или косвенно влияет на жизнь этого самого гражданина. Публичная персона или институт сами поставили себя в ситуацию, в которой спрос с них выше, чем с обыкновенного человека. Для реализации этого права гражданину не нужно сбиваться в стаи, и если один и тот же вопрос приходит в голову не одному гражданину, а нескольким, это не значит, что они действуют в составе группы.

И вот это один из самых печальных, на мой взгляд, выводов из этой дискуссии. Мои оппоненты оказались не готовы вести диалог с единицей.

Елена Мизулина предложила ограничить полномочия органов опеки, утвердив принцип "презумпции добросовестности родителей" и даже "родительской святости".

Мизулина играет на противоречии. Полномочия чиновников органов опеки во многих европейских странах зачастую действительно абсурдно широки. Но это в Европе, где проблема домашнего насилия если не решена полностью, то цифры детской смертности по этой причине по сравнению с пятидесятыми - семидесятыми годами прошлого века, когда страны начали массово принимать соответствующие механизмы регулирования, исчезающе малы.

В России же эта проблема не то что не решена, а даже никогда не начинала решаться. И теперь, объявляя семью "святой", государство заранее снимает с себя всякую ответственность за детские жизни. При том что это же государство приняло "закон Димы Яковлева" ровно по противоположной причине - оно требовало от американского государства большего контроля за семьями.

Понятно, что если этот бред Мизулиной будет принят, кривая детской смертности пойдет вверх.

Каждый родитель должен знать, что делать, если у ребенка возникли проблемы с полицией. Каждый родитель должен знать свои права и права своего ребенка, для того чтобы эффективно их защищать перед правоохранительными органами.

Надеюсь, этот ролик поможет взрослым в разговоре с детьми о том, что могут и чего не могут допускать полицейские в отношении ребенка. Видео было подготовлено как частное поздравление замечательной организации - Фонду «Общественный вердикт» - с десятилетием работы и основывается, в частности, на «Памятке для родителей», которая была разработан и издана Фондом.

Как сказал по другому поводу Михаил Жванецкий: «Кто-то один вскочил, выскочил, и все забегали...». Вот ровно так же развивается ситуация вокруг обсуждения в первом чтении закона «О внесении изменений в отдельные законодательные акты Российской Федерации по вопросам осуществления социального патроната и деятельности органов опеки и попечительства». Проще – закона о патронате. В основном крики «спасите, помогите», когда речь заходила об этом законе, до недавнего времени раздавались со стороны противников ювенальной юстиции, большинство которых находится среди «православной общественности». Но вот после первого чтения законопроекта в Думе волна тревоги захлестнула социальные сети. Кругом кричат «Не надо! Сделайте так, чтобы такого закона вообще не было!».

Мне хотелось бы напомнить буквально пару случаев, которые еще несколько лет назад вызывали точно такое же «волнение в сетях». В 2010 году в городе Колпино Ленинградской области случилась трагедия: у Веры Камкиной, матери-одиночки, жившей с четырьмя детьми в коммунальной квартире, отобрали детей. Камкина не была ни алкоголичкой, ни наркоманкой, она была просто бедной женщиной, которая могла работать только от случая к случаю, так как у нее на руках был маленький ребенок. В один прекрасный день в комнату к Камкиной нагрянул сотрудники органов опеки, посмотрели, как живут дети, остались недовольны тем, что увидели, и забрали детей. Матери были инкриминированы «антисанитарные условия жизни детей», которые выражались в беспорядке, а также огромный долг за коммунальные услуги. Камкина была временно ограничена в родительских правах. Ситуацию разруливал лично Павел Астахов. Кстати сказать, закончилась та история благополучно: власти города выделили Камкиной трехкомнатную квартиру и вернули детей. Другое дело, что мало кого из чиновников волновало что пережили дети, которых внезапно оторвали от матери.

Вторая история случилась в том же 2010 году в Воронеже. Суд Левобережного района Воронежа ограничил 46-летнюю Людмилу Буганову в родительских правах, а ее дочь Ларису постановил передать в интернат. Судья посчитал, что женщина-инвалид, которая состоит на учете в психоневрологическом диспансере и получает около 5 тысяч рублей пенсии, не может должным образом заниматься воспитанием девочки. Чтобы не отдавать ребенка, мать срочно спрятала девочку у родственников. Опять приехал Павел. Астахов и разруливал конфликт между органами опеки (претензии все те же – не отремонтированная квартира, беспорядок, бедность) и матерью «вручную». История Бугановых вызвала большой общественный резонанс. Многие воронежцы стали помогать маме и дочке вещами, продуктами, собрали деньги на ремонт. Через полгода Левобережный районный суд отменил в отношении Людмилы Бугановой ограничение в родительских правах. Ура.

Еще раз. Обе женщины не представляли опасности для своих детей, но у них были проблемы, с которыми они без посторонней помощи не справлялись или справлялись неважно. В обоих случаях у органов опеки не было иного способа решить проблему кроме как отобрать детей. Не было никакого другого законного способа. И вот теперь закон о социальной помощи в Думу внесен. Он существенно расширяет репертуар помощи со стороны органов опеки (по замыслу авторов закона, эти органы должны стать менеджером, который бы координировал помощь неблагополучным семьям), а не тупо сразу отбирал ребенка. Помочь можно много чем – отремонтировать квартиру, составить «дорожную карту» погашения долгов по коммунальным платежам (кто не помнит - за это сейчас выселяют и продают часть собственности в счет оплаты долга) и договориться с коммунальными службами, помочь собрать необходимые бумаги для получения материальной помощи, договориться со школой о том, чтобы ребенок мог обедать в школьной столовой... да много чего еще. Это только часть, так сказать, материальная. Что же касается психологической поддержки таких семей, то она тоже временами бывает необходима. Повторюсь, на сегодняшний день ответом на все эти проблемы является только изъятие детей органами опеки из семьи. Законопроект предлагает больше вариантов. Более того, документ находится в русле решений Европейского суда по правам человека, который считает, что до изъятия детей из семьи государство должно приложить все усилия для того чтобы этого не произошло.

Другое дело, что законопроект содержит крайне размытое определение показаний для назначения патроната. Что значит «нормальное воспитание и развитие»? Кто определил норму? Сотрудники органов опеки? Помнится, сотрудницу опеки крайне напрягло, что у меня дома не было кровати или дивана, а на полу лежал икеевский матрас. С ее точки зрения это было ненормально. Я, конечно, тогда отбрехалась красивыми словами «ориентал-стайл» и «фэншуй», а также жалобами на больную спину, но сотрудница (замечательная, она очень мне помогла) все равно смотрела на матрас с недоверием, потому что с ее точки зрения этот предмет мебели был не «как у людей».

Но боюсь, что эта самая «норма» - родовая травма всего российского законодательства о детях, так как оно целиком, а не только в этом проекте закона строится на представлении о существовании некой нормы, которой желательно придерживаться. У этого явления есть свои исторические корни, и не только российские. Я сейчас не могу дать детальный исторический экскурс. Скажу только, что «норму» до сих пор найти никому не удалось. Вообще никому.

Да, разумеется, необходимо концептуально менять российское законодательство о детях, и, разумеется, необходимо бороться с практикой изъятия детей и семей на основании произвольного понимания чиновниками понятия нормы. Необходимо, конечно же, вносить в существующий законопроект конкретизирующие поправки. Но вот повода кричать «караул!» не вижу.

7 декабря президент России Дмитрий Медведев приехал с официальным визитом в Чешскую Республику. В программе визита значилось, что Медведев поговорит о том о сем с президентом Чехии Вацлавом Клаусом, подпишет несколько коммерческих контрактов, а также поприсутствует на открытии выставки сокровищ семьи Романовых.

Вообще очень характерно, что президент, а по совместительству лидер выигравшей партии в тот момент, когда у него в стране полным ходом идут волнения, связанные с фальсификацией выборов, просто берет и сваливает в маленькую, уютную и тихую страну, вместо того чтобы принять участие в разруливании скандала на подведомственной ему территории.

Все это не могло не возмутить правозащитников, да и просто граждан, в том числе граждан России, которые по тем или иным причинам сегодня проживают в Чехии, поэтому мы решили пойти и «поприветствовать» президента России. Заявку на проведение мероприятия перед президентским дворцом, в котором 8 декабря находился Дмитрий Медведев, подал активист одной из самых известных чешских правозащитных организаций «Человек в беде» Ростислав Валвода, он и был одним из главных организаторов митинга. Седьмого числа к нему решили присоединиться представители русский диаспоры.

Митинг получился небольшой (всего около пятидесяти человек), но веселый. Мы выстроились напротив президентского дворца. В руках у нас были плакаты «Позор», «Долой партию жуликов и воров», «Нет выборам без выбора».

Пока рассматривала плакаты, услышала, как маленькая девочка разговаривает с мамой:
- А что означает «выборы без выбора»?
- Когда тебе говорят, что выбор есть, а по-настоящему выбирать не из чего.
- А разве так бывает?
- Бывает, милая. Бывает и не такое.

Наконец мы развернули плакаты, встали. Валвода по-чешски объяснил пришедшим журналистам, зачем мы тут собрались. За спиной у Ростислава располагался стенд – часть фотовыставки «Заглушенные голоса», посвященной убитым российским журналистам.

Затем участники митинга приняли участие в новой русской игре под названием «Карусель». Правила игры очень просты: две соревнующиеся команды за минуту должны вбросить в избирательные урны как можно большее количество голосов. Кроме того, они должны проявить выдержку и как можно тщательнее игнорировать независимого игрока – «наблюдателя». Вне зависимости от результата команд выигрывает все равно «Единая Россия», что по правилам игры должен объявить игрок «председатель Избиркома» и получить за это орден. Остальным участникам игры выдаются денежные призы. Время игры – пять минут.

Повеселив публику, мы развернули плакаты в сторону президентского дворца и начали скандировать «Свободу!» - то самое главное требование, которое мы хотели донести до человека, который в данный момент является президентом нашей страны. А еще мы свистели в свистки, и этот свист разливался над Пражским Градом, над черепичными крышами, над Влтавой, и надеюсь, его было слышно и в президентском дворце, где сидел лидер партии, которая украла у нас выборы.

(Смотреть фото)

История с красноярским гимназистом Матвеем Цивинюком наглядно показывает, почему в России на сегодняшний день невозможна какая-либо кампания по защите детей от насилия. Если коротко – просто потому, что пчелы с медом бороться не могут: чиновники, которые не представляют себе жизни без насилия, вряд ли способны предотвращать его в отношении детей.

Давайте на секундочку отбросим политический антураж скандала (хотя как его отбросишь) и попробуем проследить, сколько раз и к кому в этой истории применялись те или иные формы давления.

Директор школы вызывает ученика и разговаривает с ним в недопустимом для педагога тоне. Ну это понятно. Тут вроде никто даже особо не удивился – директор использовала традиционную для российской педагогической системы схему «я начальник, ты дурак». Основные комментарии в блогах касались откровенного вранья директора школы насчет законности предвыборной агитации в школе. А что касается самой манеры общения с учеником – ну, обычная давилка, каких на российских просторах косой косить можно. Правда, в областном управлении образования отреагировали и заслуженно поставили директору школы на вид.

Удивительный комментарий дал вице-губернатор Сергей Пономаренко: «Когда я в школе учился, если бы мне пришло в голову нарисовать что-нибудь на лицах членов Политбюро ЦК КПСС — без разговоров выгнали бы из школы. В свое время за гораздо меньшую провинность меня публично перед одноклассниками классная руководительница, кстати, прошедшая блокаду Ленинграда и очень мною уважаемая, разжаловала из командиров отряда и маникюрными ножницами отпорола с моей школьной формы три красные нашивки "за поведение, недостойное командира советских школьников". Но мобильных телефонов тогда не было, поэтому подленько исподтишка записать это и выложить в сеть я не мог».

Не будем обращать внимание на упоминание Политбюро. Посмотрим на другое: вице-губернатор описывает сцену публичного унижения, которое перенес лично он. В качестве лица, осуществляющего насилие, на картинке присутствует классная руководительница. Однако Пономаренко оправдывает ее действия тем, что учитель «пережила блокаду Ленинграда», и более того, испытывает перед ней чувство вины, описывая свои действия по гипотетической защите (обнародование сцены насилия) словами «подленько» и «исподтишка». С учетом того, что Пономаренко всю эту историю рассказывает с зачином «меня и за меньшее наказывали», весь его комментарий можно свести к простой патриархальной схеме репродукции насилия «дед порол, отец порол, и я пороть буду», где жертва насилия идентифицирует себя с насильником.

Так вкратце описывается круговорот насилия в российском обществе, выхода из которого до тех пор, пока жертвы не перестанут жаждать дорасти до положения насильников, не просматривается. Ведь чиновники искренне не видят, где начинается насилие. Тогда как они могут разрабатывать проекты по его профилактике?

Надежду на то, что эта ситуация может измениться хотя бы в отдаленном будущем, дает только поведение самого героя этой истории. Подняв достаточно шума, Матвей Цивинюк теперь пытается оградить директора школы от травли: "Ребята, хватит. Хватит всячески обзывать директора, которая переживает не за интересы партии, а за мою безопасность и престиж школы". Директор не заслуживает "и тысячной доли гневных отзывов о ней", написал он на своей страничке ВКонтакте. Хотелось бы верить, что написал не под давлением, а вполне искренне. Хотелось бы верить, что вот эти непоротые дети смогут обозначить тот предел, за которым защита превращается в насилие, что они смогут, наконец, вырваться из этого круга воспроизводства насилия.

1) Назовите 5 ключевых слов/выражений последнего десятилетия.

«Маски-шоу», стабильность, «вертикаль власти», «суверенная демократия», замирение.

2) Как бы вы назвали книгу (фильм) о прошедшем десятилетии?

«Откат»

3) Кого можно считать героями и антигероями десятилетия?

Герои – Анна Политковская, Станислав Маркелов, Михаил Ходорковский, Платон Лебедев.

Антигерой один – Владимир Путин.

4) Какие события в жизни страны за эти 10 лет были самыми важными лично для вас?

Разгром НТВ, разгром "ЮКОСа", фактическая отмена выборов, разрушение системы правосудия, разрушение системы правоохраны, возникновение блогосферы.

И вот я сижу перед монитором. Сижу, курю, перезагружаю браузер, смотрю, не появилась ли новая информация с подробностями о нападении на главу правозащитной организации «Восход» Евгения Боброва. На него напали вечером 14 декабря около его дома в поселке Селятино.

Неизвестные зверски избили его, в результате чего Евгений Бобров потерял глаз. Женя Бобров, Женька. Я сижу, задыхаюсь от того, что он там, в больнице, далеко, в Москве, а я ничего не могу сделать. Совсем ничего.

Я познакомилась с Женей Бобровым в 1998 году в приемной Московской Хельсинкской группы, куда я пришла делать очередной репортаж. Женя и другой замечательный правозащитник Давид Горелишвили вели там прием людей, оказавшихся в силу разных обстоятельств без дома, а иногда и безо всяких документов. Особенно яростно они воевали с пропиской, той, которую российские власти вроде как к тому времени уже отменили. Особенно мне запомнилась одна их клиентка - Павлина Филиппова, беженка из Чечни, детдомовка, которая закончила строительное ПТУ и всю жизнь моталась по стройкам. Работая в Латвии, она родила дочь. Потом она еще много где жила и работала на стройках, жила по семейным общежитиям, а к началу первой чеченской войны оказалась в Грозном. Оттуда они с дочкой и бежали, бросив все нажитое. Убежать удалось только Павлине, потому что на КПП ее дочь остановили, глянули в ее паспорт, увидели в графе «место рождения» Латвию, немедленно арестовали как латышскую снайпершу и отправили в специзолятор Чернокозово. Пять лет Павлина не знала, что происходит с дочерью. Только через пять лет с помощью Жени, Давида и французских журналистов удалось найти девушку и вызволить ее из этого ада.

Но несчастья Павлины на этом не закончились. Жить ей было негде, она пристроилась работать дворничихой при храме, без денег, за жилье в строительном вагончике-бытовке. Другого жилья у нее не было, российские власти отказывались признавать Павлину беженкой, а вскоре ее попросили покинуть вагончик. Тут она и обратилась к правозащитникам. Тогда Женя и Давид начали через суд доказывать, что вагончик – единственное место жительства Павлины, другого у нее просто нет и она должна быть в этом вагончике прописана. Московские власти схватились за голову, потому что в перспективе это означало, что если будет создан прецедент, то бомжи тоже смогут доказать, что их место жительства – подземные переходы, и прописываться там.

В результате после нескольких лет судов московские власти выдали Павлине Филипповой комнату в общежитии. Благодаря в том числе Жене у нее есть крыша над головой.

Я помню, как выгоняли армян из московской гостиницы «Восход». Дело было зимой 2006 года. Эти люди стали беженцами в далеком 1990 году, еще в эпоху СССР, когда в разгаре был карабахский конфликт. Власти тогда «временно» разместили этих людей в московской гостинице и забыли про них. Потом той страны не стало, а люди остались. О них никто не заботился, никто ничего не сделал, чтобы у них было хоть какое-то постоянное жилье, хотя по закону они были гражданами России. И вот здание гостиницы в центре понадобилось девелоперам - и людей начали выселять. Выселяли в никуда, на улицу, на мороз. И Женька поехал их спасать.

Я до сих пор помню эту картину: по одну сторону дверного проема перепуганные люди, которые галдят, кричат что-то. По другую - сотрудники вневедомственной охраны, которые пытаются зайти в помещение. А между ними щуплый Женька, очень спокойный, стальной, который повторял только одно: «У вас нет законных оснований для выселения этих людей». Он говорил это много-много раз, не давал охране пройти, и в результате они отступили. История потом разрешилась, у людей появилось какое-никакое жилье.

Потом он еще много занимался проблемами обитателей семейных общежитий, которых власти все чаще и чаще стали выгонять на улицу. В последнее время он работал над делом о выселении жильцов общежития в Химках. Опять эти Химки! Сколько убийств и избиений в последнее время связано с этим городом!

И вот Женя в больнице. А я сижу и не могу ничего сделать, кроме как вспоминать и писать эти строки. Помню как однажды мы отмечали его день рождения у него дома. Двадцатилетие, кажется. Женька из совсем простой семьи, очень небогатой, но его мама расстаралась и приготовила кучу еды, а потом сидела за столом, подперев подбородок рукой, и смотрела на своего сына. И мы говорили хорошие слова про Женьку, говорили, как мы его любим и уважаем. Потом мама вышла в прихожую и вернулась с конвертом. «Посмотрите, - сказала она, - Жене написали аж из самой Генеральной прокуратуры!». Ей было очень приятно, что ее двадцатилетнему сыну пишут письма из таких высоких инстанций. Потом, она, наверное, привыкла, потому что отписок из Генпрокуратуры Женька, думаю, получал в год тонну.

И я сейчас думаю о Женьке и о его маме. О том, как двое человек били невысокого тонюсенького Женьку. Женьку, который защитил столько человек, не дал выбросить их на улицу. За окном падает снег, он как ватой окутывает мир, становится все тише и тише, так тихо, что ни до кого уже не долетают Женькины крики о помощи. А я сижу в этом мире и ничего не могу сделать.

Впервые опубликовано в чешской газете Hospodářské noviny.